Summertime Of Our Lives (гет)

Я в ужасе наблюдаю за тем, как по зеркалу сеточкой расходятся трещины, и пытаюсь заставить себя успокоиться, но от осознания того, что это делаю я, становится только хуже. Черт, да таких всплесков у меня не было с двенадцати лет! Я делаю глубокий вдох и вспоминаю, как папа учил меня контролировать это. В детстве, когда я слишком сильно переживала, вокруг меня разбивались вещи, а вот папа как-то умудрился надуть свою тетушку. Провернуть бы такой трюк с Розой… Чертова Роза!

Зеркало разбивается вдребезги, и я едва успеваю закрыть лицо. Руки пронзает боль, и когда я опускаю их, то вижу на светлых рукавах расползающиеся кровавые пятна.Я пытаюсь сосредоточиться на своих действиях, чтобы не думать о том, что вызвало во мне такую злость, но при виде порезов меня охватывает дикая паника, и я снова боюсь что-нибудь сломать. Когда это происходило раньше, рядом всегда кто-нибудь был, кто мог меня утихомирить, и я знала, что ничего страшного не случится. А сейчас я просто стою посреди комнаты, не решаясь пошевелиться, пока не открывается дверь.

 — Поттер, ты… Что здесь произошло?! — с порога восклицает Мелани, обводя глазами разгромленную комнату, и останавливает взгляд на моих руках. — Мерлин!

Я открываю рот, чтобы попросить ее позвать Ала или Джеймса, но не могу издать ни звука. Нотт, тихо ругаясь, подлетает ко мне, с помощью палочки извлекает осколки и закатывает рукава, после чего начинает рыться в своей тумбочке в поисках лечебной мази.

 — Сара дала мне ее, чтобы я смазала на ночь следы от когтей твоих любимцев, так что тут немного осталось, должно помочь, тем более раны от стекла проходят быстро, — объясняет она, возвращаясь ко мне. — А ты, Поттер, уже можешь начинать рассказывать.

Мелани наносит густую мазь на глубокий порез на левой руке, и я зажмуриваюсь, потому что она ужасно щиплет кожу. Когда я открываю глаза, он уже не кровоточит и выглядит не так тошнотворно.

 — Я жду, — невозмутимо напоминает она, переходя к следующей ранке. — Даже не думай, что такой бардак в нашей комнате сойдет тебе с рук.

Я закатываю глаза, но понимаю, что ей удалось вернуть меня в обычное состояние и без помощи братьев — просто потому что раздражение, которое она способна вызывать, сильнее всех остальных чувств. Но, несмотря на то, как легко Нотт может вывести меня из себя, сейчас я доверяю тому, что она делает. Если она чем-то и лучше Розы, то только тем, что она не лицемерка. Если бы она не собиралась мне помочь (как минимум, чтобы я не заляпала кровью ее вещи), она бы даже вид не стала делать, сказала бы просто, что это не ее проблема. Наверное, она слишком рада, что осталась в лагере (и я очень надеюсь, что она помнит, чьими усилиями, хотя рядом с Джеймсом я бы ее видеть не хотела), поэтому и временно не ведет себя как стерва. Даже учитывая, что из-за меня такие же царапины были на ее лице.

 — Считай, что я расплачиваюсь за Летучемышиный сглаз, — говорю я. — Не поверишь, но у меня почти появилось желание снова извиниться перед тобой.

Мелани тихо фыркает и качает головой.

 — А серьезно?

 — Неконтролируемый всплеск магии на почве нервного срыва, — я пожимаю плечами, как будто в этом нет ничего особенного.

Нотт поднимает на меня ошарашенный взгляд.

 — Почему никто не предупредил меня, что моя соседка настолько эмоционально неуравновешенна? — бормочет она.

 — Ты все еще можешь уйти жить на улицу.

 — Нарываешься, Поттер, — усмехается она, перебинтовывая мои руки. — Готово. Только надень что-нибудь, чтобы тебя не приняли за неудавшуюся самоубийцу, которая не знает, где на руке вены.

 — Спасибо, — киваю я.

Она хмыкает и начинает наводить порядок с помощью палочки, впрочем, не слишком усердствуя, чтобы большую часть все равно сделала я. Последовав ее любезному совету, я вынимаю из шкафа толстовку Ала, потому что у нее широкие рукава.

 — И часто это с тобой? — интересуется она, наблюдая за тем, как осколки вновь собираются в целое зеркало.

 — Нет, — я качаю головой. — Со второго курса такого не было. А до этого пару раз.

Вообще-то семь, но меня и так уже назвали неуравновешенной.

 — Так ты расскажешь, что случилось? — спрашивает Мел. — Не то чтобы меня волнуют твои глубокие переживания, но должна же я знать, что вызывает у тебя такую реакцию, раз мне еще жить с тобой две недели. Что могло произойти, что на этот раз ты не ограничилась Летучемышиным сглазом?

Черт возьми, Мелани, а ведь у тебя так хорошо получалось отвлечь меня!

 — Ничего, — отрезаю я грубо, проклиная ее за этот вопрос.

Ничего не произошло. Ничего особенного не произошло. Ничего, о чем стоит беспокоиться снова. Я усиленно пытаюсь сосредоточиться, но уже не могу себя остановить, и в голову лезут свежие воспоминания о ссоре с Розой. Чертова, чертова Роза! Как же она меня бесит! Конечно, рано или поздно она должна была понять, что на ее притворство никто не купится, оступиться и проявить свою подлинную сущность. Признаться честно, я этого даже ждала, потому что мне надоело, что она так долго строила из себя пай-девочку, рассчитывая, что все забудут о том, как мерзко она себя вела раньше. Но я никак не думала, что она вот так полезет ко мне со своими дурацкими претензиями! И в чем она нас обвинила? В том, что мы, видите ли, ее не любим? Так она сама это заслужила! А теперь оказалось, что зуб она точит именно на меня, и я уже не знаю, чего от нее ожидать. Не поэтому ли она крутится вокруг Мелани на всех наших совместных занятиях? Она не может не знать, что мы с соседкой не очень ладим, решила переманить ее на свою сторону? А Малфой? Что за встречу Нотт упомянула утром? Если у Розы еще и какие-то дела с ним…

 — Лили! — громкий голос Мел выдергивает меня из размышлений, и я замечаю, что крепко сжимаю спинку стула, так, что побелели пальцы. — Что с тобой творится? Последнее время ты ведешь себя…

 — Дай угадаю, как эгоцентричная, избалованная дрянь?

 — … странно. Я хотела сказать странно, — она хмурится. — Подожди, кто так тебя назвал?

 — Твоя новая лучшая подружка, — огрызаюсь я, не в состоянии больше молчать.

 — Бренда? — Мелани поднимает брови в замешательстве.

 — Роза.

 — Роза не… Что, Роза?! Роза тебе такое сказала? — неверяще переспрашивает она, качая головой. Мне вполне понятна такая реакция, я бы тоже не ожидала от кузины такого, если бы не знала ее, но что-то еще появляется в лице Нотт, что заставляет меня пожалеть, что я начала этот разговор. Несмотря на выражение абсолютного непонимания, ее губы на секунду дергаются, как будто она пытается сдержать смех, и я отворачиваюсь, потому что мне становится очень противно. Конечно, Мелани такого же мнения!

