Тихоня (гет)

Еще зевок — и челюсть точно заклинит. Ох, как спать хочется! Хоть прямо тут, на лестнице, ложись.

После еды Чингиза разморило окончательно. Соблазн остаться и поспать где-нибудь в Приозерске был велик, и Чингиз перебрал около десятка вариантов, от скамеечки на городском пляже до дежурки местного отделения милиции. Последняя идея оказалась совсем уже бредовой: это тебе не Питер, не поймут. Скорее, настоятельно предложат обезьянник, а там можно делать все, что угодно, только не отсыпаться. Самое простое решение — гостиница — не канало по причине банальной нехватки денег. Банкомат для захолустного Приозерска — зверь диковинный, а налички наскребалось ровно на бензин. Чингиз горько пожалел, что выложил из седельной сумки спальник — сезон закончился, дальние пробеги не планировались.

Поэтому пришлось отказаться от коньяка, залить неумолимо наваливавшуюся дрему двумя чашками дрянного кофе и тащиться обратно в Питер, едва не втыкаясь головой в руль.

На въезде в город проблема сна встала в полный рост. Домой Чингиз категорически не хотел, перспектива встрять в очередные выяснения отношений с отцом совсем не радовала. В другое время Чингиз помчался бы к Василисе, но… Эх, Василиса! Умница, красавица, надежный товарищ, могла бы стать для него идеальной женой. Если бы его не угораздило напороться на Аню. Аня… Аня… Аня…

Чингиз мотнул головой. Нюни будут потом, когда все закончится. Ведь как-то этот нелепый кошмар должен закончиться?

К Дзену по понятным причинам соваться тоже не стоило. Напроситься к Лисе с Зоргом? У них годовалый шкет, громкий до невозможности и такой моторный, что находится одновременно во всех точках квартиры. Чингиз обожал этого мелкого шалопая, но спать в то время, когда пацан бодрствует — увольте!

Полусонный мозг напрочь отказывался вспоминать «вписочные» хаты, куда можно без проблем завалиться в половине седьмого утра. Чингиз уже почти смирился с необходимостью ехать домой, но тут одна извилина все-таки проснулась и выдала беспроигрышный вариант: Ольга Юльевна! И вот Чингиз всползал на четвертый этаж, забыв про лифт, и с наслаждением предвкушал блаженное тепло ванны и пахнущую лавандой подушку. На то, чтобы предварительно позвонить, ресурсов проснувшейся извилины не хватило.

Закрытая дверь… Ах да, звонок же…

Чингиз надавил на кнопку и прислонился к стене, закрыв глаза. Он уже начал понемногу «отъезжать», когда в сознание вклинилось щелканье замков. С усилием приподнял веки — и снова опустил, пытаясь сообразить, сон ли это уже, или просто автопилот подвел: дверь в квартиру Ольги Юльевны ему открыл Доктор.

— О… Здорово.

— Привет… Картина Репина «Не ждали»… А ты чего здесь…

— Это я хотел спросить: ТЫ чего здесь делаешь?

Чингиз был так удивлен, что не нашел ответа. Доктор вышел на лестничную площадку:

— Короче так, Монгол. Я в курсе, что было у тебя с Ольгой…

Чингиз непонимающе хлопал глазами.

— Ты не строй из себя святую невинность. Твои блядоходы на весь Питер известны. И твоя любовь к чужим женщинам — тоже. В общем, говорю один раз и повторять не буду: держись-ка ты от Ольги подальше. Да и от меня тоже. Ты знаешь, я шутить не буду. Увижу хоть за километр от нее — станешь пособием по анатомии для моих курсантов.

— Да я…

— Ты все понял? Теперь исчезни. Навсегда.

Доктор не стал дожидаться ответа. Просто закрыл дверь.

Чингиз какое-то время постоял, тупо рассматривая дверную обивку. То есть, поспать у Ольги Юльевны не получится? Вот же блин. Значит, надо ехать в гараж… Там и отоспаться.

* * *

Водка подходила к концу. Это была уже вторая поллитруха, и Стеф мало что соображала.

Зажав в качающейся руке сигарету, она распласталась на столе и орала во все горло вместе с Кипеловым:

— Все! Все, как вчера, но бе-ез тебя-я-я!

