Summertime Of Our Lives (гет)

День 31

Александр Крам

Не знаю, сколько времени прошло с моего пробуждения, но я до сих пор не сдвинулся с места. Я даже не шевелюсь, представляя, что время застыло, что стрелки часов навсегда замерли за секунду до девяти утра. И организаторы никогда не позовут нас на завтрак, и день отъезда никогда не настанет, и Роза никогда не исчезнет вместе с порталом в Англию, а мне никогда не придется возвращаться домой, где все давно уже приближается к неминуемой катастрофе. Я понимаю, что сегодня закончится только смена в летнем лагере, и я не должен оттягивать этот момент, потому что впереди ждет поездка в Европу, а потом последний учебный год, после которого можно будет строить свою жизнь так, как я захочу, и главное — с Розой. А в том, что мы продержимся этот год, я не сомневаюсь. Но здесь все было так просто. Было приятно убраться из дома на целый месяц. Я бы предпочел, чтобы смена была в августе, потому что август — худший месяц, но я в любом случае получил дополнительные тридцать дней, когда можно было не думать о родителях.

И, конечно, здесь была Роза. С самого первого дня, хотя тогда она даже ни разу не посмотрела в мою сторону. Но я узнал ее сразу же, потому что часто наблюдал за ней в Хогвартсе. Я даже думал о том, чтобы пригласить ее на Святочный бал тогда, но не мог подвести Диану. Я иногда вспоминал ее, когда вернулся в Дурмстранг, но чувство, что я упустил важный шанс, игнорировал. Я знал достаточно о «любви с первого взгляда» и межнациональных парах, чтобы понимать, что ничем хорошим это не заканчивается. Но потом я приехал сюда и увидел ее снова. И все только подталкивало меня к ней: сначала она стала соседкой Софии, потом я вытянул ее фотографию в «Тайной фее», потом сама Роза сказала, что наши родители ходили на Святочный бал вместе, и тогда я, прежде гордившийся своей рациональностью и логичностью, решил, что вселенная подает мне знак. София надо мной смеялась, но мне было плевать. Подступиться к Розе было тяжело — она по-прежнему выглядела так, как будто готова была оттолкнуть любого, кто к ней приблизится, — но потом я понял, что она просто очень застенчива. По тоскливым взглядам, которые она бросала на своих родственников, я видел, что ей одиноко, но на все мои попытки наладить общение она отвечала с подозрительностью. Она даже догадалась, что я был ее «Тайной феей», но я не смог признаться. Мне не хотелось, чтобы она думала, что мое внимание к ней продиктовано исключительно правилами игры, хотя на самом деле игра только подтвердила, что внимание действительно стоит уделить. Не знаю, когда я расскажу ей об этом, но точно не сегодня. У нее и так было много сомнений по поводу нашего будущего, и я не хочу, чтобы они вернулись. Если бы эта ложь влияла на наши отношения, я бы, разумеется, ей рассказал, но здесь важен только факт, что я ей соврал. Это плохо, я знаю. Но если бы я сказал ей правду тогда, она бы не поверила всему остальному, включая моим чувствам к ней.

Я провожу рукой по ее спине. Роза вздыхает.

— Я не хотела тебя будить, а ты, оказывается, тоже не спишь, — говорит она, не отрывая лица от моей груди, из-за чего половину ее слов я только угадываю, а не отчетливо слышу.

— Да, я притворялся, что время остановилось и нам никуда не надо.

— О, прекрасная мысль, — соглашается она и крепче прижимается ко мне. — Я с тобой.

И в эту же секунду снаружи раздается усиленный заклинанием голос Джоанны, объявляющей подъем и начало завтрака.

— Вот как специально, — стонет Роза и медленно садится, опираясь на ладонь.

Я смотрю на ее лицо, пытаясь запомнить каждую черточку перед расставанием. Ее волосы примяты с одной стороны, а на левой щеке отпечатался край капюшона, но она все равно самая красивая.

— Что? — спрашивает она.

— Я буду очень по тебе скучать, — говорю я.

Ее взгляд вспыхивает, и почему-то она начинает улыбаться.

— У меня для тебя кое-что есть, — с энтузиазмом говорит она и начинает рыться в своей сумке. — Мама привезла мне их вчера. Это новый проект «УУУ», они еще не поступили в продажу.

Роза достает из сумки два складных зеркальца и одно протягивает мне. Мне хватает пары секунд, чтобы все связать.

— Это то, о чем я думаю?

— Да, — кивает она. — Это наша версия сквозного зеркала. Папа и дядя Джордж уже давно их обсуждали. Вообще-то, главная загвоздка была в том, что никто не решался попросить у дяди Гарри оригинал для исследований — с ним связаны довольно болезненные воспоминания, к тому же, это подарок одного человека. Но в итоге они признали, что это слишком полезный артефакт, чтобы от него отказываться. Дядя Гарри согласился отдать свой, но они долго не могли понять принцип действия. Потом на помощь пришла мама — и вуаля! Мы с тобой сможем общаться каждый день.

Я не могу подобрать слова.

— Роза, это… Это потрясающе! Передай своей маме огромное спасибо.

— Да, — она улыбается. — Конечно, зеркала ни в какое сравнение не идут с живым контактом, но это лучше, чем письма.

— Гораздо лучше, — соглашаюсь я, забирая из ее рук одно зеркальце. Его оправа выглядит надежной, но я все равно держу его максимально аккуратно, как будто это самая хрупкая вещь в мире. По крайней мере, она точно одна из самых ценных.

От разговора нас отвлекает звук расстегивающейся молнии. Йозеф осторожным шагом заходит в палатку, вытянув одну руку перед собой, а второй закрыв себе глаза.

— Пожалуйста, скажите, что вы тут не голые! — просит он умоляющим тоном.

— Все нормально, — говорю я, и он опускает руки.

— Доброе утро. Мира попросила меня вернуться и поторопить тебя, а я не мог сказать, что не ночевал у себя и вообще в глаза тебя сегодня не видел.

— Спасибо, мы сейчас выйдем.

Я перевожу Розе слова Йозефа и оставляю ее в палатке, чтобы никто не видел нас выходящими вместе. Я уверен, что все организаторы знают, как сегодня ночевали атланты, но раз они закрыли на это глаза, то и нам наглеть не стоит. На улице приходится встать в очередь к умывальникам, потому что поставить ванных комнат по количеству палаток слишком накладно. Проснувшийся раньше Джеймс бодро возвращается назад с перекинутым через плечо полотенцем и внезапно останавливается возле меня.

— Значит, едешь с моей кузиной в Европу?

— И тебе привет, Джеймс, — усмехаюсь я, даже не удивившись.

— Мне стоит пересказать, что я с тобой сделаю, если ты ее обидишь? — он старается выглядеть угрожающе, но выходит плохо. Думаю, он на самом деле не ждет от меня никакой подлости по отношению к Розе, а просто делает это для проформы. Или ситуация с Лили и Малфоем обострила его братские чувства.

— Я примерно представляю, но тебе не придется ничего этого делать, — серьезно говорю я.

— Хорошо, — смерив меня долгим взглядом, он кивает.

Остается только радоваться, что между Розой и Джеймсом не настолько близкие отношения, чтобы он лез в подробности ее личной жизни, потому что на этом допросе я точно бы провалился.

— Нет, давай все-таки пройдемся по всем пунктам, — не унимается Джеймс. — Если она говорит тебе нет, это значит нет. Если она выпивает хоть каплю алкоголя, ты до нее не дотрагиваешься. Если кто-то из твоих друзей говорит ей что-то двусмысленное, неприятное или подозрительное, дальше вы путешествуете вдвоем. Если вы идете куда-то поздно вечером, то возвращаетесь вы тоже вместе, чтобы она не бродила ночью одна по чужому городу…

— Джеймс, ты можешь не беспокоиться, — говорю я, чувствуя, что он готов продолжать перечисление правил до бесконечности. — Я не позволю ничему плохому случиться с Розой. И, кстати, она сама более чем способна за себя постоять.

— В общем, я за тобой слежу.

— Да, я понял.

Джеймс уходит — надеюсь, с чувством выполненного долга. Я готов, конечно, еще пять раз пообещать ему быть хорошим парнем для его кузины, но тратить на это время в последний день как-то не хочется. Я понимаю, что он волнуется за Розу, но из-за этого складывается впечатление, будто мое отношение к ней должно быть продиктовано страхом перед ее братьями.

Я воссоединяюсь с Розой у костра, решив не рассказывать о разговоре с Джеймсом. На завтраке все снова сели большой компанией, сдвинув бревна. Кто-нибудь то и дело вздыхает, что это наш самый последний завтрак в МАЛе, что нагнетает ощущение неминуемого конца.

Мы возвращаемся в лагерь, и Астрид сообщает, через сколько нужно собраться у порталов. Хоть у меня и собраны все вещи, мне все равно кажется, что времени нам дали крайне мало. Не знаю на что — просто мало. Я бы задержался еще на месяц.

