Дитя Рассвета (гет)

Песок течет сквозь пальцы. Время

Песок последний утечет...

Зима грянула. За пределами Имладриса безраздельно владела небесами, поглотила солнце и сами воспоминания о неспешной золотистой осени, царившей в Последней Приветной Обители — так, будто и не было вовсе тех сладких спокойных дней.

Бесконечные холмы тонули в дымке — серой дождевой или молочно-туманной или розово-золотистой, рассветной — и медленно ползли на север. Отряд неуклонно продвигался на юг. Но дни все еще оставались тут холодными и по большей части пасмурными. Солнце, казалось бы еще теплое, зенитное, являло свой лик редко и будто нехотя, а когда и показывалось, то от его белого зимнего свечения становилось еще холоднее. Ветер крепчал длинными зимними ночами, пробирался под теплые стеганые плащи, находил лазейку в плотном сукне и под надежную кожу курток просачивался, как ледяное молоко, да уютно устраивался, заставляя даже самых стойких путников зябко ежиться.

Анира укутывала отряд в кокон своей магии, согревая хоббитов, которые от зимних холодов страдали пуще остальных и беспрестанно мерзли и хлюпали покрасневшими носами, а сама мчалась вперед вместе с Леголасом, обгоняя ветер и стужу. Порой они опережали остальных на пол-лиги или даже больше, выбирая торный путь в бесконечных холмах и беспорядочных скальных уступах. Анира не отставала от наставника. Ей дышалось здесь вольно и хорошо, тело наполнялось свободой и какой-то особенной силой, душа разворачивалась, как широкое полотнище на ветру, и не думалось лишний раз о худом.

Остальных дорога не радовала. Арагорн нарочно выбирал путь длинный и непростой, но хоть сколько-нибудь безопасный, стараясь держаться в отдалении от тракта, однако же не теряя тот из виду, и отряд день за днем шагал по каменистым равнинам, поросшим вереском, все круче заворачивая к югу. Мглистые горы сопровождали их неотступно, оставаясь по левую руку. Здесь, все ближе к морю, они были еще выше и не так мрачны, а их снежные шапки пламенели, ловя рассветные солнечные блики.

На двадцать первый день путешествия солнце стало выглядывать чаще, ветер сменил направление, и отчетливо запахло теплом.

Анира скоро забросила теплый плащ в заплечную сумку — утро разыгралось и не шутя припекло — и, сойдя с тропы, взбежала туда, где каменистое плато обрывалось круто вниз. Камня вокруг стало заметно больше, холмы превращались в увалы и кряжи, и край скалы, на котором остановилась девушка, нависал над пропастью словно высунутый троллев язык. На самом его кончике, цепляясь корнями за камни, висела разлапистая карликовая сосенка. Солнце дразнило — лаская открытую кожу обманчиво горячими лучами, исподтишка кусало ледяным пустошным ветром.

Анира застыла на краю, вся подавшись вперед, и, сложив ладони козырьком, напряженно всмотрелась в даль.

— До спуска осталось немного! — через мгновение крикнула она остальным. — Леголас возвращается!

— Тебе не показалось? — с подозрением спросил Гимли, с осторожностью приблизившись к краю. Он нагнал девушку и теперь стоял за ее плечом. — Низина полна туманом, что та чаша с молоком!

— За туманом, — уверенно сказала Анира. — Видишь, по ту сторону ущелья?

— Я похож на ястреба или кречета? — в ответ проворчал Гимли. — Видеть за лигу — шутка ли!

Он косился на подругу с недоверием, но прошел час, и эльф снова присоединился к отряду, подтвердив ее правоту.

Небо было льдисто-розоватым, свободным от надоевших серых, истекающих влагой туч, спокойным и безмятежным. Но едва путники начали спуск в долину, как в воздухе запахло тревогой.

— Гром скорее грянет тут со спокойного, чем с грозового неба, — проговорил Боромир, останавливаясь и тревожно оглядываясь назад. Он замыкал отряд и часто хмуро посматривал на горизонт. — Господин эльф, тут как нельзя лучше пригодятся ваши зоркие глаза. Поглядите-ка, что это за облако, которое приближается к нам так стремительно?

Оно было туманное, черное и рваное, и больше всего походило на клочок грозовой тучи, по случайности отбившейся после ливня. И выглядело странно на абсолютно чистом небе.

— Опять хмарь собирается! — недовольно сказал Гимли. — После давешнего дождя еще земля не просохла, только льдом за ночь подернулась! Ночевать на голых камнях да еще под дождем — невеликое удовольствие.

— Такая ночевка — меньшая из наших возможных бед, — пробормотал Гэндальф, проследив за взглядом Боромира. Лицо его вытянулось.

— Это не облако! — вдруг воскликнул Леголас. — Против ветра не облака летят, а вражьи соглядатаи! Прячьтесь!

Анира проворно толкнула мешкающих хоббитов под колючие стланиковые кусты. Она ни о чем не спрашивала — как и Леголас она уже не видела облако — только огромную стаю черного воронья, колыхающуюся и меняющую очертания, которая летела прямо на них. Девушка не знала, опасны они или нет, но полный тревоги возглас наставника побудил ее не мешкать ни мгновения. Она набросила невидимость на всех, включая не успевающих укрыться Мерри и Пиппина, прекрасно понимая, что животные и птицы обладают собственным чутьем и обмануть их невозможно.

Стая, оглушительно каркая, пронеслась мимо, прочертила острыми крыльями по каменистой земле и стланиковым кустам, под которыми затаились путники. Это были крупные злобные вороны, гораздо крупнее тех, что обитали на отрогах Одинокой Горы. Хоббиты и дышать забыли — лежали ни живы, ни мертвы, и думалось им, что заметь их эти дьявольские птицы — растерзали бы в клочья.

