A Single Whole (джен)

«Мы знаем, что мир без боли — это мир без чувств... Но мир без чувств — это мир без боли».

Д. Киз, «Множественные миры Билли Миллигана»

«Что, если однажды я обнаружу, что нуждаюсь в милости собственной доброты; что я тот самый враг, которого нужно полюбить, что тогда?»

Карл Юнг

Взгляд Гарри пробежался по тусклому саду, мрачному полуголому лесу, заснеженным пикам горной цепи, взлетел в затянутое облаками небо и упал на сидящую в кресле мадам Симони, наслаждающуюся свежим горным воздухом на башне. Гарри уловил странное чувство — некий внутренний зуд — и попытался разобраться в его природе. Он встал с кресла, неспешно обошёл башню, рассеянно постукивая пальцами по парапету, и наконец остановился.

— Когда мы поднялись сюда, мне в голову пришла мысль, что неплохо было бы с этой башни взлететь на метле в облака, — задумчиво проговорил он, устремив взор за горизонт, и решительно сощурился. — Теперь я уверен, что мне это просто необходимо.

— Необходимо? — заинтересованно приподняла брови мадам, повернувшись к нему.

— Именно, — уверенно кивнул Гарри и помолчал. — Когда вы впервые привели меня сюда, то сказали, что я должен почувствовать себя свободным здесь. — Мадам кивнула в подтверждение, явно довольная тем, что он об этом помнил. — И вот я оглядываюсь кругом и вижу бескрайнее пространство и необыкновенную красоту — хочется к ним прикоснуться, исследовать. Но я прикован к одному месту и не могу уйти дальше опушки. Я будто заперт в стеклянной коробке, а все эти необъятные просторы кругом — не более чем декорации.

Мадам поразмыслила над его словами и спокойно заметила:

— Облака очень высоко. Чем выше, тем холоднее и сильнее ветер, низкое атмосферное давление, недостаток кислорода, развивается высотная болезнь.

— Я знаю.

— И ты уверен, что справишься?

Гарри наконец повернулся к ней.

— Я не уверен, — признался он со вздохом. — Но... я хочу взлететь — над замком, над облаками. Я никогда не взлетал так высоко. Я хочу почувствовать... свободу, понимаете?

Мадам склонила голову и улыбнулась.

— Я понимаю. И не возражаю.

Гарри недоверчиво прищурился:

— В самом деле?

— Если ты считаешь это необходимым — кто я такая, чтобы с этим спорить.

Такая безропотность несколько выбила Гарри из колеи. Он растерянно огляделся, прежде чем вновь обратить взор на мадам.

— Ну, тогда в следующий раз? Я возьму с собой метлу.

— Когда тебе будет угодно.

Мадам отпила горячего чая из кружки и удовлетворённо причмокнула губами.

— Значит, думаешь, здесь красиво?

Гарри пожал плечами.

— Конечно. Я такое раньше видел только на картинках в туристических брошюрах, — честно ответил он, но не то чтобы красота имела для него хоть какое-то значение.

— Тем не менее, ты хочешь отсюда выбраться, — тихо заметила мадам.

Гарри нахмурился. Он не мог остаться.

— Нельзя полюбить место лишь из-за того, что оно красивое.

Мадам вновь выразила согласие и задумалась, постукивая пальцем по ободку кружки.

— Когда я поступила в школу, она поразила меня своей красотой — как в королевском замке. И всё же я нестерпимо скучала по своему скромному дому — никогда до этого мне не приходилось уезжать так надолго. А тут новая страна, новый мир. Всё кругом казалось чужим, неродным, так сказать. Интересным, красивым, но… Я была счастлива наконец вернуться домой на каникулы. Но вскоре вновь появилось знакомое томление, которое я привыкла ассоциировать с тоской по дому. Это привело меня в замешательство — как я могу тосковать по месту, в котором нахожусь? Я тогда решила, что скучаю по школе, — хотя ещё не успела к ней привыкнуть или найти друзей. А в школе я вновь предавалась тоске по дому. И так продолжалось по кругу.

Гарри потёр ладони и подышал на них — пальцы основательно замёрзли.

— И только спустя годы я вдруг осознала: всё это время за фасадом тоски по любимым людям и привычным местам скрывалось другое, более глубинное чувство — тоска по детству: по его простоте и однозначности, по возможности быть самой собой — такой, какой я не могла быть в школе, и такой, какой уже не получалось быть и дома. Это ощущение дома — что ты на своём месте — идёт вовсе не от места, оно идёт изнутри. Это чувство единения с самим собой, ощущение целостности. И теперь я знаю, что некоторые чувства и потребности могут скрываться в тени других, не давая себя опознать. — Мадам опустила голову и осторожно спросила: — С тобой никогда не случалось ничего подобного?

Гарри выпрямился.

— Не припоминаю. Может, спустимся? Я замёрз.

* * *

На следующей же встрече мадам Симони торжественно вручила Гарри метлу со словами:

— Это личная метла месье ля Руш, нашего инструктора по полётам — не переживай, он разрешил мне её одолжить. Но если ты её повредишь, боюсь, мне придётся отдать тебя в рабство месье ля Рушу. Ну а теперь вперёд! Как говорят на твоей родине — сломай ногу*!

Гарри неловко взял новенькую, отполированную до блеска гоночную метлу и почувствовал, как весь пыл внезапно улетучился. Если так подумать, не так уж сильно ему хотелось полетать над облаками — ну что там интересного? Простой туман. Он неуверенно глянул на мадам — та чуть ли не сияла от предвкушения, ни тени волнения на лице.

«Ну конечно, не она же рискует жизнью из-за причуды», — ворчливо подумал Гарри. Вздохнув, он подошёл к парапету и заглянул вниз. Под ним будто простиралась пропасть — она притягивала к себе. Казалось, конечности налились свинцом. Гарри крепко вцепился в парапет и вновь обернулся на мадам — выражение её лица было столь безмятежным, будто они просто вышли подышать свежим воздухом.

— Вы не обеспокоены? — подозрительно спросил он.

Мадам улыбнулась.

— Нет.

— Вы не боитесь, что я упаду?

— Неа, — покачала она головой с размахом не меньше ста восьмидесяти градусов. — Я считаю, что ты вполне уверенно держишься на метле. Ну, а если вдруг что — в чём я сильно сомневаюсь, — я тебя подстрахую, будь спокоен.

Однако это напутствие не вызвало должного эффекта. Насупившись, Гарри мрачно уставился вдаль. Над лесом вновь летал гиппогриф. Захотелось подлететь к нему и дать пинка.

— Вы говорили, — наконец глухо начал он, — что нужно любить свои ошибки, поскольку они делают нас мудрее и приближают к цели.

— Ага, — подтвердила мадам, рассеянно взяв в рот уголок нашейного платка.

— Но они также могут отдалить нас от цели — даже не на шаг — на мили. — Гарри повернулся к мадам, опёршись спиной о парапет. — Однажды… я кинулся во Францию из-за… глупой идеи. Если бы я был терпелив и ничего не предпринимал, то в одиннадцать поступил бы в Хогвартс и встретился бы с… — он запнулся, — и все мои проблемы разрешились бы сами по себе ещё три года назад. Но я всё испортил своим нетерпением. И потом я совершал ошибку за ошибкой, глупо рисковал жизнью — просто чудо, что я ещё жив. И каждая моя попытка всё исправить не просто проваливается с треском, а отбрасывает меня далеко назад.

Мадам сурово нахмурилась и скрестила руки на груди.

— А ты провидец, Гарри? Ты знаешь наверняка, что останься ты в Англии, то дожил бы до Хогвартса? Или обязательно получил бы приглашение? Ведь ты не получил его здесь, хотя должен был. — Тот нахмурился — этот вопрос давно его беспокоил. Мадам вздохнула и уже мягче продолжила: — Гарри, даже самая провальная на первый взгляд попытка может в итоге принести больше блага, чем успех. Не спеши с выводами.

Гарри размышлял над этим пару мгновений, затем встряхнул головой и упрямо насупился.

— Ну допустим, бывает и так. Но обычно ошибки только всё портят и... Я боюсь, что если опять попробую что-то предпринять… то просто разрушу всё до основания: свои шансы добиться цели, свою надежду, свою силу духа, себя самого… — Он бросил мрачный взгляд через плечо. — Кажется, стоит сделать шаг вперёд и я камнем упаду вниз. И ничего уже нельзя будет исправить.

— Твой страх совершенно естественен. Но, друг мой, — сказала мадам тоном, которым успокаивают напуганных малышей, — ведь у тебя есть первоклассная летающая метла, не так ли?

Кивком она указала на названный инструмент. Гарри машинально взглянул на свои руки — метла блестела и будто кокетливо подмигивала.

— И ты не первый день летаешь, правильно? — Дождавшись его неохотного кивка, мадам развела руками, мол, вот и вся арифметика. Однако Гарри всё ещё сомневался. Тогда мадам притворно горько вздохнула и, отвернувшись, как бы между прочим добавила: — Конечно, полёт — это всегда риск, даже если ты профессионал высшего уровня. И не стоит летать, если не уверен в себе. Не будешь летать — никогда не разобьёшься. — Она слегка склонила голову и проникновенно добавила: — Но ты никогда и не полетишь.