Какое-то время Купчинская молчаливо и мрачно взирала на Стеф из угла. Водку с утра Ира не пила принципиально, поэтому была почти трезвая (пара рюмок за компанию — не в счет!). Собственно, ее присутствие было необходимо Ане лишь для проформы: не пить же в одиночку. Однако саму Иру статус табуретки не устроил, и через пару часов созерцания она махнула рукой и присоединилась к Стеф.

— Слышь, хватит голосить!

Аня с трудом сфокусировала на Купчинской мутный взгляд:

— Н-не хва-титтт… Ойййй…

Купчинская тоже была изрядно пьяна, но не заметить, как резко Аня позеленела, было просто невозможно.

— Э! Подруга! Только прямо здесь блевать не надо!

Схватить Стеф под руки и транспортировать в туалет оказалось делом непростым, но Ира успела. «Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота!» — приговаривала она, поддерживая корчившуюся в спазмах подругу.

Ире было жаль ее до слез. Хотя Аня, даже налакавшись в дугу, ни слова не сказала о причинах этой спонтанной и отчаянной пьянки, Ира прекрасно поняла, что с ней происходит. А то она не видела, как еще вчера светились гордостью и абсолютным счастьем глаза Ани, когда она смотрела на Чингиза, как торжествующе она обозревала мир, когда Тихоня обнимал ее, зарывался лицом в ее волосы или хулигански покусывал за ухо… Купчинская не была ни слепой, ни глухой, ни безмозглой.

О том, что принесла Стеф ту злосчастную кассету, Ира не жалела. Просто предугадать Анину реакцию оказалось, как всегда, невозможно. Вместо того, чтобы уйти «в отрыв», как обычно после расставания с очередным парнем, Стеф ушла в депрессию.

Спустя час Аня в изнеможении прислонилась к стенке туалета. Пугать канализационного Ихтиандра стало нечем, водка вся вышла, хмель тоже. Во рту остался гадостный привкус, саднило горло, болела голова, и в глаза словно насыпали песку. Ира устало опустилась рядом: за то время, пока откачивала Стеф, она и сама успела протрезветь.

— Ну как, ты живая там?

— Не знаю…

— Может, тебе прилечь?

— Может…

— Хочу ли я, могу ли я, говно ли я, — пробурчала Купчинская, цитируя известный анекдот. — Подымайся, магнолия.

Хряхтя и ругаясь, Ира вытащила Стеф из туалета, приволокла в комнату и свалила ее на диван, как мешок с картошкой.

— Лежи, алконавтиха, я пойду чаю сделаю.

Когда Ира вернулась из кухни, Аня все так же лежала на диване, безучастно глядя в потолок. Предложенную кружку с чаем она проигнорировала.

Сначала Купчинская ее уговаривала. Потом ругала. Потом высмеивала. Но даже крайние меры в виде выливания на Анину голову уже остывшего чая не возымели никакого действия: Стеф молчала и безразлично пялилась в потолок, зачем-то обняв подушку. Наконец Ира выдохлась и морально, и физически.

— Дура! — выдала она финальный аккорд, плюхнулась в кресло и включила телевизор, нарочно выкрутив громкость почти на максимум. Посмотрела пол-серии какого-то дебильного бразильского сериала, потом еще пол-серии не менее дебильного отечественного бандитского, послушала, как президент Путин показательно разносит очередного министра, узнала прогноз погоды на завтра. Когда на экране замелькали титры очередного импортного «мыла», Купчинская раздраженно выключила телевизор и обернулась к Стеф. Та по-прежнему сидела в обнимку с подушкой.

