Бастард (джен)

Все хорошее было у него от родителей, все плохое — от отца с матерью.

Михаил Генин

— Мистер Локхарт, — слова звучат не столько приветствием, сколько констатацией факта. Профессор Идэн никогда не здоровается в общечеловеческом смысле слова, он скорее отмечает твое присутствие. На первых порах это обижает, но со временем привыкаешь. И у меня, к счастью, это время было.

— Профессор Идэн, — я коротко киваю стоящему напротив меня мужчине. — Рад познакомиться с вами, сэр.

Протянуть руку для пожатия я даже не пытаюсь — пускай свидетелей нашей беседы здесь нет, но выглядеть придурком, тянущим руку в пустоту, мне не хочется даже в своих собственных глазах. Магистр высшей ритуалистики пожимает руки только близким друзьям, в число которых я не входил в будущем, и уж тем более не вхожу теперь. По официальной версии мы вообще друг друга впервые видим.

— Мисс Кларк сказала, что вы и ваш вопрос определенно стоите того, чтобы потратить мое время, — профессор опускается в кресло за письменным столом, едва заметным жестом предлагая мне занять место посетителя. — Вижу, она не сочла нужным присоединиться к нашей беседе.

— У мисс Кларк сегодня много дел, сэр, — я покорно усаживаюсь на предложенный стул, прямо напротив своего собеседника. — Да и в нашем разговоре ей вряд ли найдется что добавить. Заочное ее свидетельство у вас уже есть.

На самом деле никаких дел у Хэйди сегодня и в помине нет, так что в этот момент она наверняка наливается кофе в одном из ресторанчиков неподалеку. Лично я против ее присутствия не возражал бы: за эти месяцы я как-то незаметно привык к тому, что Кларк присутствует в моей жизни, и даже стал этим присутствием дорожить. Может быть, потому что Хэд — единственный в этом мире человек, перед которым мне не приходится прикидываться кем-то другим.

Гил Алиен… оказалось, что за возможность услышать это имя из уст другого человека я способен мириться с кем угодно. И Кларк еще не худший вариант. Да что там — Кларк в моем понимании почти прекрасна! И как только я ухитрился так вляпаться?

Тем не менее, идти со мной к профессору Идэну — которому она же меня и сосватала — Хэд отказалась категорически. И это при ее-то любви совать нос в чужие тайны!

— Он тебя что, на экзамене завалил? — поинтересовался я.

— Нет, — буркнула Хэйди, которой мое любопытство явно не понравилось.

— Он династический враг твоей семьи, и у вас вендетта?

— Нет.

— Ты его бывшая любовница?

— Нет! — этот вопль был полон такого суеверного ужаса, что я сразу же ей поверил. Видимо мой вопросительный взгляд изрядно действовал ей на нервы, так что девушка как-то мгновенно сдулась и тихо сказала. — Я его боюсь.

— А-а-а… — глубокомысленно протянул я и больше ничего спрашивать не стал, с миром отпустив свою пассию завтракать.

А что тут, собственно, еще добавишь? Я чувства Хэйди прекрасно понимаю: мне когда-то тоже потребовалась вся моя выдержка и сила воли, чтобы деру не дать. Было мне тогда лет десять, что ли. Профессор Идэн — большой друг папаши Джона, так что дома у нас он был… бывает… будет бывать довольно частым гостем. Но официально нас друг другу представили, только когда я вошел в более или менее сознательный возраст. И правильно, между прочим! Ребенку помладше можно так и психику сломать на всю жизнь.

Только регулярные встречи и время помогли мне как-то к нему привыкнуть, а вот студентов, не сомневаюсь, он пугает до нервного тика. И дело не столько во внешности, хотя и она, конечно, примечательна, сколько в ощущении силы, бьющей даже сквозь экраны, которые Доминик Идэн, как и Дамблдор, старается лишний раз не снимать. Вот только если магия Дамблдора теплая и успокаивающая, то магия профессора Идэна холодная, тяжелая, какая-то чуждая, будто он притащил ее с собой прямиком из ритуального круга.

Прибавьте к этому шесть с половиной футов роста, бледную, словно высеченную из мрамора бесстрастную физиономию, тяжелый бас, неизменные дымчато-серые очки на носу и очень своеобразный характер и получите образ, способный лишить душевного спокойствия не только ребенка, но и вполне взрослого человека.

Папаша Джон, впрочем, в нем души не чает, и, как я понял, это взаимно.