 — У нее были основания так сказать?

 — Ну ты-то, видимо, согласна.

 — Подожди, это был вопрос, а не утверждение, — примирительным тоном произносит она. — Я просто пытаюсь разобраться.

 — Это не твое дело.

 — Да пожалуйста, — она чуть надменно фыркает. — А ты каждый раз так реагируешь, когда тебе указывают на твои недостатки, или случилось что-то еще?

Я бы обиделась на то, что она действительно причислила это к моим реальным недостаткам, если бы не вторая часть вопроса. Конечно, случилось что-то еще, что-то гораздо хуже Розы! Да ее выходка была вишенкой на торте моих проблем! А вот твой чертов братец, Мелани… Мерлин, как же мне пережить эти две недели? А потом еще целый год с ним в одной школе…

 — Я не хочу об этом говорить, — отвечаю я, направляясь к выходу.

 — Все, мне надоело играть в заботливую соседку, — она раздраженно поднимает руки, сдаваясь. — Но мне, знаешь ли, хочется спать спокойно и быть уверенной, что комната не взорвется посреди ночи, потому что кто-то еще решится сказать тебе правду!

Я хлопаю дверью так резко, что, судя по шуму, зеркало снова падает со стены. Как же я устала, пожалуйста, верните меня домой! Я не хочу больше находиться здесь, с этими людьми, с Мелани, с Розой, со Скорпиусом Малфоем. А если добавить сюда Кайла, на которого я до сих пор не могу смотреть без стыда, Немирова со своим дурацким волчком и магглоненавистника Кестера, то можно полагать, что весь лагерь сговорился и решил испортить мне лето, а заодно и всю жизнь. Пока у них прекрасно это получается.

Я не хочу никого видеть, поэтому направляюсь в зал. Там меня точно никто не побеспокоит, хотя это место и напомнит мне о том, что из репетиций ничего хорошего не выходит и спектакль обернется полным провалом.

Подойдя к входу, я понимаю, что и здесь мне не спрятаться, потому что зал уже занят. Но меня охватывает любопытство, потому что я не представляю, кто мог бы слушать там классическую музыку, поэтому я тихонько приоткрываю дверь и заглядываю внутрь. Сцена не пустует, и я, никогда вживую не видевшая балет, застываю на пороге, не отрывая взгляда от танцующей девушки. И не могу поверить своим глазам, когда вдруг узнаю в ней Свити. Миниатюрная, тоненькая, еще более стройная из-за пуантов, она кружится, прыгает, рисует в воздухе руками. Мне нравилось, как она играет Бьянку, но я даже не подозревала, что она настолько талантлива. Я забываю обо всем, наблюдая за ее одновременно четкими и плавными движениями, но во время очередного пируэта она замечает меня и останавливается. Я машу рукой, и она улыбается, хотя кажется очень смущенной. Пока она достает палочку и выключает музыку, я подхожу к сцене.

 — Давно ты здесь? — спрашивает она. — Я не слышала, как ты вошла.

 — Это было здорово, — искренне говорю я и впервые за день улыбаюсь. — Ты не говорила, что ты балерина.

 — А я и не балерина, — она качает головой. — На самом деле, мне еще очень далеко до совершенства. Моя старшая сестра преподает в танцевальной академии, и я в детстве ходила туда. Но в Дурмстранге у меня почти нет возможности танцевать.

 — Жаль, у тебя действительно хорошо получается. Насколько я могу видеть, конечно. Собираешься участвовать в шоу талантов?

Свити неуверенно пожимает плечами.

 — Да, я думала над этим, но пока не решила. А ты будешь?

 — Нет, — с сожалением отвечаю я. — На самом деле, у меня нет выраженных талантов. Разве что я могу называть даты на скорость, но так только смогу получить приз за самое скучное выступление.

Она слегка улыбается и смотрит на меня. Я вдруг понимаю, что она репетировала, а я ей помешала и теперь только отвлекаю. От этой мысли становится тоскливо.

 — Я, наверное, пойду.

 — Нет, я уже закончила, — поспешно говорит она. — Так что можешь… не знаю, делать то, что собиралась. Придумала что-то для спектакля?

 — Нет, просто хотела отдохнуть, — честно отвечаю я. — Здесь тихо.

Она понимающе кивает, опускается на пол прямо в белом платье и начинает развязывать атласные ленты на пуантах. Я забираюсь на сцену и сажусь рядом с ней. Несмотря на то, что я так отчаянно стремилась побыть одна, мне уже не хочется, чтобы Свити уходила. Многие люди надоедают, если общаться с ними долго, но в ней есть что-то такое теплое и уютное, что с ней всегда комфортно находиться рядом.

Она бросает быстрый взгляд на мою толстовку.

 — На улице так похолодало?

 — Нет, это просто… так.

 — Ты чем-то расстроена, — проницательно замечает Свити.

Она убирает пуанты в спортивную сумку и надевает короткие кожаные ботинки, неторопливо завязывая шнурки. Я все это время молчу, неуверенная, что хочу рассказывать, и она взглядом спрашивает, уйти ей или остаться.

 — Давай лучше обсудим уроки или вечеринку, все равно, — говорю я, поморщившись, но не успевает Свити открыть рот, как я сама же и возвращаюсь к этой теме. — Я поругалась с Розой. Она просто заявилась ко мне, предъявила миллион непонятных претензий и назвала меня эгоцентричной дрянью! Она назвала эгоцентричной меня!

 — Твоя кузина Роза? — удивляется она. — Это очень странно, мне она казалась милой.

 — Конечно, — я гневно фыркаю. — Ты просто ее не знаешь.

 — Возможно, у нее просто был плохой день, — мягко говорит она вместо того, чтобы меня поддержать. — Со всеми такое бывает, тебе ли не знать.

Я поджимаю губы, потому что не хочу слушать, как и она защищает Розу, но Свити качает головой, слабо улыбаясь.

 — Я на твоей стороне, Лили. Просто я уверена, что это все можно исправить, если разобраться. Вы же семья, почему вы так ненавидите друг друга?

Я никогда ни с кем не говорила о Розе. Мои родственники и так все знают, а друзьям это было бы неинтересно. Да если честно, я и не думала, что мне стоит о ней говорить, — и только сейчас, вспомнив все, осознаю, насколько сильным оказалось ее влияние на меня.

Я обожаю своего отца, но с детства знаю, что быть ребенком Народного Героя не так-то просто. Мы все стремимся к тому, чтобы нас знали как личностей, а не просто как детей Гарри Поттера, мечтаем добиться чего-то, стать значимыми, доказать миру, что у нас есть нечто большее, чем известное имя. Я искренне завидую Джиму, которому это удалось. Но для того чтобы получить шанс хоть в чем-то превзойти своих родителей, сначала надо стать достойным того, чтобы просто называться их ребенком. Когда я собиралась в Хогвартс, я планировала сразу же показать себя, найти друзей, отлично учиться, преуспеть в чем-то дополнительном, чуть ли не создать свой клуб. Но все пошло не так с первого же дня, и долгое время у меня не было ни друзей, ни достижений, а мое стремление доказать обществу, что я чего-то стою, превратилось в навязчивую потребность доказать это всего лишь двум людям.