— Знаешь, — тихо начала Ира. — Моя бабушка пережила блокаду. Все, что связано с войной, для нее всегда было свято и неприкосновенно. После войны она вышла замуж. Дед был откуда-то со Смоленщины, и про войну предпочитал не рассказывать, всегда отмалчивался. Они любили друг друга… я передать не могу, насколько. О таком и в романах не пишут, это не опишешь. Родили троих детей… А спустя тридцать лет выяснилось, что дед не воевал на фронте. Он был в своем селе полицаем, даже формировал эшелоны для угона людей в Германию. Бабушку тогда как убило. Она выставила деда за дверь, а сама не ела, не спала, ходила из угла в угол и плакала, плакала… Высохла вся и совсем постарела. Через две недели она разыскала его, — деда приютил кто-то из его друзей — и домой они пришли вместе. Мне пять лет было. Потом, уже когда школу заканчивала, я спросила ее, как же она смогла простить ТАКОЕ? Знаешь, что мне бабушка ответила? «Я его люблю. Мне все равно, кем он был в прошлом, главное — кто он сейчас». И еще она сказала, что те две недели без деда стали для нее тяжелее блокады.

Аня медленно перевела на Купчинскую недоверчивый взгляд. Ирины интонации вдруг живо напомнили ей Лису, и подействовали так же. Эмоциональная кома понемногу проходила, сменяясь валом страхов и сомнений.

Когда Стеф таки встала с дивана, Купчинская едва не закричала «Пи-хо!». Аня подошла к видику, вытащила злополучную кассету и почти прошипела:

— Если ты кому-нибудь об ЭТОМ трепанешь, я тебя убью.

С кассетой в руках Аня удалилась на кухню, а Ира, услышав, как хлопнула крышка мусорного ведра, с улыбкой буркнула:

— Могла бы и сама догадаться.

* * *

Как отвратительно в России по утрам!

Чингиз глянул на часы.

По вечерам тоже. Особенно, если весь день проспал.

Постанывая от разрывающей голову боли, Чингиз ужом выполз из спальника и поежился — в гараже было не теплее, чем на улице. Скоро станет совсем холодно. Еще недельку покататься — и пора готовить мотоцикл к зимней спячке…

Нахохлившись, Чингиз вышел на улицу, закурил. Над плоскими крышами гаражей густел серый дымок безнадежного вечера. Как быстро… Как вообще быстро все происходит! Вот только что было утро…

При воспоминании о сегодняшнем утре Чингиз попытался хмыкнуть, но вместо этого получился сдавленный хнык. Доктор… и Ольга Юльевна! Охренеть. Что же нужно было сделать с Доктором, чтобы он вот так, ни за понюшку табаку, перечеркнул многолетнюю дружбу? Стоп, а была ли дружба? Можно ли назвать дружбой то, от чего так легко отказаться? Вот когда открывается, кто есть ху.

Доктор не просто захлопнул дверь. Доктор закрыл ЕЩЕ ОДНУ ДВЕРЬ. С истинно хирургической безжалостностью отсек еще один путь поступления кислорода. Похоже, жизнь решила срочно расставить все по своим местам. Но почему ей приспичило заняться этим так не вовремя?

Чингиз мимолетно удивился сам себе: утреннее приключение не вызвало в нем ни обиды, ни злости. В последние дни перед ним закрылось столько дверей, что переживать по этому поводу уже не было сил. Он чувствовал себя так, будто потерял управление на гололеде, и теперь его несет с бешеной скоростью непонятно куда, а единственное, что остановит это бесконтрольное движение — препятствие, в которое он рано или поздно врежется, оставив после себя только мокрое место.

Скорее бы врезаться уже…

Чингиз обернулся, посмотрел в полутьму гаража. Свет габаритов проехавшей мимо машины отразился от передней фары мотоцикла. Байк словно подмигнул ободряюще своим единственным глазом: держись, все образуется! Чингиз грустно улыбнулся в ответ. Наверное, так и сходят с ума — сначала разговаривают с мотоциклами, потом с зеркалом, потом с зелеными человечками… Он улыбнулся шире, вспомнив, как на одном байк-фесте нажрался так, что начал разговаривать с елками.

“Born to be free” — было выгравировано на хромированном боку мотоцикла. «Рожден быть свободным». Чингиз впервые задумался о том, что у свободы есть второе лицо — одиночество. Настоящая свобода оказалась холодной и бессмысленной. Потому что настоящая свобода — это не когда ты свободен ото всех, а когда все свободны от тебя.

Вот куда Чингиза несло по гололеду — к истинной, никому не нужной, такой страшной свободе.