На минуту стая сбилась в тугой ком, а мгновением позже исчезла вдали с пронзительным криком. В воздухе, неловко кувыркаясь, забарахталась птица и упала камнем в облачке кружащихся черно-лазоревых перьев. Анире показалось, что одинокий ворон попросту отстал от сородичей, но сердце вдруг трепыхнулось, заныло, и неясное предчувствие подбросило ее, заставив бежать туда, куда он упал.

— Шпионы Сарумана! — выплюнул с ненавистью Леголас. — Теперь кругом его соглядатаи, куда бы мы не отправились. Южным путем нам тоже не пройти.

На земле, уцепившись за камни острыми коготками, сидел ворон. Молодой, совсем еще вороненок, он любопытно косился на протягивающую к нему руки Аниру блестящим ежевичным глазом и не спешил сторониться. Девушка дотронулась до маслянисто синих перьев и тут же отдернула руку. На кончиках пальцев остались бурые разводы.

— Он ранен, — сказала она. — Его потрепали вороны Сарумана. Повезло, что жив остался.

— Хочешь сказать, что он не один из них? — с сомнением откликнулся Гимли. Анира улыбнулась и покачала головой. Уставилась птице в глаза, подставила ладонь, не разрывая контакта и позволяя перебраться на руку. Через мгновение сникла, потухла глазами и словно посерела лицом.

— Имя его Снорр, — сказала она. — И искал он меня. Принес весть от матери.

— И добрую ли весть? — с участием спросил Арагорн.

— Не лихую, и это уже добро, — невесело отозвалась Анира. — Но и до Эребора добралось лихо. У них был посланник Врага. Искал союза и повиновения. — Она зло усмехнулась. — Ему повезло что он не нашел топора Торина Дубощита.

— Воистину, — улыбнулся Арагорн. — Я уверен, что Торин сумеет защитить свой народ.

— Мать ждет ответа, но Снорр не сможет добраться до Эребора. Рану я магией исцелила, но пока ему не полететь, — девушка сочувственно поглядела на птицу. — Сожалею, но тебе придется идти с нами и дальше.

Ворон согласно крякнул и, мягко потянув клювом косичку за ухом девушки, принялся ее перебирать. Он уже успел влезть на ее плечо. Гимли усмехнулся.

— Похоже, все согласны, — сказал он.

Стемнело. Решили рискнуть и развести костер — хоббиты совсем продрогли даже невзирая на магическое тепло, встреча со стаей злобного воронья не прибавила хороших мыслей. К тому же все были голодны. Гимли молчал, но Анира втихую улыбалась, зная, что именно в таких случаях думает ее друг.

Тяжесть в животе облегчает жизнь ногам.

А после ужина костерками занялись-затлели разговоры.

— За Мглистым хребтом лежит долина великой реки Андуин, — голос Арагорна, мягкий, но такой полный внутренней мощью, негромко звучал в ночной тишине. — Прекрасный край, плодородный и теплый. Там живут люди. Дорога через него тоже хороша и коротка и сопутствует нашей цели, но именно на ней нас будут поджидать шпионы Врага.

— Они будут преследовать нас всюду, вздумай мы даже полезть во тьму Мории, — веско сказал Боромир. — Хотя лезть под землю мне без радости.

— Я тоже не пошел бы в эти копи, будь у нас хоть сколько-нибудь возможный выбор, — согласно кивнул Арагорн. — Но правда такова, что этого выбора может не стать. Поэтому я хочу быть готовым к любому повороту.

— Ни один вражий соглядатай не сунется туда, где правят сыновья Дарина! — заносчиво возразил Гимли. — Я думаю, что идти нам надо именно через Морию.

— Почему нет? — встряла в спор Анира. За последние несколько часов она не проронила и слова, и остальные оставили ее в покое, понимая, как взволновала девушку весть из родного дома. — Это стало бы отдыхом для вас и позволило бы пройти незамеченными.

— Ты не знаешь достоверно, что сейчас происходит во тьме этих пещер, — возразил Гэндальф. — Возможно, орки и прочая нечисть и не сунутся туда снаружи, а вот изнутри может прийти и нечто более страшное. Полагаю, отец рассказывал тебе о Валараукар?

Анира передернула плечами — скрыла потаенный, упрятанный в раннее детство страх. На лицо ее набежала мимолетная тень.

— Гимли рассказывал мне про балрогов. Они все давно вымерли.

— Они — духи тьмы, Анира, — мягко сказал Леголас. — Они не могут умереть. Только ослабнуть и затаиться, чтобы сил новых скопить.

Спор прекратили и больше к нему не возвращались. Арагорн первым заступил в караул. Вскоре к нему присоединился Леголас. Они тихо говорили по-эльфийски, и даже востроухая Анира не могла расслышать их разговора.

Рядом Пиппин и Мерри затеяли шутливую возню, попытавшись втянуть в нее и Аниру, но натолкнулись на тяжелый взгляд Гимли и перестали ей досаждать и переключились на Боромира.

Девушка следила за гондорцем с любопытством. Было похоже на то, что ему нравилась эта забава. Он не выглядел ни раздосадованным, ни скучающим и охотно показывал хоббитам, пожелавшим у него поучиться, приемы боя на мечах. Анира развеселилась, увидев, как Мерри и Пиппину удалось осилить его и свалить на землю.

— И тебе бы поучиться, принцесса, а то невеликая радость вызволять из беды девчонку, которая и меч в руках держать не умеет, — едко сказал Боромир, отплевываясь от пыли и понимаясь. — Путь длинный. Могу преподать тебе урок.

Анира вспыхнула.

— Мне такие уроки без надобности — знаю побольше твоего. И путь мой близится к завершению. Гимли оставит меня в Мории, с братьями.

— Почему этот гном решает твою судьбу? — серьезно спросил Боромир, кольнув ее острой сталью своих глаз. — Ты принадлежишь ему?

Анира вздернула подбородок.