Иногда мне кажется, что, если бы не Малфой, у меня не было бы и трети моих друзей. По крайней мере, это его грубость и холодность так напугали меня в день отъезда в школу, что первый год я не могла подойти к кому-либо и общалась только со своими родственниками. К сожалению, к моим родственникам в первую очередь относился Альбус, и Малфой всегда был рядом, если не лично, то почти в каждом разговоре с братом, и избавиться от нездоровой детской влюбленности к нему не получалось. Тогда я стала его ненавидеть. А его пренебрежение вызвало у меня желание показать, что меня оно нисколько не волнует, — и, пусть Скорпиусу и было на это совершенно наплевать, я добилась популярности в школе, почти насильно заставляя себя знакомиться, бросаться в любое дело, во всем участвовать. Конечно, меня злило, что он даже не замечает, как у меня все круто, как остальные хотят быть моими друзьями, несмотря на то, что он мою дружбу отверг. Но в конечном итоге я действительно стала такой, какой хотела казаться: мне нравится общаться с новыми людьми, находиться в шумных компаниях, быть в центре внимания.

Но Малфой был не единственным, кому я должна была что-то доказывать. В отличие от меня, Роза соответствовала ожиданиям родителей, дядюшек-тетушек, друзей и знакомых, да вообще всех, кто проявлял интерес к нашим семьям. Она не упускала ни единого шанса напомнить о своем превосходстве, но ей было недостаточно просто соответствовать репутации родителей или быть лучшей на курсе, она должна была быть именно лучше нас. Но Джеймс с самого начала завоевал всеобщую любовь природным обаянием и своими шалостями, а на учебу ему всегда было наплевать. Ал и Хьюго, как и Роза, унаследовали таланты родителей и соответствовали всеобщему представлению о детях Героев — но они никогда не придавали этому значения. Мне же с этим не повезло. Я не такая умная и способная, как мои родственники. Я не мастер трансфигурации и заклинаний, у меня получалось только взрывать все от волнения и насылать на обидчиков Летучемышиный сглаз. Но от меня не ждали ничего, кроме небывалых успехов, и мне приходилось разочаровывать преподавателей раз за разом. А тот дурацкий доклад, о котором Роза заговорила первая, стал последней каплей. Профессор Макгонагалл сразу догадалась, кто его делал на самом деле, и отчитала меня перед всем классом, но это был еще не конец — я настолько распереживалась, что чернильница на преподавательском столе разбилась, забрызгав чернилами всех вокруг, включая саму Макгонагалл. Пережив эти долгие, ужасные минуты позора и проплакав в чулане для метел целый день, я решила для себя, что должна стать лучшей хоть в чем-то — нет, во всем, что не требовало исключительных магических способностей.

Как только мне это удалось, я почему-то предпочла забыть о своем отвратительном первом курсе и вернулась к жизни под девизом: «Я — Лили Поттер, и я всего добьюсь». Но здесь все начинается снова. И хотя я легко нашла компанию, привела нашу делегацию к победе на Дне культур и стала режиссером-постановщиком, эти двое не могут оставить меня в покое. И я опять доказываю Скорпиусу, что он мне не нужен, пытаясь заполучить Кайла, а Роза опять превосходит меня в учебе и привлекает к этому внимание преподавателей. Замкнутый круг, из которого мне никогда не выбраться. Даже если я стану Министром Магии, писательницей и актрисой одновременно, рядом со Скорпиусом Малфоем и Розой Уизли я навсегда останусь глупой первокурсницей.

Поскольку я только об этом и думала после ссоры с Розой, мне не нужно время, чтобы найти слова, и я пересказываю всю нашу историю вплоть до сегодняшнего дня, а когда заканчиваю, замечаю, что меня трясет.

 — Лили, но это же было четыре года назад, — говорит она таким голосом, которым обычно разговаривают с детьми. — Я понимаю, что это было очень неприятно, но в том, что тебе сказала Роза, тоже есть смысл. Может быть, она изменилась за это время.

 — Люди не меняются, — упрямо произношу я.

— Дети вырастают и умнеют, — улыбается она. — Есть у нас в школе один мальчик, Марк… На первом курсе он постоянно доводил меня до слез, оскорблял просто потому, что моя мать — маггла. Потом перестал. А в этом году Кестер, один из наших старшекурсников, мне что-то такое сказал, даже уже не помню. И Марк не просто заступился за меня, но и прилюдно извинился за все, что делал раньше.

Я даже не сразу нахожу ответ, потому что это кажется мне слишком невероятным. И довольно романтичным.

 — Это единичный случай, — говорю я наконец и прищуриваюсь: — К тому же, это не история личностного роста, а история любви. Разве не так?

 — Нет, — Свити негромко смеется, но я понимаю, что попала в точку. — Просто он повзрослел. Я думаю, Роза уже давно поняла, что переборщила, и успокоилась. А то, что ты принимаешь за притворство, на самом деле правда.

 — Ты просто обладаешь удивительной способностью видеть хорошее во всех людях.

 — А ты предпочитаешь видеть хорошее только в том, в ком хочешь.

Я не совсем понимаю, что она имеет в виду, но это явно не звучит как комплимент, поэтому я просто говорю:

 — Неправда.

Свити пожимает плечами, не желая спорить.

 — Что ты хотела этим сказать? — все-таки спрашиваю я.

Она медлит с ответом — разворачивается ко мне, скрещивает ноги и задумчиво склоняет голову.

 — Я, конечно, недолго тебя знаю, — не очень уверенно начинает она. — Но я слышала, как ты говоришь о других людях, вообще обо всех знакомых… И я не помню, чтобы ты хоть о ком-то отзывалась нейтрально или неопределенно. Ты либо любишь, либо ненавидишь. Мне кажется… Мне кажется, что ты очень четко разделяешь окружающих на друзей и врагов, и эти границы никогда не меняются. Вспомни, как ты расстроилась, когда Ал и Джеймс встали на сторону Мелани. Но ты простила их сразу же и забыла об этом, потому что ты их любишь. А Розу ты простить не можешь, потому что ты изначально воспринимаешь ее как врага. Наверное, тебе так удобнее.

Я молчу, не зная, что сказать. Мне совершенно не нравится мнение Свити обо мне, для меня это звучит так же, как бабушкина любимая фраза «юношеский максимализм» — она это понятие относит ко всем своим внукам без исключения, как будто это может быть единственным разумным объяснением поведения подростков. К тому же, она не права.

 — Люди, которых я не люблю, этого заслуживают, — говорю я. — Ну, по крайней мере, у меня есть на это причины.

 — Я не имела в виду, что ты ненавидишь людей безосновательно. Я в принципе не пытаюсь провести тут сеанс психотерапии. Просто я уверена, что вы с Розой друг друга не понимаете, и от этого все беды. Может, тебе стоит дать ей второй шанс.

 — Нет, — я мотаю головой. — Зачем мне это делать? Она же только этого и добивалась!

 — Интересно, с чего бы ей хотеть подружиться с близкими родственниками?

 — Свити, не надо, — недовольно прошу я. — Это похоже именно на сеанс психотерапии. Только почему ты думаешь, что хоть что-то понимаешь в моих отношениях с кузиной?