Гарри нахмурился. Она была права. Чертовски права! Он вновь посмотрел вниз — и в то же время как же тут чертовски высоко! У него буквально всё тело окаменело. И метла такая тонкая, такая хлипкая — как же легко с неё соскользнуть! К тому же он опять не выспался и чувствовал себя утомлённым. Голова тяжёлая, в мышцах слабость, да и вообще... Гарри повернулся к мадам.

— Вы правы, надо преодолевать свои страхи! Так я и сделаю… в следующий раз, — пробормотал он, отложив метлу в сторонку, и упал в кресло.

— Конечно, когда тебе будет угодно, — невозмутимо прощебетала мадам. — Я могу попридержать метлу у себя некоторое время, но потом придётся либо опять идти на поклон к месье ля Рушу, либо довольствоваться рядовой метёлкой. А теперь помедитируем?

Гарри облегчённо выдохнул. От радости, что не пришлось сегодня рисковать жизнью, он сумел расслабиться и почти полностью отключиться от реальности.

*сломай ногу — дословный перевод английского выражения «break a leg», которое эквивалентно русскому «ни пуха ни пера».

* * *

Мадам Хелен разложила еду на уличном столике, напевая мелодичную песенку и пританцовывая, затем улеглась на шезлонг и с аппетитом принялась поглощать хрустящий круассан. Гарри вдумчиво прожевал фундук, потом грецкий орех и, поразмыслив, решил, что первый ему нравится больше. Он сидел рядом, в аналогичном шезлонге, укутанный в, как ему казалось, десяток пледов и уже немного взопревший. Пока мадам не видела, он стянул с себя верхний плед и запихал под шезлонг.

Мадам Хелен с таким восторгом рассматривала затянутое облаками небо, будто на нём отражались все шедевры Лувра. Гарри же казалось, что таким серым небо было уже несколько недель подряд — при этом и дождь срывался редко, и солнце не проглядывало. Посему к небу он не проявлял ни малейшего интереса, а зорко следил за мадам, да всё никак не мог определиться, как заговорить с ней — как начать «работу».

— Ой, глянь на то облачко! Вот там — вон на то, солнышко, только глянь — это же вылитый папенька! Гляди, ну разве это не его длинный нос? Не его широкий лоб и острый подбородок? Ха-ха!

Мадам рассмеялась. Её заливистый смех резал слух — слишком лучезарный для серости и унылости кругом.

— Вы кажетесь счастливой, мэм, — в конце концов сказал Гарри первое, что пришло в голову.

Поднесённая ко рту рука мадам со свежим круассаном замерла, на него уставились широко раскрытые глаза, в которых отражалась детская наивность.

— Разумеется, солнце моё! Когда ты рядом, моему счастью нет предела! Когда я вижу твоё светлое личико, когда ты вот так задумчиво складываешь бровки домиком — мне хочется танцевать, мне хочется петь и кричать всему миру, какой умный и очаровательный малыш у меня растёт!

— Хм, — неопределённо отозвался Гарри, надувшись.

Умяв круассан и запив горячим шоколадом, Мадам облизала губы, как сытый котёнок, а затем вновь любовно посмотрела на Гарри и замурлыкала:

— Когда ты рядом, мой сладкий, всё вокруг кажется таким ярким, свежим, живым... Я словно летаю в облаках и греюсь в лучах солнца. Так бывает, когда любишь всей душой, всем сердцем! Но что мне тебе объяснять, ты же знаешь, каково это… — она смущённо улыбнулась. У Гарри похолодело внутри. Он на миг прикрыл глаза, чтобы взять себя в руки.

— А… кхм, когда я далеко, мэм? — тихо спросил он. Лицо мадам застыло на несколько долгих мгновений, взгляд опустел.

— Что же ты не ешь свои любимые печенья-сэндвичи? — спросила она, не смотря на него и хватая названное лакомство. — М-м, с шоколадной пастой. Когда ты был совсем маленьким, ты разделял печенье на две половинки, вылизывал всю начинку, а остальное клал обратно в коробку. Как-то я отругала тебя за это, и ты перестал так делать. Но потом я стала находить половинки под диванами, кроватями и за шкафами. — Мадам опять весело рассмеялась. — Ты думал, что если спрятать их там, то никто не найдёт. Ты был таким смешным малышом!

Гарри помолчал.

— Вам грустно, когда меня нет рядом? Поэтому вы не хотите об этом говорить?

Мадам горестно вздохнула и печально посмотрела на него.

— Очень грустно, малыш, будто солнце пропадает с неба.

— Вы сильно расстраиваетесь?

— Очень! Когда тебя нет рядом и я не знаю, в безопасности ли ты, не обижают ли тебя, всё кругом кажется таким серым и холодным! И таким тяжёлым. И даже воздух тяжёлый, он буквально душит меня! Хочется заползти в тёмный угол и не вылезать до твоего появления! — горячо выпалила мадам, но тут же хлопнула себя по губам, виновато сдвинув брови. — Ой! Но я ведь не совсем глупая и знаю, что деткам нужно ходить в школу, общаться с другими детками. И в школе ты в полной безопасности, под присмотром. Поэтому даже когда тебя нет рядом, я чувствую… — Огромные голубые глаза сияли, когда мадам смотрела на него, сложив руки на груди, голос задрожал от переполняющих её чувств. — Моё материнское сердце чувствует, что ты жив и здоров и вскоре вернёшься ко мне. Как солнышко ложится спать ночью, но утром всегда просыпается. Так и ты — всегда вернёшься к мамочке, которая любит тебя бесконечно — бесконечно, солнце моё.

Гарри с трудом проглотил ком в горле.

— А что… — начал он, искоса глянув на мадам, — что думает обо мне… она?

Мадам замерла и недоумённо моргнула.

— Она, солнышко?

— Другая леди, — с нажимом повторил Гарри, внимательно следя за ней.

— Другая? — нахмурившись, потерянно повторила мадам Хелен. На мгновение её лицо превратилось в невыразительную маску, затем она моргнула, перевела взгляд на палисадник у Гарри за спиной и заговорила отстранённым голосом: — Думаю, скоро уже подснежники полезут. Мы с тобой нарвали их в лесу и высадили прямо вон там, ты был тогда совсем малышом, возможно, не помнишь...

Гарри прикусил губу.

— Простите, что заговорил об этом, — пробормотал он удручённо. — Я не хотел вас расстроить.

Мадам вновь удивлённо взглянула на него.

— Расстроить? Солнышко, ты ничем не можешь меня расстроить! Ты же моё счастье, мой мир!

— Простите, — упрямо покачал головой Гарри. — Просто она — та, другая леди, — она довольно груба со мной, и мне кажется, будто я чем-то перед ней провинился, но я не знаю, что именно я делаю не так…

От возмущения мадам резко выпрямилась на шезлонге, брови сошлись на переносице.

— Ох, милый, мне так жаль, что тебе приходится с ней сталкиваться! Ты должен избегать эту… эту мегеру! Ты не сделал ничего плохого, ты просто идеальный ребёнок — я о большем и мечтать не могу! А она никогда не бывает довольна, её всё злит. В особенности я…

Её глаза увлажнились, она шмыгнула носом и вновь уставилась в небо, но без прежнего восторга.

— И на вас тоже? — проговорил Гарри так, будто это было новостью для него, и преувеличенно тяжко вздохнул. — Мне очень горько от того, что она на нас злится. Я бы хотел, чтобы она нас любила. — Мадам яро закивала, соглашаясь. — Но почему она злится на нас? — осторожно спросил он. Мадам сердито фыркнула и недовольно пробурчала:

— Потому что она злая, только и всего! Её бесит, когда кто-то рядом с ней радуется. Она хочет, чтобы все кругом были такими же несчастными, как она!

Гарри озабоченно посмотрел на неё и с наивностью ребёнка спросил:

— Но почему?

— Кто ж её знает.

Мадам вдруг подскочила и кинулась к палисадникам — искать подснежники. Гарри присоединился к ней, с облегчением выбравшись из-под горы пледов. Мадам в десятый раз принялась рассказывать, какие растения и где растут, её настроение вновь пришло в норму. Какое-то время спустя Гарри вернулся к прерванному разговору:

— Как вы думаете, почему она несчастна?

— Ума не приложу! — всплеснула руками мадам. — Кругом столько всего прекрасного! Живи да радуйся!

Гарри остановился и уставился на неё. Но мадам не заметила этого и кинулась к покосившемуся бордюру клумбы, взявшись его выравнивать. Гарри покачал головой и опустился рядом с ней, чтобы помочь.

— Мне кажется, — осторожно начал он немного погодя, — то это так не работает — чтобы быть счастливым, недостаточно просто этого хотеть.

Мадам глянула на него в замешательстве.

— А как же это работает? Почему я могу быть счастливой, а она не может?

— Интересный вопрос, — пробормотал Гарри, затянув прутик на бордюре, и поднял взгляд на мадам. — Как вы думаете?

Мадам поскребла затылок, мучительно размышляя, и тут у неё появилась идея:

— Знаешь, мальчик мой, когда любишь хотя бы кого-то одного, то любишь всё вокруг. А когда никого не любишь… то и всё вокруг не мило.

Гарри отряхнул руки и, сев на пятки, задумчиво посмотрел на мадам.

— Почему она никого не любит? Вас, например, меня?

— Не думаю, что она умеет, солнышко, — пренебрежительно махнула рукой мадам и деловито огляделась в поисках других покосившихся бордюров.

— Разве можно не уметь любить?

— Очевидно.

— Но как так?