Роза хочет принять душ и переодеться, и мы, договорившись прогуляться по территории после, расходимся в холле. Свернув в коридор мальчиков, я замираю, увидев, кто ждет у моей двери, но потом продолжаю путь. Когда я приближаюсь, Диана отталкивается от стены.

— Можем поговорить?

Я с сомнением смотрю на нее.

— А нам есть, о чем говорить?

Диана закатывает глаза в своей манере.

— Да ладно, Алекс, ты не можешь избегать меня вечно. Как минимум, у моего папы день рождения через три дня. Он расстроится, если ты не придешь.

— Я тебя не избегаю.

Я все-таки открываю дверь и пропускаю ее, чтобы не обсуждать это посреди коридора. Диана проходит в комнату и садится на мою кровать. Почувствовав, что разговор предстоит долгий, я разворачиваю стул и сажусь напротив нее.

— Если это по поводу дня рождения твоего отца, то можешь не переживать: я не собираюсь обвинять тебя во всех смертных грехах во время тоста.

— Я бы предпочла, чтобы ты не обвинял меня во всех смертных грехах в любое время, — говорит она. — Я знаю, что повела себя, как стерва. Извини.

Извиняется Диана редко и всегда с таким видом, будто делает одолжение, поэтому мгновенного желания мириться у меня не возникает.

— Тебе не передо мной надо извиняться, а перед Розой, — замечаю я.

Она закатывает глаза.

— Прощение Розы мне не нужно. И если она меня ненавидит, то может продолжать, мне все равно. Но я не хочу, чтобы ты меня ненавидел.

Я вздыхаю.

— Я тебя не ненавижу, Диана. Я просто не понимаю, почему ты это сделала, — говорю я. Конечно, здесь напрашивается очевидный ответ, но я очень надеюсь, что это не правда. Я даже не хочу спрашивать, но я должен знать. — Ты все еще… Я думал, мы расстались по обоюдному согласию. Но ты так враждебно отнеслась к Розе — это потому что ты ревнуешь?

— Ну конечно, ревную, как же долго до тебя все доходит, Господи! — Диана раздраженно качает головой. — И не делай такое лицо, я не договорила. Да, признаю, я считала, что мы с тобой должны быть вместе. Больше я так не думаю, можешь поблагодарить за это Ребекку Морган. Но ты, в первую очередь, мой лучший друг. Ты единственный знаешь обо всем дерьме, что происходило в моей жизни. И я не готова была тебя с кем-то делить. Я отошла на второй план, как только появилась Роза, и мне было обидно. Я не хотела тебя терять. Да, я была не права, но что сделано — то сделано. Ты можешь либо простить меня и все забыть, либо продолжить обижаться, но тогда нашей дружбе придет конец. А я надеюсь, что она еще что-то для тебя значит.

— Почему ты сразу мне не сказала? — спрашиваю я. — Ты права, я все внимание уделял Розе и не подумал, что тебя это заденет. Но всего этого можно было бы избежать, если бы ты просто со мной поговорила, вместо этих пассивно-агрессивных выходок.

— Да, конечно, Алекс, прямой и откровенный разговор решает все проблемы, как я могла забыть? — саркастически произносит она. — А когда же ты сам честно и без всякой пассивной агрессии скажешь своим родителям, что их вечная ругань причиняет тебе боль?

При чем тут вообще мои родители? Конечно, ей надо поскорее перевести стрелки, чтобы перестать быть виноватой. Классическая Диана.

— Это совсем другое.

— Это то же самое! — выкрикивает она, резко поднимаясь на ноги и гневно возвышаясь надо мной. — Ты считаешь, что познал дзен в отношениях, потому что договорился о каком-то будущем со своей дурацкой Розой, но это не так! Да, я сказала, что Роза встречается с преподом, чтобы ты ее бросил и мне не пришлось видеть вас вместе. Это было проще, чем просто смириться с тем, что я тебе больше не нужна. Но ты каждый август находишь предлог сбежать из дома по этой же причине — ты боишься посмотреть на очередную ссору своих родителей и увидеть, что им больше не нужна ваша семья! И не надо мне втирать, что я вас всех обидела, а ты никого, потому что Виктор и Эрин наверняка не понимают, почему ты не хочешь проводить с ними время. Прекрати ставить себя выше других, Алекс. Ты такой же уязвимый и запутавшийся, как и мы все. Я это знаю, потому что я тебя знаю. Лучше, чем Роза, лучше, чем кто-либо другой. И я всегда была с тобой! Даже когда ты меня разлюбил, я все равно осталась с тобой. Но стоило мне оступиться и бросить малейшую тень на твои новые отношения, как ты просто отказался от меня!

Я вздрагиваю, когда ее глаза вспыхивают, наливаются ярко-желтым, как у свирепой птицы, но Диана моргает, и ее радужка снова становится небесно-голубой. Я мог бы списать это на игру света, но только не в ее случае.

— Диана…

— Не надо, — отрезает она, отступая к двери. — Мне больше не нужно твое прощение. Вообще ничего не нужно.

Прежде чем я успеваю что-либо сообразить, сказать, сделать, чтобы ее остановить, она открывает дверь и исчезает с другой стороны. Наверное, я должен броситься за ней сразу же, но не знаю, что делать, когда я ее догоню. Я не представлял, что она так себя чувствовала, и боюсь, что любое мое неосторожное слово может разозлить ее еще больше, — а после того, что случилось с ее глазами, я не могу рисковать. Лучшее, что я могу сделать для Дианы сейчас — это не идти за ней. Возможно, это трусливо с моей стороны, но я тоже не хочу ее терять и сначала должен все обдумать и понять, как с ней помириться.

Я думаю о нашем разговоре по пути до комнаты Розы, но он отходит на второй план, когда я вижу встревоженное лицо Софии, открывшей мне дверь.

— Слава богу, ты здесь! — говорит она.

— Что случилось?!

Она молча отходит в сторону, пропуская меня внутрь. Мое сердце на мгновение останавливается, когда я вижу Розу — свернувшуюся на своей кровати и плачущую. Я тут же кидаюсь к ней.

— Что случилось? — я повторяю вопрос, обращаясь уже к Розе.

Она содрогается всем телом и отдает мне книгу, которую прижимала к себе. Я смотрю на обложку и внутри что-то сжимается, когда я понимаю, кем был томик Вальтера Скотта еще вчера.

— Это Вальтер?

— Я нашла книгу под кроватью, — сдавленно говорит она. — Видимо, чары закончились, пока мы были на пляже.

Я не знаю, что сказать. Этот кот был ненастоящим, но даже я забывал об этом, когда играл с ним. Он выглядел и двигался, как живой. И Роза его любила. Сняв кроссовки, я забираюсь на кровать и обнимаю ее. София угрюмо наблюдает за нами и молчит. Я глажу Розу по спине, целую ее волосы и повторяю какие-то бесполезные слова о том, что все будет хорошо, пока ее рыдания не стихают.

— Ты сможешь вернуть его дома, — говорю я, хоть и знаю, что это не так. — Ты хорошо помнишь, как он выглядел, и сможешь повторить.

— Но это будет уже не Вальтер, — слабым голосом возражает она.

— Да. Но будет новый хороший кот. Может, твоя мама поможет тебе удержать его в этой форме надолго.

— Я знаю, — вздыхает она. — Он ведь еще и обратился именно сегодня. Как будто почувствовал. Это все, Алекс. Сегодня все заканчивается — и магия Вальтера, и смена, и… Что, если мы тоже?

— Мы не закончимся никогда, — говорю я самым уверенным тоном, на который способен.

Она всхлипывает и отстраняется, глядя мне в глаза.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Светлана Одинцова

— Эй, Свити!

Я игнорирую возглас в надежде, что кто-то просто ласково обращается к своей девушке, но надежда эта глупая, потому что, во-первых, я хорошо знаю этот голос, а во-вторых — это прозвище прочно закрепилось за мной еще в первый день смены. Почувствовав, как тень загораживает солнце, я все-таки открываю глаза и киваю Гийому.

— Привет.

— Прости, что помешал… Пытаешься загореть напоследок?

— Просто запоминаю солнце, — я вздыхаю я. — В Петербурге оно редко бывает.

— Это ужасно, — тоном, полным сочувствия говорит он. — Зато в Дурмстранге зимой много снега.

— Ты считаешь, что это круто, только потому что тебе не приходится терпеть это каждый год, — усмехаюсь я.

— Может быть, — он пожимает плечами. — Подпишешь мне альбом?

— Конечно! А ты мне.

Я достаю из сумки свое перо. Гийом садится рядом со мной, начинает листать свой альбом и открывает разворот, посвященный «Укрощению строптивой». Мой взгляд падает на нашу совместную фотографию, на которой мы играем сцену урока Люка и Бьянки.