 — Потому что я полукровка и учусь в Дурмстранге, — напоминает она спокойным тоном, но мне от него почему-то становится холодно. — Я прекрасно представляю, что значит оказаться одной в новой школе без друзей, только, в отличии от тебя, у меня не было ни любящих старших братьев, ни известных и уважаемых обществом родителей. Более того, именно из-за моих родителей многие относились ко мне пренебрежительно. Так что я была лишена роскоши выбирать себе друзей из тех, кто никогда не ошибался. И поверь мне, люди всегда заслуживают второго шанса, но нужно это, в первую очередь, тебе самой.

Даже если она и злится на меня, то никак это не показывает, но я чувствую себя просто ужасной эгоисткой.

 — Прости, пожалуйста, — говорю я и нерешительно наклоняюсь, на секунду касаясь лбом ее плеча. — Я не имела в виду… и не знала…

— Лили, я не хотела вызвать жалость или чувство вины.

 — Я понимаю. Ты правда веришь во вторые шансы, и это, наверное, хорошо… Но я так не могу. Если человек обидел тебя однажды, он обязательно сделает это снова. От него нужно держаться как можно дальше, его нужно ненавидеть, очень сильно ненавидеть. Потому что иначе его можно полюбить. А нельзя любить человека, который способен причинить тебе боль, из этого никогда не выходит ничего хорошего. Если я позволю себе это… Господи, я же просто умру.

Свити смотрит на меня обеспокоенным взглядом, и я решаю, что она ничего не поняла из этого монолога, потому что я сама его не поняла, но она вдруг спрашивает:

 — Почему ты плачешь?

Я прикладываю ладони к щекам и осознаю, что действительно плачу. И как только понимаю это, меня как будто оставляют все силы. Я роняю голову на руки, больно ударяясь локтями о пол, и начинаю по-настоящему реветь. И на этот раз совсем не из-за Розы. Свити подвигается ближе, обнимает меня и тихо говорит что-то, медленно проводя ладонью по моей спине. Я не могу успокоиться целую вечность, потому что держалась целых два дня — а точнее, четыре года.

 — Дело не только в Розе, — говорю я, услышав, как Свити произносит ее имя. — Это все Малфой.

Она смотрит на меня почти испуганно.

 — Скорпиус Малфой? Что он тебе сделал?

Я молчу, потому что не могу произнести это вслух, и вдруг задумываюсь о том, что это — единственная причина. В Хогвартсе у меня много друзей, но никому из них я не могла бы это рассказать так, чтобы об этом на следующее утро не узнала вся школа. Даже Алиша, которую все считают моей лучшей подругой и с которой мы часто обсуждаем парней, ничего не знает о моем отношении к нему. Но Свити за какую-то пару недель стала для меня самой настоящей подругой, которой у меня никогда не было.

 — Он меня поцеловал.

Свити моргает, осмысливая мои слова, недоверие на ее лице сменяется удивлением, а губы растягиваются в почти восторженной улыбке.

 — Что? Как? Когда? — она смеется. — Вот такого я точно не ожидала, хотя если так подумать, его поведение теперь открывается совсем с другой стороны…

Конечно же, она воспринимает эту новость с женским энтузиазмом, потому что не может понять весь масштаб трагедии, и я громко всхлипываю, не знаю, как объяснить это ей. Она перестает смеяться, но спрятать улыбку не может.

 — Ну что такое? В моем представлении это не должно быть поводом для слез. Неужели ты настолько сильно его ненавидишь?

Я почти вижу себя со стороны — отчаянная и затравленная — когда поднимаю взгляд и молча мотаю головой.

В этом все и дело. Я его совсем не ненавижу.

Лицо Свити расплывается, но я все равно вижу, как на нем медленно проступает понимание. Она так и замирает с полуоткрытым ртом, не решаясь озвучить свою догадку, и ждет, что я ее опровергну. Но я этого не делаю.

 — О, — она прочищает горло. — Вау. Ну…

 — Именно, — я невесело усмехаюсь.

 — То есть, вся твоя неприязнь к нему — показная? — спрашивает она, но в ее голосе я не различаю упрека, только изумление.

 — Нет, — твердо говорю я, потому что мне важно убедить ее, что я не из тех глупеньких девочек, которые придираются к парням, чтобы привлечь их внимание. — Нет, он действительно часто ведет себя как кретин, и я считаю, что это ужасно, и не могу простить ему многих вещей. Черт, я не знаю, почему я вообще чувствую к нему что-то еще. Это неправильно, я знала это с самого начала, и мне удалось забыть о нем, но потом он… Я больше не могу его ненавидеть, понимаешь, только не после этого!

 — Но… Разве это плохо? Раз он тебя поцеловал, значит, это взаимно…

 — Конечно, — фыркаю я. — Он это сделал, чтобы мне отомстить. Якобы я все подстроила на этой дурацкой игре, чтобы забрать его жетон, или я вообще не поняла, о чем он говорил. Не бери в голову, в общем.

 — Ты думаешь, он стал бы целовать сестру своих друзей из-за какой-то там игры? — с сомнением протягивает она.

 — Да я понятия не имею, что бы он стал или не стал делать. Но меня он терпеть не может, так что я такой вариант не исключаю. И он сам это сказал.

 — Лили, — Свити, кажется, еле удерживается от того, чтобы закатить глаза. — Ты тоже ведешь себя так, как будто терпеть его не можешь, но мы обе знаем, что это не так. Может, он все это время тайно мечтал о тебе, но боялся, что ты отвергнешь его?

Уголки ее губ подрагивают, и, когда я несильно пихаю ее локтем, она все-таки заливается смехом. И я, что меня удивляет, к ней присоединяюсь. Несмотря на то, что ситуация по-прежнему остается ужасной, мне становится гораздо легче от того, что теперь я могу поговорить о ней с кем-то.

 — Но я вообще-то серьезно, — уточняет она, отсмеявшись.

 — Свити, у него ни одна девушка не задерживалась надолго. Вспомни Ребекку, — говорю я, и меня снова изнутри царапает ревность. — Он с ней переспал, а на следующий день ему было настолько наплевать, что он не пошел к ней в больницу. Мне кажется, что он вообще не способен на любовь, а вся привязанность, которую он может испытывать, уходит на Мелани и моего брата.

 — Либо у него не было серьезных отношений, потому что он не может забыть тебя, — лукаво улыбнувшись, снова пытается она, но ей и на этот раз не удается сохранить невозмутимый вид.

Я ложусь на спину, положив под голову руки.

— Я просто хочу, чтобы все вернулось на свои места, — говорю я, глядя в потолок. — Но я теперь не могу выкинуть его из головы. А он то ведет себя так, как будто ничего не случилось, то иногда смотрит на меня так… Вчера они устроили вечеринку по случаю оправдания Мелани в нашей комнате, и я не смогла даже сразу уйти, чтобы он не подумал, что это из-за него. Да я в параноика превращаюсь, думаю только о том, чтобы он не догадался.

 — Ты откажешься от всего, несмотря на то, что есть немаленький шанс, что он тоже что-то чувствует к тебе? Вы ведь могли бы быть вместе.

 — Но я не хочу, чтобы мы были вместе, — возражаю я. — Я хочу просто ничего к нему не чувствовать. И все.

 — Но ты была бы с ним счастлива.