— Как угодно, — голос профессора немилосердно выдергивает меня из воспоминаний, и я чудовищным усилием воли заставляю себя не вздрогнуть. — У вас есть пятнадцать минут, чтобы меня заинтересовать.

— Думаю, сэр, мне потребуется чуть больше времени, — я усмехаюсь. Доминик Идэн никогда мне не нравился, но знакомая с детства манера выражаться на мгновение приятно согревает сердце. Если сердце вообще способно нагреваться от чьих-то слов. — Моя история настолько интересная, что вы меня, пожалуй, в Мунго сдадите, если я не предоставлю доказательств. А посему… я знаю, у вас есть думосбор. Не одолжите? Мне кажется, это в первую очередь в ваших интересах.

* * *

— Прошу простить за такую долгую задержку, Северус, но, честно говоря, у меня в последние дни было слишком много дел, чтобы заняться нашим вопросом, — Альбус Дамблдор гостеприимно указал своему посетителю на мягкое кресло и дежурно поинтересовался. — Быть может, кофе? Знаю, что чай ты не жалуешь.

— Нет, спасибо, — торопливо отмахнулся Снейп. Садиться в предложенное кресло он тоже не стал, остановившись рядом и сосредоточенно выстукивая пальцами по его спинке. — Не понимаю вашей безмятежности, Альбус. Вы явно не считаете мой отчет делом первостепенной важности. И это при том, что мы снова имеем дело непонятно с кем, и теперь это уже доказанный факт. Если раньше мои, да и ваши тоже, подозрения были всего лишь предположением, то теперь у нас на руках есть доказательства. И вы явно не торопитесь решать проблему! Я хотел бы понять, почему.

— Возможно, Северус, потому что проблемы я пока никакой не вижу, — спокойно отозвался Дамблдор и под испепеляющим взглядом своего юного коллеги пояснил. — Да, ты проделал поразительную работу, и я, признаюсь, ни разу не сталкивался с подобным расхождением данных магической и маггловской медицины. Твоя изобретательность достойна всяческого восхищения, поскольку мне бы, пожалуй, и в голову не пришло обратиться к немагическим методам экспертизы. Но что заставляет тебя считать твое открытие делом первой очереди?

— Альбус, Мерлина ради! — Снейп даже позволил себе слегка повысить голос, что в общении с начальником проделывал крайне редко. — Я четыре дня назад предоставил вам прямое свидетельство того, что у нас под боком ходит человек, выдающий себя за другого. Сначала в Хогвартсе появляется этот тип, а затем, спустя пару месяцев, в школе объявляется василиск. И вы относитесь к этому с беспечностью, которая вам чести не делает. Минимум, что мы должны сделать — это допросить его под Веритасерумом, а еще лучше — отправить его в аврорат. Вам Квиррелла мало показалось? Или это снова ваши подковерные игры, в которые вы меня традиционно не изволите посвящать?

— Никаких игр, Северус, на этот раз я знаю ровно столько же, сколько и ты. Но аврорат… а есть ли у нас для этого основания? — директор тоже поднялся из-за стола и обошел его так, что теперь они со Снейпом оказались практически лицом к лицу. — Гил за время пребывания в школе не сделал ничего противозаконного. Более того, он оказался неплохим преподавателем и явно относится к своим обязанностям со всей серьезностью. Я не вижу проблемы, Северус, по той причине, что я не вижу никакого вреда от его присутствия в стенах школы. Скорее уж я вижу объективную пользу. У этого юноши весьма живой и творческий склад ума, он, как ты заметил, лишен многих стереотипов, присущих не только мне, но и тебе, друг мой. И его изыскания по вопросу Тайной Комнаты представляют немалый интерес. Отправив же его в аврорат, мы едва ли что-то выиграем, скорее уж внесем еще больший сумбур в ситуацию.

— Изыскания… — Снейп поморщился досадливо. — Неужели вы не видите связи между открытием комнаты и его зачислением в штат? Именно он — самый вероятный кандидат на роль ренегата, Альбус. Я уже говорил вам, что встретил его в нижних подземельях в ночь Самайна. И что он там делал, так и неизвестно. На время остальных двух нападений алиби у него также отсутствует. Он носит ментальную защиту. В конце концов, мы не знаем, зачем он нанялся сюда на самом деле и для чего нужна ему эта мистификация, да еще и подобного уровня сложности! Лично я не знаю ни одного способа настолько филигранно обмануть магию, и мне страшно представить, какие ритуалы для этого потребовались!