— А мне вклеили фото с нашей «свадьбы», — замечаю я, забирая альбом и отдавая ему свой. — Найди, пожалуйста, страницу, пока я напишу.

Я пишу под фотографией несколько строк — милых и приятных, но совершенно не личных. Примерно такое же я писала почти всем, кому подписывала альбом. В конце я добавляю пожелание счастья на русском языке и подписываюсь как «Свити».

— Спасибо, — говорит он, когда мы обмениваемся альбомами обратно.

— И тебе.

— Я хотел еще найти Лили, не знаешь, где она? — спрашивает Гийом.

— Нет, — я мотаю головой. — Где-то с Малфоем, я полагаю.

— Ладно. — Он поднимается и смотрит на меня. — На случай, если мы не успеем попрощаться: для меня было честью играть с тобой.

— О, Гийом, — я расплываюсь в сахарной улыбке. — Это взаимно.

Поклонившись мне на манер Люка, он уходит. Я опускаю взгляд на альбом, но не открываю его. Я еще не посмотрела ни одну подпись. Наверное, будет лучше сделать это дома. Или вообще в Дурмстранге. Буду держать его там под семью охранными заклинаниями и перечитывать прощальные слова атлантов, когда будет совсем плохо. Не знаю, правда, хорошая ли это идея — чем чаще я буду вспоминать это волшебное лето, тем тяжелее будет возвращаться в каменные стены Дурмстранга.

— Давай я тоже подпишу твой альбом.

Внутри меня все мгновенно леденеет от раздавшегося надо мной голоса, но мне требуется всего пара секунд, чтобы взять себя в руки и смело поднять голову на его обладательницу. В школе ей никогда не удается застать меня врасплох, но здесь я слишком расслабилась. Я знала, что этот разговор неизбежен, но позволила себе надеяться, что она отложит его до сентября.

— Альберта, — я улыбаюсь ей как всегда и протягиваю альбом. — Давай, спасибо.

Она опускается на скамейку, изящным движением перекидывает волосы через плечо и забирает из моих рук альбом. Пролистывая его, Альберта останавливается на странице с фотографиями Дня культур — единственной, где мы могли оказаться вместе. Она пишет что-то с абсолютно безразличным видом, но я сомневаюсь, что там стандартный текст: Альберта не была рада познакомиться со мной, не считает меня классной и не желает мне всего наилучшего. Главное, чтобы она не выводила мне там проклятье. Впрочем, и простого слова от нее хватает, чтобы отравить весь альбом, высосать из него все солнце и лишить меня единственного источника тепла. Может, этого она и добивается. Надо будет склеить к черту эти страницы, не читая ее послания.

Альберта захлопывает альбом, но не спешит возвращать его мне. Кладет его по другую сторону от своих ног и продолжает сидеть, как будто отдыхает и наслаждается солнцем в совершенно обычной для нее компании. Я знаю, зачем она это делает. Это ее любимая пытка — заставлять провинившихся в страхе ждать наказания. Но раньше я только наблюдала за этим со стороны.

— Ты что-то хотела? — не выдерживаю я и тут же чертыхаюсь. Придаю своему лицу максимально дружелюбное выражение, но оно способно обмануть всех, кроме Альберты.

Она улыбается хищно и холодно. Она только этого и ждала.

— Осторожнее, Светлана, — говорит она с притворным снисхождением, которое я ненавижу, но вынуждена терпеть. — Ты всегда была моей любимицей. Ты этим пользовалась, а я прощала твои дерзости, потому что, признаю, это было забавно. Но ты потеряла все свои привилегии до единой. Молись, чтобы Ян вернулся в школу в этом году, и тогда я подумаю о твоем помиловании.

Иногда мне даже хочется быть как Лили — стоять за себя, бороться, протестовать, посылать неугодных ко всем чертям. Но у меня, в отличие от нее, нет выгодного происхождения и есть голова на плечах. Если я позволю себе подобное безрассудство, проклятье Кестера будет просто детской забавой по сравнению с тем, что получу я. И рядом даже не будет никого, кто за меня отомстит. И как бы меня ни тошнило порой от собственного подхалимства, я не могу сказать Альберте, чтобы она засунула свое покровительство куда подальше, потому что без него мне не выжить.

— Лили спросила меня, стоит ли ей выдвигать обвинения, — докладываю я. — Я сказала нет.

— А почему она спросила об этом тебя? — вкрадчиво интересуется Альберта.

Она знает ответ и ждет его, а я даю его, как послушная собачка, только выпрашиваю я не угощение, а поблажки в трепке:

— Потому что она пыталась меня от него защитить.

Она слегка наклоняется вперед, и я подавляю желание отодвинуться.

— А почему же она думала, что ей нужно тебя от него защищать, когда я две недели назад четко и ясно сказала тебе, чтобы ты прекратила ее нападки на Яна?

— Я пыталась! Я не знаю, почему она решила, что он имеет ко мне какое-то отношение. И после нашего с тобой разговора я пыталась ее убедить, что у меня все нормально.

Но разговор этот состоялся уже после того, как я рассказала Лили, что Марк защищал меня от Кестера. Он начал сам, сказав ей что-то про меня на уроке, но я только подтвердила его слова. Откуда же я могла знать, что Лили окажется сумасшедшей и решит пойти против него?

— Лили вбила себе в голову, что он меня достает, и не слушала никаких доводов, — продолжаю я. — Она же Поттер! У нее в крови потребность восстанавливать справедливость и кого-то защищать, я не знала, что она… Альберта, я правда пыталась все решить.

— Почему она давила на его ненависть к магглам?

— Я не знаю. Может, потому что ее отец их защищал.

— Ты ей что-то говорила про прошлое Яна? — она так пристально смотрит мне в глаза, что я боюсь вздохнуть: если у нее появится хоть один повод поверить, что я специально выдала Лили больное место Кестера, она просто хладнокровно меня убьет.

— Нет, — хоть я и не вру, у меня потеют ладони от страха.

Альберта внимательно изучает мое лицо и, не увидев признаков лжи, благосклонно кивает.

— Хорошо. Я тебе поверю, потому что она выглядела неосведомленной, когда я разговаривала с ней в лазарете.

Я еле сдерживаю облегченный выдох.

— Спасибо.

Альберта поигрывает пальцами, рассматривая свой маникюр. Я жду ее вердикт, неспособная даже пошевелиться. От одной мысли о возвращении в школу меня сковывает парализующий ужас, и Альберта упивается им, как дементор. Если бы я могла вернуться на месяц назад, я бы и близко не подходила к Лили. А я была так уверена, что иметь в подругах Лили Поттер будет выгодно… Разве мне могло прийти в голову, что она разрушит то, что я выстраивала годами? Разве я могла ожидать, что она кинется, очертя голову, на противника втрое сильнее? Это опасно, это глупо, рискованно, ненормально, и никто из моих знакомых никогда бы так не поступил. Никто из моих знакомых не стал бы меня защищать от Кестера.

Если бы я не подошла тогда к Лили, я бы очень многое потеряла. Но я была бы в безопасности.

— Мне пора идти, — внезапно говорит Альберта, вставая на ноги, и я автоматически поднимаюсь вместе с ней.

— Альберта, мне очень жаль, — говорю я самым раскаивающимся голосом, на который способна. — Я очень надеюсь, что Ян вернется в школу.

— Правильно надеешься, — она обхватывает пальцами мою руку чуть выше локтя и до боли сжимает. — Потому что, если его исключат, ты пожалеешь о том, что переступила порог нашей школы. И никакая Лили Поттер тебя не спасет.

Я нервно сглатываю, не в состоянии выдавить ни слова в ответ. Альберте не нужно устное подтверждение, что я приняла к сведению ее слова, поэтому она просто уходит. Я не шевелюсь, пока не убеждаюсь, что она не намерена возвращаться.

Мне не было так страшно с той ночи на первом курсе, когда Марк запер меня в кладовке с лабораторными крысами. Потому что шанс на то, что после нападения на дочь Гарри Поттера Кестер вернется в школу, почти равен нулю. Альберта это знает, поэтому и ведет себя так. Если его исключат, она озвереет от злости. В нашей школе все работает как-то неправильно: «сильные мира сего» держатся вместе и защищают друг друга до последнего, а второсортные, вместо того чтобы поддерживать друг друга и сохранять единый фронт, пытаются прибиться к верхушке или жмутся по углам в одиночестве. Меня возненавидит вся элита, но именно Альберту стоит опасаться больше всего. Они с Кестером всегда были неразлучны, как близнецы. И если она его потеряет, она никогда мне этого не простит.

— Что это было? — неожиданно раздается рядом.

Я вздрагиваю, но тут же успокаиваюсь. Поворачиваюсь к Скорпиусу и вежливо улыбаюсь. Вряд ли он знает наш язык и понял хоть слово, поэтому избавить его от подозрений должно быть несложно.