— Должно быть, она родилась такой. — Гарри состроил скептическую мину. Мадам нахмурилась, явно засомневавшись в своих словах, и вновь всплеснула руками. — Почём мне знать! — воскликнула она с досадой и, наконец завидев очередной косой бордюр, кинулась к нему. Гарри последовал за ней. Какое-то время они сосредоточенно работали.

— Может, она чего-то боится? — внезапно сказал Гарри, тщательно сплетая прутик.

— Чего же она может бояться, если ей ни до чего нет дела, кроме себя? — фыркнула мадам Хелен, внимательно следя за его манипуляциями.

Гарри мельком взглянул на неё.

— Как раз таки за себя и боится. Она боится, что… мы оттолкнём её? Что, если мы узнаем её получше, она нам не понравится? Или она боится, что привыкнет к нам, полюбит всем сердцем, а мы её бросим.

Он наконец поднял взгляд на мадам Хелен, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами, наполненными слезами.

— Гарри! Я никогда так не поступлю! — вскричала она, поднявшись на колени, и потрясла кулачками в воздухе. — Если она проявит к нам хоть немного дружелюбия, если она искренне захочет стать нам добрым другом, то я ни за что ей не откажу, и я не брошу её ни за что на свете, никогда!

Гарри уронил взгляд на сырую землю и прерывисто выдохнул.

— Тогда, — хрипло начал он и прочистил горло. — Тогда, думаю, вам следует сказать об этом ей. — Он заглянул мадам в глаза. — Скажите ей, что вы готовы стать ей верным другом, если она позволит.

Мадам просияла и яро закивала.

— Ты прав, солнышко, как же ты прав! — Она внезапно вскочила, собираясь тут же броситься в дом, но вновь повернулась, озабоченно нахмурившись. — Но… думаешь, она меня послушает? Она никогда меня не слушает.

Мадам смотрела на него с таким безраздельным доверием в голубых глазах, будто была готова исполнить абсолютно всё, что он у неё попросит. Гарри неторопливо поднялся и отряхнулся. Подумав, он сказал:

— Возможно, она не захочет вас слушать. — Мадам прикусила губу, Гарри поймал её беспокойный взгляд. — Но вы можете хотя бы попытаться? Ради меня? Я правда не хочу, чтобы она на нас злилась, мне от этого грустно…

Он состроил невинную физиономию, которой позавидовал бы любой ангел с картин эпохи Возрождения. Морщинки на лбу мадам разгладились, она хлопнула в ладоши и подпрыгнула.

— Ну разумеется! Я ради тебя на всё готова, солнышко моё. Я поговорю с ней сейчас же, сию же минуту!

Мадам прослезилась от накативших чувств и вытянула было руки, чтобы обнять его, но вовремя себя остановила, сцепила пальцы в замок и упорхнула в дом, лишь ненадолго остановившись, чтобы напоследок бросить на него обожающий взгляд.

Гарри некоторое время топтался на месте, посматривая на выход в ожидании скорого возвращения мадам. Но она так и не объявилась. Он вздохнул и вернулся в дом — её нигде не было ни видно, ни слышно. Ему так и не удалось с ней увидеться перед отъездом в школу.

* * *

Войдя в кабинет мадам Симони и поздоровавшись, Гарри рассеянно огляделся — взгляд упал на летающую метлу у входа на башню и тут же стыдливо метнулся в сторону.

— Э-м, вы не заняты? — пробормотал Гарри, машинально поправляя безделушки на стеллаже. Мадам удивлённо моргнула.

— Нет.

— Если у вас много работы, то я могу прийти позже. — Тут Гарри и вовсе замямлил, нервно вытягивая рукава мантии: — Вы тратите на меня столько свободного времени, мне бы не хотелось мешать вашей личной жизни и…

— Ты мне не мешаешь, — прервала его мадам. Гарри прикусил губу и вновь огляделся.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Лучше некуда.

Со вздохом он присел на краешек кресла, готовый вновь подняться в любой момент, и, когда мадам разместилась напротив, вновь переспросил:

— Вы точно не заняты?

Она выразительно изогнула бровь.

— Гарри, у меня складывается впечатление, что ты не желаешь здесь находиться, но не хочешь этого признавать или думаешь, что должен здесь быть, поэтому пытаешься саботировать меня на отмену встречи, чтобы сбросить с себя ответственность.

Гарри прокрутил в голове её слова.

— Так и есть, — без зазрения совести подтвердил он. Мадам развела руками.

— Что ж, вынуждена сказать, что не собираюсь брать на себя эту ответственность. Я хорошо себя чувствую, и у меня полно свободного времени. И если тебе есть что сказать — говори прямо, а если не хочешь — не говори.

Поразмыслив над её предложением и приняв окончательное решение, Гарри попросил подняться на башню. Выйдя на свежий воздух, он глубоко вздохнул и огляделся. Тем временем мадам применила на них согревающее заклинание, наколдовала два кресла с подушками и опустилась в одно из них.

Гарри начал кружить по башне, рассеянно постукивая по парапету и время от времени скашивая глаза на мадам — она сидела в расслабленной позе, с закрытыми глазами, безмятежным выражением лица и едва уловимой улыбкой Моны Лизы.

Со вздохом Гарри упал в соседнее кресло, посидел какое-то время, угрюмо уставившись в пространство перед собой, затем подскочил и повторил весь ритуал ещё несколько раз.

— Хочешь, я тебе сыграю? — предложила мадам с таким видом, будто ей самой этого хотелось.

— Будьте так добры, — милостиво разрешил Гарри.

Мадам призвала скрипку, приготовилась и начала играть — мелодия была пронзительной и отрывистой. Гарри даже отпрянул с недовольной гримасой, но мадам ничуть не смутилась. Постепенно мелодия стала тише и размереннее, а вместе с ней — и внутреннее состояние слушателя. Скрипка играла всё спокойнее, и когда звук совсем затих, Гарри обнаружил, что едва ли не засыпает в кресле.

Подавив зевок и потерев налитые свинцом веки, он вдруг в полной мере ощутил, насколько устал: устал от недосыпов, от беспрерывного урагана мыслей в голове, постоянной тревоги и сомнений. Он устал постоянно удерживать оборонительную позицию и по сто раз взвешивать каждое слово. Он настолько устал, что уже не мог ни думать, ни нервничать. Возможно, мадам была права — ему просто нужно начать говорить.

Он сосредоточился на дыхании, стараясь максимально успокоиться, и вскоре ему удалось достичь состояния относительного безразличия — будто ничего не имело никакого смысла, ни он, ни кто-то другой, ни жизнь, ни смерть, а следовательно — не стоило беспокойства. Положив ладони на колени и уставившись на горизонт, Гарри наконец заговорил отстранённым голосом:

— Я бы хотел рассказать вам о кошмаре, который вызывает во мне панику и заставляет причинять себе вред. — Казалось, кругом всё замерло в этот момент — не было слышно ни криков снизу, ни птиц. Будто всё прислушалось к тому, что Гарри собирался сказать. Мадам подобралась, но больше ничем не выдала волнения, боясь навредить его хрупкой решимости. — Это воспоминание, которое одновременно является источником моей радости и ужаса. В этом воспоминании…

Он проглотил комок в горле. Рядом с ним мадам задержала дыхание.

— Как я уже говорил, в этом воспоминании мы с братом встретились впервые после разлуки… впервые после нашего рождения. Нас свела необъяснимая сила. Но мы были рядом всего несколько мгновений, а затем… затем он умер. — Последнее слово с трудом выкатилось из горла и плюхнулось на грудь. Мадам издала невнятный булькающий звук и резко повернула к нему голову. Гарри тяжело сглотнул. — Всё закончилось хорошо: я сделал ему массаж сердца и… применил стихийную магию, и он вернулся к жизни — не спрашивайте меня, как именно, пожалуйста. Но его глаза в тот миг — абсолютно пустые, покинутые, — они преследуют меня в кошмарах.

Гарри чуть ли не слышал, как кипит мозг мадам, пытаясь обрисовать общую картину произошедшего. Она нервно засуетилась и повернулась к нему всем корпусом.

— Позволь мне задать парочку вопросов, позволишь? — пробормотала она, стараясь собраться.

— Я не возражаю.

— Что именно произошло? Как он… умер?

Гарри почувствовал тяжёлую поступь тревоги за спиной, но бросил на неё ментальный предостерегающий взгляд — нет, сиди на месте. Он закрыл глаза, запрокинул голову и начал рассказ, максимально абстрагируясь от сказанного, будто произошедшее никак его не касалось:

— Нам было шесть. Мы встретились в волшебном переулке Лондона. Затем из воздуха появились люди в масках, началась суматоха, крики, засвистели проклятия. Мы отделились ото всех, но перед нами оказался… мужчина с красными глазами, который бросил в… брата заклятие, и он упал. И его глаза… Я видел глаза мёртвых прежде, этот взгляд невозможно ни с чем спутать. Более того, я почувствовал, будто… невидимая стрела пронзила меня насквозь. Я был парализован ужасом. Затем очередное заклятие ударило в меня, я потерял сознание.

Мадам резко втянула воздух сквозь стиснутые зубы; Гарри её проигнорировал, полностью сосредоточенный на воспоминании.

— Я очнулся и сделал брату массаж сердца, он вновь задышал. Я почувствовал, будто сам могу вновь дышать.