 — Я никогда не была бы с ним счастлива. Даже если предположить, что Скорпиус сам бы этого захотел, наши теоретические отношения не продлились бы долго. А если я понадеюсь на что-то, а он меня бросит, я же этого просто не переживу.

Я на секунду закрываю глаза, невольно представляя, что слова Свити оказываются правдой. В голову лезут картинки, от которых уже не избавиться, и я в очередной раз вспоминаю его сильные руки, слишком крепко прижимающие меня к себе… А это ведь был мой первый поцелуй — и он был со Скорпиусом Малфоем! Кошмар. Я не хочу даже знать, какая я у него по счету, и определенно не собираюсь становиться одной из его обманутых бывших.

 — Я понимаю, что ты боишься, Лили, — говорит Свити. — Но ты не можешь быть уверена, что так все и произойдет.

 — Не то чтобы я могу убедиться в обратном. Как, по-твоему, я должна проверить, как он ко мне относится?

 — Мм, поговорить с ним? — предлагает она, как будто в этом нет ничего сложного, и, пока я не начала спорить, добавляет: — Ты не хочешь, чтобы все было так неопределенно, как сейчас. По-другому ты ничего не узнаешь. Или предпочтешь целый год бегать от его взглядов и продумывать каждое свое действие?

Я неохотно признаю, что она права.

 — Даже если я решу с ним поговорить, это невозможно чисто физически. Альбус точно что-нибудь заподозрит.

 — А не ты ли мне говорила, что Ал, кроме Саммер, ничего и никого не замечает? — улыбается она. — Назначь ему встречу, когда рядом никого не будет. Ночью.

 — Ночью нам даже нельзя выходить из здания, — напоминаю я. — После случая с Ребеккой усилили охрану, Джеймс говорил, что сразу сработают Воющие чары.

Свити закусывает губу, и я ловлю себя на том, что сама продумываю, где можно было бы поговорить с ним наедине.

 — Крыша, — вдруг говорит она. — Как раз Джеймс и рассказывал нам про вечеринку на крыше, значит, на нее это не распространяется.

Несмотря на то, что вся затея кажется мне отвратительно идиотской, я уже не могу избавиться от этих мыслей и прихожу к выводу, что крыша — идеальный вариант. В случае провала можно будет оттуда спрыгнуть. Мерлин, что же я делаю? После долгих споров со Свити я принимаюсь за написание записки, чувствуя себя идиоткой, не имеющей чувства собственного достоинства. Впрочем, я собираюсь встретиться с ним только чтобы раз и навсегда дать ему понять, что он должен держаться от меня подальше. Несмотря на то, что это простая просьба о встрече, я переписываю ее четыре раза, в конце исправив слово «полночь», в котором содержится намек на свидание, на самое неромантичное время — два сорок пять. К тому же, все уже будут спать, да и охрана в полночь еще патрулирует территорию.

 — Если завтра утром объявят о том, что я спрыгнула с крыши и разбилась, виновата будешь ты, — говорю я, резко ставя точку, вырывая лист и возвращая Свити блокнот.

 — У нас двухэтажное здание, ты разве что в Лазарете пару дней пролежишь, — безмятежно отвечает она.

 — И там я напьюсь Усыпляющего зелья.

 — Не надо паниковать раньше времени.

 — Легко тебе говорить, подстрекательница! Что я вообще ему скажу? «Привет, Скорпиус, ты случайно не прячешь за внешней ненавистью глубокую и страстную любовь ко мне?»

 — По-моему, все отлично. Лучше и не скажешь.

Я закатываю глаза, сворачиваю записку и отдаю ее Свити, которая сама вызывается побыть почтовой совой. Меня вдруг охватывают сомнения.

 — Ты ведь никому не расскажешь? — спрашиваю я, поднимаясь на ноги и отряхивая ладони.

 — Ты меня обижаешь сейчас.

 — Прости, — я качаю головой. — Не то чтобы я тебе не доверяла, просто у меня нет таких подруг, которых в этой истории мои чувства заинтересовали бы больше, чем основа для грандиозного скандала.

 — Я уверена, что это не так, — мягко говорит она, закидывает сумку себе на плечо и берет меня под локоть свободной рукой. — Но на меня ты точно можешь рассчитывать.

 — Не представляю, как проживу в Хогвартсе без тебя, — вздыхаю я. — Международный лагерь — это, конечно, классно, но расставаться со всеми будет очень грустно. Может, приедешь ко мне погостить?

— У нас впереди еще две недели, рано думать о расставании. Давай вернемся к этому вопросу в конце смены.

Мы выходим из зала. Со всех сторон звучат голоса атлантов, подтягивающихся к столовой к началу ужина. Я вдыхаю свежий морской воздух и больше не чувствую желания вернуться домой. Пусть Роза, Малфой и Мелани делают, что хотят, но в «Атлантиде» я нашла первого настоящего друга, и это того стоит.

Мы ненадолго возвращаемся в жилой корпус, чтобы Свити переоделась и оставила вещи, но в нашу комнату я не захожу. Почему-то мне страшно. После инцидента с мышами мы прекратили эту дурацкую борьбу факультетов, чему обе были рады, потому что жить в таком балагане быстро надоело, но я немного опасаюсь, что Мел могла устроить там что-нибудь снова в отместку за зеркало.

Когда мы приходим на ужин, за нашим столиком только Карла и Доминик: мальчики поели и сразу ушли, а Сесилия сказала, что не голодна. Меня саму от волнения так мутит, что я просто наливаю себе зеленый чай, не в состоянии проглотить ни крошки. За столом, который притягивает мой взгляд каждые пятнадцать секунд, сейчас только Бренда, Ал и Саммер, которая иногда пересаживается к нему. Рассматривая зал, я замечаю, что за столиком дурмстранговцев нет ни Розы, ни Александра, и атмосфера там царит довольно унылая. Интересно, Роза и на них сегодня наехала?

 — Мелани, — говорит Свити, привлекая мое внимание обратно к столу брата, за который действительно садятся Нотт и Малфой.

При виде него мое сердце начинает биться в тысячу раз быстрее, и я хватаю подругу за руку, чтобы она не вздумала идти туда.

 — Пойду скажу ей насчет репетиции, — невозмутимо добавляет она, как будто не замечает моего отчаяния.

Я умоляюще качаю головой, чтобы она осталась на месте и забыла об этом глупом плане и вообще обо всем разговоре.

 — Можешь заодно спросить, во сколько мне лучше прийти? — просит Доминик.

 — Прийти куда? — непонимающе спрашиваю я, на секунду даже забыв о Скорпиусе.

 — Мелани согласилась помочь мне с прической, — объясняет она и улыбается мне. — Прежде чем ты что-то скажешь, я просто не знаю больше никого, кто посетил достаточно балов и имеет хотя бы отдаленное представление о том, как можно вплести в волосы корабль.

 — До сих пор не могу поверить, что ты это делаешь, — фыркает Карла. — Знаешь, у Марии-Антуанетты и попроще прически были.