— Я не принадлежу никому. И впредь не стану. Но Гимли дал обет оберегать меня. Я буду прислушиваться к его воле.

Она повернулась к нему спиной, давая понять, что дальнейший спор не имеет смысла. Боромир проглотил гнев. Она всегда прекращала нежеланный разговор вот так, обрывая на полуслове почти грубо; сблизившись в отряде со всеми, была приветлива с каждым, с хоббитами добра, а с неуклюжим толстяком, что таскал на горбе целый набор походных кастрюль и смотрел на нее с нескрываемым обожанием, и вовсе ласкова. Со всеми, кроме него, Боромира.

Он сверлил взглядом ее удаляющуюся спину. Девушка вернулась к своему другу, который на краю облюбованной Арагорном на ночь ложбинки уже устраивался на ночевку. Опустилась рядом с ним на ворох покрытых походным одеялом стланиковых лап, улыбнулась, о чем-то заговорила... Их забота друг о друге бросалась в глаза чаще всего именно по вечерам, когда утомленные дорогой, они сидели вот так, по очереди утоляли жажду, передавая друг дружке флягу с водой, и засыпали рядом, укутавшись сразу в два плаща.

Боромира воспитали в гордости и славе, прежде сын Гондора не знал ни небрежения, ни отказа. Ему нравилась Анира, ее своеволие, внутренняя сила, которой та прямо лучилась, загадка ее происхождения будоражила кровь... Но он никак не хотел принять ее подчеркнуто прохладное отношение и выпускал раздражение, изводя придирками и ее, и себя самого. Мира меж ними это отнюдь не добавляло.

— О чем толковал с тобой этот человек? — постаравшись казаться спокойным и безразличным, спросил Гимли.

— О том, что грядет, — отстраненно ответила Анира. Она завернулась в плащ и подняла взгляд к ночному небу. — Будущее — точно как эти звезды. Где-то там, в глубине, неведомое и пугающее. Вот только кто-то хватает эти звезды горстями, рискуя, а кто-то, осторожничая, проспит весь звездопад.

— Гномы редко смотрят на звезды, Нари, — осторожно ответил Гимли, удивленный сменой ее настроения. — Жаркий огонь кузнечного горнила для нас милее солнца, а блеск камней ярче света звезд.

— В именах, которые наш народ дает своим детям, скрываются вовсе не названия драгоценных камней, — возразила Анира. — Ауле создал нас против воли Эру, а Йаванна, наша мать, так любила природу, что взяла с него слово, что гномы будут носить имена животных и птиц, солнечного света и лунного холода. Чтобы мы не забывали о том, что там, за пределами глубоких горных недр.

Гимли поглядел на нее странно.

— Мне нравится когда ты говоришь о себе, как о части народа. Но все же ты не истинная дочь Дарина. Я буду дураком, если возьмусь и дальше смотреть на тебя как на одну из нас. Все это время я будто бы заслоняю взор самому себе, хотя должен был увидеть, какая ты, едва взяв тебя впервые на руки. Делать так и дальше — все равно что медленно резать самого себя пилой. Лучше я наберусь мужества и признаюсь самому себе в том, что ошибался целую жизнь.

— Мне не слишком нравится этот разговор, — нахмурившись, честно призналась Анира.

— Гэндальф и Арагорн не хотят идти через Морию. Про твоего эльфа и говорить нечего. Но я отправлюсь к Вратам вместе с тобой. Передам с рук на руки братьям и вернусь догонять отряд — я давал клятву быть членом братства и защищать Фродо. Но и королеве Эмин я клялся в ту ночь, когда мы ушли из-под Горы, что сберегу тебя. Я намерен сдержать оба обещания.

Анира уставилась в землю и нервно сглотнула. В глазах заблестели слезы.

— Я не хочу отсиживаться в Мории. Пойду и дальше с отрядом... Сейчас я так нужна своей семье, а я бросила их, просто бросила... Не могу и вас оставить, когда может случиться так, что помощь моя спасет кому-нибудь жизнь.

Гимли как подброшенный вскочил на ноги.

— Даже не думай! — осердился он. — Никогда я не стану подвергать твою жизнь такой опасности! Этот разговор окончен раз и навсегда, тебе ясно?

Анира молча кивнула, и он, смягчившись, сторожно приблизился и взял ее за руки.

— Это не блажь моя. Просто стараюсь тебя уберечь. Это время вдали от меня поможет тебе разобраться раз и навсегда в желаниях своего сердца.

— Я полагала, что мне в этом поможешь ты.

— Нет. Я и так попрал наши законы довольно, чтобы расстаться с честью и с головой в придачу. И если голова меня волнует мало, то остатки чести я хотел бы сохранить. Мое счастье будет великим, если ты полюбишь меня и станешь моей, но я не хочу быть тем, кто возьмет тебя без обряда. Вот тебе еще одна причина остаться в Мории.

Анира поморщилась.

— Твои причины — как град среди лета: возникают из ниоткуда, превращаются в ничто и особенной значимости не имеют.

— Нари, ты меня плохо расслышала? — вспылил Гимли. — Я каждую ночь будто прогуливаюсь по острию меча! Слышу тебя, твое тепло... Полагаешь, мне спокойно спится рядом с тобой? Стоит мне закрыть глаза, и я заново вижу ту последнюю ночь в Имладрисе, будь она неладна! Я обнимал тебя, Нари. Так как не имел права обнимать. Теперь я знаю, как ты сделана, и знание это терзает меня не только ночами. Страх в том, что я тогда посчитал тебя своей. Смотрел на тебя и видел женщину, которая принадлежит мне. Отделаться от этого чувства я уже не могу...

И снова Анира привычно уже шагнула ближе, уткнулась лбом в его плечо, вздохнула. Гимли отстранился и устало потер кулаком переносицу.

— Ты не поняла. Я ничего у тебя не просил.