Он замолчал и уставился в серое небо, давая мадам время сложить все детали пазла в единое целое. Одно долгое мгновение она лишь сидела с открытым ртом, а затем шумно выдохнула и выругалась, но тут же извинилась.

— Ты… ты знаешь его имя? — спросила она, нервно беря в рот уголок нашейного платка.

— Да. — Он бросил на неё быстрый взгляд. — Вы тоже его знаете, не так ли?

— Теперь да. Если я правильно поняла, — не вполне уверенно добавила мадам.

— Вы правильно поняли, — ровно подтвердил Гарри.

— И ты знаешь, где он находится?

— Я знаю, где он находится.

— Madonna! — выдохнула мадам и потёрла лоб. — Невероятно, просто невероятно!

Гарри перевёл на неё взгляд — и душа упала в пятки.

— Видите? Ваше лицо — это причина, по которой я никому не рассказываю правду. Даже вы, прекрасно зная, что мне незачем врать, не можете поверить в мою историю, настолько она странная. Будь у вас зрение, вы бы ещё смотрели на меня, как на чокнутого, — сердито пробурчал он, скрещивая руки на груди.

— Нет-нет, — поспешно замахала ладонями мадам. — Вовсе нет, я верю тебе. Какой бы невероятной ни была твоя история, я верю тебе, Гарри, — серьёзно сказала она. Тот недоверчиво на неё покосился, но немного расслабился. Мадам нахмурилась и, прикусив губу, продолжила: — Я другого не могу понять… Почему из этого просто фантастического происшествия, где ты сверхъестественным образом возвращаешься с того света, прихватив с собой брата, ты решил зациклиться на том моменте, где он умирает?

— Как вы не понимаете! — горячо воскликнул Гарри, подскочив и начав вновь нервно кружить по башне. Этот вопрос стал тем самым слабым ветерком, который раздул в груди тщательно сдерживаемое до этого пламя. — Он умер однажды, и по счастливейшей случайности я оказался рядом и как-то сумел помочь ему. Но теперь-то нас разделяют километры и уже долгие годы. Я просыпаюсь в панике каждую ночь не из-за того ужаса, который когда-то пережил, а из-за того, что… — Он задохнулся на мгновение и глубоко вздохнул, прежде чем продолжить: — За эти годы он мог… умереть, а я даже не знаю об этом! Или он может умирать прямо сейчас, а я ничего не делаю, чтобы ему помочь, — вот что изводит меня! — дрожащим голосом выпалил Гарри. Его внезапно охватила жуткая слабость, и он вновь упал в кресло.

— Поэтому ты ранишь себя? — тихо спросила мадам полуутвердительно. — Чтобы вызвать лечебную магию… его магию, — она едва заметно поморщилась на этих словах, — которая является подтверждением того, что он жив?

— Да, — слабо ответил Гарри, внезапно почувствовав себя совершенно беззащитным — как бабочка, приколотая иголками к бумаге и выставленная под стеклом в зоологическом музее. Хотелось заползти в какой-нибудь тёмный уголок, подальше от любопытных глаз.

Мадам понимающе кивнула и начала задумчиво жевать кончик платка — точнее, кончик уже был ею сжёван, она продвинулась дальше.

— Но когда он умер тогда — ведь ты это почувствовал, — заметила она логично. — Как и то, что он… вернулся к жизни.

Гарри обхватил голову ладонями и потянул за волосы.

— Да. Но… я не знаю, не всё так просто… — отчаянно проговорил он.

— Что же здесь сложного? — недоумённо пробормотала мадам.

— Я не знаю… Каждый раз, когда я пытаюсь разобраться, у меня будто всё тело восстаёт против этого… давление поднимается, я просто не могу думать. — Он ещё сильнее потянул себя за волосы.

— Опять тревога?

Гарри замер на мгновение, обдумывая вопрос.

— Да, — в итоге признал он, скрещивая руки на груди и пряча ладони под мышками.

— Отчего же?

— В том-то и дело, что я не знаю!

Вновь поднявшись и опёршись о парапет, Гарри мрачно уставился на сад внизу, стараясь вновь взять себя в руки. Некоторое время взгляд рассеянно бродил по знакомым тропинкам, пока не наткнулся на домик садовника. В голове всплыла их последняя встреча. Гарри задумчиво начал:

— Вы знаете, месье Патрик уверен, что между близнецами существует особая, ни с чем не сравнимая связь. И он считает, что… наша с братом ситуация… наша разлука, иными словами, является идеальным… условием для развития наших магических сил, — с трудом проговорил он. Эти слова оставляли на языке неприятную горечь. Хотелось прополоскать рот отбеливателем. — Но, если разлука затянется, эти силы могут… — Горло сжал спазм, который он решительно проглотил и резко вздохнул: — могут убить нас. Но вы говорите, что никакое родство не обеспечивает особой связи между людьми, что значение имеют лишь отношения и их надо строить. И на логическом уровне я с вами согласен, но…

Гарри замолчал, с удивлением замечая, что ему не только удалось облечь весь тот хаос, творящийся у него внутри, в слова, но и выразить это настолько складно, что даже для него всё вдруг стало более чётким. И когда мадам спросила: «Что думаешь ты?», он уже знал, как ответить.

— С одной стороны, я хочу верить месье Патрику — часть меня в восторге от мысли, что в этом огромном холодном мире существует особенный человек, с которым мы сочетаемся, как две детали пазла, без малейших усилий. Но с другой, признавая это, я также должен признать и существование особой магической силы, невиданной прежде. И… меня это страшно пугает. Буквально… до смерти, — выдохнул он, покачнувшись, и вцепился в парапет, чтобы не упасть.

Это признание помогло вытолкнуть наружу весь тягучий, мерзкий ужас, который клокотал внутри всё это время, и, пусть он всё ещё был тяжёлым и мерзким, по крайней мере, теперь он был прямо перед глазами, во всей своей жуткой красе, что придавало ощущение определённости, а значит — контроля.

Мадам внезапно оказалась рядом, накрыла его ладонь своей и крепко сжала. Гарри сосредоточился на ощущениях, которые вызывал этот контакт.

— Я не хочу никакой силы, — слабо прошептал он, не поднимая глаз от их рук. — Я просто хочу воссоединиться с братом. Но хуже того, это также означает, что долго в разлуке мы не протянем: по крайней мере я превращусь в тень человека, призванную вечно скитаться во тьме, нигде не находя освобождения, — вечно! Как Жиль… И эта угроза висит над нами дамокловым мечом — я не вижу шанса исправить положение в ближайшем будущем, я будто привязан к этому месту стальными цепями. Это вызывает во мне настоящую панику, которая… просто сводит меня с ума.

Гарри аккуратно высвободил руку — это прикосновение помогло ему успокоиться, но чем дольше оно длилось, тем быстрее рассеивался эффект — и потёр виски в попытке ослабить напряжение.

— Более того, сам месье Патрик… он очень странный, ему сложно верить. Он будто бы живёт в своём собственном мире. Для меня признать его правоту — всё равно что признать себя таким же, как он… Таким же одиноким безумцем, зацикленным на одной идее, потому что за свою жизнь он потерял столько любимых людей, что боится полюбить кого-то вновь. Таким образом, в отношении теории месье Патрика я нахожусь в подвешенном состоянии — одновременно верю в неё и не верю… Звучит дико, да?

— Вовсе нет, напротив, — просто отозвалась мадам. — Это более чем естественно.

Гарри недоверчиво на неё покосился. На её лице не было ни грамма сомнения.

— В самом деле?

— Конечно. Гляди. — Она достала палочку и наколдовала в воздухе пламя, затем неспешно провела над ним свободной рукой. — Все хотят тепла, но никто не хочет обжечься, — сказала она с таким понимающим выражением лица, что Гарри мог не сомневаться — она видела его насквозь. — Бывает, одно и то же событие приносит нам одновременно радость и боль. Поэтому вполне естественно желать радости и бояться боли.

Гарри как заворожённый следил за плавными движениями её ладони, пока она не легла обратно на парапет.

— Вы всегда говорите так логично… — продолжил он, заставляя себя вновь сосредоточиться. — И если верить вам, между мной и братом нет особой связи. Но тут вновь вступает иная часть меня, которая напоминает мне, что я постоянно отправляюсь к брату в астральных путешествиях, — ведь это не может быть совпадением? И эта пустота внутри… Да, во многом она вызвана одиночеством. Но… кажется, она была со мной с самого рождения, понимаете? Со временем она лишь расширяется. И теперь, когда я вспомнил ту встречу с братом в Лондоне и… Потом мне удалось вернуть его к жизни — что это, как не… особая магическая связь? — скрепя сердце заключил он.

Мадам помолчала, обдумывая его слова, затем печально вздохнула.

— Мне жаль, Гарри, что всё это время ты чувствовал, будто должен сражаться со мной, отстаивая своё право иметь особую связь с братом, в то время как я вовсе не пыталась на эту связь посягнуть. Моё упущение — мне следовало это сразу обозначить. Но я боялась заговорить об этом напрямую.

Гарри перевёл на неё обескураженный взгляд. Она виновато улыбнулась, прежде чем пояснить:

— Будучи ведьмой, Гарри, я не могу отрицать существования магических связей между волшебниками — магия по своей сути очень коммуникабельна и всегда рада объединиться с магией другого волшебника — не меньше, чем он сам. Эти связи охотно базируются на родственных узах, делая их прочнее.

Гарри слушал мадам, раскрыв рот.

