Власть женщины сильней (гет)

Только вернувшись в палаццо Бельфор Юлия вспомнила, что обещала отправить к Беллармино карету за сыном.

— Возвращайся за монсеньором Менголли, да поторопись! — приказала она кучеру, надеясь, что ее визит в церковь не заставил Бенвенуто идти через ночной город пешком.

В палаццо Юлия сразу поднялась к себе в спальню. Велела принести туда подогретое вино. С помощью горничной сняла драгоценности и платье, распустила волосы и умылась.

— Ступай, ложись. Дальше я сама, — отпустила она Женевьеву.

В спальне горели только свечи у зеркала, висел аромат духов графини — терпко-сладкий, благородный, с нотами сандала. Когда горничная вышла, Юлия сняла длинную шелковую сорочку. Некоторое время она смотрела на себя в зеркало. Не испытывая ложной скромности, Юлия де Ла Платьер признала, что все еще красива. Ее кожа по-прежнему гладкая и нежная, фигура стройная, подтянутая и манит взгляд. Но все же это тело взрослой, зрелой женщины…

Резким, нетерпеливым движением Юлия потушила оставшиеся свечи и легла в постель. Простыни холодили спину и, казалось, еще больше замораживали мысли, чувства.

Графиня спала недолго. Проснувшись, словно от толчка, она приподняла голову. Спальню заливал лунный свет, он падал на ее постель, играл бликами в зеркале, освещая… кардинальскую мантию, лежащую на кресле, и фигуру человека у окна. Юлия с трудом удержала крик ужаса.

— Это же мой плащ и мое платье… Я схожу с ума…

Графиня осенила себя крестным знамением и провела рукой по лбу, вытирая холодную испарину. И тут, уже не умом, но всем своим существом она осознала то, с чем не хотела мириться все эти долгие недели — Феличе Перетти мертв. Навсегда. И ничто не вернет его. Никогда. Она осталась одна.

Юлия почувствовала боль в груди. Боль нарастала, заглушая все ощущения, захватывала левую руку, усиливалась. Вскоре Юлия задыхалась от боли. В какой-то миг ей показалось, что она умирает. Последним усилием графиня дотянулась до звонка.

Когда в спальню прибежали Пьер и Женевьева, Юлия уже не могла ни говорить, ни двигаться. Бледное до синевы лицо и тяжелое хриплое дыхание испугали слуг. Пьер послал за Давидом Лейзером, Женевьева бросилась перебирать на туалетном столике коробочки с пилюлями. В доме поднялась суматоха.

* * *

Монсеньор Менголли приятно провел остаток вечера в палаццо Беллармино. Способствовало этому не только общение с Марией Сантаре. После удачного, а главное безнаказанного, выпада в адрес лукавого иезуита настроение Бенвенуто значительно улучшилось. Не испортил его даже выговор со стороны хозяина дома и начальника.

— Молод ты еще, чтобы так ссориться с нашим Генералом! Ты ведь знаешь, что Марк Оттавиани будет следующим?

— Прекрасно знаю, монсеньор. Но так же знаю, благодаря чьим стараниям он получил такую возможность.

— Бенвенуто, мальчик мой, ты забываешь с кем говоришь.

— Ваше преосвященство, — склонил голову Менголли, но тут же упрямо глянул на старшего кардинала, — я говорю с сотоварищем Иисуса об иезуите.

Роберто с трудом удержался от улыбки, лишь уголок губ предательски дрогнул.

— А кто же для тебя брат Иосиф?

Реакция Менголли на этот, казалось бы, невинный вопрос вновь убедила Роберто, что монсеньор Монтальто не прост. Боевой задор слетел с Бенвенуто как шелуха, он посерьезнел, внутренне подобрался и, подумав, ответил:

— Он для меня соратник отца.

— Брат Иосиф поедет в Форли с тобой.

— Зачем?!

— Это не обсуждается. Приказ Его Святейшества. Это не знак недоверия, Бенвенуто. Напротив, Святой Отец посчитал, что рядом с тобой сейчас должен быть человек, которому ты можешь доверять. Но старшим инквизитором остаешься ты.