Свити поднимается с места, и я вижу зажатую в ее кулаке записку. Когда она отходит, я порываюсь броситься за ней, пока не произошла катастрофа, но с трудом заставляю себя не двигаться. Стараясь унять дрожь, я краем глаза наблюдаю за тем, как она останавливается напротив Мелани, прямо рядом с Малфоем, и мне кажется, что за ее действиями следят абсолютно все. У нее не будет ни малейшего шанса подложить ему записку незаметно, они прочитают ее все вместе, прямо там, и весь лагерь будет в курсе. Но Свити непринужденно смеется над чем-то, что говорит ей Мелани, показывает на свои волосы, перекидывается парой слов с Алом, и, махнув им рукой, возвращается к нам.

 — После ужина она свободна, — спокойно говорит она Доминик и сжимает под столом мое запястье, сообщая, что дело сделано.

Назад пути нет.

Весь ужин я удерживаю себя от того, чтобы посмотреть на Скорпиуса, и не знаю, обнаружил он записку или нет. Только молюсь, чтобы он не развернул ее при всех.

Во что, черт возьми, я ввязалась?

Вечером мы идем к нам в комнату все вместе. Там царит полный порядок, а Мелани даже не показывает, что что-то произошло. При виде бинтов девочки приходят в ужас, и я объясняю им, что случайно попала в зеркало заклинанием. Мел осматривает порезы, которые уже стали розовыми благодаря ее чудесной мази, а я не могу понять, почему она ведет себя так спокойно.

Мы с Карлой и Свити устраиваемся на моей кровати, а Доминик садится на стул посреди комнаты и взмахом палочки создает в воздухе каркас корабля. Мы по очереди взвешиваем его в руках — он оказывается почти невесомым, так что за голову кузины можно не волноваться — и отдаем Мелани. Она пытается сообразить, как к этому подступиться, и девочки закидывают ее советами, а Дом командует, глядя на себя в зеркало. Приноровившись, Мел начинает управляться с этим довольно ловко, и вскоре корабль держится на голове только за счет волос. Процесс протекает довольно весело, и мне удается отвлечься от мыслей о предстоящем не-свидании. Видеть Нотт в нашей компании очень странно, но с девочками она общается на удивление адекватно, хотя и отказывается показать свой костюм. Пока она колдует над прической Доминик, Карла убеждает меня снова примерить платье, хотя я делала это позавчера. Ее наряд Клеопатры я видела тогда же, а Свити, которая собирается перевоплотиться в некую Василису Прекрасную, так и не продемонстрировала нам свой.

Несмотря на то, что мне это казалось невозможным, через полтора часа Дом предстает перед нами с кораблем, ровно держащимся на голове, аккуратно закрепленным прядями и украшенным цветами. Выглядит просто шикарно, слишком хорошо для пробной прически. Закончив восторженно благодарить мою соседку, она решает посмотреть весь образ с платьем, и посылает за ним Карлу. Майку Доминик приходится разрезать ножницами, чтобы не испортить прическу, и именно в этот момент дверь в нашу комнату неожиданно открывается.

Довольно уверенным шагом в комнату входит парень и, только подняв голову, застывает на месте с абсолютным непониманием во взгляде. Мы молча смотрим на него, и он оглядывается на дверь, потом снова на нас, и только потом замечает Доминик без майки и с кораблем в голове. Его лицо вытягивается, и парень, испуганно пробормотав что-то по-французски, резко отворачивается, едва не потеряв равновесие.

Это выглядит очень забавно, и я закусываю губу, чтобы не рассмеяться, подавая кузине свой халат. Сама она тоже еле сдерживает улыбку.

 — Поль, тебе настолько нужна твоя книга, что ты пришел за ней без предупреждения? — слегка насмешливо осведомляется Мелани, видимо, знакомая с ним.

 — Ч-что? Нет, — он нервно качает головой, все еще не решаясь посмотреть на Доминик. — Ты можешь пока оставить ее себе. Я не хотел, я не знаю, как я сюда попал… Простите…

Вид у него настолько растерянный, что мне становится его жаль. На самом деле, он очень симпатичный, но держится крайне неуверенно. Если бы Джеймс попал в такую ситуацию, он бы уже вовсю острил, заценив фигуру Доминик, а не мечтал провалиться сквозь землю, как этот Поль.

 — Все в порядке, это все та шутка с порогами, — говорит Дом, улыбнувшись, и ему приходится встретиться с ней взглядом.

На его лице читается такое неприкрытое восхищение, что мне становится немного неловко от того, что я это вижу. То, что он влюблен в нее, очевидно, и меня это совершенно не удивляет, так как я всегда была уверена, что все парни в Шармбаттоне готовы броситься к ногам Дом.

Они о чем-то переговариваются по-французски — он поначалу отвечает робко и виновато, но ей удается его немного приободрить. Я не могу понять, о чем идет речь, кажется, они говорят о его зрении, но мои знания языка настолько скудны, что это вполне может быть что-то другое. Карла включается в разговор, а Мел начинает наводить порядок на столе, убирая шпильки и заколки, но сосредоточенно вслушивается в разговор.

Перед тем как уйти, Поль извиняется перед нами несколько раз — перед Свити даже на русском! — спотыкается о порог, из-за чего извиняется снова, и дверь за ним закрывается. Тишина в комнате взрывается, когда все наконец могут перестать сдерживать смех, и только Доминик закатывает глаза.

 — Да ладно вам, Поль очень милый, — говорит она снисходительным тоном, чем вызывает новый приступ хохота.

Впрочем, на наши намеки и подколы она реагирует с невозмутимой улыбкой, не позволяя отвлечь себя от примерки платья, и, так ничего и не добившись, мы возвращаемся к обсуждению вечеринки. Вдоволь навертевшись перед зеркалом, Доминик расплетается и договаривается с Мелани, что она придет перед вечеринкой к ним в комнату, где мы будем собираться все вместе. Меня это напрягает, не только потому что с ней я не буду чувствовать себя комфортно, но и потому что ее и так стало слишком много в моей жизни. Но она помогает Доминик, а я не хочу портить ей настроение.

Когда Мелани уходит куда-то с позвавшей ее Брендой, Дом и Карла тоже решают прогуляться к пляжу до отбоя. Я не могу к ним присоединиться, потому что слишком боюсь наткнуться на Малфоя раньше времени. Свити остается со мной в комнате, хотя я пытаюсь уговорить ее пойти с девочками. У меня складывается неприятное ощущение, что она теперь чувствует себя обязанной, но я ей очень благодарна, потому что точно не смогла бы выдержать ожидание одна.

 — Расскажи мне об этом Марке, — прошу я. — И вообще о своих друзьях. Ты мало о них говоришь.

 — Обязательно расскажу, — кивает она. — Когда ты спросишь не ради того, чтобы отвлечься от мыслей о Малфое.

Свити улыбается, показывая, что она не в обиде на меня, но я чувствую укол совести, потому что она права. В итоге мы убиваем время за настольной игрой, которую она приносит из общей гостиной, но мне с трудом удается сконцентрироваться, поэтому я проигрываю несколько раз подряд. Посреди очередной партии я вдруг понимаю, что не знаю, что мне надеть, и бросаюсь к шкафу, перебирая одежду. Свити ехидно замечает, что я придаю внешнему виду слишком большое значение, как будто собираюсь на свидание, и это приводит меня в чувство. Я должна просто расставить все точки над i, а для этого не нужно наряжаться. Тем не менее, мысль прийти в джинсах и Альбусовой толстовке заставляет меня содрогнуться, и в итоге я останавливаюсь на своем любимом темно-синем платье. Оно смотрится на мне хорошо, но я ношу его достаточно часто и без особых поводов.

