Тихоня (гет)

— Как это вообще могло случиться?!! — неистовствовала Нелли. — Он кто, супермен?! Брюс Ли, мать вашу?!! А брал его кто? Инвалиды-паралитики?!

Миронов молчал. Ребята, дежурившие на Васильевском, действительно не были самыми лучшими. Но убогими недотепами или хлюпиками они тоже не были. Обычные такие, здоровые телом и духом молодые парни. Беда вся в том, что Монгол не был обычным.

— Вы хоть понимаете, что у меня нет времени ждать, пока вы его через полгода выловите! Мне он нужен сейчас! Сейчас, уроды! Вчера он мне нужен!!!

Когда Нелли кричала, у нее некрасиво надувались жилы на шее, вытаращивались глаза и багровело лицо. Самая красивая женщина должна быть слепой и немой, философски думал Миронов, пока Нелли разорялась. Он знал, что хозяйка проорется, выдохнется и будет способна на конструктивный разговор.

В этот раз Нелли буйствовала дольше обычного. Еще бы… Миронов знал, что для Монгола убить человека и прикурить сигарету — дела одинакового уровня сложности. Похоже, в этот раз он был в хорошем настроении: Кочетков, с перебитой трахеей, чудом жив остался, у Макеева какие-то повреждения глаз, но ничего фатального… А Белоярцева Монгол убил. Свернул шею, как куренку. Если бы у Монгола настроение было плохим, в живых не остался бы ни один из троих… Когда Монгол прославился своими зверскими выходками, Миронов заподозрил у него настоящую психопатию, и неоднократно задавался вопросом, как такого отмороженного вообще взяли в армию, да еще в спецназ ВДВ. Но время было известно какое: стране нужно было пушечное мясо, призывали всех подряд, а военная врачебная комиссия сводилась к приблизительному подсчету количества конечностей… Как бы там ни было, теперь Миронов уверился твердо — война вынесла Монголу последние мозги, и он до сих пор определяет, что правильно, а что — нет, по меркам военного времени. Сегодня днем он походя, как ни в чем ни бывало, убил человека. Такого подонка и не жалко, если уж начистоту…

— …И что вы теперь намерены предпринять? — все еще гневно, однако гораздо тише завершила Нелли свою тираду и застыла в позе Бонапарта на поле Аустерлица.

Миронов внутренне подтянулся: главное не переборщить. Дать понять двадцатипятилетней холеной никчемушке, что он не мальчик-шестерка, на которого можно вопить безо всяких тормозов, а он боевой офицер, взрослый мужик, и, между прочим, начальник службы БЕЗОПАСНОСТИ. То есть обижать его совершенно незачем. И в то же время выказать должное почитание, некоторое раскаяние и служебное рвение — кто ж плюет в руку, зарплату дающую?

— Выполнять, — умеренно ровным тоном отчеканил Миронов. — Если не будет иных указаний.

— Да какие могут быть еще указания?! — Есть еще порох в пороховницах. Нелли снова начала закипать. — Достать его немедленно! Сегодня к вечеру чтоб был!!! Если у вас опять все накроется, то…

— Нелли Викторовна! — Вот теперь лучше перебить…

Нелли недоуменно уставилась на Миронова: как это он посмел? Но Миронов уже начал говорить своим особым, «военным» голосом, деловым и проникновенным одновременно. Таким тоном разговаривают в американских боевиках крутые копы на совещаниях у большого начальства.

— Нелли Викторовна, я не обязан отчитываться, но предупредить должен. Меня сегодня вызывали на Литейный.

Эти слова подействовали на Нелли, как кнопка “mute”. Миронов тоже помолчал, наслаждаясь тишиной. Недолго.

— Зачем?

— Вы будете смеяться, Нелли Викторовна, но меня расспрашивали про Чингиза Кана. Он, оказывается, в моей роте служил в девяносто пятом. Так что, похоже, у нас появились конкуренты.

Нелли сжала губы. Миронов видел, что ей не то чтобы страшно, а несколько не по себе. Большой Дом есть Большой Дом. Миронов даже примерно представлял себе ход мыслей шефовской подстилки. В Большом Доме ищут Кана — вдруг Кан пропадает — нехорошо — ищут усерднее — неизбежно находят понятно где. Последствия? Правильно, далекие от приятного…

Заманчивая возможность решить медведевские проблемы путем шантажа неумолимо уплывала от Нелли облачком досады. Но кому охота нарываться на неприятности?

— О чем вас там спрашивали?

— Что он за человек.

— И что вы сказали?