— Для того, чтобы получить, совсем необязательно просить. Иногда желаемое дается нам, когда мы об этом не просим. Ты самый лучший, благородный друг, которого только можно себе пожелать. Ты подарил мне свою любовь тогда, когда я не ждала и не просила о ней.

— А сейчас, Нари? Тебе больше не грозит опасность. Зачем тебе моя любовь сейчас? Нужна ли она тебе?

Анира отпрянула.

— Ты.. да как ты... Я бы уже была женой Даина! Зачем о таком спрашиваешь? Это тебе моя любовь без надобности!...

Гимли сгреб ее в охапку прежде, чем она успела даже дернуться.

— Сбежать решила? — спросил, выдохнул прямо в губы. — Всегда сплеча рубишь, и все у тебя просто. Сказала несколько слов, даже не задумавшись — будто в смолу кипящую окунула. А я то ли дотла сгорел, то ли пьян этими словами пуще, чем от самого хмельного меда... — он тихо рассмеялся. — Однажды я напомню тебе о них. И попрошу все, что ты можешь мне подарить. А может быть и потребую. Знаешь, что я тебе скажу? В иной раз я Даину даже завидую. — Гимли притянул удивленно поглядевшую на него девушку совсем близко и, коснувшись губами ее уха прошептал: — И знаешь, почему? Потому, что это мне на роду написано с принцессой-упрямицей мучиться. Да и что мне Даин? Пусть живет спокойно. А ты моя, да простят меня Валар. Моя жизнь, моя доля, моя судьба... Только моя. И покоя мне не нужно.

Леголас слышал этот разговор. Стоял, схоронившись в ночной темноте, и проклинал себя за слабость, но уйти не мог и вольно-невольно подслушал все от первого до последнего слова. Увидел он тоже немало. А вот Анира и Гимли, поглощенные друг другом, вряд ли замечали в тот миг хоть что-то вокруг.

* * *

Безлунная зимняя ночь опустилась и на Враний Пик. Темнота быстро затекала в укромные уголки, под каждый камешек, под каждый скальный выступ, во всякую маленькую щель, и мир зябко вздрагивал визгливыми криками ночных птиц.

Трен остановился у подножия лестницы, ведущей наверх, в караульную, и встряхнулся, будто зимний волк дернул шкурой, заиндевевшей от мороза. Он плотнее завернулся в плащ и начал подъем к башне, что маячила где-то высоко над головой разгоняющим темноту теплым светом факелов. Легкий на ногу, Трен не производил много шума, но природа вокруг итак не была молчаливой. Она шуршала сотней едва различимых звуков, и принцу это нравилось. Молчание — мертво. Он остановился, с удовольствием прислушиваясь к хрусту снежной корочки под своим сапогом. Где-то в небе, невидимая, клекотнула ночная охотница сова; свист крыла, рассекающего воздух смешался со сдавленным мышиным писком... Трен улыбнулся и продолжил свой путь.

Лестница круто повернула на новый виток, и за поворотом он увидел факелы — по одному каждые четыре-пять ступеней. Горели они ярко; сильно потрескивая и пощелкивая, выпускали в черное небо снопы искр. Наверху едва слышно журчал синдарский говор. Он смолк почти сразу, и Трена пригвоздил к месту звонкий окрик, раздавшийся среди минутной тиши:

— Мани наа эсса энле!(1)

— Ведуи илиэр!(2) — ответил Трен темноте. — Я пришел поговорить с Эйриэн.

Он снова услышал, как заговорили меж собой эльфы, с удивлением опознав в их речи недолгий, но жаркий спор, и на этот раз отчетливо различил собственное имя.

— Эла!(3)

— коротко крикнули сверху и переливчато рассмеялись, а на башне засветилось еще несколько новых факелов.

Получив разрешение, Трен снова стал подниматься, стараясь прятать привыкшие к полумраку глаза от яркого света.

Эйриэн занимала его мысли последние несколько недель — после того, как в Эреборе побывал посланник Врага, и страсти понемногу улеглись, девушка, словно опомнившись и сообразив, что сказала принцу слишком много, незаметно исчезла и перестала появляться в Горе совсем, всякий раз отсылая к Торину с докладом одного из своих воинов.

Трен неожиданно обнаружил, что ему не хватает гордой надменной эльфийки. Без их ежедневных встреч, препирательств и насмешек в адрес друг друга, когда они вели себя так, будто соревновались в остроязычии, его мир стал похож на черно-белую радугу. А тут еще выпал снег, забрав у долины краски осени... Он углубил его задумчивость и печаль.

Трен поломал голову, думая о том, что за тяготу скрывает Эйриэн под своей надуманной личиной. А в том, что она что-то прячет, он уже не сомневался. Бессчетное количество раз он собирался рассказать обо всем матери и попросить ее совета и столько же отказывался от этой мысли в последнее мгновение. Он не мог предать так нечаянно открытую им тайну эльфийки. Сначала он должен был поговорить с ней сам.

Наверху, в сторожевой башне, по стенам были уже не просто одиночные факелы в кованых петлях, а трехсвечники с короткими массивными держаками, и в каждом из них сидело по три ярко полыхающих древка. Потемневшие от времени, они были прочно вделаны в тесно притертую кладку стены и покрыты слоем копоти и гари. С тех пор как на Враньем Пике обосновались эльфы, старая караульная стала уютной и оживленной, даже вороны снова стали устраивать здесь гнезда — умным птицам нравилось такое соседство.

Легкая горечь коснулась сердца — Эйриэн вышла навстречу, но была такой хмурой, что для Трена сразу притух свет факелов. Постояла минуту, неподвижно прислонив голову к каменной стене, потом кивнула, приглашая следовать за собой, и шагнула в темноту, прочь от дверей караульной, туда, где широко раскидывалась открытая семи ветрам дозорная площадка.

