Короткие истории о некоторых обитателях Вестероса (сборник драбблов) (гет)

По заявке lonely_dragon: Сандор/Санса. "Мой светлый ангел, Где ты, а где я, На другом конце земли"

* * *

Сандор вгрызается в неподатливую землю почти с остервенением — руки немеют от нечеловечьей, звериной усталости, и он в который раз уже думает, что убивать людей куда проще, чем хоронить. Однако эта мысль не приносит ровно никакого облегчения. Пот все так же щиплет глаза, заливает спину, что бы там не думал Сандор.

Капля за каплю — каждая капля пота за пролитую каплю крови; одна вырытая могила за одну отнятую жизнь. Когда счет сравняется — Сандор будет свободен. Боги безжалостны, заставляя расплачиваться за собственные грехи. Боги не знают милосердия. Да и нужно ли оно ему?

Он расплатится сам.

На последнем издыхании, когда воздух царапает грудь изнутри когтями, как бешеная кошка с подпаленным хвостом, он позволяет себе вспомнить ее — и на пару мгновений разум его вспыхивает, как дотлевающая свеча.

Пташка. Маленькая, тонкорукая, с цыплячьей шейкой и гордым именем.

Он хвалился перед ней, как сопливый юнец. Он будто искал у нее спасения — а ее саму так и не смог защитить.

Сандор откидывает капюшон и сплевывает в свежевырытую могилу, почти дрожа — то ли от усталости, то ли от отвращения к себе. Солнце осторожно касается обожженной щеки легкими, лучистыми пташкиными пальцами.

Сан-дор, Сан-са. Даже имена похожи — так же, как их гербы, так же, как собаки неуловимо напоминают лютоволков — и отличаются от них.

Пташка... нет, вопреки всему, не была она для него женщиной, совсем не была — мала еще. Если бы с девками можно было дружить — он назвал бы ее другом.

Но почему-то всякий раз, как он вглядывался в ее глаза, доверху наполненные страхом, ему казалось, что она — поймет. Весь ужас, что съедал его изнутри — ведь ей самой было тоже страшно.

Нет, Сандор не ждал жалости — да и зачем унижаться перед девчонкой? Он просто превращался рядом с ней в тринадцатилетнего сопляка, ощущая, что испуганная девочка много, много старше его самого.

Возможно, такой — тихой и понимающей, — была бы его сестричка, если бы выжила.

Другом она ему не была. Сестрой тоже, одновременно являясь и тем, и другим — и еще чем-то — непонятным, живущим на самом краешке сознания.

Выплескивать свою боль на Сансу было слишком жестоко, но маска спокойствия, которую он носила, бесила Сандора. Забудь свои учтивые словечки, глупая, хотелось крикнуть ему в ее спокойное лицо.

Поговори со мной, Санса. Выслушай. Испугайся. Раздели со мной мой страх.

Носить его одному — невыносимо. Санса. Мой светлый ангел, где ты, а где я, на другом конце земли.

Иногда ему снилась та самая жаровня. Он с криком пытался сбежать из комнаты, ожидая, когда Григор бессловесно попытается его убить — но сон не имел к нему отношения. Сандор только со стороны мог наблюдать, как двери распахиваются, и Джоффри за волосы втаскивает в комнату странно молчаливую девочку.

Жаровня ждет, огрызаясь клыками углей. Джоффри толкает ее — и непонятно, то ли лицо ее пылает, то ли это рыжие локоны взметнулись, стараясь уберечься от пламени.

И Сандор хочет ее спасти — но не может пошевелиться, будто приковало его что-то к земле. И это не страх. Ради нее — забыл бы.

"Поздно уже спасать — поздно, поздно", — чирикает какая-то пичуга.

И она права. Он не успел, не справился, не смог — не защитил.

Не помог — а, напротив, у нее, слабой, маленькой — сам просил защиты и спасения.

И плевать, что она сама не захотела идти с ним.

Расплата за смерть — нелегка, но ясно видима — пот за кровь, за жизнь — могилы.

Но как он расплатится за Сансу? Солнце касается его лица ласково — и он натягивает капюшон снова.

Могильщик стоит над свежевырытой могилой — и гадает, какую по счету он выроет для себя.