— Ничего. Мы просто разговаривали, — говорю я невозмутимо.

Малфой хмуро разглядывает меня, не поверив. Это и неудивительно, учитывая, что на моем плече все еще горят красные пятна от хватки Альберты.

— Не было похоже на «ничего».

— Извини, но это не твое дело, — мягко напоминаю я, продолжая улыбаться. — И ты не знаешь, о чем мы говорили, поэтому не можешь ничего утверждать.

Он качает головой.

— Имя Лили одинаково звучит на всех языках, — говорит он, и я слышу в его тоне угрожающие нотки. — А если вы говорили о ней, то это абсолютно мое дело.

Черт. «Никакая Лили Поттер тебя не спасет». Альберта сказала мне это в самом конце. Я могла бы придумать сотню правдоподобных причин ее недовольства, но объяснить имя Лили, произнесенное с такой гневной интонацией, я не могу.

— Не рассказывай об этом Лили, — прошу я.

Малфой холодно поднимает бровь.

— Почему? Думаю, Лили тоже будет интересно узнать, что ты обсуждаешь ее с Альбертой Прейслер.

— Скорпиус, пожалуйста. Ты же не хочешь ее расстраивать.

— А еще больше я не хочу, чтобы с ней опять что-то случилось! — он повышает голос. — Что Альберта собирается сделать? И куда она пошла сейчас? К Лили?!

Он свирепеет с каждым новым вопросом, и я вижу, как он разрывается между желанием все узнать и необходимостью бежать спасать Лили.

— Лили ничего не грозит, я клянусь, — я спешу его успокоить, пока он не успел усугубить ситуацию. — Просто забудь о том, что ты видел. Альберта ничего не сделает Лили.

Скорпиус мне не верит.

— Тогда почему она говорила о ней? Она явно злилась.

Я делаю медленный вдох. Если я скажу ему правду в нужной дозировке, он поймет, почему важно держать это в тайне от Лили.

— Альберта злилась на меня, а не на Лили, — мне сложно произносить это вслух, потому что я не привыкла жаловаться. — Она считает, что я спровоцировала Лили полезть к Яну, и боится, что его исключат из школы. Я не хочу, чтобы Лили чувствовала себя виноватой. К тому же, ты не хуже меня знаешь, как она может отреагировать, если узнает, что мне что-то грозит. Она же наедет на Альберту так же, как на Кестера! Ты этого хочешь?

Скорпиус прищуривается, но его злость, кажется, проходит.

— А что именно тебе грозит? — спрашивает он, почему-то зацепившись за эти мои слова.

Я должна отмахнуться, сказать, что ничего страшного мне не сделают, что Альберта заставит меня делать всю ее домашнюю работу или убирать ее комнату в два раза чаще, чем обычно. Но я так хочу признаться хоть кому-то, хоть раз в жизни. Я не знаю зачем. Скорпиус, может, и помог бы мне, если бы все происходило в лагере, но его не будет в Дурмстранге. Никого из них не будет в Дурмстранге. Это не тот случай, когда, надавив на жалость, я могу выбить себе защиту. Я не получу от этого ровным счетом ничего. Но мне хочется, чтобы кто-то узнал. Кто-то другой, не из школы, для кого это не войдет в обычный порядок вещей. Кто-то, кто скажет, что это бред, настоящее безумие, что у меня не должно быть меньше прав из-за того, что я полукровка, потому что иногда я сама начинаю в это верить. Чистокровный Скорпиус Малфой — явно не лучшая кандидатура для подобных откровений, но Лили слишком важно было оправдать его в моих и, главное, собственных глазах, так что я достаточно знаю о его нелегком детстве. Возможно, с ним я могу поделиться хотя бы частью.

— Я не знаю.

Видимо, столкновение с Альбертой, совсем вывело меня из равновесия, потому что у меня начинает щипать в глазах. А я никогда не плачу при других людях, если мне не нужно чего-то от них добиться. Я моргаю несколько раз, мгновенно останавливая слезы — этим умением я владею мастерски. Ненавижу выглядеть слабой — слабых хочется добить. Но быть слабой в МАЛе оказалось не так опасно, как в Дурмстранге. Здесь я могу позволить себе это хотя бы на пару секунд.

— Альберта начнет с твоих слабых сторон. Если какие-то ей уже известны, над ними надо работать в первую очередь, — говорит Скорпиус, и мне хочется разрыдаться с новой силой, потому что я почти ничего не сказала, а он понял. Боже, как я хотела, чтобы меня хоть кто-нибудь понял. — Ты хорошо знаешь боевые заклинания?

— Они мне не пригодятся. В моей школе предпочитают психологические пытки.

Как же хорошо не сдерживаться, рассказывая о том, что происходит в этом ужасном месте.

Он поджимает губы, одаряя меня сочувственным взглядом. Это не жалость Марка, который считает меня хрупкой фарфоровой куклой, которую нужно держать за стеклом, пряча от таких, как он сам. Это не обостренное стремление Лили защищать всех угнетенных. Это именно сочувствие человека, который был когда-то на моем месте. И одного этого взгляда мне достаточно, чтобы поверить, что я смогу выдержать все.

Но Скорпиус так не считает. Он качает головой.

— Даже их переносить проще, если знаешь, что способен себя защитить, — говорит он. — У меня есть время, пока Лили у шармбаттонок. Я тебя научу.

Адриан Селвин

Последние пять лет в доме снова светло, но для меня недостаточно. Велев Винни подать завтрак в сад, я направляюсь туда, захватив стопку неотвеченных писем. Все они написаны неровными или откровенно корявыми почерками, так что я хоть и разбираю суть, но скоро раздражаюсь. Надиктовав перу два ответа из шести, я просматриваю остальную переписку и натыкаюсь на конверт, которого здесь быть не должно. Точеные буквы на гербовой бумаге. Коротко, ясно и вежливо. Испуганно. Я скольжу взглядом по ровным строчкам. Я еще вчера решил, что делать, но сам факт этой просьбы доставляет мне удовлетворение. Как когда я стал совершеннолетним. Когда дядю закрыли в Мунго. Когда дом снова стал похож на родительский.

Хотя это еще не победа. Это выигранная битва. Нет — удачная охота, когда зверь у тебя на мушке. В таком ужасе, что не бежит прочь, а идет навстречу.

Через веранду в сад выходит Адела. Несколько минут стоит, глядя куда-то вдаль, а потом садится за стол с другой стороны.

— Доброе утро, — здоровается она, и я киваю.

— Доброе утро. Ты поздно легла?

Она двигает плечами, не давая определенного ответа. Я бросаю взгляд на письмо.

— Как тебе Скорпиус?

Она замирает, потому что я застал ее врасплох. Мы разговаривали об этом всего раз, и это было очень давно.

— Он… я не понимаю твоего вопроса, — Адела поднимает на меня взгляд.

— Вы полдня провели вместе. Это, конечно, уже не первое впечатление, но все же.

Она поднимает брови.

— Тебе не кажется, что этого мало? — мягко уточняю я.

Хмурится. Сглатывает.

— Конечно, я бы хотела проводить с ним больше времени, но, — она замолкает. Я жду. — Но он учится в Хогвартсе, а летом неожиданно уехал на целый месяц. Так что…

— Так может и тебе вернуться в Хогвартс?

— Что? Нет! — она мотает головой, на лице шок. Я усмехаюсь.

— Адела, твое здоровье сейчас в порядке, школьную программу ты освоила, и ничто не поможет тебе узнать жениха лучше, чем общая гостиная Слизерина, — я улыбаюсь.

Кажется, я сбил ее с толку.

— Я не думаю, что смогу вписаться, — все еще возражает она, но менее решительно.

— Мне кажется, ты уже миновала возраст, когда тебе важно мнение окружающих. Да и твои однокурсники уже не тринадцатилетние идиоты, — я улыбаюсь, и она тоже хихикает. — И Скорпиус, если что, поможет тебе адаптироваться. Кстати, я собираюсь пригласить его погостить у нас в августе.

Адела на мгновение округляет глаза, но потом берет себя в руки.

— Хорошо, — она как будто приободрилась. — Может, я как раз поговорю с ним о Хогвартсе.

Я удовлетворенно киваю.

— И сама об этом подумай. В конце концов, ты будешь общаться там не только с ним, но и с другими слизеринцами. Школьная дружба, знаешь ли, не проходит бесследно.

Я поднимаюсь из-за стола.

— Ты уходишь? — она как будто расстраивается.

— Да, у меня дела, — я протягиваю ей письмо: не то, выверенное до каждого слова, а другое, на которое уже ответил. — А тебя ждет миссис Розье, она написала вчера.

Адела вчитывается в чуть поехавшие строчки и поджимает губы.

— Ох, как я не люблю ее.

— Я бы встретился с ней сам, — утешаю я, — но у меня срочное дело.

Не знаю, как, но сестра находит глазами именно то письмо.