— Спрашивай, о чем хочешь спросить, принц, и уходи, — с вызовом произнесла она, отворачиваясь от него. — Тебе здесь не место.

— Ты пренебрегаешь своими обязанностями дипломатического посланца, — придав своему голосу толику насмешки, отозвался Трен. — Отец хочет слышать отчеты от тебя лично, а не от твоих воинов.

Он видел все. Ее губы едва заметно дрожали, кончики пальцев, стиснутые добела в замок, безотчетно потирали друг друга, глаза блестели. Она волновалась. Очень по-человечески.

— Эйриэн, взгляни на меня, — мягко приказал он.

Она послушалась и больше не старалась казаться спокойной. Трен видел, как она силилась придать взгляду привычные презрение и злость, но потерпела неудачу и окончательно растеряла уверенность. Теперь в ней не было ничего от капитана королевской стражи.

— Ты пришел сюда не за этим, — горько сказала она, — и все видел сам, Трен. Думаешь мне стало легче, когда ты узнал мою тайну? Я презирала тебя, полукровку, потому что всегда считала, что невозможно равно принадлежать к двум народам — одна из кровей непременно перетянет на свою сторону. Это мешает служить интересам своего народа. Это крадет самое значимое в этом мире знание — кто ты есть на самом деле. Я всю жизнь стараюсь быть тем, кем мне хотелось бы, но все эти старания не изгонят из моих жил человеческую кровь.

— Ты так презираешь людей, — спокойно спросил Трен, — что самое великое зло для тебя — принадлежать к этой расе?

Эйриэн покачала головой и сморгнула злые слезы.

— Не знаю, кто я, — сказала она. — Единственные родители, которых я знала — те что меня вырастили — не были моими настоящими родителями. Когда я подросла и стала задавать вопросы, мне рассказали, что отец мой был человек, а мать из эльфов Лотлориэна. Она хотела, чтобы я росла как эльдар и поэтому осталась в Лесном королевстве с разрешения Владыки. Но через год сгорел в пламени Смауга Дейл, а вместе с ним и мой отец. Мать умерла от печали, а меня отдали на воспитание добрым подданным Трандуила... — Эйриэн посмотрела на принца печально. — Никто не знает, какой век отмерен мне богами, Трен. Я живу на свете уже двести лет и, возможно, проживу еще столько же. А может быть и вечность, как мой народ.

— Чему тут печалиться? — улыбнулся Трен. — Думаешь, я про себя знаю больше твоего? Это проклятие всех, кто несет в себе больше одной крови, Эйриэн. Мы обречены жить так, а не иначе, и этого не изменят даже Валар. Что мы для них? Наши родители сами выбрали такую долю для себя и для нас. Лично я не вижу в этом печали. Каждый день все свои тридцать пять лет я гляжу на мать и отца и понимаю — ничего правильнее них в мире быть не может. Они были предназначены друг другу с того мгновения как мать утратила свой мир.

— Ты не понимаешь, — с болью в голосе сказала девушка, поворачиваясь к нему спиной. — Меня это никогда не занимало. Я росла и становилась лучшей в учении, а потом и в тренировках. В своих глазах я наконец начала становиться настоящей эльда и стала забывать об обстоятельствах своего появления на свет. Я почти забыла об этом. Впереди была только жизнь, вечная и счастливая.

Трен удержал ее за плечо и аккуратно подтянул ближе.

— Договаривай до конца, прошу. Чего я не понимаю, Эйриэн? — спросил он. — Расскажи мне. Мне казалось, что между нами довольно доверия.

— Теперь я больше не хочу жить эльфийскую вечность, Трен, — прошептала она в ответ, устало поглядев на него. — Я не хочу жить вечность, потому что ты этой вечности не проживешь...

Она отвернулась и, высвободив плечо, побрела назад к караульной, больше не желая разговаривать.

— Постой! — очнувшись воскликнул Трен. — Это правда? То, что ты сказала?

— Правда, которая ничего не значит, — покачала головой девушка.

— Если слова были произнесены — они что-то значат. Всегда. Иначе зачем их произносить?

Эйриэн остановилась и зло посмотрела на Трена.

— Твои родители, принц, — сказала она, — погляди на них. Они любят друг друга, но век твоего отца клонится к закату. Пройдет время — и он оставит твою мать. Сможет ли она жить еще несколько сотен лет, если ей от ее любви останутся только воспоминания? Я не хочу так, Трен. Я не хочу видеть, как ты ляжешь под камнем. Пусть лучше это случится вдали от меня. Пока я еще могу оставить это. Я могу оставить себе свое сердце.

— Зачем тебе еще одно сердце, Эйриэн? — серьезно спросил Трен.

— Что?

— Зачем тебе второе сердце? У тебя есть мое.

В глазах девушки на мгновение мелькнула радость, мелькнула и тут же погасла, будто под ночной дождь вылетел светлячок.

— Твой отец не обрадуется, услышав такие речи. Он ненавидит меня.

— Не тебя — твоего короля. Скажу ему прямо сейчас. Если опустится до ненависти, то пусть ненавидит нас обоих.

— Не надо, — остановила его Эйриэн, положив руку на плечо. Положила — да так и не убрала, только придвинулась ближе, голос сорвался до шепота. — У твоего отца так много забот. Не прибавляй ему новой печали. Не имеет значения, что чувствуем мы с тобой — времена и так подернулись теменью. Ты принц. Живы ли твои братья или нет, сейчас ты единственный живой сын рядом с твоим отцом. Будь ему опорой. Заботься о матери. Будь сыном Дарина, а не человеком — рабом своих страстей.

Трен не смог удержать рвущейся наружу досады.

— Ты при случае складно говоришь, — сказал он, — и права во всем, кроме одного, Эйриэн. Наши чувства имеют значение.

