Ataraxia (гет)

Порой постичь собственную участь невозможно, пока она тебя не настигнет.

©Джеймс Роллинс, Ребекка Катрелл. Невинные

Пламя постепенно погасало, но угли продолжали пылать жаром — именно так можно было описать душевное состояние Гермионы Грейнджер. Прежний её запал, бушевавший в ней десять лет назад, будто был залит холодной водой — с тихим шипением его не стало. Но проблески её прежней проявлялись в её характере, как тёплые дни в холодную северную зиму.

Сегодня ночью в клинику в Джефферсон-сити, в штате Миссури, доставили новых пациентов: отец с сыновьями, пострадавшие в автокатастрофе.

— Спасибо, Мэридит, — Гермиона благодарно улыбнулась, забирая чашку кофе из рук медсестры. — Ну и ночка сегодня выдалась!

— Вы правы, мисс Грейнджер. Не каждый день поступает трое пострадавших в аварии, да ещё с такими серьезными повреждениями.

— Что говорит доктор Кармайкл? Его пациент очнулся?

Мэридит, вглядываясь в зеркало и поправляя прическу, ответила:

— Да, чувствует себя вполне неплохо. Доктор Кармайкл сказал, что для своего возраста мистер Винчестер очень крепок. Его продержат здесь ещё пару дней.

Гермиона молча пила свой кофе, поглядывая на синюю папку с наклеенной на неё полоской белой бумаги, на которой она второпях криво надписала "Дин Винчестер". А вот с её пациентом всё было не так хорошо: глубокая кома, серьезные повреждения — вряд ли выкарабкается.

— А вы видели второго? — продолжила щебетать Мэридит. — Доктор Эштон тоже скоро выпишет его, но он совершенно его не слушает, торчит у палаты брата. Эх, откуда только берутся такие красавчики?

Со скуки Гермиона открыла папку с историей болезни её нового пациента: Дин Винчестер, 1979 года рождения, поступил двадцать восьмого сентября, то есть сегодня ночью. Разрыв селезенки, множественные переломы, сотрясение головного мозга. Парень — не жилец. Если бы все эти травмы были по отдельности, у него могли бы быть определенные шансы, но вместе — безнадежно.

Каждый раз, когда в больнице умирал пациент, у Гермионы в горле всё сжималось в огромный комок, когда умирал её пациент — было в сотню раз хуже. Со временем она постаралась не вглядываться в лица, не запоминать имен, но сердце всё равно разрывалось всё сильней и сильней. Похоже, сегодня-завтра её душа приобретет новую трещинку.

— Доктор Грейнджер, срочно! Мистеру Винчестеру плохо — сердце останавливается!

Впрочем, все как обычно: медсестры и врачи несутся к палате, уколы, разряд, ещё разряд.

Сердце вновь бьется. Но всё равно он умрет — несправедливость жизни.

У палаты к стеклу прильнул брат её пациента: действительно, он легко отделался, всего пара царапин. А вот он...

Брат её пациента подлетел к ней в коридоре, схватил за руку:

— Вы, наверное, не знаете меня, — рядом с ним она казалась такой маленькой, — я Сэм, Сэм Винчестер, его брат, — он кивает в сторону палаты. — Скажите, с ним все будет в порядке, правда?

Гермионе ничего не остается, кроме как покачать головой. Самое сложное в её профессии — развеивать надежды, эти легкие морские бризы, эти ветерки долин души, которые слабо, но поддерживают веру в лучшее.

— Боюсь, что нет, мистер Винчестер, — он часто заморгал, будто решил, что её слова ему просто приснились. Такое нередко бывало и раньше: родственники всем своим существом не желают принимать, что их близкий человек скоро покинет их. Такова природа человека — нежелание отдавать "своё" часто граничит с безумством, — и кому как не Гермионе, человеку, ревностно относящемуся к своей собственности, понимать это. — У вашего брата очень серьезные повреждения, с такими нет шансов выжить. Мне очень жаль, мистер Винчестер, но...

— Вам совсем не жаль! Не надо врать! — он отпустил её руку и, резко развернувшись, быстро отошел от неё.

Гермиона остекленевшим взглядом посмотрела на него и ушла обратно в ординаторскую.

* * *

Почему-то никто его не замечал. Такого не случалось с ним... никогда не случалось! На него всегда обращали внимание — если не семья, так девушки, если не девушки, так семья. А сейчас его абсолютно никто не замечал: люди не слышали, как он говорит, не чувствовали, что он прикасается к ним, не видели его. Он будто превратился в призрака, разве что от пола не отрывался... Погодите-ка!

Он неосязаемый, невидимый и неслышимый, но через предметы не проходит, следовательно, он ещё жив! Фух!

Дин бродил по казавшимся бесконечными коридорам больницы, махал руками перед лицами врачей и пациентов, иногда со злобы швырял что под руку подвернется на пол.

Коридоры и не думали кончаться: они тянулись так же медленно, как отчаянье растекалось по венам Дина Винчестера, опутывая в склизкий холодный кокон, из которого не было выхода. Такого с ним ещё не происходило.