— Поэтому такие связи — особенно самые первые — очень сложно разорвать, даже расстояние для них не помеха. Тем более прочна связь близнецов. Таким образом, магия волшебников будет стремиться вновь воссоединиться и подсказывать дорогу к ним — вполне вероятно, что ты не случайно тогда забрёл в магический переулок. Но, — мадам грустно улыбнулась, — эти связи не настолько могущественны, как многие хотят считать. Они помогают построить близкие отношения, но не являются их залогом. Большую часть работы нужно проделать самим людям, и если что-то пойдёт не так — если эта связь будет лишь вредить, то её можно если не разорвать, то, по крайней мере, ослабить до такой степени, чтобы связанные могли строить своё счастье отдельно друг от друга.

Сердце Гарри грозилось вот-вот выпрыгнуть из груди. Он уставился перед собой невидящим взглядом, осмысливая сказанное.

— Гарри, я с самого начала не сомневалась, что у тебя есть особая связь с братом, как только ты о нём рассказал, — мягко продолжила мадам, — но я не считаю, что это является главным источником твоих терзаний. Я верю, что человеку необходимы отношения с другими людьми, но они должны быть качественными, а для этого нужно в первую очередь понимать и ценить самих себя.

Гарри медленно кивнул, с робким восторгом наблюдая за тем, как перед его мысленным взором груда деталей пазла наконец-то начала складываться в более-менее ясную картинку.

— Что до месье Патрика, то почему он обязательно должен быть либо полностью прав, либо полностью неправ? Почему он не может, скажем, быть правым насчёт вашей связи, но ошибаться насчёт последствий разлуки? Почему эта связь должна убить вас?

— Но ведь Жиль умер, — тупо проговорил Гарри, чувствуя себя оглушённым от переполнявших его эмоций и мыслей.

— Кто? — нахмурилась мадам.

— Привидение мальчика, который жил в замке. Я не знаю его настоящего имени, но он носил фамилию де Бальзамо. Вы не встречали его?

— Нет. Я не вижу призраков. К тому же руководство школы негативно к ним относится, и они прячутся.

Он вкратце поведал мадам историю из писем герцога де Бальзамо, о своих встречах с Жилем и впечатлении, которое тот на него произвёл. Но эта история не изменила её мнения.

— Гарри, как бы ни были похожи обстоятельства ваших жизней, всё же вы — разные личности: что вредит одним, других делает лишь сильнее.

— Наверное, — пробормотал Гарри. Казалось, у него сейчас голова лопнет. Он глубоко вдохнул, выдохнул, растёр заледеневшие пальцы, переступил с ноги на ногу, восстанавливая кровообращение. Небо уже начало приобретать оранжевый оттенок.

— Мы задержались, — бросил Гарри, подышав на ладони. — Хм… думаю, мне пора.

Мадам положила руку ему на плечо и слегка сжала.

— Ты сегодня проделал огромную работу, Гарри. Уверена, это признание далось тебе очень нелегко, но я рада, что ты доверился мне, — тепло сказала она и, вновь сжав его плечо, убрала руку. — Ты прав, на сегодня у тебя предостаточно впечатлений. Постарайся успокоиться и обдумать всё здраво.

— Да уж, мне это необходимо, — пробормотал Гарри. Прежде чем он вышел, мадам вдруг задумчиво спросила:

— Гарри, этот Жиль… Почему ты так уверен, что именно магия его убила?

Гарри оторопело заморгал.

— Потому что он не мог её контролировать? — неуверенно ответил он.

— Ты понял это из писем?

Гарри молчал. Пожалуй, нужно было признать — у него недостаточно информации, чтобы сделать верные выводы касательно жизни и смерти Жиля.

* * *

Гарри лежал, уставившись во тьму перед собой, без малейшей надежды заснуть, когда услышал, как в комнату кто-то прокрался и тихо позвал его по фамилии. Чья-то рука отодвинула полог кровати. Гарри молча таращился на тёмную тень, не уверенный, что происходящее ему не снится.

— П’гестон, поднимайтесь, — повторил декан и потряс его за плечо. Гарри машинально выбрался из кровати.

— Профессор? — пробормотал он.

— Одевайтесь, П’гестон, ваш опекун вызывает вас домой. — Гарри машинально засунул ноги в тапочки, накинул мантию поверх пижамы и последовал за деканом к выходу. — Ничего ужасного не произошло, переживать не стоит, но, очевидно, мадам Вазари настоятельно требует вашего присутствия…

Они добрались до кабинета декана, откуда тот по каминной сети отправил его в дом Вазари. Месье встретил его хмурым видом — лицо его было страшно бледным и утомлённым, глаза — красными. Гарри заметил в углу комнаты психотерапевта мадам Вазари, дремавшего в кресле.

— Она хочет тебя видеть, — коротко бросил Вазари и вышел из комнаты, Гарри на автомате последовал за ним. Путь их заканчивался на кухне.

Мадам Хелен сидела, забившись в угол и прижав колени к груди. При виде месье Вазари она вскрикнула и попыталась просочиться сквозь стену. Тот стиснул зубы до скрежета, смерил Гарри суровым взглядом, будто обещая страшную кару, если тот посмеет навредить его драгоценному созданию, и вышел вон, пошатываясь. Гарри оторопело смотрел ему вслед — а ему что прикажете делать? — и обернулся к мадам. В кухне горел один слабый ночник. Обречённо вздохнув, Гарри осторожно подошёл к углу мадам, опустился перед ней на колени и сел на пятки.

— Мэм, — тихо позвал он. Мадам вздрогнула и подняла голову — лицо у неё было таким бледным, что почти светилось в полутьме, под глазами залегли тёмные тени, щёки впали. Увидев его, она издала радостный полувздох-полувсхлип, но, казалось, была слишком глубоко погружена в своё горе и утомлена, чтобы должным образом порадоваться ему.

— О, милый, — простонала она надломленным голосом. — Ты здесь, ты пришёл… Как же я рада, что ты пришёл. — Она чуть подвинулась к Гарри и неуверенно взяла его за край мантии негнущимися пальцами. У того ёкнуло в груди от осознания, что даже в столь удручённом состоянии мадам Хелен помнила, как он не любит прикосновений — именно он, а не Эмиль. — Я так люблю тебя, милый, так сильно люблю тебя, ты же знаешь? — пролепетала она.

Гарри отстранённо следил за её пальчиками, неуверенно перебирающими ткань его мантии, явно сражаясь с желанием коснуться его.

— Мне так плохо, милый, мне так плохо… — жалобно пробормотала мадам, по её щекам катились буквально ручьи слёз; Гарри и не знал, что слёз бывает так много.

Внезапно возникло странное ощущение: будто в голове щёлкнул переключатель и его сознание включилось на полную мощность — всё вокруг стало сверхчётким; будто из стороннего наблюдателя он резко стал участником событий; будто декан поднял с кровати его астральный дух и физическое тело только сейчас к нему присоединилось.

Его взгляд с любопытством пробежался по тёмным стенам, потолку, подсвеченной ночником мебели, заставленной кухонной утварью, но безукоризненно чистой, отметил тьму ночи за окном и наконец упал на измученную женщину перед ним. И внезапно Гарри просто знал, что должен делать — что нужно мадам. Повинуясь импульсу, он заключил её ледяные ладони в свои (немногим теплее) и потёр, согревая их (а заодно и свои). От неожиданности мадам замерла, коротко вдохнув, и удивлённо уставилась на их руки.

— В чём дело, что случилось? — спросил Гарри голосом столь ласковым, что он на мгновение показался ему чужим.

Внимание мадам вновь переключилось на его лицо.

— О, я поговорила с-с… ней, к-как ты и просил. И она… она наговорила мне ст-только гадостей… Ск-сказала… — начала сбивчиво рассказывать мадам, буквально давясь рыданиями, но отважно продолжая: — Сказала, что я слабая, ничтожная, я дура… Я не знаю и не понимаю… не понимаю… О, мой дорогой, эта ужасная женщина смела сказать мне, что ты, мой сын… Сыночек, которого я девять месяцев носила под сердцем и ещё несколько лет — на руках… Который смеялся, как колокольчик, когда его щекочешь, и горько плакал у меня на груди, когда ему было больно… Который нежно обвивал свои тонкие ручки вокруг моей шеи, горячими губками целовал в щёку и сладким голоском шептал, что я у него самая красивая, самая любимая, самая замечательная mammina на свете… Она сказала, что его… что он… — Мадам не сумела выговорить жуткого слова, но Гарри понял и так. — Она сказала, что я, идиотка, всё забыла, что я забыла, каково это… И я знала, что она врёт… что она всё врёт, что я никогда бы такого не забыла… А потом… Она вдруг схватила мои руки и… и я почувствовала такую страшную боль… такую боль, будто… раскалённое железо… Смотри, мои руки теперь все чёрные — такие чёрные, как угольки… — жалобно простонала мадам.

Гарри повертел её руки — они были столь же белыми и гладкими, как и прежде, только на предплечьях алели свежие царапины, как от ногтей.

— Я пыталась сцарапать… сцарапать это, но… — прохныкала мадам.

Гарри осторожно погладил её расцарапанные предплечья, едва касаясь подушечками пальцев.

— Я вижу, — тихо произнёс он.

— Мне так больно, солнышко, так невыносимо больно… — Слёзы беспрерывно катились по её щекам.

Гарри подвинулся к ней ближе, заключил её лицо в ладони и внимательно заглянул в глаза.