Услышав последнее, Менголли посветлел и как-то странно усмехнулся.

— Монсеньор, передайте Его Святейшеству мою благодарность за заботу.

Беллармино удовлетворенно кивнул:

— Вот и хорошо. Ступай, развлекайся, мой мальчик. Только, прошу тебя, не приближайся к Марку Оттавиани.

— С вашего позволения, я найду себе гораздо более приятного собеседника. Точнее собеседницу.

С этого момента Бенвенуто не отходил от баронессы Портиччи. Они разговаривали, и монсеньор ловил себя на мысли — насколько легко ему это дается. Общаясь с Викторией де Бюсси Бенвенуто постоянно думал как себя держать, чтобы соответствовать высокому статусу первой синьоры Рима. С Марией все было иначе. Она ничего не ждала от него, ничего не требовала. В ее словах не было ни вызова, ни подтекста. Она смеялась над его шутками и сама шутила. Когда часть гостей покинула палаццо и во внутреннем дворике с небольшим фонтаном никого кроме них не осталось, синьора Портиччи велела служанке принести лютню. Ничуть не смущаясь Мария спела несколько старинных баллат*, а после слушала и смотрела, как играет Бенвенуто.

Прощаясь с хозяйкой, Менголли ощутил странное чувство — словно на его беспокойную, мятущуюся душу опустилось уютное пушистое покрывало.

— Вам сегодня не раз уже это говорили, синьора, но я позволю себе повторить — это был прекрасный вечер. Святой благоприятствовал мне свет, и солнцем глаз я был оберегаем**, — Бенвенуто улыбнулся. Мария засмотрелась в его темные бархатные глаза.

— Надеюсь, монсеньор, обстоятельства и мой дядя еще позволят нам встретиться.

— Увы, это может случиться не так скоро, ка мне хотелось бы, синьора. Я скоро уезжаю.

Мария растерянно посмотрела на Бенвенуто:

— Надолго?

— Я вернусь как только исполню поручение Святейшего Отца.

Она отвела взгляд и тихо проговорила:

— Я буду ждать вас, монсеньор.

Кардинал Монтальто и не заметил того, что кареты, обещанной синьорой де Бельфор, долго не было. Менголли не задумываясь скомандовал кучеру: «Домой». Тот, то ли из-за позднего часа, то ли из-за лишней кружки вина, воспринял распоряжение буквально и привез седока к палаццо Бельфор. Кардинал хотел уже выругать незадачливого возчика, когда заметил, что в окнах дворца горит свет. Он-то предполагал, что графиня уже давно спит. Вопреки первоначальному намерению отправиться к себе, Менголли решил зайти к матери. Двери ему открыли после первого же стука.

— Монсеньор, — слуга склонился в поклоне и попятился, пропуская кардинала в дом.

По царящей вокруг суете он понял, что что-то случилось. Не раздумывая более, Бенвенуто направился к покоям Юлии. По пути он встретил Пьера, несшего лекарство.

— Что произошло?

— Синьора графиня… Ей очень плохо. Простите, монсеньор, я несу ей лекарство.

И Пьер быстро пошел дальше. Бенвенуто последовал за ним.

В спальне, у постели Юлии Менголли увидел брата Иосифа и Давида Лейзера. После перевел взгляд на женщину. Бледное, покрытое испариной лицо исказила боль, плотно сжатые губы утратили цвет и отдавали синевой. Монах и врач тихо совещались. Наконец, брат Иосиф откуда-то из складок хабита достал небольшой флакончик и несколько капель его содержимого влил в рот Юлии. Через несколько минут лицо женщины заметно расслабилось, дыхание стало глубже и ровнее. Бенвенуто вышел из спальни графини первым, следом вышли монах и врач.

Кардинал обратился к Лейзеру:

— Что с ее светлостью?

— Тяжелая утрата и переживания…

Менголли нетерпеливо дернул плечом. Но Лейзер невозмутимо продолжил:

— …привели к загустению крови. Она прилила к сердцу и разлилась, разорвав сосуды.