Он заметил растущий на скале притулившийся в камнях цветок. Он был белый, с листочками-звездочками, дерзко смотрел из-под каменной надолби. Он наклонился и коснулся цветка пальцами. Потом переместил руку, быстро, чтобы не успела отпрянуть, и осторожно поймал ее за подбородок.

— Видишь? Это ты, Эйриэн. Ты мой каменный цветок. Проросла в камне Горы и проросла в моем сердце. Видишь, как крепко он цепляется корнями? Если вырвать его, то и камень посыплется пылью. И мое сердце тоже разобьется, если тебя вырвать из него. Манке танья туула? Кормамин линдуа элла лле(4)

.

Она подняла глаза медленно, повинуясь, и Трену в сердце мотыльком впорхнуло счастье, потому что увиделось ему — чуть упали, разомкнулись в ее сердце тесные затворы. Словно впустила она в тесницы те радость, и тревоги, день и ночь мутившие ее душу, поотступили, погасли. Впустила не принца, не человека и не гнома. И не того, кого так нежданно полюбила. Впустила равного, который понял ее непростую суть, понял, принял и готов был разделить. А Трен был уверен, что готов.

Только бы эти глаза, у которых цвет ранних весенних маргариток, всегда смотрели на него с такой радостью и любовью.

* * *

Эмин готова была отдать все, что угодно, только бы отогнать тоску, нестерпимое напряжение от необходимости ждать, ждать, ждать... Ждать известий от детей — хороших или плохих, ждать, возвратится ли посланник Врага... День за днем выходила на скованную льдом дозорную площадку, чутким ухом вслушивалась в холодную зимнюю тишь, прикипала и к отдаленному грохоту окованных толстыми шинами тележных колес, что гремели по каменным улицам Дейла, и к звону колокольчиков, и к собачьему бреху. А с иной стороны, из подгорных копей, доносился набат рабочей кирки, скрежет лебедок и шум подземной реки, только не было в том многообразии звуков одного — шума тонкого крыла на ветру и приветного карканья...

В Горе было тревожно. Посланник Врага ушел, оставив после себя сонм тяжких раздумий и липких кошмарных снов, ушел, но вернулся снова, как и обещал, и снова не нашел в Эреборе ничего, кроме разъяренного Торина и леденяще спокойного как сама смерть Даина, а, уйдя ни с чем, сулил беды и в третий свой приход грозил стереть с лица долины даже воспоминания о последнем великом королевстве гномов. Ни Эмин, ни Торин, ни Даин в эти обещания поначалу совсем не верили, но черный посланник принес с собою холодную темноту и отголоски бед, и в кое-что верить приходилось.

Долину будто сглазили. Дело перестало спориться и гореть в руках мастеров. Инструмент плохо слушался, лопата землекопа соскальзывала с земляного пласта и врезалась в сапог, кирка норовила клюнуть каменотеса в лоб, своды самых надежных шахт опасно потрескивали и крошили на головы рабочих мелкий и крупный камень. После нескольких крупных обвалов в Горе поползли слухи о новом проклятии, свалившемся на головы подгорного народа — старики судачили и вспоминали Смауга и Аркенстон.

В штольнях и каменоломнях стало тише — веселые в работе гномы все чаще молчали и день ото дня становились все угрюмее. Смолкли привычные рабочие песни и разговоры.

Торин злился страшно и в гневе был ужаснее десятка Смаугов, но поделать ничего не мог. И тогда Эмин впервые обратилась к богам. Не к тем, оставленным в мире, ею утраченном, а к тем, которых чтил ее муж. Говорила и чувствовала, как становится легче. Боль и тревога не отступили, и не посветлело на душе, но чудесным образом прибавилось сил, и достало их и на то, чтобы поддержать Торина, сгорающего от невозможности что-то изменить, и на то, чтобы ждать без слез...

Так проходили дни. Чередой своей они походили друг на друга, как черные вороны, и пик Одинокой Горы не видел солнца, только седой морозный туман.

Кружил хлесткий колючий снег. Эмин всматривалась в него, кутаясь в меховую накидку, и Торин точно знал, что она силится увидеть в этой маете. Черное крыло посланника, которого она отправила к дочери. Но вороны прятались на Враньем пике, соседствуя с эльфами, оглашали тревожным карканьем окрестности и долину не покидали, и молодого вороненка Эмин так и не увидела. Она устала надеяться и сочла это нехорошим знаком.

— Две луны, — дрогнувшим голосом сказала она, ощутив присутствие мужа. — А вестей все нет...

Сердце у Торина мучительно сжалось. Всегда самой большой мукой для него было видеть, как что-то причиняет сдрадания его жене. Ему вдруг нестерпимо захотелось вернуть время назад. Снова оказаться на пороге Бэг-энда и увидеть ее в проеме отворившейся двери, окруженную мягким свечным гало, еще незнакомую, но уже такую волнующую. Он не отдал бы ни единого мгновения из того времени. Каждое — пусть то ссора или радость — было драгоценно для него. Торин не изменил бы ничего из того, что с ними произошло. Разве что — пережил бы еще раз, как самое дорогое и ценное, что происходило в его долгой жизни. Он положил руки на плечи Эмин и зарылся лицом в холодные присыпанные сухим снегом волосы.

— Вести не появятся от того, что ты изводишь себя.

— Ты тоже себя казнишь, только молча. Ты сильнее меня, Торин.

Она откинулась спиной на сильную грудь мужа, не сдерживая больше слез, и повиновалась, когда он увел ее в недра Горы. В долине разгуливалось ненастье.

Этой ночью они любили друг друга трепетно и жарко, но любовь эта горчила, как зрелый вересковый мед. Неторопливо и до самого рассвета не могли разомкнуть обьятий, будто прикасались друг к другу впервые, и не было меж их первой встречей и нынешней ночью сорока долгих лет, будто можно было наперед насладиться ласками и поцелуев впрок скопить.