* * *

— Стеф, вытащи из жопы шило!

В суждениях Ира была категорична, как всегда.

— Завтра на факультете встретитесь и поговорите, не пори горячку.

— А если он не придет?

Аня отшвырнула полотенце и зажужжала феном.

— Ну не придет завтра — придет послезавтра! — Ира с трудом перекрикивала фен. — Куда ты собралась? Ночь на дворе!

А действительно, куда? Аня в растерянности отложила фен.

— Ну придешь ты к нему домой посреди ночи, — почему-то продолжала кричать Купчинская, хотя фен давно был выключен. — И что ты скажешь? «Здрасьте, где Чингиз?»

— Ир… А я не знаю, где он живет…

Купчинская аж присела:

— Ну ни хрена себе! Анька, да ты совсем уже ку-ку! Как еще имя не забыла спросить! Что, секс — не повод для знакомства?

Аня подавленно молчала.

— Ну телефон-то его у тебя есть?

Стеф покачала головой, явно собираясь снова зареветь.

— Зашибись! Это ж надо было так втрескаться… Что ты вообще про него знаешь, кроме имени?

Аня подняла на Купчинскую несчастный взгляд:

— Да почти ничего.

Ира вздохнула:

— Картина Репина «Приплыли». Только не ной, я тебя умоляю! Успокойся и думай. А лучше подожди до завтра, утро вечера мудренее.

Ну как объяснить Купчинской, что ждать до завтра — это еще одна бессонная ночь, тревожное ожидание, кофе, сигареты, слезы, бесцельные брожения по квартире и нескончаемое себяжаление? И самое отвратительное, что выхода, похоже, нет…

Ира тем временем решила сменить гнев на милость, а тон с менторского на участливый:

— Ань, ну не надо так переживать. Понимаю, хреново тебе, но жизнь-то не закончилась. Придет он завтра, никуда не денется, будете жить долго и счастливо, и умрете в один день. Знаешь, что? Пойдем лучше погуляем, проветримся, вон погода какая классная! Пивка попьем, на мосты поглазеем… Пошли, а?

Купчинская не сразу поняла, почему Аня внезапно замерла, приоткрыв рот, а потом бросилась подруге на шею с воплями:

— Пиво! Ируся, родная, ты гений! Пиво, точно! Ур-раааа!!!

Стеф отцепилась от Купчинской и бросилась в комнату, громко распевая: «Кто весел, тот смеется, кто хочет — тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет!» Ира в недоумении покрутила пальцем у виска и всерьез подумала, не вызвать ли психушку.

Аня появилась через полторы минуты при полном параде, сияющая, как будто сдала археологию на «отлично». Ира за это время едва успела завязать один кроссовок.

— Ирка, я знаю, куда нам надо. В «Телеграф»! Он там постоянно отвисает, как это я забыла!

Ира в сердцах бросила второй кроссовок на пол:

— Нет уж, дорогуша! Двигай-ка ты одна разбираться со своим ненаглядным! Меня от одного его вида трясти начинает.

— Ну и пожалуйста! Вот ключи, будь как дома, не забывай, что ты в гостях. Только бы на мост успеть…

Судя по звукам из-за двери, Стеф перескакивала, по меньшей мере, через четыре ступеньки. Совсем спятила, рассудила Ира. Она посмотрела из окна, как Стеф поймала машину и буквально прыгнула в салон. Может, все-таки стоило поехать с ней? Опасно вот так на частниках раскатывать, вдруг маньяк попадется? Ладно, Стеф большая девочка, должна уже соображать, по идее. Правда, последние события свидетельствовали как раз об обратном… Что любовь делает с людьми!

* * *

Нелли готова была скакать на одной ножке и петь дурацкие песенки. Не зря говорят, что на ловца и зверь бежит, но чтобы он бежал таким косяком и буквально прыгал в руки!

Только что звонил один из мироновских ребяток. Девчонка Кана, за которой тот был отряжен пару часов назад, сама села к нему в машину, посулив три сотни, если успеет на Дворцовый мост. Сейчас уже, наверное, бьется в истерике, поняв, что везут ее не на угол Невского и Рубинштейна, а в совсем другое место… Такая удача! Есть от чего запрыгать!