Свити уходит, когда в комнату возвращается Мел, предварительно пожелав мне удачи. Меня снова охватывает паника, и за первые пять минут после ее ухода я успеваю семь раз поменять свое решение идти на крышу. Я забираюсь под одеяло и листаю учебник по истории, чтобы подготовиться к завтрашнему тесту по всем лекциям и дождаться, пока Мелани уснет, но вместо того чтобы лечь, она принимается составлять кому-то письмо. Это жутко нервирует.

В час она наконец выключает свет, и в полной тишине мне становится только хуже. Через двадцать минут я уже проклинаю себя за то, что назначила встречу так поздно. Два сорок пять? Серьезно? Что это за время такое?

Ближе к двум я решаю послать все к черту и тоже ложусь спать, но, проворочавшись полчаса, понимаю, что это бессмысленно.

В два тридцать пять я надеваю висящее на ручке шкафа платье и поправляю прическу перед многострадальным зеркалом, стараясь разглядеть хоть что-то в темноте. В ванную не иду, чтобы случайно не разбудить Нотт.

В два сорок я медленно поворачиваю ручку двери, но выйти в коридор решаюсь только в два сорок две (и смотрю на циферблат каждые тридцать секунд, потому что стрелки часов, до этого почти не сдвигавшиеся с места, теперь стремятся наверстать упущенное, не давая мне достаточно времени, чтобы собраться с мыслями). Лестница, ведущая на крышу, находится на балконе в холле, и, убедившись, что внизу нет охранников, я быстро поднимаюсь по ней.

Скорпиус уже здесь. Он стоит спиной ко мне, у самого края, расслабленно убрав руки в карманы брюк. Наверняка он меня слышит, но не стремится мне помочь и не реагирует на мое появление. Я нервно сглатываю и вытираю о платье ладони.

 — Ты стоишь прямо над главным входом, — говорю я уверенно, но голос все равно дрожит. — Хочешь нас обоих подставить?

Я не вижу его лица, но слышу, как он усмехается.

 — Можешь не волноваться за свою репутацию, Поттер, — произносит он и проводит рукой по воздуху, упираясь ладонью в невидимый барьер. — Что бы ты ни задумала на сегодняшнюю ночь, нас никто не увидит.

Я задыхаюсь от возмущения, уловив его грязный намек, и к щекам приливает кровь. Боже, зачем, ну зачем я все это затеяла?

 — Не мечтай, Малфой, — я подхожу ближе, и он наконец разворачивается. — Я пришла сказать тебе, чтобы ты оставил меня в покое.

Его губы трогает ухмылка. Меня бесит, что он чувствует себя хозяином положения и только получает удовольствие от моего замешательства и отчаяния.

 — Да? — он приподнимает одну бровь, глядя мне в глаза. — С моей стороны это выглядит по-другому. Я спокойно себе ужинал, никого не трогал, а потом ты подослала свою подружку, чтобы она подсунула мне записку с просьбой притащиться сюда посреди ночи… Так кто кого не оставляет в покое?

Я скрещиваю руки на груди и пытаюсь придать лицу как можно более презрительное выражение, но не знаю, насколько мне это удается. Ему удалось так повернуть ситуацию, что я сама почти верю, что виду себя как надоедливая идиотка.

 — Вообще-то это ты… — я запинаюсь, не в силах закончить это предложение.

 — Я — что? — вкрадчивым тоном уточняет он.

 — Поцеловал меня, — говорю я, опустив глаза.

Я не вижу его реакции, потому что чувствую, что, если посмотрю на него, точно расплачусь.

 — Спорить не буду, — хмыкает он, и я понимаю, что его это ничуть не смущает. — Так значит, тебе не понравилось, что я тебя поцеловал, и ты решила встретиться со мной ночью наедине, чтобы… попросить меня больше этого не делать?

Конечно, для него это ничего не значило. Всего лишь игра, извращенная месть за что-то, что он сам себе придумал. А я наивно повелась на это.

 — Ты бы предпочел, чтобы я подняла этот вопрос при моих братьях? — спрашиваю я, стараясь взять себя в руки.

 — Справедливо.

Я молчу, потому что не представляю, что еще ему сказать.

 — Это все, что ты хотела? — интересуется он. — Я могу уже вернуться к себе?

 — Да, — отвечаю я.

С одной стороны, я не получила от разговора никакого удовлетворения, а только испортила все еще больше, но с другой, если я останусь с ним еще дольше, у меня начнется истерика.

Малфой не совершает попытку сдвинуться с места и выжидающе смотрит на меня. Зло выдохнув, я первая собираюсь уйти и делаю шаг по направлению к лестнице.

 — Даже не спросишь? — окликает он меня.

Меня охватывает секундное ликование от осознания того, что он сам не хочет так просто меня отпускать.

 — О чем?

 — Не прячу ли я за внешней ненавистью глубокую и страстную любовь к тебе.

Я снова смотрю на него, готовая рассмеяться от такого выбора слов. Серьезно? Да это же звучит… Это звучит совсем как… о Боже… то что я сказала в зале.

Господи! Я не могу дышать, почему я не могу дышать? Я чувствую, что приближаюсь к тому, чтобы упасть в обморок, и в панике ищу глазами хоть какую-то опору.

 — Что за… Откуда ты…

Наверное, Свити ему рассказала. Да, пожалуйста, пусть он скажет, что это Свити, пожалуйста…

 — Да интересную подлянку нам устроили организаторы, — протягивает он, и мне кажется, что меня вот-вот стошнит. — Я вышел из библиотеки и оказался за сценой в нашем зале. Конечно, мне не хотелось подслушивать, но я не мог прервать такой увлеченный разговор.

Он знает. Он все знает. Он знает о том, что я чувствую к нему, знал до того, как пришел сюда, и смеялся надо мной все это время. Конечно, Малфою я не нужна. Его не волнует даже то, что я сестра его друга, если ему представился такой замечательный шанс унизить меня.

К горлу подкатывают слезы, и я понимаю, что мне нельзя больше тут находиться. Только бы добраться до комнаты, а не умереть прямо здесь — в том, что я умру, я нисколько не сомневаюсь. То, что я испытывала после объяснения с Кайлом, — ничто по сравнению с этим. Мне даже все равно, что я себя так опозорила, но когда я осознаю, что Скорпиус так издевательски отнесся к моим чувствам, мне хочется кричать.

Двигаясь на автомате, я разворачиваюсь к нему спиной, чтобы уйти, и Малфой ловит меня за руку. Совсем как тогда. Наплевав на свое намерение держаться от него подальше, я молюсь, чтобы он снова притянул меня к себе, поцеловал, сделал хоть что-нибудь, чтобы я забыла о его полном пренебрежении.

 — Поттер, стой, — говорит он напряженно.

Я не хочу, чтобы он видел мое лицо, потому что уже чувствую на щеках слезы, и почти вырываюсь. Скорпиус перехватывает меня чуть ниже локтя и задевает порез, из-за чего с моих губ слетает тихий вздох.

 — Что… Что у тебя с руками? — спрашивает он после секундной паузы, и я не знаю, действительно ли слышу волнение в его голосе.