Оба мужчины, как по команде, бросили взгляд на директорский письменный стол, на котором неровной стопкой лежали бумаги. Те самые, которые Снейп принес директору еще во вторник: характерно желтые официальные бланки клиники Святого Мунго вперемешку с кипенно-белыми листами заключения маггловской генетической экспертизы.

— Как только тебе в голову пришло? — в очередной раз с некой долей восхищения пробормотал Дамблдор.

— Я аналитик, Альбус, вы сами назначили меня на эту роль, — сухо отозвался Снейп. — К тому же я не люблю темных пятен. Ваши связи с гоблинами очень помогли: без вашей протекции никто информации мне не предоставил бы. Они, как и клиника Мунго, подтвердили подлинность личности мистера Локхарта.

— И почему, позволь узнать, ты на этом не успокоился?

— Может быть, потому что психологический портрет Локхарта, составленный на основе его книг…

— А ты и книги его прочел? — на этот раз Альбус вполне отчетливо хмыкнул.

— Поверьте мне, это отнюдь не тот опыт, который я мечтал бы повторить, — скривился зельевар, все более и более раздражаясь от того, что его, похоже, не принимают всерьез. — Так вот, образ личности, вполне цельный и в принципе понятный, составленный на основе его книг и разговоров с теми, кто его знал до «потери памяти», пришел в сильнейший диссонанс с образом личности, который я созерцаю ежедневно.

— Люди меняются после катастроф, Северус.

— Меняются, — уже спокойно и даже как-то холодно согласился Снейп, — Но не настолько кардинально и не за такое короткое время.

— В любом случае, результаты твоя мнительность принесла интересные… — задумчиво протянул директор. В этом был весь Северус Снейп: этот человек обладал не только хорошими способностями и талантом ученого, но и чутьем, что и привело его к должности не только шпиона, но и аналитика. Альбус не сомневался — если Северусу кажется, что что-то не уложилось в его схему, он будет копать до тех пор, пока не найдет объяснения. И прочтение книг Локхарта было далеко не единственной вещью, на которую он был способен в погоне за истиной.

Та же генетическая экспертиза. Сам Альбус привык полагаться на магию, считая ее в таких делах инструментом куда более точным, нежели наука. Однако Северус, живущий на оба мира сразу, явно не склонен был недооценивать последнюю. Желтые бланки Мунго со стопроцентной уверенностью утверждали, что Гил является Гилдероем Локхартом, сыном Дианы и Патрика Локхартов. Маггловский анализ столь же уверенно утверждал, что этот человек, будучи родственником как Дианы, так и Патрика, сыном им приходиться не может.

— Ты настолько уверен, что прав? — спросил директор.

— Да, Альбус, — коротко откликнулся Снейп. — Это объяснение порождает множество вопросов, но объясняет все наши подозрения. Не понимаю только, каким образом он смог обмануть магию?

— Магия — сила во все времена непостижимая, друг мой, — пробормотал Дамблдор, все еще глядя на оставленные на столе бумаги. — Он подписал контракт с Хогвартсом, и магия признала его. Он получил ключ от сейфа у гоблинов, и магия подтвердила его право… я не знаю способов одурачить силу, Северус, хотя и не отрицаю самой подобной возможности.

— Ему есть что скрывать, — Снейп теперь говорил тихо и предельно серьезно. — Он фальшивка, Альбус, а в нашем положении мы не можем позволить себе игры вслепую. Поэтому я спрошу еще раз: что вы намерены с ним делать?

* * *

Вместо пятнадцати минут я кое-как уложился в двадцать пять. В кратком пересказе вся эта история звучит до смешного неинтересно и местами абсурдно — лично я бы такую ради развлечения слушать точно не стал, но кроме, собственно, рассказа, мне пришлось еще довольно долго возиться с думосбором, который у профессора действительно был. Еще бы у ритуалиста высшей квалификации не было подобного приспособления! Хорошо еще, что нужные воспоминания я продумал накануне: они не сообщали ничего конкретного о будущем, они не касались моей семьи, но давали неопровержимые доказательства того, что я все-таки не спятил.

Боялся ли я посвящать профессора Идэна в свои страшные тайны? Ну а выбор-то у меня есть?

Этого сказками в духе «чисто научный интерес», равно как и «один мой приятель…», не задуришь, поскольку человека более умного я за свою жизнь вообще ни разу не видел. Да, включая Дамблдора. Но это мое субъективное мнение.