— Я понимаю, как вам больно, — произнёс он проникновенно и, большим пальцем вытерев дорожку слёз, тихо повторил: — Я понимаю…

Мадам замерла, пытливо вглядываясь ему в лицо.

— Понимаешь? — голосом, полным надежды, переспросила она.

Гарри серьёзно кивнул.

— Понимаю.

Её губы задрожали, и она горько разрыдалась. Гарри поднялся на колени, подвинулся к ней вплотную и прижал её светлую головку к груди. Она испустила прерывистый вздох и прильнула к нему, вцепившись пальцами в мантию.

— Я понимаю, — повторил Гарри, круговыми движениями поглаживая её спину с выступающими позвонками и лопатками. Она вся дрожала. — Понимаю.

Рыдания душили её, разрывали грудь. Гарри ласково гладил её по затылку, по спине, по плечам, слегка покачивая, будто ребёнка. Она цеплялась за него, как тонущий — за спасательный круг.

Какое-то время спустя рыдания начали утихать. Вскоре мадам лишь периодически всхлипывала. Когда её дыхание выровнялось, Гарри немного отстранился и предложил подняться в спальню. Она испуганно вцепилась в его мантию, и пришлось пообещать лечь спать вместе с ней — только тогда она немного расслабилась и коротко кивнула. Гарри помог ей встать и за руку повёл к выходу. Она покорно последовала за ним, вцепившись в его ладонь обеими руками.

За дверью их встретил обеспокоенный Вазари, который впился в мадам цепким взглядом, пытаясь считать её состояние. Гарри сказал, что мадам очень устала и хочет спать. Тот нехотя перевёл взгляд с драгоценной жены, упорно смотрящей на их с Гарри сцепленные руки, на своего подопечного и с недовольной гримасой пропустил их. В спальне Гарри расстелил постель, уложил мадам, устроился сам и укрыл их обоих одеялом. Она вновь прильнула к его груди и удовлетворённо вздохнула. Он не задумываясь обнял её хрупкие плечи и начал ласково гладить по голове, перебирая тонкие спутанные волосы.

Гарри смотрел на мадам Хелен так, будто впервые видел. Он вспомнил, как мадам Симони описывала своё волшебное зрение, и, казалось, он начал понимать, что она имела в виду. Он не видел никакого сияния вокруг мадам Хелен, но он будто бы его чувствовал… Чувствовал его тепло, его мелкие вибрации — они вызвали на коже лёгкое покалывание. Он держал в руках её хрупкую, покорную, утомлённую оболочку — казалось, коснись её кожи и останется синяк. Но под ней он ощущал мощную, бушующую силу — будто внутри негодовал рой пчёл, пытаясь вырваться наружу, — и все усилия мадам уходили на то, чтобы сдержать его внутри. Но пчёлы не опасны. Им лишь нужен нектар, чтобы сделать мёд.

Гарри вдруг испытал к этой страдающей женщине непередаваемую нежность: неважно, кем она была или что сделала в жизни; всеми фибрами души он чувствовал, что держал в руках нечто по-настоящему чудесное и неповторимое. Отчаянно хотелось уберечь её от боли, хоть немного облегчить её ношу, чтобы она больше не чувствовала себя такой несчастной; чтобы ей больше не нужно было справляться со всем одной.

Сам того не заметив, Гарри взял руку мадам в свою и начал нежно гладить исцарапанное предплечье. Он осознал это только тогда, когда под пальцами внезапно появилось золотистое сияние — он удивлённо опустил взгляд: рваные царапины мадам на мгновение осветились и погасли. Гарри оторопело провёл по ним подушечками пальцев — кожа стала гладкой. Мадам удовлетворённо вздохнула.

— Тепло, — пробормотала она, задрожав, и плотнее прижалась к нему.

Гарри вдруг почувствовал, будто весь мир замер на одно долгое мгновение — исчезли звуки и ощущения, мысли и эмоции, прошлое и будущее.

Он перевёл дыхание.

И всё вновь вернулось на круги своя — только теперь он был готов всё это принять.

Казалось, всё это время Гарри жил в тёмной комнате и передвигался, на ощупь определяя стены и предметы, и по большей части сидел в знакомом углу, боясь отправиться на поиски выключателя, чтобы опять не набить шишку о невидимое препятствие. И теперь он наконец нашёл его — свет озарил комнату, и он наконец увидел абсолютно всё, что в ней находилось.

В памяти начали всплывать последние разговоры с мадам Симони — сперва самый последний, в мельчайших подробностях, затем другие, отрывочно. Воспоминания проносились в голове всё быстрее, смешивались, затем настала очередь астральных путешествий — в особенности тех, которые Гарри старался игнорировать. Но, вопреки ожиданиям, они не угнетали его, а, напротив, придавали некую жизнеутверждающую силу и энергию, которой он захотел поделиться с мадам Хелен.

И Гарри начал говорить тихим, размеренным голосом. Он рассказывал мадам истории о людях, которых встретил во время астральных путешествий, — о тех, кто пережил всевозможные беды — потери, войны, бедствия, насилие — и вопреки всему продолжал идти вперёд и искать счастье, как бы тяжело им ни приходилось.

Мадам дрожала и поднимала голову, доверительно заглядывая ему в лицо — он лишь видел, как мерцают её глаза в полутьме, — будто молча вопрошая: «Разве это возможно? Разве люди способны такое пережить?» Он ласково гладил её по спине и говорил о человеке, сила духа которого неизмерима. Человек, который способен пережить любое горе.

— Даже я? — робко прошептала мадам, вновь поднимая голову.

— Разумеется, — уверенно ответил тот. — У всех нас есть данная природой сила, которой никто не способен нас лишить. — Гарри убрал прядь волос с её лба и посмотрел в глаза. — Вам нужно только научиться ею пользоваться и направлять в нужное русло.

Мадам Хелен вновь задрожала.

— Мне страшно. А вдруг у меня не получится?

— Я понимаю, как вам страшно. — Он прижался щекой к её лбу и, коротко вздохнув, прошептал: — По правде говоря, мне тоже очень страшно. — Отстранившись, он вновь серьёзно заглянул ей в глаза. — Но я верю, что мы справимся.

Потому что бороться за счастье нужно до последнего — в этом он убеждал мадам, в этом убеждался и сам.

* * *

Гарри проснулся от того, что кто-то перебирал его волосы. Мадам Хелен остановилась, заметив его пробуждение, виновато улыбнулась и убрала руку.

— Прости, не хотела тебя будить. Ты так сладко спал.

Потерев глаза и сев в кровати, он окинул мадам оценивающим взглядом — она по-прежнему выглядела утомлённой и несколько печальной, но в ней также ощущалось нечто похожее на спокойствие.

— Как спалось?

— Очень хорошо, дорогой, а тебе?

Гарри подумал и с удивлением признал:

— На самом деле, тоже хорошо. Впервые за долгое время.

Губы мадам расплылись в радостной улыбке, которая, однако, не коснулась её глаз. Она ласково провела рукой по его густой шевелюре.

— Вы уже кушали? — спросил Гарри.

Мадам нахмурилась и откинулась на подушку.

— Нет, но… Мы можем ещё чуточку тут полежать? Вместе? — смущённо попросила она. Гарри кивнул и вновь лёг, повернувшись к ней лицом. Мадам улыбнулась и убрала прядку волос с его лба.

— Спасибо за то, что вчера остался со мной, — благодарно прошептала она. Гарри взял её за руку и крепко сжал. Её лицо засияло, взгляд упал на их руки.

— Вы были очень расстроены, — так же тихо проговорил Гарри.

Улыбка растаяла на её губах. Она помолчала и, не поднимая глаз, сказала:

— Вчера я… У меня был неприятный разговор с… с той леди. Я сказала ей то, о чём ты попросил. Но она высмеяла меня. Назвала плаксой и… слабохарактерной идиоткой… Мне было так обидно.

Гарри помолчал. Затем сел — мадам машинально последовала его примеру — и, стиснув её ладони в своих, твёрдо сказал:

— Это неправда — то, что она сказала вам. Вы вовсе не идиотка. И вы совсем не слабая.

Мадам с интересом смотрела на его руки, осторожно поглаживая, как бы изучая. Казалось, она принимала его слова за утешение и не верила в их искренность. Гарри нахмурился и коснулся её подбородка, вынуждая поднять на него взгляд.

— Мэм, вы — сильная.

Брови мадам взлетели, рот приоткрылся.

— Я, солнышко? Я — сильная?

Гарри смотрел на неё со всей серьёзностью, на какую был способен.

— Именно вы, — сказал он с непоколебимой уверенностью.

Мадам на мгновение замерла, впечатлённая его напором, а затем медленно распрямила спину, расправила плечи, задрала подбородок. Лицо засветилось гордостью от такой похвалы. Но в следующее мгновение она неловко съёжилась, как нищий, сменивший лохмотья на новый красивый костюмчик, который кажется ему не по размеру.

— Они все считают вас слабой, потому что вам больно, — медленно начал Гарри, давая мадам возможность осмыслить каждое сказанное им слово. — Они видят в вас проблему и пытаются избавиться. Но уже долгие годы у них ничего не выходит. И никогда не выйдет. Потому что они неправы: вы — сильнее их всех именно потому, что умеете чувствовать, потому что вам — больно. Вы — не проблема. Вы — не лишняя.