Ещё раз свернув, Дин не ожидал увидеть дорогого братца, прильнувшего к стеклу палаты. То что он в больнице, Дин понял давно. Следующее, что он увидел, поразило его — это он сам на больничной койке. Вокруг него носились медсестры и врачи, пронзительно верещал кардиомонитор. Он умирал. Для него это было в новинку.

— Сэмми, — конечно, он его не слышит, — эй, Сэм, слышишь? Не дай мне умереть, не дай мне умереть... Ты же без меня со скуки помрешь! Чёрт!

Сэм его не слышал, просто стоял и смотрел, как сердце его брата снова забилось.

Из палаты стали выходить медсестры, за ними — женщина в белом халате, хмурая, а со своим кудрявым темным облаком волос, выбивающихся из высокого пучка, она и вовсе походила на грозовую тучу.

Сэм подлетел к ней, схватил за руку...

Я умираю, а ты крутишь шашни. Моя школа.

— Вы, наверное, не знаете меня. Я Сэм, Сэм Винчестер, его брат. Скажите, с ним же все будет в порядке, правда?

Ох, распустил нюни. Спорим, ещё не всё потерянно и эта гений медицины сейчас скажет тебе, что все будет окей?

Но доктор ещё сильнее хмурится, лицо её становится деланно безучастным, словно она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, а голос тихим:

— Боюсь, что нет, мистер Винчестер.

Что? Да как она может нести такую чушь?! Всё же должно быть окей?!

— У вашего брата очень серьезные повреждения, с такими нет шансов выжить. Мне очень жаль, но...

Да ни черта тебе не жаль!

— Вам совсем не жаль! И не надо врать!

Хэй, Сэмми, ты будто мысли читаешь. Может, наконец додумаешься, что я здесь?

Сэм передернул плечами и ушёл куда-то дальше по коридору, и Дину ничего не оставалось, как идти за ним.

Они прошли два коридора и, свернув, оказались у какой-то палаты.

Сэм открыл дверь и Дин быстро проскочил за ним. На кровати в больничной одежде сидел их отец, хмурый, задумчивый. Он что-то быстро строчил на листке бумаги ручкой, и, когда Сэм вошел, он сразу повернулся к нему:

— А, Сэм!

Почему никакой горечи и отчаяния в голосе? Он словно веселится!

Джон похлопал рукой по кровати, приглашая Сэма присесть. Но Сэм вместо этого остался на своем месте.

— Пап, ты же не собираешься сидеть сложа руки? Нам нужно искать какого-нибудь целителя, лекаря, шамана — да кого угодно! Нужно же что-то сделать!

Он прав, чёрт возьми! Он действительно прав! Почему отец просто сидит сложа руки.

Отец ничего не ответил, просто сунул Сэму листок бумаги и попросил достать для него предметы из списка. Сэм, разочарованно морщась, вышел. У Дина невольно вырвался шепот:

— Я делал всё, как ты говорил, я слушал тебя, я отказался от всего. Я просто хотел быть хорошим сыном. И что теперь? Тебе плевать, что я умру.

Для Дина это было ножом в спину. Так и хотелось закричать: "И ты, Брут!"[1] Ничего сложнее для него не было: осознать, что близкий для него человек вот так отказывается бороться за его жизнь.

— Я бы за тебя умер... — Джон Винчестер вздрогнул — на секунду ему показалось, что кто-то зашептал ему над самым ухом.

* * *

Впервые чувство вины не желало покидать Гермиону: оно словно стальными клещами вгрызалось ей в руки, горло — во что угодно, лишь бы не уходить. Тягучий, склизкий, неконтролируемый страх окутал её сознание. И в голове эхом отдавалось:

— Вспомни, как тот парень умирает. Вспомни, что написано в его карте — вы с ним одного года рождения. Ты бы хотела умереть сейчас?

Она тряхнула головой, стараясь заглушить голос, но нет:

— А у него есть семья, не то что у тебя. Он не один. Помнишь, как был зол его брат? Хотя бы поэтому он должен выжить — чтобы его близкие не потеряли сына, брата, друга.

Но как она ему поможет? Все лекарства бессильны, операции делать бессмысленно — они только ухудшат положение. Если только не...

Именно это! Вспомни наконец, что ты не простой человек, что ты — ведьма! Разве ты зря закончила Хогвартс?

Нарушить статут о Секретности? А какая ей, в общем-то, разница? Она уже десять лет не брала волшебную палочку в руки, Министерство ничего не сможет ей сделать, а если ей и запретят колдовать, то особо она не пострадает. Ей нужно его спасти.

Но для начала нужно было переговорить с самим пациентом. Но как это сделать, если пациент в коме? Ответ прост: говорить будет только она.

[1] фраза, сказанная Юлием Цезарем перед смертью, обращенная к его убийце Марку Юнию Бруту Цепиону. Цезарь был любовником матери Брута, относился к нему по-отцовски и не ожидал предательства.