— Правду. Жестокий, неуравновешенный… С головой явно не все в порядке. Он из тех, кому война сильно ударила по психике. Очень опасный. Я, грешным делом, был уверен, что он погиб, потому и не сопоставил сразу. Он сильно изменился, к тому же…

Миронов не стал говорить, что, по его мнению, операцию по отлову Чингиза Кана следовало свернуть, дабы не приобрести кучку проблем дополнительно к уже имеющимся у Медведева. Что шантаж — это наимерзейший из возможных способов решения любого вопроса, и что умный в гору не пойдет. Если драная кошка Нелли действительно не дура, она и сама догадается об этом.

— А по какому поводу им ТАМ заинтересовались?

— Не знаю. Не сказали.

— Хорошо… То есть плохо. — Нелли сосредоточенно вытаптывала на ковре тропинку. — Вы пока свободны, Сергей Николаич. Далеко не уходите, вы мне еще понадобитесь.

Миронов скривился, выходя. Все годы после увольнения из армии он горько недоумевал: почему он, взрослый умный мужик, боевой офицер, повидавший и переживший такое, что и врагу не пожелаешь — почему он обязан подчиняться молоденьким дряням, жизненный опыт которых можно смело мерить количеством принятых членов? Ответа не находилось, и Миронов старался думать на эту тему как можно реже, иначе останется только в петлю или застрелиться. Но в такие моменты никак не мог себя побороть.

Вот и Кошкин — товарищ по несчастью, жертва военной системы, сидит у входа за стойкой, и место его в жизни отмечено табличкой «Администратор». Ему действительно впору посочувствовать. Кошкин, как и Монгол, прошел Чечню, но остался нормальным парнем, не спился, не сторчался, даже когда его поперли из вооруженных сил по состоянию здоровья. Кошак оказался единственным, кто смог сработаться в паре с Монголом. И как поиздевалась над ними судьба: слетевший с катушек Монгол живет припеваючи, крепко пьет, сладко спит и горя не знает, а профессиональный снайпер, имеющий высшее военное образование старший лейтенант Кошкин двенадцать часов в сутки торчит у офисных дверей, кланяется и улыбается, как китайский болванчик, и перебивается от зарплаты до зарплаты… Непараллельные параллели, прямо по Лобачевскому.

Миронов остановился посреди коридора. Он понял, что вовремя его уволили из армии. Потому что голова напрочь перестала соображать, а память и подавно никуда не годится. Кошкин работал в паре с Монголом. КОШКИН РАБОТАЛ В ПАРЕ С МОНГОЛОМ.

Миронов схватил трубку внутреннего телефона, едва вошел в кабинет:

— Сергей, зайди ко мне. Это Миронов.

* * *

Смотрит так задумчиво-недоверчиво. Медленно курит, выслушивая неуверенную чушь про Василису, суд, кабак и коньяк, ехидно улыбается. Она чувствует, где ты недоговариваешь. Но молчит и только улыбается.

«Не бросай!!!» Ты не можешь объяснить ей, что с тобой происходит: ты не знаешь слов, способных выразить твою лютую любовь. Ты расскажешь ей глазами, руками, губами, каждым вдохом-выдохом, движением, стоном — потому что не умеешь по-другому.

— Чингиз! Ты что опять творишь…

— А что я творю?

Тихий вскрик, довольный смешок.

— Ты… бесстыжий…

— Несомненно!

— Нахал…

— Стараюсь!

С кухонного стола со звоном полетели чашки. «На счастье», — мельком подумал Чингиз, а Стеф возмущенно завопила:

— Блин! Какого хрена, ты, слонопотам-м-м-м…

Чингиз расстарался, и чашки были забыты на время. К тому же, стол оказался очень удачен по высоте. А что он угрожающе шатался и натужно скрипел — сущие мелочи… В такие моменты думать о грозящем развалиться столе было выше Аниных сил. А о чем вообще можно думать, когда Чингиз, крепко стиснутый ее бедрами, выгибается раненым зверем и шепчет, стонет, хрипит ее имя?.. Разве только о том, как невероятно вкусно будет сейчас слизнуть соленую капельку пота, медленно стекающую по его шее… И точно в ритм равелевского «Болеро»…

Стоп, откуда, на фиг, «Болеро»?!

— Чингиз! Что это?

— Что?..

— Музыка откуда?

— Какая?

Занимаясь любовью, Чингиз глох напрочь, как тетерев на току.

— «Болеро»!

— Твою мать… Телефон, — почти прорычал Чингиз. — Ну его на хер…

«Болеро» не умолкало и, мягко говоря, отвлекало от процесса. С разочарованным вздохом Стеф отстранилась, Чингиз раздраженно зашипел, чуть разжал руки.

— Да кому ж так неймется!

