Кэртианская симфония (джен)

Все спали в святом городе и видели туманные сны.

Изредка заглядывала в окна луна, неполная с левого края.

Спал опальный принц и видел корону, что досталась другому. Видел пурпур мантии и солнечный свет.

В тоске метался по постели, пахнущей лавандой.

Спала принцесса и во сне вспоминала минувшее. Мечтала уйти с возлюбленным, бродить с ним по последнему пределу.

Проснувшись, заливала тоску настойкой, жёлтой, как кошачий глаз.

Около дома шуршало тёмное дерево, хранило тайну. Мэллит ворожила в ветвях, протягивала к луне тонкие руки. Пела о спасении.

Возле прыгали куницы, щекотали пушистыми хвостами. Было пятнадцать куниц, и Мэллит шестнадцатая.

Плакала, вытирала слёзы прядью волос.

Пела о спасении.

Рассвело. Спряталась за горизонтом луна, неполная с левого края.

Робер ехал светлеющим лесом. Золотая сень расцветала над головой, пронзённая солнечными лучами, — словно копья пронзали золотую сень.

В глубине леса царил мрак. Там разгуливали голодные волки. Смотрели из темноты янтарными глазами. Уходили в темноту.

Возле тропинки, словно факелы, стояли золотистые берёзы. Тихо роняли листья.

Робер вспоминал горячие слезы свечей. Алые языки огня. Вспоминал горчащий мёд.

Хотел вернуть прошлое, но был не в силах.

Не в силах…

Долгий путь предстоял ему, и не знал он, где будет конец.

Россыпь рос вела его яркими искрами. Указывали дорогу сполохи молний, блеск речной воды, шёлк осенней паутинки.

Вдоль дорог росла пожелтевшая душистая трава. В садах свешивались с ветвей красные яблоки.

И всё говорило о смерти, и всё затухало.

Нехорошее было время, потому что подступало вслед за ним безвременье. Злыми стали глаза у людей, а по дорогам бродила Пегая кобыла.

Догоняла неосторожных путников, звала сесть, увозила в мрак и гниль. Никто их больше не видел.

Только вдова Луиза знала правду, но она была далеко. Сидела у окна, ожидая, не проедет ли король, — и провожала его печальным взглядом.

Всё мерещились ей поцелуи возлюбленного на его губах.

Ночами зелёные огоньки окружали Робера, мешали спать, шептали нехорошее. Манили от костра в темноту. И слышался вокруг неровный цокот копыт.

То была Пегая кобыла.

Но по ветвям прыгали рыжие куницы. Ложились возле Робера, потягивая воздух чёрными носами. Сворачивались под боком тёплыми пушистыми клубками. Охраняли.

Поутру Робер пересчитывал стражей, смеялся. Куницы прыгали, перебегали с места на место, мешали считать.

Было пятнадцать куниц, и Мэллит шестнадцатая.

Хранила Робера её ворожба.

Всё не кончался путь его. Позади неотступно шла кобыла, и не было дороги назад.

Робер не поддавался злым чарам. Вели его рыжие куницы, усыпанные золотом тропинки, огненные облака.

А в святом городе всё скрадывал зелёный туман. Ушли из города крысы. Всю ночь полчища крыс шли по улицам. Смотрели жители на крысиный исход, в страхе молились.

Испугались принц и принцесса. Решили бежать из города.

— Не страшно стать дважды изгнанниками, — сказала принцесса. И замолчала, чтобы не назвать по имени смерть.

Взяла она свои пистолеты и бутыль с настойкой, жёлтой, как кошачий глаз. Принц взял шпагу и белый плащ.

Пришли они к морю. А у моря стоял корабль под белыми парусами.

Капитан корабля носил шаровары и красную косынку.

— Мы плывём туда, где нет зелёных туманов и не бродит Пегая кобыла. Если хотите, плывите с нами.

Так сказал капитан, который носил шаровары и красную косынку.

Принц и принцесса согласились.

Отплыл корабль к далёким берегам.

Пена бурлила за кормой, похожая на тончайшее кружево.

Принц и принцесса радовались. Смотрели на белую пену.

Скакал по небу одинокий всадник, и ветер безвременья дул ему в спину. Завидел всадник принца и принцессу, помахал им шляпой, но не видели его.