Мадам Хелен смотрела на него, широко раскрыв глаза и затаив дыхание. Она впитывала каждое слово, как умирающий от жажды — воду. И с каждым глотком её лицо просветлялось. Когда он закончил, мадам прерывисто вдохнула, открыла рот, чтобы что-то сказать, но не нашла нужных слов, а лишь разрыдалась, кинувшись Гарри на шею. Он крепко обнял её.

— Вы сильная, — уверенно повторил он ей в макушку, прижимая к груди, она доверчиво льнула к нему. Когда мадам немного успокоилась, Гарри продолжил, не меняя позы:

— Не слушайте все те обидные слова, что она вам говорит, — это всё неправда. Она говорит так вовсе не потому, что ей нравится причинять вам боль. Она пытается защитить себя. И вас она тоже пытается защитить.

Мадам недоумённо нахмурилась и смахнула с глаз влагу.

— Это как же? От чего защитить? Меня только от неё и надо защищать…

Гарри едва не усмехнулся. «В точку. От себя она тоже защищает».

— Видите ли… когда-то… она пережила ужасное предательство и потерю и теперь боится пережить их вновь, поэтому отталкивает вас… отталкивает всех, чтобы у нас не было возможности её предать или бросить. И она не хочет, чтобы вы переживали то же самое.

Мадам отстранилась и, нахмурив брови, серьёзно заглянула ему в глаза.

— Но… что же делать?

Гарри помолчал и в конце концов спросил:

— Что вы хотите сделать?

Мадам обдумала вопрос, и её лицо приобрело решительный вид.

— Я хочу ей помочь.

Гарри ласково погладил её по щеке.

— Я знал, что вы это скажете. — Он вздохнул. — Полагаю, вам нужно научиться понимать друг друга. Вам нужно подружиться. И, думаю, только вы способны наладить эту дружбу.

— Как? — испуганно воскликнула мадам. Гарри коснулся её лба, разглаживая морщинки, и, повинуясь его немой просьбе, она расслабилась.

— Покажите ей, какая вы сильная. Покажите, что её злые слова вас не задевают, что они не имеют над вами власти; что они — пустой звук. Покажите, сколько радостных моментов вам дарит способность чувствовать. И при любой возможности говорите ей, что вы никуда не денетесь; что вы принимаете её такой, какая она есть; что вы всегда будете рядом, что бы она ни делала. И однажды… не сразу, вероятно, но когда-нибудь… она вас услышит.

Мадам согласно кивала, вдохновляясь его словами, его убеждённым тоном и проникновенным голосом.

Внезапно в комнате появился домовик с завтраком на подносе, нарушая их маленький момент. Он сообщил Гарри, что декан сможет забрать его во время второго завтрака, и сжался. Это спустило их с небес на землю. Атмосфера в комнате уплотнилась, Гарри почувствовал, как напряглась мадам в его объятиях, отвернувшись от домовика. Но он лишь поблагодарил Бадди, и тот сразу испарился.

— Когда вы последний раз ели? — озабоченно спросил Гарри, отстраняясь от мадам и обеспокоенно оглядывая её. Хелен наморщила лоб, вспоминая.

— Не знаю… давно.

Гарри неодобрительно покачал головой и поднялся.

— Вам нужно поесть. Вы выглядите обессиленной, меня это беспокоит. И мне больше нравится, когда вы улыбаетесь, — сказал он, погладив её по щеке. Она сладко зажмурилась от ласки, губы тут же расплылись в улыбке.

Гарри уговорил мадам принять душ и сам привёл себя в порядок, после чего они сели друг напротив друга у маленького столика с завтраком. Гарри разлил им по чашке какао и взял булочки с джемом — одну вложил в руку мадам, другую оставил себе и принялся бодро жевать. Булочка аппетитно хрустела. Мадам последовала его примеру. Они позавтракали в спокойной, уютной тишине, размышляя каждый о своём.

— Я бы хотел… — начал Гарри, когда с завтраком было покончено, — я бы хотел остаться с вами… быть рядом, когда я вам нужен. Но я не могу. — Он поднял на мадам виноватый взгляд. Было бы нечестно врать ей, что он всегда будет рядом, даже если это осчастливило бы её сейчас. Она сидела, опустив голову, и перебирала пальцами тонкую ткань мантии. Его слова не удивили её — возможно, она размышляла о том же. Гарри продолжал: — Но это не значит, что вы должны быть одна — что вы сами должны во всём разбираться. Я уверен, что есть женщины, находящиеся в похожем положении, которые поймут вас и поддержат. Я помогу вам их найти. — Мадам не реагировала на его слова. — И я буду рядом, когда вы будете нуждаться во мне… по крайней мере, какое-то время. Я вернусь в ближайшие выходные.

Мадам бросила на него неуверенный взгляд исподлобья. Гарри раскрыл объятия, и мадам с готовностью к нему прильнула. Он начал перебирать её мягкие, ещё влажные после душа волосы.

— У вас всё будет хорошо, — уверенно сказал он, чуть отстраняясь и приподнимая подбородок мадам, вынуждая её посмотреть ему в глаза. — Я открою вам секрет — я вижу будущее. И я вижу, что у вас всё будет хорошо. Только пусть это будет нашей маленькой тайной, хорошо? Иначе ко мне начнут собираться страждущие со всего света и своими просьбами отвлекать от учёбы… Вы ведь не хотите, чтобы меня выгнали из школы и я остался неучем, правда же? — Мадам прыснула от смеха и покачала головой. Гарри заправил прядь волос ей за ухо. — Вы верите мне?

Она доверчиво закивала и улыбнулась. Гарри, однако, продолжал выжидающе смотреть ей в глаза, и она проговорила:

— Я верю — у меня всё будет хорошо.

Гарри не выглядел убеждённым.

— Я не слышу в вашем голосе уверенности.

Мадам отстранилась, выпрямилась, вздёрнула подбородок и, подбадриваемая одобрительным взглядом, уверенно заявила:

— У меня всё будет хорошо! — Гарри довольно кивнул, и она на радостях добавила: — Всё у меня будет просто прекрасно!

За это Гарри даже дал ей пять.

* * *

Уверенно войдя в кабинет преподавателя ясновидения, Гарри поздоровался с ней за руку — та удивлённо ответила на его рукопожатие — и, не дав ей времени опомниться, направился на башню, прихватив по пути стоящую у дверей гоночную метлу.

— У меня прям руки чешутся, как хочется полетать, — сообщил он, не оборачиваясь, и взлетел по винтовой лестнице. На башне он встал в центре и обернулся кругом, вновь осматривая панораму — какая всё-таки неописуемая красота! Всё как на ладони, ничего общего с застроенным пригородом шумного мегаполиса. С гор дул свежий ветер.

Послышался шум на лестнице — до верха наконец добралась мадам Симони, немного запыхавшись.

— Простите, что заставил вас побегать, — без тени сожаления сказал Гарри. Мадам махнула рукой.

— Ерунда, это… для здоровья полезно.

Гарри достал из кармана мантии пару пузырьков с зельями и опрокинул один за другим.

— От высотной болезни и согревающее, — объяснил он, затем широкими шагами преодолел расстояние, отделяющее его от парапета, решительными движениями забрался на него и подготовил метлу.

— Не переживайте за меня, я поднимусь над облаками и сразу же вернусь, — бросил он через плечо, не отрывая сосредоточенного взгляда от облаков. — Это не должно занять много времени.

И, перекинув ногу через древко метлы, он спрыгнул с парапета, а затем взмыл вверх.

Мадам Симони опёрлась о парапет и прислушалась. Какое-то время спустя она расслабилась и спокойно сказала, обращаясь к сидящему рядом нахохлившемуся сниджету:

— Знаешь, Бёрди, думаю, у него всё под контролем.

* * *

Запыхавшись, Гарри приземлился обратно на башню и упал в кресло. Внутри всё вибрировало — казалось, каждая клеточка организма насытилась кислородом. Сердце бешено колотилось в груди, лёгкие разрывались, щёки горели — вот так марафон!

— За облаками всё так же ярко светит солнце, — сдержанно сообщил он, отдышавшись. — Я, конечно, знал об этом и раньше, но когда так облачно, об этом легко забыть.

Мадам издала звук, выражающий нечто среднее между согласием и удовлетворением. Они молчали какое-то время. Окончательно отдышавшись, Гарри уставился вперёд и как бы между прочим бросил:

— Кстати, вы опять были правы.

— Хм? — встрепенулась мадам. — И насчёт чего же?

— Да насчёт всего, — пожал плечами Гарри.

— Ах, вот как! Благодарствую. — Она отвесила ему шутливый поклон. — А теперь в подробностях. Хочу насладиться своим триумфом.

Гарри сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду.

— Вы были правы, когда говорили, что порой мы неправильно определяем свои чувства — иногда мы просто не знаем, как они называются, а иногда боимся признать правду. — Он перевёл дыхание. — Я говорил, что, когда раню себя, чужая магия лечит меня — магия брата. Это подтверждало, что брат жив, он чувствует меня и заботится обо мне на расстоянии. Но теперь я понимаю, что на самом деле сам себя лечу — моя собственная магия заботится обо мне; я сам о себе забочусь.

Мадам издала растроганный вздох. Гарри покосился на неё, боясь излишнего потока эмоций, но она справилась с собой и сдержанно задала вопрос, ставший уже рядовым:

— И что ты от этого чувствуешь?