Но статус и образ прыгать не позволяли, поэтому Нелли только напевала вполголоса штраусовский вальс, усердно колдуя над макияжем.

— Куда ты опять собралась? — Медведев с недовольной миной выполз в коридор, шаркая тапками. Вот убожество…

Нелли неторопливо застегнула высокий сапог и игриво улыбнулась:

— Котик, ну я же говорила! Мы с девчонками в клуб собрались, Таша замуж выходит, у нас девичник!

Физиономия Медведева стала еще недовольнее:

— Не хватит уже по клубам шарахаться? Опять до утра?

Нелли капризно надула губки:

— Ну миленький, ну такое событие! Ну ты же сам говорил, что тебе в таких местах не интересно, музыка громкая и все такое… Ну я же ненадолго…

— Знаю я твое «ненадолго»… Ладно, иди, но это в последний раз!

— Спасибо, мой сладенький!

Нелли на секунду прижалась щечкой к щеке Медведева, символически чмокнув губами возле его уха — чтоб не смазать помаду — и выплыла за дверь в облаке аромата изысканных духов. Ни в какой клуб она, разумеется, не собиралась. Просто вранье для Медведева подходящее, схавал и не поперхнулся.

Нелли направлялась в «Телеграф». Настало время пообщаться наконец с Чингизом Каном. Гарантии, что он окажется именно там, конечно, не было, но кто в наше неспокойное время может хоть что-то гарантировать?

Ей снова повезло: Монгол сидел у барной стойки, и, судя по всему, методично напивался. Игнорируя направленные на нее восхищенные взгляды, Нелли продефилировала через битком набитый зал, демонстративно-растерянно оглянулась. Будто бы невзначай мазнула взглядом по лицу Монгола, смущенно улыбнулась, поймав его глаза, и пожала плечами: вот, мол, какая досада, ни одного свободного места… Кан поступил, как и любой нормальный самец: шепнул что-то бармену, и через полминуты возле стойки образовался еще один высокий стул.

Нелли одарила Кана новой улыбкой, на этот раз ослепительно-благодарной.

Монгол ответил короткой, чуть ехидной усмешкой.

Нелли вспорхнула на стул, повела плечиками, сбрасывая отороченную мехом пелерину.

Кан галантно подхватил накидку, помогая снять ее совсем, отнес на вешалку.

Нелли долго изучала меню, в результате заказала вино.

Кан отрицающе махнул бармену и наконец-то подал голос:

— Вино в английском пабе? Моветон…

Насыщенный баритон с легкой хрипотцой заставил Нелли подавить секундное раздражение: ишь, гурман выискался…

— А что нужно пить в английском пабе?

Кан пожал плечами:

— Пиво.

Нелли снова смущенно улыбнулась:

— Да я как-то пиво не очень люблю…

— Ну тогда скотч, — Кан щелкнул по бутылке “Famous Grouse”.

— А что это?

— Шотландский виски.

— Ой, оно крепкое, наверное…

Нелли прекрасно знала, что такое скотч. И знала, что скотч — мужского рода. Но игра есть игра, особенно если тяпнувший Кан так запросто в этой игре «ловится».

Вообще-то, Нелли не планировала такого развития событий. Она собиралась просто найти Монгола и выставить ему ультиматум. Но атмосфера «Телеграфа» и реакция мужчин на ее появление заставили Нелли непроизвольно вести себя по-охотничьи. А Кан так легко повелся на элементарные уловки-завлекухи, не то что его папаша, скорей бы земля ему стала пухом…

— Скоч пьется по правилам трех «не», — Кан вложил в руку Нелли бокал с янтарным напитком. — Не охлаждать, не смешивать, не закусывать.

Нелли старательно изобразила нерешительность.

Кан снова усмехнулся:

— Не бойся, не отравишься.

Нелли одарила его еще одним томно-кокетливым взглядом из-под тени ресниц — этот взгляд она позаимствовала у олененка Бемби из мультика — и сделала глоток. Виски ожгло гортань, тут же разлившись по телу приятным теплом. Нелли любила скоч, но эту марку никогда не пробовала, и она оказалась стократ лучше знаменитого «Джонни Уокера».