Сам я такой ритуал и за пять лет до ума не доведу: бдения в библиотеке наглядно продемонстрировали мне все глубины моего невежества. Недостаточно запустить круг и вбухать в него побольше силы — нужны тонкие расчеты, которые помогут настроить параметры перехода, как тонкий часовой механизм. А я… А что я? Я со своими куцыми познаниями в высшей ритуалистике могу только, говоря образно, попытаться отладить этот часовой механизм при помощи кувалды. Флобберчервю и тому очевидно, что результат такой настройки получится неутешительным. Профессор Идэн, с другой стороны, человек, стадо тестралов сожравший на подобных вещах.

— Довольно-таки занятная история, — за время моего рассказа, равно как и в процессе просмотра моих воспоминаний, выражение лица профессора ни разу не изменилось. Все то же безукоризненно вежливое внимание. — Почему вы считаете, что это будет мне интересно?

— Потому что вы — ученый, профессор, — прямо говорю я. — И я предлагаю вам решить, согласитесь, нетривиальную задачу.

— Возможно, — профессор Идэн чуть наклоняет голову, бросая на меня взгляд поверх очков, и я впервые за сегодняшний день вижу его глаза. Зачарованные дымчатые стекла вполне успешно скрывают от посторонних взглядов профессорскую гетерохромию, делающую его лицо еще более примечательным. И странным. — А если я скажу вам, что решения этой задачи не существует?

— Нет, — я уверенно смотрю в эти разноцветные глаза: правый — светлый льдисто-голубоватый, левый — темно-карий. И оба, кажется, безо всякой легелименции пытаются выпотрошить мой многострадальный мозг. — Не скажете. Потому что это говорят все остальные. Неужели вы откажетесь от брошенного вам вызова, сэр? И если до сих пор не найден способ попасть в конкретную точку будущего, это не значит, что его нет. Это значит, что либо я его не знаю, либо никто как следует не искал! Будете вы мне помогать или не будете, дело ваше, но, повторюсь, вы же ученый, черт побери! Вам в руки попал такой материал для исследований, а вы говорите, что задача не имеет решения?

— Именно, — насмешки в голосе профессора стало как будто еще больше.

— Имеет, — я перестаю расхаживать по кабинету и останавливаюсь перед столом, исподлобья глядя на своего собеседника.

— С чего вы взяли?

Да он издевается, что ли?! Ну как я ему объясню, что если эта задача действительно не решаема, мне остается только сложить руки на груди и отправиться извиняться перед Филчем? Что если бы не уверенность в том, что выход есть, я давно бы уже спятил к мерлиновой матери?

— Потому что я так хочу, — понимая, что объяснить ничего из этого я не в силах, холодно и зло говорю я.

— Вы хорошо знакомы с Джонатаном Алиеном? — как мешком по голове, честное слово. Весь мой запал стремительно улетучивается, оставляя на его месте только громадное, бездонное изумление.

— С кем? — изобразив на лице праведное недоумение, переспрашиваю я.

— Не хотите говорить правды, не нужно, — профессор Идэн едва заметно пожимает плечами. — Я знаю Джонатана десять лет и могу сказать, что вы, мистер Локхарт, или как вас там зовут по-настоящему, поразительно на него похожи. Однако это ваше сугубо личное дело. Благодарю, я увидел и услышал вполне достаточно. Я напишу вам, когда мне будет что сказать по вашему делу. А сейчас не смею вас задерживать.

Вот так вот. Сначала выколотил, как пыльный коврик о крыльцо, а потом «я вам напишу». У меня появляется нехорошее чувство, что меня только что морально поимели. А еще просканировали, потыкали иголками в нервные центры и безошибочно поставили диагноз. Хотя чего я, собственно, от Доминика Идэна еще ждал? Это стиль, детка.

— Спасибо, сэр, — стараясь не кривиться, говорю я. — Всего доброго.

* * *

— Что он с тобой сделал? — вот первое, о чем спрашивает Кларк, как только я усаживаюсь за ее столик. Причем спрашивает с таким встревоженным видом, словно она всерьез подозревает, что уважаемый член магического общества, почтенный профессор и широко известный в узких кругах ученый действительно мог бы сотворить со мной какую-нибудь пакость. — Он тебя что, проклял? Ну что ты молчишь? Гил!