Торин смотрел в глаза жены и понимал, что боль, тисками сжимающая сердце, не отпустила, а только усилилась. Здесь, за толстыми стенами их покоев, в их опочивальне всегда все было по-иному, чем снаружи. Здесь незримо хранились все самые счастливые мгновения — от той ночи, когда Эмин вошла сюда его женой и впервые разделила с ним ложе, до рождения их сыновей. И до недавних ночей — наполненных чистой незамутненной зрелой нежностью... Это был совсем иной мир, их мир, в котором не было места лжи и фальши. Даже печали тут не казались такими черными.

Отчего теперь было так тесно и горько Торину в этом мире? И чудилась ему в обьятиях совсем юная Эмин, та, которая звала еще себя другим именем и боялась его любви? Закрывал глаза, и в шепоте каминного пламени слышал треск мокроватых, облепленных мхом веток в огне походного костра, целовал жену, а кожа ее пахла рекой и утренним холодом, как и первый его украденный поцелуй...

Когда Эмин заснула, где-то за Горой поднимался уже заспанный смурной рассвет. Торин глядел в ее расслабившееся спокойное лицо и чувствовал, как одинокая непрошенная слеза обжигает щеку. Слабость ли? Нет, напротив — сила. Любовь Эмин делает его сильнее. И его собственная любовь. Потому что каждый его день, каждый вздох принадлежат ей.

Торин погладил спящую жену по волосам и вышел, стараясь не потревожить ее сон. Пусть спит. А ему тоже есть о чем потолковать с богами.

* * *

— Здесь заканчивается тракт. Самое время тем, кто желает оставить отряд, повернуть в другую сторону, — Гэндальф сурово посмотрел на членов Братства, остановив взор свой на Анире.

— Стало быть, здесь мы сворачиваем к вратам Мории, — поймав этот его выжидательный взгляд, хмуро отозвался вместо девушки Гимли. — Гэндальф, я все же очень не советую лезть в лапы к Карадрасу. Есть путь более скрытный.

— И невероятно опасный, — заметил Арагорн.

Гимли согласно кивнул.

— Ваша воля. Я надеюсь догнать отряд, как только смогу, — уклончиво сказал он.

— Тогда я желаю тебе доброго пути, — слегка поклонился Гэндальф. — Вам обоим. Мы идем через Карадрас, ибо Хранитель избрал этот путь. А решающее слово принадлежит ему.

Отряд растворился в начавшей вьюжить снежной дымке уже на пятом шагу. Здесь, на перекрестье дорог, тропа, ведущая к перевалу — Багровым Воротам — круто забирала вверх. Гимли обернулся к подруге.

— Идем. Нужно найти место потише, а то мы забрались так высоко, что скоро и тут разгуляется буран.

Они спустились в небольшую лощину, от которой вниз убегала едва заметная разрушенная дорога — все, что осталось тут от старого тракта. Когда-то давно здесь росли деревья, теперь же край был мертв и уныл. Анира присела на почти обратившийся в камень ствол поваленной сосны и с беспокойством смотрела назад, туда, где по склонам Карадраса стекала клубящаяся серая мгла, смотрела и боялась отвести взгляд. Тревожится за оставленных спутников, — понял Гимли. Он и сам удивлялся тому, как быстро и неистово разбушевалась стихия — Багровый Рог грохотал над их головами, ветер завывал как стая голодных волколаков. Сверху, оседая белыми звездочками на волосах, падали редкие снежинки. Снорр, наевшись походного хлеба, далее мерзнуть не пожелал и, перебравшись к девушке в капюшон, зарылся в волосы.

— Это только буран, Нари, — сказал Гимли, но смотреть в гущу бури не перестал. — Взъярится и успокоится.

Анира упрямо встряхнула косами.

— Что-то не так.

— Всего лишь снежная буря. На склонах высоких гор такие случаются часто.

Он подошел к ней и обнял за плечи.

— Нужно отдохнуть. Уже завтра мы будем у Врат Мории.

— Такие метели в южных горах — редкость, если они и случаются, то только на очень большой высоте, — твердила свое Анира. — Да и не похоже это на обычный буран. Скорее на чью-то злую волю...

Она вдруг порывисто поднялась и забросила за плечи торбу.

— Идем! С ними стряслась беда!

У Гимли глаза полезли на лоб.

— Беда?! Нари, с хоббитами помимо двух сильных воинов еще волшебник и эльф! Неужели ты думаешь, что они не совладают с такой напастью, как снежная буря?

Он еще продолжал ворчать о странностях и безрассудствах отдельно взятых женщин, от которых в походе и впрямь одни проблемы, но делал это однако уже на ходу, стараясь поспевать за быстроногой подругой, летящей вперед как ночной ветер.

Крепчал ветер. Красный камень Багрового Рога тут и там выступал сквозь снег как открытые раны. Уже через час подъема снежная тьма заволокла все вокруг, но Анира безошибочно находила дорогу, все ускоряя шаг, будто ведомая одной ей понятным наитием.

— Быстрее! — скомандовала она, едва оглянувшись на друга.

— Куда же еще быстрее! — переводя дух, огрызнулся Гимли. — Быстрее только заяц от лисы бегает! Хотя ты бежишь так, словно за тобой гонятся злые духи!

Еще выше тропинка быстро превратилась в узкий горный карниз с мутной неведомой пропастью по правую руку и отвесной стеной без единой зазубрины — по правую, и Гимли, мягко говоря, не слишком любивший высоту, едва ли не прирос к скале. Метеля тянула к ним свои белесые длани, вьюжила, цеплялась за ноги, мешая идти и угрожая сбросить с тропы, как будто бы была живой.

Если бы не постоянная опасность свалиться вниз, Гимли поразмышлял бы над умением своей подруги бегать чуть ли не быстрее ветра и находить дорогу в кромешной тьме и снежной каше. Тем более, что Анира хотя и была ловкой, но раньше подобных умений не обнаруживала...