— С кем?

— О, узнаешь, когда я вернусь, — обещаю я, довольно улыбаясь.

— Это Скорпиус? — выпаливает она, но тут же осекается.

— Нет, — я качаю головой. — Но я приглашу его, как и сказал.

В коридоре по очереди загораются все светильники, провожая меня до кабинета. Выхваченные из тьмы члены семьи на портретах даже не морщатся — ни одного признака, что их застали врасплох, будто всегда готовы выйти в свет. Не обратив на них внимания, я захожу в кабинет и закрываю дверь. Убираю письма в ящик стола и медлю перед тем, как закрыть его.

— Все хорошо, сын?

Мертвые никогда не покидают нас. Какую-то часть себя они оставляют у нас в сердце, другую — отдают портретистам, чтобы вечно взирать на потомков из рамы.

— Конечно, — я улыбаюсь отцу, перевожу взгляд на мать. Она благосклонно кивает. Я чувствую потребность сказать им что-то еще, сделать что-то еще, похвастаться. Но это же только картина. Здесь они немногим старше меня. — Погода замечательная. Я прикажу Винни вынести портрет в сад.

Мамины глаза радостно блестят. Я поднимаюсь из-за стола и подхожу к книжному шкафу, занимающему всю стену напротив окна. Движением палочки передвигаю старинные сочинения в сторону и прикасаюсь рукой к золотой пятипалой выемке на стене. Когда капля крови стекает с мизинца, заполняя все линии на металлической ладони, дверь беззвучно отворяется внутрь, и я спускаюсь в хранилище. Ярких светильников здесь нет — только свечи, которые, хоть и вспыхивают при моем появлении, все равно не разгоняют плотного сумрака. Я приглядываюсь к открытому стеллажу, пытаясь вспомнить, куда положил перстень Соломона. Перекладываю всю полку на уровне глаз и опускаюсь к следующей.

— Рада, что ты стал главой семьи, — звучный, спокойный голос разносится по хранилищу. Я оборачиваюсь на единственный висящий здесь портрет: немолодая темноволосая женщина в черном платье, обрамленная матовым золотом. В первый и последний раз она заговорила со мной около пяти лет назад. Заполучив мое внимание, женщина приветственно кивает. — Если бы я знала, как будет вести себя мой потомок, Арно, я бы не ограничилась изгнанием только маггловской грязи.

Мне нужно ответить ей, но для этого приходится действительно напрячься.

— Спасибо, Маделейн.

Она серьезно кивает. Мы оба знаем, что без ее вмешательства к этому дню дядя Арно промотал бы все, что у нас было.

— Кольцо Соломона в костяной шкатулке, на верхней полке. Будь осторожен, мальчик, помни, что оно сделало с твоим дядей.

— Только идиот наденет его на палец, — холодно отвечаю я, доставая шкатулку на стол и открывая. Литой, без камня, золотой перстень сияет в свечах. Я не всматриваюсь в зеркальные грани, а сразу перекладываю артефакт в мешочек из драконьей кожи.

— А идиот не должен быть лордом, мой мальчик, — странно, будто предупредительно произносит Маделейн. — Тем более, лордом Селвином.

Не задумываясь о словах пращурки, я отвешиваю ей легкий поклон и покидаю хранилище. Успею на встречу в Глазго, а оттуда через камин сразу в Министерство. День обещает быть славным.

Бренда Ривера

— Джеймс, — застать его в последний день одного, без команды, организаторов или Мелани — просто невыполнимая задача, и все-таки мне удается. Он выходит из жилого корпуса в тот самый момент, когда я собираюсь зайти. Мы едва не сталкиваемся, и поэтому он замечает меня. Вряд ли потому, что я его окликнула. Он выглядит рассеянным.

— Бренда, — он улыбается, широко, искренне, как всегда улыбается мне, но чего-то не хватает. Даже если тело Джеймса стоит передо мной, его мысли — дух знает где. И я тоже догадываюсь.

— Ты мне кое-что задолжал, — я пробегаюсь взглядом по его шее и груди и снова поднимаю глаза.

— Точно, — он хлопает себя по карманам и вытаскивает тренерский свисток — золотой на синей ленте. — Попрощаться позволишь?

— Нет, — резко выдернув из его руки свой трофей, я приподнимаю его на ладони. — Ой, даже именной.

Джеймс смеется.

— В Паддлмир меня убьют.

— Ты самым честным образом его проспорил, — я скалюсь.

— Ну, не то что бы это был прямо спор…

Я пожимаю плечами.

— Ты сказал, если мы выиграем, он мой.

— Пусть принесет удачу, — все так же рассеянно он лохматит волосы на затылке и оглядывается.

— Прощай, Джеймс! — я растягиваю губы в такой яркой улыбке, что сводит скулы, и слезы готовятся течь именно от этого.

— Я уверен, что мы еще встретимся, — заявляет Джеймс, оживая и внезапно подмигивая мне. — Сэм шепнул мне о «Воинах Вурлгонга».

Я киваю, сохраняя улыбку. О чем я еще могла мечтать, как не об отборочных в команду мечты? Как еще могла бы сложиться моя жизнь, не будь этого шанса? Могла бы я не заниматься квиддичем, а прилежно учиться? Или носить титул «Мисс Изящество»? Желательно и то, и другое. Тогда не пришлось бы делать все ставки на одну команду. Тогда был бы кто-то, кто бы всегда принял меня и поддержал. Не понимаю, почему выбирая мечту, ты чаще всего ступаешь на темный и такой одинокий путь? А вот получила бы я корону на конкурсе, и, может, мать бы порадовалась. Хотя что мне с ее радости, если следующий шаг — непременно найти себе перспективного парня? Джеймс бы ей понравился. Мы с ним похожи, но понравился бы ей он, потому что мой нрав «оставляет желать лучшего». А мы так похожи. Мы же созданы друг для друга, всегда бы понимали друг друга, всегда были бы заодно. Если не это работает, то что? Мои родители были слишком разные — настолько, что не ужились дольше пяти лет. Вряд ли они пытались, на самом деле. Каждый тянул на себя: сначала в доме, потом в браке, потом со мной. А я вот — никому не досталась! Смешно до слез. А вот не играла бы я в квиддич, и не получила бы путевку! И не оказалась бы в сотне талантливейших студентов со всего мира. Не встретила бы Джеймса. Никогда, ведь я бы не играла в квиддич. Ну, была бы зрительницей, фанаткой. Наблюдала бы за ним на Чемпионате, как и за десятком других симпатичных игроков. Потом бы узнала, что он женился на какой-то аристократке с золотыми горами и даже бровью не повела. Какой бы она ни была красивой, ухоженной, воспитанной, изящной, жеманной, высокомерной! Ну почему, Джеймс, именно она? Чтобы ваша звездная пара понравилась моей матери?

Я с трудом сглатываю.

— Значит, встретимся на поле.

— Значит, на поле, — кивает он.

Мы оба чего-то ждем. Или только я. Или наоборот — он, потому что я обниматься не хочу. Я жалею обо всех моментах, когда поддавалась этому и бросалась ему на шею, и теперь я не стану. Знаю, как буду жалеть потом и представлять, что у нас все-таки получилось. А еще знаю, как больно будет осознавать, кого он обнимает после меня.

— Уже пора, — я хочу махнуть рукой в сторону поля, где уже собираются атланты, но наоборот сую ее в карман, убирая свисток. — Надо собрать чемодан.

— Увидимся!

Надеюсь.

Надеюсь, нет.

Я влетаю в комнату и, схватив чемодан, вылетаю обратно, сталкиваясь с кем-то в коридоре. Видимо, сегодня такой день.

— Извини, я… — девушка с низким приятным голосом кажется мне знакомой, но ее лицо я узнаю с трудом. Сандра.

— Это я виновата, — тут же бросаю я.

— Ты оставила свой бра… ммм… я не знаю, как это называется по-английски, — тушуется она, и я автоматически оглядываюсь на чемодан. — Это вроде ленты или повязки. Его носят на руке.

— Напульсник?

— Да, наверное, — она выдыхает. — Посмотри под матрасом.

— Что ты… — начинаю я, и ответ почему-то приходит сам. — Ах да, ты же типа ясновидящая.

Она коротко улыбается.

— Ты и правда ясновидящая? Или так, ради забавы?

Сандра ведет плечами, как от озноба.

— Я нечасто говорю людям, что их ждет, — признается она. — У меня специфичный дар. Я вижу только то, что изменить нельзя.

— Ну, — я ободряюще улыбаюсь, — ты могла бы давать людям уверенность.

— А вдруг это уверенность в чем-то нехорошем? — предполагает Сандра. — Я ведь не знаю, как человек отнесется к моим словам. Лучше не знать и жить спокойно.

— Но ты предсказывала всем желающим на ярмарке, а потом на девичнике, — напоминаю я, и в голове сами крутятся ее слова о «приятном иностранце и любовном интересе». Она ведь не сказала, что мне разобьют сердце. Не увидела или смолчала?