Соскользнув с облегченно крякнувшего стола и закутавшись в рубашку Чингиза, Стеф с улыбкой наблюдала, как тот, чертыхаясь, достает телефон.

— Да! — рявкнул Чингиз так, что неустойчивая, словно Пизанская башня, стопка учебников и конспектов на подоконнике угрожающе покосилась. — Да, это я!

Привычки слушать чужие телефонные разговоры Аня не имела. Она поплотнее запахнула рубашку и лениво направилась в комнату, размышляя, стоит ли продолжать начатое, когда Чингиз наговорится, или лучше отложить на другой раз.

В прихожей ее внимание привлек уголок книжки, торчащий из рюкзака Чингиза. Аня оглянулась на дверь кухни, вытянула книгу, юркнула в комнату и плюхнулась на диван. Гессе, «Демиан». Ну-ка, что за штука…

Дойдя до тридцать шестой страницы, Стеф застыла, как громом пораженная: «Был некий человек, и в лице у него было что-то такое, что пугало других… это была какая-то чуть заметная жутковатость, чуть больше, чем люди к тому привыкли, ума и отваги во взгляде. У этого человека была сила, перед ним робели. На нем была «печать».

Гессе описал Чингиза.

Вот почему его все так сторонились! Вот что так привлекло в нем саму Стеф! И вот что не давало Стеф просто переспать с ним и сделать ему ручкой — эта непонятная и могучая сила была теперь у ее ног. Стеф упивалась чувством того, что Чингиз, как укрощенный дикий зверь, готов был сидеть у ее колен, тихий и покорный. Он был прикован к Ане своей любовью крепче, чем самой прочной цепью. Рядом с ним Аня чувствовала себя высшим существом, способным приручить чудовище, которого все боятся.

Некоторое время Аня медитировала на эту неожиданно открывшуюся тему, и вывод, который она сделала, оказался прост и, по ее мнению, логичен. Народная мудрость гласит: «Дают — бери, бьют — беги». Раз такое удобство, как Чингиз Кан, снова и как нельзя вовремя свалилось на голову, надо этим обстоятельством срочно пользоваться. Вот только подрессировать бы его, а то пропадает ночами у каких-то Василис, понимаешь, а потом врет про коньяк и не краснеет. Кстати, что-то он там долго разговоры разговаривает…

Чингиз отрешенно курил, сидя на кухонном полу. По выражению его лица Аня решила, что он если не теорему Ферма пытается доказать, то пятизначные числа точно в уме перемножает. Причем так, как если бы от результата зависела его жизнь. Непорядок…

На расспросы о том, что он услышал, кто это был и в чем вообще дело, Чингиз буркнул:

— Ошиблись номером.

— Ага, и спросили Чингиза?

— Фигня, забей. Ничего существенного. Я тебе лучше вот что скажу: завтра днюха у Дзена. В пять часов народ подгребается к факультету, и дружно валит к имениннику. Форма одежды — походная.

— Замечательно, — вознегодовала Стеф. — А ты не спросил, может, у меня какие планы на завтрашний вечер?

— А у тебя планы? — Чингиз так и поник.

— Нет, но поинтересоваться стоило бы, — нравоучительно изрекла Аня, отправляясь в ванную.

— Угу…

Звонок Сержана привел Чингиза в смятение. Кто бы мог предположить, что все так серьезно! Надо же, целую облаву устроили… По-хорошему, зашкериться бы куда-нибудь на оставшуюся до подписания договора неделю. Чтобы с собаками не нашли. А Стеф? А со Стеф, раз пошла такая пьянка, надо срочно расстаться, причем громко и демонстративно, чтобы по ней не отрикошетило ненароком… От этой мысли Чингиза передернуло. Вот уж нет уж! Должен же быть какой-то более удобный для всех вариант не вляпаться и никого не подставить! Сталась сущая фигня — придумать этот вариант.

Но вот кого действительно надо предупредить, так это…

Чингиз не глядя набрал номер.

— Ольга Юльевна, мое почтение!

* * *

Когда Стеф изволила выплыть из ванны, Чингиз стоял у окна, незряче уставившись на чахлый клен за стеклом и тихонько выстукивая пальцами по подоконнику одному ему известный ритм.

— Чин, ты что, обиделся?

— Нет.

— Тогда звонок?

— Нет.

— Значит, обиделся. — Стеф обняла его, прижалась щекой к его спине: — Ну прости… Ты же знаешь, я сначала говорю, потом думаю…

— Да не обиделся я! Вот глупая… Иди сюда…

Пизанская башня из книг со страшным грохотом рухнула с подоконника на пол.

— Таки она упала, — виновато прошептал Чингиз.

— Она всегда падает… когда волнуется…