Еще через некоторое время карниз круто повернул в сторону, и за поворотом нашлась крохотная площадка, почти полностью занесенная снегом, на которой и притулился отряд.

— Я тебе не остроухий молодец, чтобы по снегу порхать, не оставляя следов! — недовольно пыхтел Гимли, орудуя руками во влажном снегу будто землекоп лопатой. Сугробы тут доходили ему до груди.

— Зачем вы вернулись? — воскликнул Леголас. Его звездноволосая голова вынырнула из снега. — Не хватало еще вытаскивать коротышку за бороду!

Гимли зарычал, но не стал огрызаться и вместо этого полез откапывать Мерри и Пиппина, которые успели уже превратиться в маленькие сугробы-недоросли.

Хоббиты выглядели неважно. Кожа их посерела и была холодной как лед, они беспрестанно зевали и клевали носами, и гном не шутя нахлестал их по щекам, потому, что всем известно, что сонная морозная хмарь и дрема — самое опасное, что может приключиться в холода, заснешь, а проснешься уже в Чертогах Мандоса...

— Спускаемся! — скомандовал Гэндальф. Он единственный не казался удивленным появлением их товарищей. — Карадрас не пропустит нас! Этого пути нам не преодолеть...

Словно бы в ответ на его слова сверху послышался отдаленный гул и скатился камень, потом еще один и еще...

— К стене! — закричал Арагорн.

Леголас схватил замешкавшихся Фродо и Сэма за шиворот будто котят, и в это мгновение с клубящегося мглой неба на головы путникам обрушилась настоящая стихия. Стена мелких и крупных камней пополам со слежавшимся мокрым снегом заслонила эльфа и хоббитов, и они растворились в мутной мгле. Анира закричала и бездумно рванулась в их сторону, но ее Боромир ловко поймал ее и, грубо встряхнув, с размаху прижал к стене, прикрывая собой.

— Если и остальные ваши женщины такие же безголовые, то я не завидую вашим мужчинам! — гневно крикнул он. — От тебя и мокрого места бы не осталось!

Камни, мелкие и крупные, падали на путников пополам с плотным тяжелым снегом, поехавшим со склонов Багрового Рога, бесконечной лавиной, и не было видно ни земли ни неба, только ветер яростно завывал вокруг, и в звуке этом, гулко отраженном от горных теснин, слышался потусторонний злобный и торжествующий хохот...

Анира тихо всхлипывала в руках удерживающего ее Боромира, силясь разглядеть хоть что-нибудь в той стороне, где исчезли ее наставник и хоббиты. В капюшоне беспокойно возился Снорр.

— С ним все будет в порядке, принцесса, — произнес гондорец гораздо мягче, чем желал. — Увидишь сама, как только иссякнет этот снег.

Грохот в высотах стал затихать, и путники понемногу начали покидать свое укрытие, прокладывая себе дорогу в снежных завалах. В нескольких сотнях футов из-под снега показался невредимый Леголас и тут же застыл с нечитаемым выражением на лице, увидев, как к нему спешит, размазывая слезы по щекам, Анира... Легко ступает по снежным завалам, почти не оставляя следов и не проваливаясь. Эльф мотнул головой, отгоняя несвоевременное удивление и принялся вытаскивать из-под снега Фродо и Сэма, которые были засыпаны с головой.

— Спускаемся! — повторил Гэндальф. — Иначе следующая лавина унесет с собой жизни половины из нас.

На спуске, когда они покидали негостеприимный перевал, он поравнялся с Леголасом и тихо произнес:

— Твоя кровь в ней сильна. Не показывай удивления, но будь готов ответить на ее вопросы, когда она их задаст.

Измученные путники спустились к подножию Багрового Рога глубокой ночью, запертые жестокой метелью в глухой горной ложбине, зажатой меж громадинами трех снежноголовых пиков, не увидели они ни заката солнца, стоящего красным шаром над окраиной неба, обрамленной черной полосой далеких лесов, ни улегающейся по дорогам дневной пыли, и только звезды явились тут рано, как со дна глубокого пересохшего колодца.

Тут же споро развели костерок, стремясь погреться в тепле живого пламени. Хоббиты, которых Анира высушила и согрела магией, уже спали, повалившись кто где стоял, задремал даже выносливый Боромир да заступил в ночной дозор Арагорн. Не сиделось на месте только Гимли — он все посматривал на Леголаса и обдумывал свои нежданно рожденные догадки. Улучив момент, он подошел так близко, что коснулся того плечом и проговорил торжественно и угрожающе:

— Я видел, как ты смотрел на нее там, на склоне Баразинбара. Ты что-то скрываешь, эльф.

Леголас сверкнул подобно серебристой молнии, сгреб Гимли за шиворот и прошипел:

— Больше никаких вопросов, гном. Иначе я скормлю тебя озерному Стражу, едва мы доберемся до стен Мории, а всем скажу, что ты оказался так неуклюж, что сам умудрился свалиться в озеро. Довольно того, что я терплю рядом с ней твое присутствие.

Гимли выдрался из цепкой руки и бешено посмотрел на Леголаса.

— Я же тебя терпеть не стану, — прорычал он, и уже спокойнее добавил: — Ты в гневе. Чувство, для эльфа весьма необычное. И это еще раз подтверждает то, что я прав, Леголас. Ты знаешь о ней что-то важное. То, чего не знаю я.

(1)Мани наа эсса энле! — Назови себя!

(2) Ведуи илиэр — Приветствую всех

(3) Эла! — Поднимайся!

(4) Манке танья туула? Кормамин линдуа элла лле — Откуда только это взялось? Мое сердце поет, когда я вижу тебя

Примечания:

К главе существует два чудесных арта, olsmar кстати визуализировала Трена и Эйриэн))) но за ними — только в Домик в альбомы и на стену ибо не грузит у меня сюда плашет ничего(((