— Знаю, я… Я старалась говорить очень туманно, гораздо хуже, чем видела. Да и все равно никто не воспринимал всерьез.

— То есть на самом деле ты знаешь, что точно произойдет со всеми вокруг? — я в упор смотрю на нее.

— Со всеми вокруг произойдет смерть, — мрачновато шутит Сандра. — Но да, я знаю что-то о каждом из них. Тебе интересна своя судьба?

Я бегло улыбаюсь.

— Ну ты же ясновидящая, разве ты не должна знать, чего я хочу?

— Я не знаю, чего ты хочешь, только то, что ты получишь, — она отвечает спокойно, но мне становится не по себе.

— Когда ты гадала мне… Ты сказала, что я встречу иностранца, в которого влюблюсь.

— Вроде того, — уклончиво отвечает она.

— В чем подвох?

— Ни в чем. Все ведь так и вышло.

— И это все, что ты можешь мне пообещать?

— Да, — твердо отвечает Сандра. — Об этом я больше ничего не скажу, иначе ты можешь навредить сама себе, в попытке исправить то, что исправить невозможно.

— Хорошо, — я облизываю губы. — Тогда скажи не обо мне. Скажи о нем.

Я вытаскиваю из кармана свисток, который Джеймс… подарил? Проиграл? Я выпросила?

Сандра с заминкой протягивает руку.

— Я посмотрю. Но обещать, что отвечу, не стану. Полагаю, ты хочешь знать, есть ли у вас шанс?

Кивок дается мне с трудом. Я боюсь.

Сандра закрывает глаза и осторожно ощупывает свисток пальцами. Молчит она довольно долго, а головой водит так, словно отметает, что можно сказать, а что нет. Качает, мотает, беззвучно смеется. Вздрагивает, будто обожглась, и распахивает глаза, прижав палец к губам. Мне кажется, что она даже начинает посасывать подушечку указательного.

— Что? — со странным предчувствием спрашиваю я.

Сандра сглатывает и поджимает губы, оторвав палец ото рта.

— Говори, что ты увидела! — требую я.

— Я увидела то, что людям не говорю, — она хмурится и как будто пытается отвернуться от меня, но я удерживаю ее за плечо.

— Тогда скажи просто, есть ли там что-то, связанное со мной. Я же просила только это.

— Это не так работает! — возражает Сандра. — Я попыталась, но увидела… Не это.

— А что?

— То, что нельзя изменить.

— Да, ты говорила! — раздражаюсь я. — Но ведь я — не он! От того, что буду знать я, ничего не произойдет?

Сандра кивает неожиданно согласно. Выходит, меня в его будущем нет настолько, что мне и рассказать можно то, что нельзя?

Я пытаюсь закашлять колкий ком в горле.

— Я видела темную магию. Очень темную, Бренда. Ее было так много… И девушку, которая оставляет его с этим один на один.

Я замечаю, что у меня трясутся руки, и пытаюсь сжать одной другую.

— Как это остановить?

— Никак! — восклицает Сандра, с жалостью глядя на меня. — Я же преду…

— Я спрашиваю, как это разрешить? Как помочь? Чем это закончится?

Сандра качает головой.

— Я сказала то, что увидела, — она протягивает свисток и почти насильно вталкивает его мне в руки. — Больше ничего, я не вру.

Меня будто превратили в детскую погремушку: все внутри дрожит и скачет, а я не могу прекратить. Девушка, которая оставляет его. Темная магия. Очень темная. Во что Мелани втянет его? И ведь попросту угробит, даже не задумавшись! Я решительно иду к лестнице.

— Наверно, ты все-таки должна предупредить его…

Эти слова как будто окатывают меня ледяной водой. Сколько раз я уже приходила к Джеймсу? Сколько раз предупреждала, просила держаться от Мелани подальше? Как бестолковому мотыльку рассказывать, что впереди — пожар.

— Нет, — бросаю я, передернув плечами. Сандра хмурится, и я выдаю оправдание еще до того, как решаю, должна ли вообще это говорить: — Ничего я ему не должна. Я столько раз пыталась достучаться до него! Почему он никогда не воспринимал меня всерьез? Объясняю ему простые вещи, мол, брось, эту Но… но нет! Я устала чувствовать себя дурочкой. Если он хочет барабанить в запертые двери, то я этого делать не намерена. Его выбор — его проблемы. Не мои!

И не дав Сандре шанса осудить меня, я ухожу прочь, гонимая самыми злыми духами.

Наверное, потому и нет, что я и Джеймс — слишком похожи. Не стыкуемся, как одинаковые паззлы. Может, хорошему не нужно хорошее: ему нужна беда, чтобы ощущать собственную значимость. Но я-то беды не ищу, и подростковая драма меня не привлекает!

Раздраженная собственными мыслями, я иду напролом, лишь иногда пытаясь избежать прямого столкновения с людьми, но, в основном, они сами расступаются до тех пор, пока я со всей дури не влетаю в чужое плечо. Чемодан звонко бьет ручкой по земле. Подняв голову, я вижу Маркуса.

— Торопитесь, мисс?

Подчеркнуто-вежливый и высокомерный, как и всегда.

Я кривлюсь, не скрывая недовольства.

— Поскорее убраться с вашего пути.

Его глаза сужаются, хотя лицо остается безжизненным.

— Мне не нравятся ваши манеры, ми…

— Если бы ты не был таким козлом, то смог бы научить меня манерам самостоятельно! — ядовито выговариваю я, прищуриваясь. — Так что нехрен махать метлой после матча.

И, проехав чемоданом Маркусу по ногам, я прохожу мимо, тщательно сдерживая злость, которая спокойно хранилась где-то на дне души, а теперь поднялась вся разом: на Джеймса, который так слеп и глух к рассудку, на Мелани, которая притягивает людей, а потом выбрасывает, как мусор, недостойный ее благородных пальчиков, и на отца, с новым появлением которого моя жизнь неотвратимо и необъяснимо идет под откос.

Диего Делоне

Сесилия вытягивает перед собой левую руку и поигрывает пальцами. Стекляшка на ее безымянном пальце красиво переливается в бликах солнца, проникающего в окно комнаты, и производит впечатление настоящего драгоценного камня.

— Мне нравятся мои кольца, — произносит она с сожалением. — Не хочу их снимать.

— Не снимай, — говорю я, наклоняя голову и касаясь губами ее плеча. — Но придется надеть их на другие пальцы, чтобы не отпугнуть будущих ухажеров.

— Ну почему же, пусть знают, что у меня был великолепный первый муж, и не расслабляются. Из-за тебя, Диего, моя планка взлетела до небес.

— Это хорошо, — я удовлетворенно киваю. — Ты достойна лучших из лучших.

— Как и ты.

Сесилия разнимает мои руки, обнимающие ее талию, разворачивается ко мне лицом и садится на мои ноги. Я жду, что она скажет что-то еще, но она молча дотрагивается до моей щеки. Я наслаждаюсь почти невесомыми прикосновениями ее пальцев, которыми она проводит по моему лицу, будто слепой, запоминающий чужие черты.

— Я тебя люблю, — говорю я. Желание произнести эти слова возникает каждый раз, когда я смотрю на нее, и я никогда не сдерживаюсь. Особенно сейчас.

Сесилия улыбается.

— Я тоже тебя люблю.

Мы оба понимаем, что говорим это друг другу почти в последний раз. И это правильно, все так, как должно быть. Я с самого начала понимал, что здесь все закончится. Сесилия не принадлежала мне и никогда не будет принадлежать, каждый миг с ней я чувствовал, будто краду ее — у бывшего парня, у мира, у времени. Но у меня нет никакого права красть у Сесилии ее дальнейшую жизнь. У нас нет светлого совместного будущего. Но это ничего. У нас будет прошлое — самое волшебное, прекрасное, неповторимое прошлое. И пусть я буду страдать и скучать по нему, я никогда в жизни не пожалею ни о единой секунде, проведенной с ней.

— Диего.

— М?

— Мы же все правильно делаем?

Я задаюсь этим вопросом весь сегодняшний день, но не могу ответить «Нет», как бы мне ни хотелось. Если я скажу «Нет», все сразу станет сложно и больно.

— Да. Конечно, — я придаю своему голосу уверенность, которую не ощущаю.

— Да, — кивает Сесилия. — Я тоже так считаю. Просто Роза и Алекс остаются вместе, я и подумала…

— Они живут ближе друг к другу, — отвечаю я сразу, потому что уже перечислял себе все доводы. — И им осталось учиться всего один год. И им это подходит: они серьезные и спокойные, любят все планировать и знать заранее. А мы другие.

Я подаюсь вперед и приникаю губами к изгибу ее шеи.