— К сердцу?! Медицина учит, что с кровью связана печень. Причем тут сердце?! Учение Галена освящено церковью! А ты что здесь болтаешь, старый еврей?

Лейзер опустил голову, но лишь для того, чтобы скрыть гневный блеск в глазах.

— Отвечай!

Врач посмотрел на монаха. Брат Иосиф выступил вперед:

— Не переживайте так, монсеньор. С вашей матерью все будет хорошо. У меня оставался небольшой запас териака* * *

Перетти. Это должно помочь.

Слишком хорошо Менголли знал своего учителя, чтобы не заметить за примиряющим, заботливым тоном острой насмешки. Такое выражение у брата Иосифа бывало тогда, когда ученик отвечал на вопросы урока заученными книжными догмами. Но сейчас было не до медицинских дискуссий, и вопрос истинности учения древнего врачевателя Бенвенуто оставил на потом.

— Мастер Лейзер, вы останетесь здесь и будете жить в доме, пока ее светлость не поправится.

Казалось, мера возмущения врача, не привыкшего к подобному обращению, превысила порог почтения перед саном князя церкви — так глянул Давид Лейзер на стоящего перед ним сопляка в пурпурном колете. Но ответить достойно он не успел. Менголли угрожающе шагнул к нему и, повысив голос, продолжил:

— Я уезжаю! И брат Иосиф едет со мной, — краем глаза Бенвенуто следил за реакцией иезуита на эти слова и, по тому как сошлись брови над широкой переносицей, понял, что учитель был не в курсе планов Папы. — Рядом с ее светлостью не останется никого, кроме вас. Каждые два дня вы будете посылать мне извещения о здоровье графини. Ясно? Не сомневайтесь, мастер Лейзер, я щедро оплачу ваши услуги и ваше время.

Монах, скрывая удивление, смотрел на своего ученика. Тот с каждым словом словно вырастал, заполняя собой комнату, нависая над невысоким, ссутуленным годами, евреем, подавляя его своей волей. Таким брат Иосиф его еще не видел, и увиденное иезуиту крайне не понравилось. Причем, если бы провинциала Общества сотоварищей Иисуса спросили чем именно, он вряд ли бы ответил. Иезуит перевел взгляд на Давида. Врач неловким движением провел рукой по лбу и неуверенно проговорил:

— Как прикажете, монсеньор.

Бенвенуто обернулся в поисках кого-нибудь:

— Синьор Шане, организуйте мастеру комнату недалеко от покоев ее светлости, — продолжил он не терпящим возражения тоном и после поприветствовал вошедшую девушку: — Синьорина Стефания.

— Что с матушкой? — с тревогой спросила она.

— Она немного не здорова. Но синьор Давид и брат Иосиф сделали уже все необходимое.

— Я могу войти к ней?

Бенвенуто с интересом смотрел на смягченное беспокойством лицо Стефании. И внезапно поймал себя на странном желании, чтобы это выражение было вызвано беспокойством за него. И без того тонкие губы сжались еще плотнее, в глазах мелькнул жесткий огонек. Мгновения утекали. Наконец, Стефания переспросила:

— Так я могу войти, святой отец?

Бенвенуто досадливо повел головой:

— Конечно! Побудьте с… синьорой Юлией, пока она спит. Пожалуйста. Брат Иосиф, мне нужно с вами поговорить.

Стефания скрылась за дверями спальни графини. Давида увел управляющий. Кардинал и монах перешли в каминную, где Женевьева приготовила горячий травяной настой и вино.

Бенвенуто сел в кресло ближе к огню и отдал предпочтение травяному напитку. Брат Иосиф продолжал исподволь наблюдать за своим учеником. Долгое время тишину кабинета нарушал только еле слышный треск поленьев.

— Почему ты допустил это, брат Иосиф?

Монах ответил сразу, будто ждал подобного вопроса:

— Ты ошибся, ученик. Я не волен что-либо допускать или не допускать. Все свершается по воле Божьей.

Менголли не отводил взгляд от пламени в камине.

— Разве теперь, когда его нет, Церкви и Святому Престолу лучше?

— Ты хочешь услышать, что я сожалею?