Кан вопросительно приподнял бровь, словно спрашивая: «Ну как?» Черт, надо было хоть закашляться, что ли…

— Я тебя здесь раньше не видел.

Нелли кивнула:

— Подруга посоветовала. Сказала, хорошее место…

— Хорошее. Но сюда обычно в одиночку не ходят…

— Но ты же один?

Усмешка, искривившая губы Кана, показалась Нелли почти злобной.

Скотина он все-таки. Его ангельская девочка, поймав машину, потребовала ехать на угол Невского и Рубинштейна. Сюда, в «Телеграф», к нему. А он, сволочь, без зазрения совести откровенно клеит другую девушку, едва получив намек на благосклонность. Кобель.

Но до чего хорош! Нелли даже пожалела, что вынуждена общаться с ним при таких обстоятельствах. Кан определенно умел нравиться. В его взгляде сквозила едва уловимая порочность, в движениях — ленивое изящество хищника. Нелли сидела близко-близко к нему, касаясь коленом его бедра, игриво щебетала ему в шею какую-то ерунду. Она чувствовала его горячий запах: ни следа какого-либо парфюма, табак, бензин, кисловатинка кожаной косухи и ни с чем не сравнимый и ничем не перебиваемый запах мужчины, от которого у Нелли защемило внизу живота. Мужская грубость всегда привлекала ее, а уж в таком чистом виде подействовала, как месяц март на кошку.

Кан говорил мало, зато много пил и прикуривал сигарету от сигареты. Видимо, он истолковал появление Нелли в «Телеграфе» в истинно кобелином стиле: девушка приходит в кабак одна, чтобы найти партнера на ночь. Он ни разу не прикоснулся к собеседнице, не сказал ничего, что намекало бы на постель, он даже не спросил, как ее зовут. Но смотрел и улыбался так однозначно, такие мурлыкающие интонации слышались в его голосе, что сомнений возникнуть не могло: он планирует завершить вечер хорошим сексом.

А что? Почему бы не побаловаться? Совместить, так сказать, приятное с полезным? Медведев категорически не устраивал Нелли как любовник («шприц одноразовый!»), но походы налево она позволяла себе крайне редко: Нелли дорожила своим статусом серой кардинальши при Медведеве, еще больше дорожила медведевским кошельком, и расставаться со всем этим из-за минутной прихоти не собиралась. Но Кан — случай исключительный. Не только потому, что Нелли хотела его уже просто нестерпимо. Переспать с ним стоило хотя бы ради того, чтобы утром увидеть его лицо, когда он услышит… и увидит… Нелли не смогла подавить улыбку предвкушения.

Кан понял ее по-своему: усмехнулся в ответ (вот гад, надо же быть таким неотразимым!) и в очередной раз плеснул ей виски. Нелли поняла, что если она еще чего-то хочет от Кана, нужно срочно сворачивать посиделки, иначе он налакается так, что ничего не сможет. Сделать это проще простого: допить бокал, прикинуться пьяной и попросить проводить домой…

* * *

Пытаясь спастись от противных холодных мурашек, он свернулся калачиком. Но все равно было зябко. Озноб вполз в его существо, еще не вынырнувшее из темного паводка, и теперь заставлял очухиваться и воспринимать реальность.

Следующим проснувшимся ощущением была головная боль. Вернее, даже не боль, а нудный ровный гудеж, как будто несчастную черепушку запихнули внутрь звонящего колокола.

Потом рванулись болью одеревеневшие мускулы, стон наждаком продрал пересохшее горло. Глаза словно засыпали песком и солью, и темнота в них взрывалась и переливалась сотнями крохотных вспышек. Монгол, сколько раз уже ты зарекался пить?

Осязание возвращалось медленно. Чингиз шевельнулся, пытаясь распрямиться несмотря на жалобы затекшего тела, и понял, что не одет. Совсем недавно он это проходил. Дежа вю…

Память с трудом отматывала пленку назад.