— Лучше б он меня проклял, — замогильным голосом выдаю я, но, видя искреннее беспокойство на лице Хэд, усилием воли соскребаю себя в кучу. — А если серьезно, то ничего такого не было. Нормально пообщались, ну, насколько с ним вообще можно общаться. Он даже согласился подумать над моей задачкой, а это, поверь, дорогого стоит. Идэн из тех, у кого и снега по зиме не допросишься. Хорошо, что у меня опыт есть, знал, на что упор делать.

— А с лицом тогда что? — кажется, я был чертовски убедителен, но Кларк ни в чем не убедил. Кто бы знал, что моя пассия, несмотря на все свое трезвомыслие, по-детски верит в «страшных колдунов». Почему-то мне кажется, что если я сейчас сообщу Хэд, что Доминик Идэн в свободное от преподавания время ест младенцев, она и этому с легкостью поверит.

— А что с лицом? Вымотался просто, Хэд. Его приятным в общении человеком не назовешь, прямо скажем.

Не говорить же милейшей Хэйди Кларк, что вовсе не в трудностях характера дело, и что последнее заявление профессора произвело на меня куда большее впечатление, чем весь наш предыдущий разговор. Я и сам сказать точно не могу, удивлен я больше или все-таки рассержен. Я похож на папашу Джона! Да мне такой «комплимент» и в кошмарном сне присниться не мог.

И самое противное, что отцепиться от мыслей об этом я не могу, сколько бы усилий ни прикладывал. Это смешно, в конце концов, нас сравнивать. У пресловутых ворона и письменного стола и то сходства больше.

«Тогда как его друг вообще провел параллели? — въедливо интересуется у меня мой же внутренний голос. — Имени своего ты ему так и не назвал».

От внутреннего голоса я просто отмахиваюсь: во-первых, потому что его подначки мне не нравятся, а во-вторых, потому что, когда с тобой начинает спорить кто-то внутри твоей собственной головы, это уже веский повод наведаться к целителю. И чего, спрашивается, я так завелся-то? Ну сказал и сказал. Как говорится, проехали.

Именно в этот момент я понимаю, что Хэд уже во второй раз о чем-то настойчиво меня спрашивает, а я, как идиот, общаюсь сам с собой, вместо того, чтобы поговорить с хорошенькой девушкой.

— Прости, — я посылаю Кларк широкую улыбку. — Что-то я и правда расклеился. И да, я порядочная свинья, я прослушал твой вопрос. Признаю себя виновным и готов понести высшую меру наказания.

— Ты придурок, Алиен, и это, как видно, уже не лечится, — Хэйди фыркает, но все же улыбается в ответ. — Я тебя спрашиваю, откуда у тебя такая уверенность, что он тебя со всеми твоими откровениями не сдаст?

— А смысл? — я пожимаю плечами, — Что он выиграет, если кто-то узнает, откуда я такой красивый выполз? Я не очень в курсе, что делают с путешественниками во времени, Хэд, но есть у меня подозрения, что им не оформляют тут вид на жительство и не отпускают на все четыре стороны, дружески похлопав по плечу. Скорее уж меня повлекут к каким-нибудь исследователям из Отдела Тайн, где меня сначала допросят, вытащат все сведения, полезные и не очень, а потом сотрут память, чтобы я временные парадоксы не плодил. — После этих слов я на секунду замолкаю, потому что в голове у меня опять всплывает фраза Майлы о том, что история исцеляет сама себя и что события, которые должны случиться, все равно случатся, как бы я ни пыжился. А ведь если меня однажды раскроют, мне действительно грозит Obliviate, а потом, вероятно, Мунго. Где-то я эту историю уже слышал. Дудки! Живым не дамся. — Так вот, он меня, дорогая, должен всячески холить и лелеять, приносить мне тапочки, а еще заботиться о том, чтобы никто про меня не узнал.

На этом моменте Хэйди не выдерживает и начинает отчетливо фыркать в свою чашку с кофе. Очевидно, в красках представляет, как профессор высшей ритуалистики приносит мне тапки. Честно говоря, потолком заботы, которую я видел в исполнении Идэна, было предложение чашки чая.

— Это еще почему? — профыркавшись, интересуется Кларк.

— Да потому что другого доступного для изучения путешественника во времени, всячески готового сотрудничать, в его жизни может и не быть, — отзываюсь я. — Идэн из тех людей, которым познание заменило даже личную жизнь, Хэд. Возможность попробовать разгадать загадку, которую раньше никто еще не отгадал, официально, по крайней мере, для него как доза для наркомана. Отказаться не реально.