— Не знаю. Наверно.

Менголли резко повернулся к монаху, услышав звук короткого смешка.

— Действительно? От меня? Да заикнись я только об этом сейчас, ты бросишься, чтобы убить меня.

Бенвенуто застыл, впившись взглядом в холодные, как поверхность зеркала, глаза иезуита. Брат Иосиф снова усмехнулся и кивнул на руку Бенвенуто. Менголли с усилием двинул головой, проследил за взглядом учителя — серебряная чаша в его руке заметно смялась в судорожно сжатых пальцах. Бенвенуто отвернулся и откинулся на спинку кресла, вновь вперив взгляд в огонь. Действительно ли он хотел услышать как кто-то сожалеет о гибели кардинала-епископа Феличе Перетти? Несомненно. Да, Бенвенуто видел печаль в потухших глазах Юлии де Ла Платьер. Но это горе — лишь горе женщины, потерявшей своего мужчину. Кардинал Перетти много больше, чем просто мужчина! Он великий князь Церкви! Все они, кто был с ним здесь, завидовали ему! А теперь потирают руки и тихонько радуются, что вот мол, наказал Господь гордеца. От нахлынувшей волны ненависти у Бенвенуто перехватило горло. Его привел в себя голос учителя:

— Отличные у синьоры де Бельфор дрова.

На почти прогоревших поленьях полыхало пламя, занимая все пространство камина. Бенвенуто промолчал, опасливо глянув в сторону монаха и соображая чем отвлечь внимание иезуита. Но тот сам сменил тему:

— Так куда ты собрался ехать? И почему решил, что я поеду с тобой?

— Это не я решил, — резко ответил Менголли. — Мне нянька не нужна!

Брат Иосиф лишь криво усмехнулся на этот выпад. И тут же серьезно, пристально посмотрел в глаза ученику, взглядом напоминая, что задал вопрос и не потерпит задержки с ответом. Бенвенуто никогда не успевал отследить мгновенную смену настроя учителя. Это пугало его и заставляло ежеминутно держаться настороже. Менголли выпрямился в кресле и заговорил спокойнее:

— Папа отправляет меня возглавить трибунал в Форли. Кардинал Беллармино сказал, что ты должен меня сопровождать. Архиепископ Равенны опасается, что распространение тамошней ереси может привести к бунту, а главное — еретики используют колдовство, чтобы привлечь больше сторонников. Ты уже встречал что-то подобное?

Брат Иосиф задумался, глядя на едва танцующий по поверхности углей огонь.

— Что-то слишком много всего… И ересь, и колдовство, и бунт. Все может быть проще и, одновременно, сложнее.

Бенвенуто внимательно следил за размышлениями учителя. В такие минуты он забывал об их глухой взаимной вражде.

— Преосвященный Кристофоро, как и все его семейство Бонкомпаньи, никогда не отличался скромностью и любовью к аскезе. Он вполне может использовать Форли как инструмент против Болоньи. Равенна до сих пор не смирилась с тем, что Рим отдал предпочтение ее западной соседке. Но зачем тогда обращаться к Святому Престолу за помощью?

Иезуит вдруг замолчал и посмотрел на Менголли. Бенвенуто мог бы поклясться, что у брата Иосифа есть ответ на этот вопрос, но он не желает его озвучивать. Монах расслабленно откинулся на спинку кресла и пригубил вино:

— Разберемся на месте.

— Только не забывай, что старшим инквизитором еду я.

— Ты не позволишь мне об этом забыть.

Менголли раздраженно поставил чашу на стол и поднялся:

— Я сообщу, когда буду готов отправиться в путь.

— Постой. У меня к тебе тоже есть дело.

Монах растянул завязки большого кошеля на поясе и вытащил оттуда связку бумаг.

— Это просил передать тебе кардинал Перетти, — брат Иосиф протянул связку Бенвенуто.

Тот чуть помедлил, но после с нетерпением выхватил бумаги из рук монаха.Брат Иосиф с легкой усмешкой отступил от молодого кардинала. Когда Менголли стал тут же развязывать стягивающую документы бечевку, к усмешке на лице иезуита примешалась досада.