Ночь. То, что происходило ночью, нельзя было называть даже сексом. Это была первосортная животная ебля без лишних сантиментов. Еще сидя в «Телеграфе» Чингиз понял, что Нелли слаба на передок и голодна, как мартовская кошка. Она клеила его так откровенно, что грех было не воспользоваться. Но чтоб она оказалась настолько бешеной… Не открывая глаз, Чингиз мерзко усмехнулся. Наставить ветвистые рога Медведеву — не совсем равноценный, но приятный ответ на то дерьмо, в которое он медведевскими стараниями впутался.

Вечер. Томительный и холодный, непроглядный, как вода в проруби зимой. Такой гулко-одинокий, что в поисках человеческого тепла пришлось бежать в «Телеграф» — за иллюзией не-одиночества.

День, в омуте тяжелого сна, не принесшего отдыха.

Утро. «Теперь исчезни. Навсегда.» Захлопнутая дверь. Память неумолимо надвигалась, как асфальтовый каток.

Ночь. Глупая гонка непонятно куда и зачем, совсем уже дурацкое купание в ледяной Вуоксе.

Вечер. «Видеть тебя не хочу! Тебя не было в моей жизни, понял?» Память рухнула на него сверху, придавив к постели тяжестью могильной плиты.

Да, Монгол, ты и впрямь безнадежен. После всего происшедшего не смог придумать ничего лучше, чем трахнуть любовницу Медведева. Кстати, где она? Постель рядом с Чингизом была пуста, в квартире не слышалось ни звука. Получила, что хотела, и свинтила по-быстрому? Он обычно сам так поступал…

С недовольным ворчанием — опять голова раскалывается, и сушняк в организме, как в пустыне Сахаре — Чингиз разлепил глаза, приподнялся на локте. Он смутно припоминал, как приехал сюда с Нелли на такси, как она с порога потащила его в койку… Похоже, хата предназначалась как раз для таких вот случайных развлечений. Вспомнить бы еще, где тут душ…

Чингиз огляделся, и только теперь увидел толстый белый конверт рядом на смятой подушке. Что за нафиг?..

В конверте оказалась более чем внушительная пачка банкнот америкосовского производства, еще один конверт потоньше и сложенный вдвое тетрадный листок. Не иначе, Нелли решила, что его услуги стоит оплатить? Чингиз удивленно хмыкнул и развернул записку.

«Это аванс. Гонорар — в конверте. Осталось три дня».

Чего?..

Понимание пришло через секунду.

Так кто кого трахнул?

«Не трогай!» — Вопило предчувствие, когда он протягивал руку ко второму конверту. — «Не трогай, спокойней спать будешь!» Но не смотреть на Вия оказалось невозможным. Чингиз вытряхнул на одеяло несколько фотографий.

Он разглядывал их долго и внимательно, пока на одну не упала капелька крови из закушенной губы. Внутри все молчало. В голове было пусто, а сердце билось ровно, мерно, как будто ничего не случилось. Утомленный за прошедшие дни рассудок, загнанные эмоции словно заклинились, застряли… Машинально стерев с глянцевой поверхности темное пятно, Чингиз выбрался из постели и пошел искать душ.

Тугие ледяные струи ударили в лицо, заставив непроизвольно вскрикнуть — и словно вышибло стопор: крик перешел в истошный, отчаянный вопль бешенства, ненависти, боли, страха. Уткнувшись лбом в кафельную стенку ванной, он кричал, едва не выхаркивая легкие, выл, ревел до хрипоты, до изнеможения, до рвоты.

Наконец он выдохся и обессилено сполз на дно ванны, трясясь под холодным душем и судорожно втягивая воздух. Когда начала неметь кожа, а сердце исступленно забилось в ребра, Чингиз заставил себя подняться, открыл горячую воду, понемногу приходя в себя. Не потрудившись вытереться, прошлепал в комнату, собрав по пути раскиданную одежду. Закурил, оделся, аккуратно сложил фотографии и записку в конверт, вместе с деньгами сунул его во внутренний карман косухи. Бросил непотушенную сигарету на кровать.

Гонорар что надо. И уж отработан будет — мало никому не покажется.

Чингиз не мог знать, как долго Нелли сомневалась в успешности своего плана. И возможно, отказалась бы от этой затеи совсем, если бы среди его рычания и стонов не расслышала имя…