Йо-хо-хо (джен)

Я пират. Флибустьер. Я — мощное и точное оружие. От меня не укроется ни одна тайна, будь она спрятана даже на самом дне информационного океана и не уйдет ни один человек, как бы умело он не путал следы или менял внешность. Я научился ненавидеть по-настоящему, без злости и ненужных эмоций, холодно и расчетливо, как приготовившаяся к броску кобра. Но я также научился прощать слабость и сострадать всем тем, кто всё ещё влачит жалкое существование единицы. Им нужна помощь, и они получат её. Лишь двух вещей я не прощаю никогда: трусости и предательства.

Очень скоро наступит день и о «Мести Невежественных» больше никто не вспомнит, как и о кучке лощеных паразитов, что оградили себя высоким заборам и, глядя на агонию нашего мира сквозь узкие щели, думают, что сломили нас. Ни скользкому слабаку Кортесу, ни кровавому мяснику Кесарю не выстоять против меня. Их стимул гораздо слабее: один трясется за свою жизнь, другой грезит властью, а мною движет только жгучая месть им обоим и всем тем, кто посягнул на право людей знать, верить, чувствовать и любить. Я — идеальное оружие: у меня нет слабых мест и болевых точек, ни внутри, ни снаружи. Я всегда на несколько шагов впереди врага. А он, даже проходя в паре сантиметров, не способен думать ни о чем, кроме того, как бы побыстрее убраться с моей дороги.

Вот и сегодня я готов к встрече, а он — нет. Впрочем, как всегда. Это приятно греет.

Аккуратно стаскиваю с ладоней мягкие, фланелевые перчатки. Растопырив пальцы, выставляю руку. Воздух колеблется по-особенному: слабые потоки сменяются сильными и образовывают ломаную между мной и тем, кто приближается. Я чувствую. Разум послушно чертит на чёрной доске моего восприятия картинку, совершенно идентичную той, что уловили пальцы. А ты всё хорошеешь, враг мой, Кесарь. Видать, деньжат-то прибавилось, но маску пока не снял, неужели все еще боишься? Правильно, бойся. Даже здесь, у дверей собственного логова, окруженный десятком безмозглых бойцовских псов, натасканных на слепую защиту хозяина, ты не уйдешь от меня.

Сгибаясь в три погибели, вскидываю вторую руку и бросаюсь наперерез.

— Подайте, светлейший господин!

Направление потока меняется. Кесарь явно в ужасе. Нет ничего приятнее, чем ощущать испуг того, кто не умеет бояться.

— Уберите это от меня, — он очень старается сдерживать голос, но воздух против него и заодно со мной, поэтому визгливые нотки я чувствую отменно.

Меня даже не пытаются оттащить.

— Сделайте же что-нибудь, — он переходит на яростный вопль, пока я тяну его за полы белоснежного пальто.

— Помилуйте, господин, разве можно сделать с ним больше? — заискивающе мямлит кто-то.

— Подайте! Подайте! — мои руки энергично елозят по его одежде.

— Да на! Отвяжись только, — он кидает передо мной на пыльную ступеньку несколько мелких монет.

Бросаюсь на колени и шарю по грязным плитам, непрерывно выкрикивая хвалебные слова доброму господину. Он спешит удалиться, на ходу распекая псов за плохую службу, но я знаю, что у тех потеют подмышки и холодеет затылок от одной только мысли, что ко мне нужно будет прикоснуться. Еще бы! Я — воплощение самых страшных кошмаров: слепой, глухой, трясущийся урод, с обожженным лицом и жуткими шрамами по всему телу — я специально напяливаю такие лохмотья, чтобы дать им возможность рассмотреть меня получше. Ведь не зря я когда-то заставил негодующего доктора Орловского восстановить мне чувствительность пальцев за счет небольшого участка уцелевшей после химических ожогов кожи. Не зря запретил трогать всё остальное и использовать даже самую простую электронику. И уж точно ненапрасно вынудил его провести необходимую и завершающую операцию, когда однажды ночью собственноручно лишил себя зрения и слуха, потому, что они мешали довести до совершенства единственное нужное чувство — осязание.

Еле заметное покалывание и заметно ослабевшие воздушные толчки подсказывают, что лестница уже совсем опустела. Снимаю с почерневшей ноги сандалию и полуоторванной подошвой давлю нескольких «зазевавшихся» роботов-шпионов. Губы сами собой расползаются в хищной усмешке.

— Антон, крыса у нас в руках. С этой минуты я знаю о нем такое, чего он, возможно, и сам не предполагает, включая скрытые болезни и особо уязвимые места.

Чтобы понять, что говорит Антон, мне нужно прикоснуться к передатчику кончиками пальцев, но я не стану этого делать, потому что знаю — будет лишь восхищенное:

— Жду распоряжений, капитан.