«Документы на палаццо Перетти… Отлично. Валетто меньше забот с нотариусом. А это что? Письмо!» — Бенвенуто с жадностью разворачивал небольшой, сложенный вчетверо лист. Но тут холодный голос учителя его отрезвил.

— Последние наставления отца сыну…

Точно выверенная фраза, произнесенная с безупречно отмеренной долей издевки, и вот Бенвенуто Менголли резко свернул послание, наградив при этом учителя вспышкой гнева во взгляде.

— Слава Иисусу Христу, — отрывисто бросил кардинал и пошел прочь из каминной.

— Аминь.

Кардинал Менголли, предупредив Пьера, что навестит синьору де Бельфор утром, отправился в свой дом. Там он узнал, что приезжала с визитом синьора Виктория Морно. Бенвенуто порадовался, что провел вечер в палаццо Беллармино. Отвечать на записку Виктории с просьбой о встрече кардинал не стал.

Брат Иосиф покинул палаццо Бельфор почти следом за монсеньором.

Стефания оставалась возле графини до утра. После лекарства, данного братом Иосифом, болезнь ослабила натиск. Лишь раз Юлия беспокойно завозилась в постели. Но после того, как Стефания поправила подушки под ее головой и взяла за руку, сев ближе, графиня успокоилась и спала до первого луча солнца. Стефанию под утро тоже сморил сон, но руки своей благодетельницы она так и не выпустила. Юлия открыла глаза. Девушка словно почувствовала это, подняла голову от спинки кресла:

— Матушка, слава Богу! Как вы себя чувствуете?

Юлия прислушалась к своим ощущениям. Если бы не страшная слабость и странное чувство в левой половине тела, происшедшее ночью показалось бы ей кошмарным сном.

— Спасибо, девочка моя. Я редко болела, поэтому сейчас мне не очень приятно. Но лучше, чем ночью. Ты все это время просидела здесь?

— Это пустяки. Я позову мессера Давида. И Пьер будет очень рад, что вам лучше, — Стефания улыбнулась. Прежде, чем выйти из спальни, синьорина раздвинула тяжелые портьеры, впуская утреннее солнце.

До прихода Лейзера Женевьева успела умыть госпожу и переодеть в свежую сорочку.

— Вы снова помогли мне, Давид. Но что это было?

Врач подошел к постели больной:

— Вы понесли тяжелую утрату. Поэт сказал бы — ваше сердце разорвалось от боли. Все мы смертны, ваша светлость. И на все воля Господа. Как знать, может быть это было лучшее из того, что могло произойти. Как ваша левая рука? Вы чувствуете мои прикосновения? А так?

Разговаривая, Давид осматривал графиню. Оценил ровность и скорость пульса, тонкой иглой слегка уколол руку и ноги Юлии, прислушался к дыханию. Результат врача вполне удовлетворил.

— И я был не один, синьора. Мне помог брат Иосиф, — Давид резко замолчал. Дальше он хотел рассказать о том, что у монаха осталось лекарство, которое готовил еще монсеньор Перетти, но Лейзер решил не продолжать фразу. Вместо этого он строго посмотрел на пациентку:

— Вам нужно развеяться и на некоторое время забыть… все могилы. Как только окрепнете, уезжайте из Рима, отправляйтесь в путешествие. Вот вам мой совет.

Юлия не отвечала, обдумывала слова врача. Но тут ее взгляд упал на воспитанницу.

— Стефания, ты устала. Ступай, отдохни. Со мной будет все хорошо.

— Да, матушка.

Выходя, Стефания пропустила в спальню Женевьеву с миской бульона для графини. А в гостиной, через которую проходила по пути к себе, девушка встретилась с кардиналом Монтальто.

— Монсеньор, — склонилась она в поклоне.

— Синьорина, — поприветствовал ее в ответ Бенвенуто, почти не замедляя шага. Но у двери он все же приостановился:

— Синьорина Стефания, я собираюсь ехать завтра. Если вы решите остаться с ее светлостью, я пойму и более того, буду благодарен.