— Да, — соглашается она, откидывая голову назад. — Мы другие. Мы не хотим себя ограничивать и связывать рамками. Чем дольше я здесь, тем больше не понимаю, как могла продержаться в отношениях три года. Это же совсем не для меня. Я хочу быть свободной.

— Я знаю, — выдыхаю я, почти рыча от удовольствия, когда она царапает ногтями кожу моей головы. — Поэтому мы поженились на время смены. Как только порталы нас разъединят, мы будем свободны.

— Всегда хотела завести курортный роман, — говорит Сесилия, за волосы поднимая мою голову и прижимаясь губами к губам. Я жадно отвечаю на поцелуй, не представляя, как смогу так просто ее отпустить. — Это так… романтично…

— Будет, о чем рассказать детям, — подхватываю я. — Будет странно, если я назову дочь Сесилией?

— Немного. Но я не против.

Я продолжаю целовать ее, пока нас не прерывает открывшаяся дверь. Доминик ничуть не удивляется и не смущается при виде нас, просто проходит к своим вещам.

— Всех просят собраться на площадке, — говорит она. — Поторопитесь.

Сесилия вздыхает и слезает с меня. Я тоже поднимаюсь, целую ее снова, пока еще могу, и выхожу из их комнаты. В коридоре не протолкнуться. Все выносят свои чемоданы, а я не могу поверить, что это конец. Через полчаса никого из нас здесь уже не будет. Через полчаса Сесилия будет в Париже, а я — в Рио. И больше мы никогда не встретимся. И это не смертельно — в конце концов, мы прожили здесь несколько этапов отношений и даже успели пожениться. Я буду счастлив просто от того, что все это произошло в моей жизни. Мало кому так везет. Но, черт, как же это будет тяжело!

Задумавшись, я врезаюсь в какую-то девушку на полном ходу. Она теряет управление, и ее чемодан с громким треском врезается в чей-то еще. Все ее вещи вываливаются, частично завешивая меня, и я помогаю ей их собрать под смех окружающих.

Когда я добираюсь до площадки и оставляю чемодан вместе с багажом в Бразилию, Сесилия уже там. Она разговаривает с Розой, Алексом и Софией, и я присоединяюсь к ним. Роза выглядит ужасно расстроенной. Сначала я решаю, что это из-за окончания смены, но Алекс вполголоса сообщает, что Вальтера больше нет.

— Мне очень жаль, — говорю я искренне и заключаю Розу в крепкие объятия.

Если с Сесилией мы договорились оборвать все связи, то Розе я планирую периодически писать. Я очень надеюсь, что у нее все будет хорошо — что они устроят все с Алексом и что она не вернется к своему унылому самобичеванию, потому что я никогда не встречал настолько прекрасную и умную девушку с настолько низкой самооценкой. Почти с самого нашего знакомства я начал испытывать к Розе ту привязанность, с которой братья обычно относятся к младшим сестрам: ее хочется радовать, оберегать и защищать.

— Я в порядке, — говорит она и, повернувшись к моему уху, тихо спрашивает: — А ты?

— Я держусь, — так же тихо отвечаю я. А что мне еще остается?

Роза отстраняется и говорит:

— У меня для тебя кое-что есть.

Она достает из своей сумки что-то, обернутое красивой бумагой и по форме напоминающее книгу. Только сейчас я обращаю внимание на то, что Сесилия и София держат такие же свертки, только других цветов.

— Ты раздаешь свои книги? — спрашиваю я.

— Не раздаю, а дарю на память. У меня всегда было с собой много книг, потому что не было друзей. А теперь мне столько не нужно. Только не разворачивай сейчас! — она хватает меня за запястье, когда я тянусь к срезу бумаги. — Там есть послание, которое ты должен будешь прочитать дома.

— Хорошо, — я киваю и целую ее в щеку. — Спасибо, Роза.

Я прячу книгу в чемодан и беру Сесилию за руку, не желая тратить впустую ни минуты. Осталось слишком мало времени с ней, нельзя его упускать. Потом она исчезнет, и я не смогу прикоснуться к ней больше никогда. Боже, как же я это вынесу?

Я пытаюсь сказать что-то милое Софии на прощание, но к нам подбегает Сато и утаскивает нас с Алексом на последний командный сбор. Джеймс задвигает речь о том, что мы останемся командой навсегда, но я слушаю вполуха, наблюдая за Сесилией. Подумать только — девушка важнее квиддича! Месяц назад я бы не поверил. Попрощавшись с капитаном и каждым членом команды, я возвращаюсь к Сесилии, обнимаю ее и не отпускаю. Не хочу отпускать. Не могу. Даже когда Астрид просит всех разойтись, я не нахожу в себе силы разжать руки. Как я вообще должен с ней попрощаться?

Сесилия стала центром моей вселенной, захватила мою жизнь, мое сердце, мое сознание, и я просто не могу с ней расстаться. Как мне ее отпустить?

— Ребята, я все понимаю и мне жаль, но вам пора к своим порталам, — говорит Астрид у меня над ухом.

Почему она не может оставить нас в покое? Пусть отправляют свои порталы, мы что, мешаем? Мы можем и тут остаться.

Сесилия целует меня так крепко, так отчаянно, и я не могу поверить, что это наш последний поцелуй.

— Я люблю тебя, — говорю я.

— Я тебя тоже, — она смахивает слезы и делает шаг назад. — Будь счастлив.

Я ничего не соображаю. Кое-как переставляю ноги, добираясь до своей группы. Уже скоро мы отправимся домой, но я совершенно не хочу домой. Я хочу быть с Сесилией. Как же это может быть правильным решением, если от него так плохо?

— Делегация Шармбаттона, пожалуйста, приготовьтесь к отправлению.

Карла подталкивает Сесилию к превращенному в портал виндсерфу и заставляет взяться за мачту. Я не могу на это смотреть, но не отрываю глаз, жадно ловя каждое ее движение. В последний раз. Все в последний раз. Я не увижу ее больше никогда. Черт. Черт. Нет. Я не готов вот так ее потерять.

Решение приходит удивительно четкое и ясное. Удивительно правильное. Именно это я и должен сделать.

Астрид начинает обратный отсчет.

Я срываюсь с места, уворачиваясь от Заккари, и бегу к шармбаттонцам. Бегу к ней.

Кто-то что-то кричит, но я не обращаю внимания.

Остается секунда.

Я вытягиваю руку, готовясь схватиться за портал в Париж и отправиться за ней.

Только бы успеть…

Доминик Уизли

Ударной волной отбрасывает близкостоящих. Я как раз подошла к самому краю английского сектора, чтобы помахать Карле, когда мисс Деланж начала обратный отчет и… Вспышка! Я то ли отскочила, то ли споткнулась — полетела спиной вперед и даже не успела осознать.

— Доминик, ты в порядке? — спрашивает кто-то из-за спины, и я открываю глаза. Оставшиеся на поле атланты взбудоражены, громко смеются и улюлюкают — не заметно, чтобы произошедшее их встревожило. Со всех сторон имена Диего и Сесилии, и, не заметив среди бразильцев парня, я догадываюсь о происхождении ударной волны. Автоматически пытаюсь высчитать факторы, повлекшие сбой телепортации, и возможные погрешности, но сразу же переключаюсь на сам факт: Диего все-таки не выдержал и прыгнул. Сесилия говорила, что они расстанутся, и это обоюдная договоренность, но с любовью ведь не как с логикой — она не подчиняется соглашениям. Не знаю, чего во мне больше — горечи или умиления.

— Доминик?

— Спасибо, — я разворачиваюсь и узнаю Ноа. Он в ответ смотрит на меня с таким выражением лица, что, будь я принцессой под охраной дракона, — дракон бы уже скулил от страха, разглядев это сахарное обожание. Ладно, я приукрашиваю, разумеется. Конечно, он смотрит на меня не так. Просто заинтересованно. Очень заинтересованно. Ну, как если бы я была Золотым кубком Чемпионата Мира по квиддичу или новехонькой гоночной метлой. Не уверена, что вратарям нужны такие уж классные гоночные метлы, но не важно. Важно, что у меня от этого взгляда зубы сводит.

Ноа красив до одурения, до отчетливого желания протереть глаза, чтобы понять, что тебе это не мерещится. Загорелый и светловолосый. Австралиец как по учебнику. Главный объект вожделения всех девочек из диснеевского фильма десятых годов. Спортсмен, обаяшка и просто чудо. И вот хоть бы капельку флегмы.

— Ты не ушиблась? — как он так быстро прибежал со своего сектора?

— Я могу стоять сама, — замечаю я, когда он так и не убирает руки с моей спины.

— Ох, да, — он смущенно трет затылок.

— Я в порядке, спасибо. Немного… потеряла равновесие. Не ожидала от Диего, — я оглядываюсь на точку телепортации. Студентов Шармбаттона там уже нет, но на земле виднеются подпалины.