— Я немного… разочарован, — признался Гарри, перебирая край рукава мантии. — Мысль, что обо мне кто-то заботится, казалась чрезвычайно привлекательной, но главное, это усмиряло тревогу. Но всё же часть меня… довольна? — неуверенно сказал он, боясь неправильно назвать новые для него ощущения. — Приятно осознавать, что я сам в состоянии о себе позаботиться.

Лицо мадам приобрело ностальгическое выражение, губы расплылись в блаженной улыбке.

— О да. Я помню, как впервые почувствовала вкус нежности к себе. Он был крайне сладок.

Гарри кивнул.

— И знаете, это… успокаивает? Мне не надо искать или ждать кого-то, чтобы обо мне позаботились. Я могу помочь себе сам, — сказал он значительно и посмотрел на мадам — она буквально светилась. — Вы ведь сразу это поняли, про лечение, не так ли?

Мадам смутилась.

— Я была склонна считать, что это твоя собственная магия.

— Почему же вы не поправили меня?

— Я поправила, Гарри, — возразила она. — Я напомнила тебе о моей магии, которая открыла для меня способность, в которой я нуждалась в момент кризиса. Если б ты хотел, то понял бы, что с тобой происходит то же самое. Очевидно, ты не был к этому готов.

Гарри медленно кивнул и, подумав, объяснил:

— Если б я с этим согласился тогда, мне пришлось бы признать, что я не чувствую брата и что, возможно, его уже и вовсе нет в живых. Но вы правы, у нас есть магическая связь: она недостаточно сильна, чтобы мы могли помогать друг другу на расстоянии, но благодаря которой… я чувствую его. И я знаю, что он жив, — Гарри твёрдо кивнул, будто приняв окончательное решение. — Знаете, теперь это так очевидно, что кажется невероятным, как я не чувствовал раньше, но… Наверное, я не мог этого признать. Потому что то, чего я хотел больше всего, и то, чего боялся больше всего, — одно и то же. И от этого просто… — Он пространно взмахнул рукой, затрудняясь подобрать правильное слово.

— Крышу сносит, я знаю, — закивала мадам — у неё даже щёки порозовели от волнения. Гарри фыркнул.

— Именно. Не обязательно страдать раздвоением личности, чтобы противоречить самому себе. — Он грустно улыбнулся и опустил взгляд на руки. — Я хотел иметь особую, выдающуюся связь с братом, благодаря которой стану счастлив, как только мы с ним воссоединимся, но проблема в том, что она шла в комплекте с некими невероятными силами — чудовищными силами, как мне казалось. Теми силами, которые превратили Жиля в живой труп ещё при жизни и приговорили к вечности, наполненной тоской и одиночеством, — он содрогнулся. — Я смотрел на него — и видел себя. И, господи, я был до смерти напуган — это было в разы хуже, чем смерть. И я сопротивлялся как мог.

Он перевёл дыхание и продолжил:

— Но вы правы — мы с Жилем не одинаковые. Нас отличают жизненные обстоятельства и выбор, который мы делаем. Его сгубила вовсе не магия — его сгубило отчаяние; он верил, что ничего не может сделать, что он — ничто без своего близнеца. Как я совсем недавно. Но я больше в это не верю, — сказал он просто. Брови мадам взлетели на лоб — казалось, она была более взволнована, чем Гарри.

— Возможно, к нашей связи и прилагается особая сила… как мои астральные путешествия и целительная магия. — Гарри прерывисто вздохнул. — Возможно, эта сила возрастёт, когда мы встретимся… Сейчас это пугает, но не думаю, что так будет всегда — со временем я научусь с этим справляться. Но главное, я теперь понимаю, что силы появляются, чтобы помочь нам — они на нашей стороне. Я лишь должен принять их и научиться правильно использовать. Магия призвана помогать мне, а не разрушать.

— Уф! — выдохнула мадам, просияв. — Это… всё это очень… очень… — Она покрутила руками, будто это могло помочь выудить из головы подходящее определение. — Чертовски отважное признание, Гарри! Тебе было тяжело?

— Отказаться от этой идеи было так же страшно, как прыгнуть с башни на метле — но только в начале, а стоит взлететь, и… в игру тут же вступают все эти инстинкты и силы внутри, о которых ты уже забыл или даже не знал, что они существуют, и справляются с задачей. И после этого мне стало намного легче. И я чувствую себя… хорошо. На самом деле, я никогда не чувствовал себя настолько… спокойно. И свободно. У меня есть силы, — сказал он значительно и помолчал, ещё не полностью привыкший к этой мысли. — И я могу сам себе помочь.

Мадам активно закивала, явно не понаслышке зная, что он сейчас переживает.

— Я так тобой горжусь, Гарри, что меня буквально распирает от желания обнять тебя, — растроганно проговорила мадам. — И, боюсь, я не сдержусь.

Гарри пожал плечами.

— Я не возражаю.

Мадам не нужно было повторять дважды — засияв, как китайский фонарик, она подскочила и обвила его руками, положив ладонь ему на затылок и прижав к груди.

— Ты такой умничка! — прошептала она, чмокнув его в макушку. — Я так тобой горжусь!

— Спасибо, — сдавленно пробормотал Гарри, обнимая её в ответ. От неё исходило тепло, обволакивающее его, как кокон. Мадам не стала злоупотреблять его новообретённой способностью общаться на языке прикосновений и выпустила с удовлетворённым вздохом.

— Ты не представляешь, что такое объятие для слепого человека, — пробормотала она, смахивая влагу с уголков глаз и садясь на место.

Они молча посидели, приходя в себя после столь эмоциональной беседы. Гарри задумчиво оглядел окрестности и остановил взгляд на снежных пиках гор на севере.

— И вы правы — страх ошибиться естественен. Но нельзя ему поддаваться — иначе никогда не полетишь, — глухо сказал он с решительным видом.

Мадам напряглась, догадавшись, к чему он клонит.

— Я хочу сказать, что… Было бы разумным пока сосредоточиться на образовании и подождать, пока у меня не появится возможность встретиться с братом, — хотя бы до конца школы. И, полагаю, я бы сумел справиться с этой вынужденной разлукой… Если бы дело было только во мне. Но благодаря нашей с ним связи я чувствую, что и ему… очень тяжело… — Гарри помрачнел. В груди заныло от этого признания. Он серьёзно посмотрел на мадам. — И это делает мою ношу вдвойне тяжелее. Мой брат нуждается во мне — при этом он не догадывается об этом. И без знания того, что его мучает, у него практически нет шанса справиться. Но я-то знаю. Я не могу сидеть сложа руки, когда он нуждается во мне.

Мадам понимающе кивнула и вздохнула.

— Каков твой план? — прямо спросила она.

И она была права — у него был план. Ему нужно было вновь отправиться в путь — концерт кузенов на пасхальных каникулах казался хорошей возможностью для этого — не идеальной, но ждать идеальной у него не было времени. У него будет неделя относительной свободы, за которую он мог добраться до Лондона и там сесть на поезд до Хогвартса, который забирал детей с каникул. В следующий раз этот поезд повезёт детей в Хогвартс аж первого сентября. А эта дата казалась Гарри слишком отдалённой — он не хотел ждать так долго.

Он решил, что тщательно спланирует путешествие, пользуясь знаниями и умениями, которые успел накопить за время обучения в академии. На первый взгляд, способов попасть в Англию было множество — волшебные варианты выглядели более привлекательно, но при ближайшем рассмотрении почти все они выказывали недостатки, делающие их неподходящими: одни слишком рискованны, другие недоступны для несовершеннолетнего волшебника, а те, что могли более-менее подойти, позволяли путешествовать только на короткие расстояния — какой бы заманчивой ни казалась идея улететь в Англию на метле или гиппогрифе, она была слишком ненадёжной. Гарри не хотел рисковать жизнью — тем более что от него зависела и жизнь брата (к тому же, слетав разок к облакам, он понял, что это совсем не так просто, как кажется, и дальнее расстояние он точно не осилит). И скрыться от закона в магическом мире, будучи несовершеннолетним магом, — отнюдь не просто.

Другое дело скрыться от закона в маггловском мире, будучи магом. И Гарри решил, что промежуточный вариант — самый оптимальный: он будет путешествовать маггловским способом, но с помощью тех волшебных средств, использование которых не привлечёт внимания — например, зелий и заколдованных предметов.

— Я кое-что придумал, — осторожно признал Гарри. Он доверял мадам Симони, но всё же она была связана со школой обязательством, не хотелось навлекать на неё неприятности.

— Я понимаю, — спокойно отозвалась мадам. Гарри недоверчиво покосился на неё.

— Вы не собираетесь меня останавливать? Не собираетесь говорить, как это опасно?

Мадам склонила голову и тепло улыбнулась.

— Гарри, из нас двоих ты единственный, кого нужно было убеждать, что ты сильный. Я же знала об этом с самого начала. Конечно, я переживаю за тебя, потому что никто не застрахован от ошибок — абсолютно никто. Но я верю в тебя. Я верю, что ты знаешь, что лучше для тебя. И что ты можешь найти лучшее решение проблемы, а при возникновении трудностей — постоять за себя. Ну а я, в свою очередь, готова помочь со всем, чем смогу.

Гарри некоторое время внимательно рассматривал своего учителя.

— Спасибо, — в конце концов сказал он голосом, полным благодарности. — Спасибо за всё.

В ответ мадам широко улыбнулась. И тут уже Гарри не удержался и заключил её в крепкие объятия.