Стефания внимательно посмотрела в лицо кардинала и, не найдя там ни тени насмешки или пренебрежения, с подлинным уважением еще раз склонила голову:

— Спасибо, монсеньор, я подумаю.

Менголли кивнул и пошел дальше.

Кардинал распахнул двери в спальню матери и замер на пороге. Солнечный свет, льющийся в окно, будто ослепил его. В этой вспышке он вдруг четко, до рези в глазах, увидел постель графини, застеленную белым шелком, под высоким балдахином на резных стойках. На подушках, полусидя, сама хозяйка — в пене воздушных кружев, с распущенными по плечам золотисто-огненными волосами. Она восхитительно-ждущая. Она улыбается и протягивает к нему руку. Все тело обнесло холодом, голову будто сдавил металлический обруч, когда на него обрушилось осознание, что на этом самом месте, входя к своей женщине, не раз вот так же замирал отец, а после делал шаг, одновременно начиная снимать сутану или пурпурэн. Образ так живо возник в сознании, что Менголли почти ощутил себя Феличе Перетти. Картинка и чувство исчезли так же быстро, как возникли, оставив лишь липкую испарину на спине. Сделав над собой усилие, кардинал шагнул через порог и дальше к постели матери.

Юлия повернулась к двери, услышав, что кто-то вошел. Сын остановился в дверях.

— Бенвенуто! — обрадовалась графиня и протянула к нему руку. Но тут заметила, что бледные щеки молодого мужчины заливает краска.

— Дорогой мой, ты не здоров? — встревожилась Юлия.

Вслед ее за возгласом на двери обернулся Давид.

— Не беспокойтесь. Все хорошо, — Бенвенуто через силу улыбнулся. — Синьор Лейзер, как здоровье ее светлости?

— Синьоре де Бельфор лучше, но подобные приступы не проходят быстро.

— Бенвенуто, Давид настаивает, что мне необходимо уехать из Рима на время. Отвлечься от… от всего.

— Это, — кардинал посмотрел на Лейзера, — очень благоразумный совет. И я бы просил вас последовать ему, как только вернутся силы.

— А когда уезжаешь ты?

Бенвенуто расслышал подлинный интерес, заботу и беспокойство в голосе Юлии.

— Завтра. Чем дольше я буду тянуть, тем больше может запутаться дело.

— Мне сказали, что брат Иосиф здесь был ночью. Вы виделись?

— Да. И в Форли он едет со мной. Так велел Папа.

— А Стефания? Я не хочу, чтобы она из-за этой ерунды отказалась от поездки с тобой.

— Если необходимо, она останется, — твердо ответил Менголли и вновь посмотрел на Давида. Но тот лишь молча покачал головой, и тогда кардинал продолжил: — Но я… Она сказала, что подумает.

— Я сама поговорю с ней. Если только ты не передумал, — с долей вопроса проговорила Юлия, с легкой улыбкой наблюдая за сыном.

— Мое приглашение в силе. Остальное пусть решает сама синьорина!

— Бенвенуто, когда встретишь отца Иосифа, передай ему, что я просила зайти.

— Зачем? — спросил и тут же пожалел об этом Менголли.

— Просто хочу поблагодарить его и попрощаться.

— Хорошо. Мне пора. Я могу не успеть зайти перед отъездом, поэтому прощаюсь сейчас. Выздоравливайте, синьора, и следуйте советам Лейзера. Мессер, вы помните мои указания?

— Да, монсеньор, — не пытался спорить в этот раз Давид.

Бенвенуто подошел ближе и склонился поцеловать руку Юлии. Ему удалось даже не отстраниться слишком резко, когда он почувствовал, как вторая ее рука коснулась его головы.

— До свидания, монсеньор. Я желаю вам успеха.

Менголли коротко кивнул и скорым шагом покинул спальню, а после и дом синьоры де Бельфор.

Брат Иосиф появился в палаццо ближе к вечеру. У графини как раз был врач.

— Ваша светлость, — поприветствовал хозяйку монах. — Как ваше самочувствие?

— Гораздо лучше, святой отец.