Смотрели на пену, похожую на тончайшую кружево.

Всадник поскакал дальше.

Копыта его коня рыли облака, и оттого рождались зарницы.

Сильной была ворожба Мэллит, никто не тронул Робера.

Пегая кобыла держалась позади него.

Все зелёные огоньки переловили хищные куницы. Долго потом вытирали острые мордочки.

Озлобленные люди не касались его. И ласковые и коварные найери не распускали перед ним серебристых кос. Попрятались в водных глубинах.

На закате увидел он одинокую башню.

Стояла башня, словно объятая пламенем. Колебалась в горячем воздухе.

Присели резвые куницы на задние лапки — пятнадцать куниц, и Мэллит шестнадцатая.

Сказал им Робер:

— Прощай, стая куниц!

Не знал, что может сделать для своих помощников.

Пятнадцать куниц помчались обратно — прыгать в лесах по ветвям, ловить птичек с розовой грудкой. Не по нраву была им душная степь.

Осталась Мэллит — шестнадцатая.

Громко билось её куничье сердце. Далеко зашла ворожба.

Думала: не заметит её Робер, уедет. Оставит на съедение ызаргам.

Опечалилась.

Посмотрел Робер на башню, посмотрел на куницу. Позвал с собой.

Обрадовалась Мэллит. Вскочила к нему в седло.

Громко билось её куничье сердце. Ворожба истончилась, словно истлевшая нить.

Горячими были камни башни. Согрело их за день жаркое солнце.

Как знать, не сгорит ли башня от жара, не истает, словно свеча?

Медленно поднимался Робер по витой лестнице. Куница тихо сидела за пазухой. Высовывала чёрный блестящий нос. Пахло волшебством, пахло силой, пахло Ею. Здесь проходила Она, ступая босыми ногами. Здесь уронила белую лилию.

Вот показалось над головой синее небо. Словно из колодца, смотрел Робер наверх. Что наверху? Ждёт ли кто или одному стоять на вершине?

Притихла куница за пазухой. Испугалась. Спрятала чёрный блестящий нос.

Король стоял на вершине. Смотрел на заходящее солнце.

Сказал:

— Их всегда четверо.

Молчал Робер, не зная, что ответить. Куничье сердце билось рядом с его собственным. Забыла Мэллит свою ворожбу.

Улыбнулся король не радостно, но и не печально.

Смотрел на огненные тучи, что громоздились на небе. Думал об оставшихся троих. О метелях, ледяных глыбах на крыше замка. Думал о весенней зелени, о том, как тает лёд на реках. Думал о летящих в высоте птицах. Вспоминал ворона, унёсшего блестящий сапфир.

Не замечал, что вернулся холодный ветер, наигравшись с вековыми соснами. Дул ветер на вершину башни, студил её, воевал с солнцем. Приглаживал чёрные волосы.

Робер догадался, осмелился обнять продрогшего короля. Жар степной травы, дальние зарницы, тепло костра — всё отдал, что было в дальней дороге. Спрятал короля от бестолкового ветра.

Так и стояли на вершине, пока не зашло за горизонт огненное солнце, пока не высыпали на небо искорки-звёзды.

Не осмелилась Пегая кобыла подойти близко к башне. Смотрела бельмастыми глазами, мотала редким хвостом. Решала, к кому бы ещё пойти, кого бы заманить в топи, кого бы убить.

Далеко были принц и принцесса, любовались белой пеной морской.

Далеко был Робер, обнимал на башне замёрзшего короля.

Отправилась кобыла в столицу, пошла тайными тропами — тропами мёртвых. Далеко по городу разносился неровный цокот копыт.

Услышала его вдова Луиза, зажгла четыре свечи и сидела до утра. В темноте вдовьей спаленки молилась о короле Талига и о владыке Кэртианы. Распустила волосы, смиренно просила. Представляла звёздную темноту и плакала в темноте.

Поутру проник сквозь ставни солнечный луч. Погасли свечи.

Спала вдова, не зная, что молитвой своей спасла Марселя. Провёл он спокойно эту ночь в роскошном дворце.

Ушла Пегая кобыла.

И далеко отсюда ждали на башне ещё троих, всматривались в рассветное марево.