— Ты его хорошо знал? — понизив голос, спрашивает Хэйди. Забавно, но каждый раз, когда речь заходит о моем прошлом, которое осталось в будущем, она выбирает этот осторожный тон. Словно сам факт вопроса автоматически делает из нее преступницу, и она опасается, что вселенная сейчас скажет «Руки вверх!».

— Не очень, — честно признаюсь я. — Мой отчим с ним дружит. Действительно дружит, а не формально, ну а я по его меркам всегда был мелковат, душа моя. То есть он никогда не воспринимал меня всерьез, хотя, когда я вырос и устроился к Джонатану, нам приходилось даже разок вместе поработать. Но, что в десять лет, что в двадцать я в его глазах оставался ребенком. Однако, кое-что я о нем и правда знаю. Его хлебом не корми, дай только подопытный материал. Так что я, можно сказать, приношу себя на алтарь науки! Оцени широту жеста.

— Оценила, — немного помолчав, ехидно говорит Хэйди. — Особенно то, как виртуозно ты выдаешь шкурные интересы за жертвенное смирение.

— Тебе такому еще учиться и учиться, — я усмехаюсь. Что ж, не все батюшкины таланты канули в лету вместе с ним. Этот тип тоже виртуозно умел… выдавать. — Так или иначе, у меня есть некое подобие гарантии, что Идэн не будет болтать лишнего. И хватит об этом, Хэд, ей Мерлин, у меня от этой темы уже голова пухнет.

* * *

Зима вошла в зенит своей славы и мощи, так что за окном уже несколько дней бушует метель, и ее вой гармонично сплетается с ночными завываниями миссис Норрис, которая, очевидно, решила сдохнуть, но не дать мне нормально выспаться. Жаль только, что я, в отличие от Филча, магией все же владею и подло ставлю заглушку вокруг кровати, сводя на нет все ее наполеоновские планы.

Однако даже крепкий и здоровый сон, похоже, меня не красит. Макгонагалл на общих трапезах поглядывает с опаской, видимо, подозревает, что моя постная физиономия предвещает ее родной школе очередной виток безумия, и я просто маскируюсь под впавшего в спячку нюхлера. Дамблдор аккуратно поинтересовался, не заболел ли я часом, остальные тоже посматривают с удивлением и тревогой, а Снейп вообще взял странную моду при каждой встрече пилить меня мрачным, угрожающим взглядом — еще немного и дыру протрет, честное слово. И при этом молчит, так что даже суть его претензий остается для меня тайной.

На самом деле все до тошноты просто: меня с головой накрыла тривиальная хандра. Все возможности как-то действовать во имя своего возвращения домой я исчерпал, тут остается только ждать, уроков нет, четко определенных планов тоже нет, погода дрянь, в коридорах холодрыга, миссис Норрис сволочь. В совокупности все эти факторы вогнали меня в некую апатию, а Гил Алиен в апатии — зрелище унылое и жалкое. Самому противно.

Именно поэтому, а также еще и потому что под дверями не гарцует толпа почитателей, жаждущих разнообразить мой досуг, я в какой-то момент решаю, что пора с такой практикой завязывать. Уныние очень похоже на болото: чем дольше в нем сидишь, тем сложнее потом вылезти.

Так что сразу после столь нежно любимого магглами и подчистую игнорируемого магами Нового Года я контрабандой перетаскиваю в Хогвартс подпольное оборудование: почему-то я уверен, что если в списке запрещенных к провозу предметов и нет позиции «самопальная перегонная система», то, по крайней мере, в стенах школы ей бы точно не обрадовались. Разве что зельевар бы оценил — собирал я ее по всем канонам будущего, технологический прорыв в котором все-таки случился. В отличие от прорыва идейного.

Расчистив себе угол и расставив по местам банки с ингредиентами, я умильным взглядом окидываю подобие лабораторного стола. Как же я, черт возьми, оказывается, соскучился по возможности в свое удовольствие повозиться с зельями! Нет, изобрести лекарство от всех болезней, или, скажем, создать пресловутый философский камень я даже не пытаюсь, нет во мне искры гениальности все-таки. А вот попробовать пошаманить с модификациями уже готовых составов — это с превеликим удовольствием. Дело в том, что еще с детства мне куда больше нравился процесс изготовления зелий, нежели интересовал результат. Благо лаборатория в особняке Алиенов предоставляла мне богатейшее поле для экспериментов. В тех случаях, когда у меня получалось туда вообще просочиться, конечно.