Иосиф обернулся к Лейзеру. Тот кивнул в подтверждение слов пациентки и сказал:

— Но графине очень помогла бы вторая порция лекарства.

— Вот, возьмите, — и монах протянул Давиду знакомый пузырек, — там хватит на два раза. Теперь можно дать разбавленным.

Пока врач готовил раствор териака, брат Иосиф обратился вновь к графине:

— Вы хотели меня видеть, синьора Ла Платьер?

— Да, святой отец… Иосиф… Вы хотели уехать не попрощавшись со мной? — в голосе Юлии была искренняя грусть.

— Я лишь слуга, ваша светлость.

— Мы оба знаем, что это не так.

— Но я желаю сейчас быть лишь им и никем другим.

— А если я спрошу «почему» , вы не ответите мне, — Юлия печально усмехнулась. — И все же я скажу вам. Несмотря ни на что, вы стали мне очень нужны за это время, я благодарна вам за все. Подайте мне шкатулку, там у зеркала.

Сохраняя невозмутимость, монах принес и отдал Юлии шкатулку. Она достала оттуда перстень с темным камнем. Когда на него упал свет, в камне проступил крест.

— Его привезли кардиналу с Востока. Примите как символ моей благодарности… за него и за себя, — Юлия протянула перстень брату Иосифу.

Помедлив, монах взял перстень из рук графини, сжал его в левой ладони, а правой рукой благословил Юлию. После он развернулся и направился к выходу.

— Вам нечего мне сказать? Даже сейчас? — едва не закричала Юлия.

Брат Иосиф остановился было, но восклицание Лейзера: «Да уходите же вы», прогнало его прочь.

— Давид! Что это значит?!

— Это значит, что вы сейчас выпьете лекарство и будете отдыхать, — очень спокойно ответил врач.

— Я не об этом! Отвечайте, почему вы посмели прогнать святого отца? — это уже был голос синьоры Ла Платьер графини де Бельфор, любовницы папы Сикста, умевшей повелевать и не любившей неповиновение.

Врач низко склонился:

— Я уже ответил вашей светлости, — он выпрямился. — И не имел ничего сказать, кроме того, что сказал. Я врач. И только. И поэтому я хороший врач.

Юлия сникла, откинулась на подушки:

— Ты жесток, Давид…

— Увы, врачу нередко приходится быть таким. А теперь выпейте это.

Приняв лекарство, Юлия вздохнула и отвернулась.

Лейзер покинул спальню пациентки только когда услышал, что ее дыхание выровнялось.

________________________________________

*Баллата — одноголосная или многоголосная песня лирического содержания, нередко с шутливым и наивно-морализующим оттенком. Не путать с балладой! В XV в. баллата вышла из употребления в музыке, но осталась популярна в поэзии (Лоренцо Медичи, А. Полициано). После длительного забвения поэтическая баллата оживет в творчестве итальянских поэтов XIX в. Автором в тексте допущен некоторый анахронизм.

**Стихи Лоренцо Медичи (вт. пол. XV века).

* * *

Териак — сложносоставная катка из множества различных порошков с медом; порошки подобраны с разносторонним фармакологическим действием (слабительные, успокаивающие, мочегонные, укрепляющие). Исторически рецептура восходит к царю Митридату (124 — 60 г. до н.э.). Териаком интересовался один из основателей врачебного искусства Гален (131 — 201 г.н.э.). Снадобье было плодом исканий тогдашней фармации, направленных на создание всеобщего противоядия и всеобщего лекарства. Готовая «смесь» настаивалась в течение полугода (для «вызревания» некоторых териаков требовалось несколько лет). Правила составления универсального противоядия считались тайной врачебной гильдии. Нюрнбергский териак, например, включал в себя 65 составляющих, французский — 71 ингредиент. Бывало, что количество частей доходило до ста. Готовый териак представлял собой мягкую черноватую пасту, по консистенции похожую на мед. Со временем смесь затвердевала, ее можно было резать на куски и изготовлять пастилки, либо готовить концентрированный раствор на воде или коньячном спирте. В настоящее время териак в некоторых странах готовится по неофициальным рецептам.