— Да вообще охренел! — возмущается Ноа. — А ничего, что тут люди стоят? Не только тебя задело — вон, ребята тоже едва устояли. Не понимаю, чего ему приспичило?

— Ничего, Ноа, — я улыбаюсь одними губами, — когда-нибудь ты тоже влюбишься по-настоящему и поймешь.

— Кхм, Доминик, я как раз хотел с тобой… — начинает он, но я очень умело ускользаю от подобных разговоров. Взгляд в другую сторону, радостная улыбка, шаг — и пусть объясняется сам с собой.

Это не любовь, Ноа. Стоит тебе потерять меня из виду, и ты снова свободен как ветер.

— Вы готовы? — я возвращаюсь к Поттерам-Уизли и компании, радостно оглядывая каждого. Роза улыбается и кивает, так и не вынырнув из своих мыслей, Альбус откровенно мрачен, и я даже не решаюсь спросить, что случилось. Большое «пальцем в небо» — это связано с Саммер. Лили говорит что-то про фото и подписанный альбом, но у меня как уши заложило. Различаю шум — и все.

Скорпиус приобнимает ее за плечи и смотрит куда-то сторону. Я сглатываю.

— Доминик, — он кивает, будто только сейчас заметив меня.

Я держу оборону, но все равно с удовольствием улыбаюсь. С ним можно. На него не подействует. Я двадцать раз пробовала.

— Привет, Скорпиус.

Мы не разговаривали до того дня, да и в день заколдованных порогов обменялись парой слов. Я не клюю на скулы, о которые можно порезать палец, и на роковую загадочность тоже. Я рыбка, сытая этим по горло.

— Доминик.

Спокойно, даже равнодушно. Не с тем показным безразличием, каким клеят девушек, а с обыкновенным таким, человеческим, без толики интереса. В ту же минуту я — нет, если я заявлю, что в ту же минуту влюбилась в него, это прозвучит глупо. В ту минуту я поняла, что могу в него влюбиться.

Ребекки не было в лагере уже несколько дней, и, хотя я понимала, что это некрасиво, красота против счастья не имеет никакой силы. Я присматривалась осторожно, но так часто, что даже странно, что он не заметил. Но пресловутые чары вейл его не брали — ни взглядом, ни смехом, ни голосом. Я не пыталась его приворожить, наоборот — хотела убедиться, что не сработает. И, Боже мой, не работало!

Черт возьми, не работало.

Вейловой крови во мне на чашку — это ведомости у людей с ведро. Что в них отвечает за эту падкость, впечатлительность, азартность — что они не могут выстоять против недо-вейлы? Как объяснить им, что эта внушаемость только перечеркивает все хорошее и достойное, что в них есть? Будь ты хоть сто раз герой из сказки, что мне с того, если рядом со мной ты только в рот и можешь смотреть?

Скорпиус вообще на меня не смотрел. Пока я ставила свои эксперименты, он тайно сошелся с Лили. Я заметила, как они танцуют на костюмированном балу и… нет, не разбилось мое сердце. Может, тогда я еще не влюбилась в него. А может, сердца вейл попрочнее человеческих. Может, они вообще не бьются.

Я зареклась приближаться к парню сестры. В конце концов, он не Белла из «Сумерек», чтобы быть особенным на пустом месте. Но он определенно независимее и сильнее Ноа, Заккари, Скотта и Поля, последний из которых смотрел на меня так с двенадцати лет. Хотя, если вспомнить, что Белла была неприступна для всех вампирских уловок, Скорпиус — определенно моя Белла.

И они встречались тайно, а я наблюдала, и они так же тайно — и драматично — разошлись, а я все сидела рядом и не могла ничего сделать. Снова некрасиво, только теперь он — бывший моей кузины, которого она не забыла. Хотя, если бы я вычеркивала не только подвластных чарам вейл, но и бывших парней всех своих сестер, — я бы даже надежду кого-то встретить потеряла. А я хочу кого-то встретить. Кого-то, кто будет смотреть на меня и видеть меня. А не торт со сливками.

Мальчики Отвернулся-и-Забыл — вот кто меня окружает.

— Надо написать Сесилии, чтобы рассказала, что там произошло, — говорит Лили, глядя мне за спину. — Надеюсь, с ними все в порядке.

— Да, и правда, — автоматически соглашаюсь я. Не смотреть на него.

В нескольких шагах от нас стоит Джеймс — он и Тедди в качестве сопровождающих для британцев — а с ним Мелани. Слушает его как будто рассеянно, кивает и смотрит, не отводя глаз. Да, ведь в Англии ее ждет жених — за которого она не хочет выходить замуж, да и вообще история там — судя по рассказам, которые я слышала, — ужасная.

Ну и у Скорпиуса, ожидаемо, есть невеста. Так что если отношения с Лили свели на нет мои гипотетически шансы, то Адела Селвин практически отвесила мне пощечину и приказала даже иллюзий не строить, не то что гипотез.

Хорошая новость: я еще не успела так размечтаться.

Плохая новость: говорят, безответная любовь может длиться вечно.

— Джеймс, послушай, — Мелани прерывает монолог Джеймса, и тем самым снова привлекает мое внимание. — Все будет хорошо, я знаю.

— Я рад, что ты мне веришь, — отвечает он, прижимая ее к себе. Идеально гладкие волосы Мелани, собранные в высокий хвост, движутся от его дыхания. Мелани уткнулась подбородком в его плечо. Глаза закрыты, губы поджаты.

— Просьба делегацию из Хогвартса собраться возле портала.

Мы делаем несколько шагов и хватаемся за зонтик от солнца — длинной ручки хватает на Ала, Розу, Лили, Скорпиуса, меня, Мелани и Джеймса. Я оглядываюсь: хочу запомнить Атлантиду, как она есть, но после нас здесь остаются только Австралийская академия и Бразильская школа, не досчитавшаяся Диего. Смена закончилась. Все, что мы сделали, — будет теплым, щемящим воспоминанием о долгом, очень долгом месяце лета. А все, чего не успели, — я невольно перевожу глаза на Скорпиуса. Наши взгляды сталкиваются. Я улыбаюсь. Ну так может не все еще потеряно.

— Кто-то должен перейти к этому порталу, — просит Тедди, и я вижу, что возле зонтика нас семеро, а за маггловский спасательный жилет держатся всего четверо, включая Люпина.

— Давайте я, — вызывается Мелани, и, когда командуют обратный отсчет, я зажмуриваюсь. Не хочу видеть, что будет дальше. От телепортаций меня подташнивает, а, однажды не закрыв глаза, я еще полдня видела вместо реальности блестящие шутихи, каких не выпускают даже «Ужастики умников Уизли».

Приземление резкое, а я неуклюжая то ли от природы, то ли когда рядом тот, кто может поймать. Скорпиус поддерживает меня за плечи, и я с благодарностью смотрю на него. Большего мне не позволено.

Нас облепляют родители. Я целую маму и бросаюсь папе на шею, хотя мы виделись только вчера, но сейчас это важно: как будто снова найти якорь, который будет держать тебя здесь, теперь уже снова дома. Здесь все по-другому. Другая реальность, не менее важная. У меня все хорошо, о чем я и извещаю родителей. Они идут поздороваться с Тедди, который только что появился с другим порталом. Мама обнимает его, объясняя, что у Виктуар нежданная смена в больнице, отец пожимает ему руку, а я вижу, как Мелани лавирует среди встречающих, чтобы выбраться из толпы. Оглядывается и, замерев на мгновение, направляется к своим. Я перевожу взгляд на ее родителей почти сразу, потому что не рассмотрела их вчера в лагере, и мне хочется протереть глаза. Потому что там нет ее родителей — никакой супружеской пары в принципе — только молодой человек. Он пристально смотрит на нее эти несколько секунд, что их разделяют, а потом галантно предлагает ей свою руку. Мелани принимает.

Не попрощавшись ни с кем, они подходят к одному из каминов, и Мелани делает шаг, лишь в последний момент развернувшись к холлу. На ее лице — ни единой эмоции. В холле — оглушительная тишина или мне так кажется, просто потому что происходящее заметили и разом замолчали все, кто рядом со мной.

Мелани разжимает пальцы, просыпая летучий порох и едва различимо шевелит губами. Полыхает адское зеленое пламя. Джеймс, расталкивая всех, кидается к камину, но — шаг — хлопок — и Адриан Селвин тоже исчезает.

Я нахожу глазами Скорпиуса — он застыл каменным изваянием, и никак не понять — знал он об этом или нет. Лили, ничего от него не добившись, бежит к Джеймсу, пытаясь втиснуться между ним и каменной кладкой камина, которую он пытается то ли пробить, то ли пройти насквозь — вслед за исчезнувшими. За ней спешат родители.

— Что случилось? — мама обеспокоенно смотрит на попытки утихомирить Джеймса и тоже порывается подойти.

— Это… долгая история, — неуверенно выдыхаю я. — И, похоже, она только что свернула не туда.