Когда я был совсем еще мелким, отчим с какого-то перепуга брал меня с собой в подвальную лабораторию. Видимо это были те дни, когда матушка уходила, а эльфам Джон присмотр за таким чудовищем как я доверить не мог.

Он, скорее всего, уверен, что эти моменты в памяти у меня не отложились — да Мерлина ради, мне тогда года три было! — но я отчетливо помню холодные голубоватые блики пламени в спиртовых горелках, немного едкий запах зелий, мерное бульканье чего-то непонятного, но безусловно чертовски интересного в ретортах и бледное, сосредоточенное лицо папаши Джона, склонившегося над одним из пяти или шести исходящих паром котлов.

И плевать на то, что этот воспитатель от бога приклеивал меня к креслу каким-то хитрым заклинанием. По сути, это была первая настоящая магия, за завесу тайн которой мне позволили заглянуть. Искрящаяся разноцветная дымка, радужные переливы жидкостей, которые по мановению руки отчима меняли цвет, позвякивание латунных весов и ровные, отточенные годами практики движения — именно тогда, подозреваю, и родилась моя любовь к зельеварению, как к таинственному, полному скрытого движения магии и, да что там, чертовски красивому процессу!

Это потом я узнал, какая это сложная наука, о том, сколько пользы она приносит и о том, как часто зелья подло убивают собственных творцов, не прощая им и малейшей ошибки. Либо взорвется, либо паром отравит, либо просто в определенный момент выплеснется из котла под действием неучтенной реакции ингредиентов и окатит тебя дрянью какой-нибудь, которая, спасибо, если только мантию оплавит, а не тебя самого!

Но все это так и не смогло убить во мне тяги к прекрасному, которая с годами преобразовалась из детского интереса «что будет, если сыпануть в эту сиреневую жидкость вон того красного порошка?» во вполне осознанное желание разобраться, как это работает.

И зря папаша Джон бурчит, что вселенная над ним поиздевалась, одарив чужого выродка фамильным Алиеновским увлечением, в то время как его собственные дети на красоты алхимии чхать хотели. Сам виноват.

Жаль только, что старые мои лабораторные журналы остались в далеком будущем. Зато записи по тем экспериментам, что я начал летом в папашиной квартире, при мне.

Я возвращаюсь к столу, на который не глядя зашвырнул тетради — обычные, маггловские, в клеточку. Это куда удобнее, чем бесконечные свитки пергамента, которые все время приходится чем-нибудь придавливать, чтобы не сворачивались. И ловлю себя на желании побиться головой об этот самый стол, в очередной раз погребенный под доставленной через домовиков почтой.

Письма, письма, чертовы письма! Они приходят каждый день в устрашающих количествах. И главное, я, как дурак, все еще пытаюсь их разгребать, вместо того, чтобы сжигать, не читая. Сам не знаю, почему я не послал папашину переписку к дьяволу — должно быть где-то в глубине души все еще надеюсь, что среди вороха конвертов отыщутся те, что предназначены лично для меня. Хотя шансов на это смехотворно мало. Совы от Хэд всегда находят меня сами, а больше в этом паскудном мире писать некому. Разве что профессор Идэн обещал отправить весточку, но до этого славного события, полагаю, еще как до луны пешком. Ну а вся прочая корреспонденция безрезультатно пытается воззвать к человеку, которого уже нет.

Старательно напоминая себе, что в этом ворохе макулатуры я не найду писем от Фелиции, Эдмонда или кого-то из моих приятелей, я перебираю разномастные конверты, уже привычно рассортировывая их на две кучи: «в камин» и «по работе». Первых всегда значительно больше, но и родители учеников мне, как преподавателю, бывает, пишут. Хоть и не часто, слава Мерлину.

Сегодня кроме открыток и фанатской почты мне в качестве улова достается письмо от Рея, письмо от Браэна и письмо от бабушки. Все остальное смело можно отправлять на растопку.

Мой литературный агент все настойчивей интересуется, когда я, мать мою, уже выйду из творческого кризиса, поскольку спрос на папашины опусы велик, а я, тварь такая, штаны в Хогвартсе протираю, вместо того, чтобы ударно кропать очередную нетленку. А еще спрашивает, на кой черт я над ним издеваюсь. Да, признаю, в момент, когда Рэй меня окончательно достал со своими вопросами, я прислал ему «наметки моего следующего романа», которые он, похоже, не оценил. Должно быть, поедание главного героя упырями в конце показалось ему не слишком перспективным. Особенно с учетом того, что Локхарт писал «автобиографии». Всюду одно сплошное ущемление свободы, короче говоря — даже упырям я себя скормить права не имею.