Я не отвечаю, потому что не могу даже вникнуть как следует в суть вопроса. Малфой обходит меня и берет в свои ладони мою вторую руку.

 — Какого черта произошло? — требовательным тоном повторяет он. — Лили!

 — А тебе не наплевать? — интересуюсь я, вдруг почувствовав себя ужасно уставшей.

Я не понимаю, что ему нужно, но у меня нет сил в этом разбираться. Я просто хочу домой. Или хотя бы к себе в комнату. Если мне удастся пережить этот кошмар, завтра напишу маме и попрошу забрать меня отсюда.

 — На такое — нет!

 — Господи, да это была просто случайность, — отмахиваюсь я. — Мел уже сделала все, что нужно. Даже странно, что она не побежала рассказывать всем, что я… Отпусти меня, Малфой.

Я чуть не произнесла «психически неуравновешенна» — уверена, Мел сказала бы именно так, — но успела себя остановить. Мало мне того, что он уже думает обо мне.

Он не разжимает пальцы и всматривается в мое лицо с непониманием, почти растерянно. Хотя должен был знать, почему я начала реветь. Неужели ему настолько чужды человеческие чувства, что он не понимает, что со мной сделал только что? Или…

 — Что именно ты слышал?

 — В основном твои попытки составить адекватную записку, хотя записка с приглашением ночью на крышу по определению не может быть адекватной.

На меня накатывает такое чудовищное облегчение, что я начинаю смеяться, почти истерически, и Скорпиус напрягает руки, чтобы удержать меня в равновесии.

 — Поттер, черт возьми, что с тобой не так?

Эти слова обидели бы меня в любой другой момент, но пусть лучше он считает меня больной.

Я качаю головой и делаю глубокий вдох. В его глазах вспыхивает интерес.

 — А я мог услышать что-то еще?

 — Да, — с легкостью подтверждаю я, не боясь сказать глупость, потому что хуже правды ничего быть не может. — И тебе бы это не понравилось. Во всех красках рассказывала Свити о твоих отвратительных поступках.

Скорпиус прищуривается, но не насмешливо или недоверчиво, кажется, я его разозлила.

 — Нет, Поттер, — раздраженно произносит он. — Ты никогда не упускаешь случая сказать это все мне в лицо, тебя бы это не напугало так сильно. Вы говорили не об этом. Так о чем?

 — Ты это серьезно? — я поднимаю брови. — Ты требуешь пересказать тебе ту часть моего личного разговора, которую ты не успел подслушать?

 — Лили, что я здесь делаю?

 — Нет, это я должна тебя спросить! Я уже уходила, ты меня остановил, и не самым вежливым способом. Что тебе нужно?

 — Просто скажи мне правду, — цедит он, и я не могу понять, что именно вызвало у него такую реакцию.

 — Малфой, я не знаю, какого рода признание ты надеешься из меня выбить…

 — Что не я один там…

Он осекается и отталкивает мои руки.

Я нервно облизываю пересохшие губы, потому что меня такое его поведение настораживает. Давно я не видела, чтобы он так терял контроль над своими эмоциями, и его самого это, кажется, так же бесит. Теперь я чувствую, что мы поменялись местами, и в замешательстве уже он — я только не знаю, почему.

 — Не один ты — что? — спрашиваю я, копируя его насмешливую интонацию.

Я бы получила удовольствие от того, что смогла поставить его на место, но меня слишком волнует его ответ, которого я жду с предвкушением и страхом. Меня не оставляет ощущение, что сейчас я узнаю что-то важное, что изменит все.

Взгляд Скорпиуса темнеет, и я понимаю, что должно произойти, еще до того, как он делает шаг вперед, вплотную приближаясь ко мне. Но после того, что я только что пережила, я не могу даже помыслить о том, чтобы оттолкнуть его, — и с пугающей готовностью обвиваю руками его шею, когда он наконец целует меня. Я проживала этот момент в памяти снова и снова, но только сейчас осознаю в полной мере, насколько сильно ждала этого. Я поднимаюсь на носочки и почти заваливаюсь вперед, но Скорпиус не дает мне упасть, крепко прижимая к себе за талию. По всему телу распространяется жар, и рассудок затуманивается. Мне плевать на его мотивы, на последствия, на собственное душевное спокойствие, единственное, чего я хочу, — чтобы он не отпускал меня.

Когда кислород в легких заканчивается, Скорпиус отрывается от моих губ и прислоняется лбом к моему лбу, тяжело дыша и не разжимая объятий. Мне это причиняет почти физическую боль, но сильнее моего желания снова поцеловать его только необходимость увидеть его лицо. Я открываю глаза, отстраняюсь от него и задыхаюсь от взгляда, которым он меня одаривает.

Скорпиус выглядит ошеломленным и потрясенным, но смотрит на меня так, как никто и никогда на меня не смотрел. Я не знаю, что творится у него в голове, возможно, он и сам не знает, но он не может быть ко мне равнодушен. И несмотря на то, что раньше сама мысль об отношениях с ним вызывала у меня ужас, сейчас я улыбаюсь, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете. Я хватаю его за ворот рубашки и слегка наклоняю к себе, но почему-то не решаюсь сама его поцеловать. Впрочем, он понимает, чего я от него хочу, и не тянет с этим.

Не разрывая поцелуй, мы идем куда-то наобум, и я чувствую, как врезаюсь спиной во что-то упругое. На задворках сознания мелькает мысль, что мы стоим на самом краю крыши, а это сумасшествие, но барьер никуда не исчезнет.

Когда Скорпиус проводит губами по моей шее, я упираюсь ладонью ему в грудь и отталкиваю его, потому что меня пронзает страшная мысль. Я настолько схожу с ума рядом с ним, что скоро не смогу понимать, когда следует остановиться. Он упирается руками в воздух по обе стороны от меня и восстанавливает дыхание, больше не пытаясь приблизиться ко мне. Встретившись с ним взглядом, я несмело улыбаюсь, и он отвечает мне тем же. Думаю, немногие видели, как он улыбается по-настоящему. У него становится совершенно другое лицо.

 — Надо идти, — говорю я, хотя хочу этого меньше всего.

 — А как же вместе встретить рассвет? — он приподнимает одну бровь, и сейчас его ухмылка не вызывает у меня привычного раздражения.

 — Если Ал или Мелани проснутся, у них могут возникнуть вопросы, а когда они сложат дважды два…

Он немного мрачнеет и кивает мне.

Мы пересекаем крышу, держась за руки. Скорпиус спускается по лестнице первым, осматривает холл и подает мне знак, что там никого. Оказавшись в четырех стенах, я уже не чувствую такую свободу, как наверху, и перед тем как уйти в свой коридор, целую его в щеку.

На цыпочках пройдя к кровати, я снимаю платье и вешаю его на спинку, после чего забираюсь в постель. Несмотря на поздний час, я не могу уснуть и наблюдаю за тем, как комнату постепенно окрашивает свет восходящего солнца.

Я не знаю, что теперь делать, как объяснить это все Алу (и стоит ли вообще), что вообще означает для нас эта странная ночь. Но проведя пальцами по горящим губам, я понимаю, что мне все равно.

Как говорила Скарлетт, я подумаю об этом завтра. Или, может быть, в августе.