Письма от Браэна неизменно вызывают у меня изумление — несмотря на то, что я вообще никогда на них не отвечаю и отвечать не собираюсь, это странное существо пишет мне раз в неделю так, словно мы с ним закадычные друзья. Под настроение я даже читаю эти произведения эпистолярного жанра. Слог у мистера Эддиса неплохой, вот только ощущение такое, словно я взялся смотреть маггловский ситком, начав с середины сезона: вроде и смешно, но ни черта непонятно.

Диана пишет мне реже — примерно раз в месяц, и вот на ее письма я стараюсь отвечать. Мне элементарно жалко эту женщину, которая явно души не чает в своем сыне. Она, как и Браэн, пишет, не ожидая ответа. Наверное, отчаялась уже дождаться взаимности от сына-эгоиста. Так что каждый раз она очень мило удивляется, когда получает мои письма. Сегодня она благодарит меня за рождественский подарок — и не надо спрашивать, на кой черт я ей еще и подарок подарил! Коротко описывает дела дома, сообщает о том, что лечение моего деда не приносит особых результатов, сетует на его уверенность в том, что маггловская медицина заслуживает большего доверия, чем магическая и… и спрашивает у меня, помогла ли их кровь в исследованиях, которые ведутся в Мунго, чтобы восстановить мою память?!

Некоторое время я тупо смотрю на письмо, текст в котором и не думает меняться. Какие еще, черт побери, исследования?! Какая кровь?!

Я ничего не понимаю, но мне это уже не нравится.

Отбросив послание в сторону, я почти бегом бросаюсь к камину и падаю перед ним на колени, словно верующий перед святыми мощами. Или перед чем там принято на колени падать?

Несколько томительных секунд ожидания, и я вижу перед собой уютную, по маггловски обставленную гостиную, в которой мне еще доведется побывать года этак через двадцать четыре. На поминальном обеде в честь моего папаши.

— Гилдерой?! — прямо на меня сквозь зеленоватую дымку магического пламени смотрит встревоженное и изумленное лицо Дианы. — Что случилось?!

— Привет, мам, — скороговоркой выдаю я, даже не заботясь о том, чтобы убедительно играть Локхарта. — Не пугайся, я цел, все нормально. Спасибо за шарф, мне очень понравился, ношу, не снимая! Мам, мне надо спросить у тебя кое-что. Ты написала, что к вам кто-то из Мунго приходил. Что им нужно было конкретно?

— Не «им», а «ему», — поправляет меня миссис Локхарт. — Приходил молодой человек, сказал, что твоя память так и не восстановилась, но, кажется, они нашли решение. Но для этого нам с твоим отцом нужно сдать немного крови.

Ну да, понимаю, почему Диана не удивилась. Для сложных лекарственных зелий, которые подгоняются под конкретного человека, частенько требуется не только его собственная кровь, но и кровь ближайших родственников. И все же… если бы Мунго вели какие-нибудь исследования по мою душу, я бы точно об этом знал.

— А выглядел он как? — не особенно рассчитывая на успех, все-таки спрашиваю я.

— Да обыкновенно выглядел, — окончательно растерявшись, отзывается Диана. — Высокий такой, брюнет…не слишком приятный. Нос у него еще такой, знаешь ли, приметный… горбатый. А в чем дело?

— Ни в чем, мам, просто у нас тут путаница произошла с медицинскими документами, — на автомате вру я. — Спасибо за шарф еще раз, я напишу тебе на неделе.

Вынырнув из камина, я усаживаюсь на пол, привалившись спиной к его мраморному боку. Сквозняком тянет просто адски.

Высокий брюнет с горбатым носом…

«Возьмите платок, не пугайте учеников своими боевыми ранами, тут все же дуэльный клуб для школьников, а не лазарет!»

— А ведь если я правильно все понял, дорогая моя миссис Норрис, мне конец.

В ответ на мою реплику кошка, устроившаяся в кресле, только одаривает меня презрительным взглядом и широко зевает, продемонстрировав чистый розовый язычок.

«Туда тебе и дорога», — читается на ее мохнатой морде.