За углом начинается рай, нужно только чуть-чуть подождать... (с) (джен)

Я видела это во сне,

Как цветы умирают в огне,

Пепла лёгкого лепестки

Распадаются на куски.

Я сходила с ума.

Я мечтала о тишине.

Сначала, услышав мысли светлейшего витязя о произошедшем, я растерялась и на самом деле испугалась поехавшей крыши, но потом, взяв себя в руки, выдала в письменном виде еще штук десять теорий. Сошлись в итоге на усталости и резко нахлынувших воспоминаниях и глюках. Вот последние, кстати, добавила лично я под ошарашенными взглядами эльфов и, поморщившись от напрягающей боли, поставила жирную точку.

Я находила утешение и так сильно желаемый мной покой в саду Владыки, куда меня с явным неудовольствием пропускали по личному приказу. Элронд действительно читал если не мысли, так образы из моей больной головы и теперь все время рвался проверять их на правдивость. Он вообще был клевым чуваком: ни секунды без дела.

Больше всего мне запомнился мой первый визит в маленький парадиз. Я не помню, что послужило причиной, тогда мне было совсем не до записи мыслей и слов персон, окружающих меня. Первые дни после обморока запомнились мне только оглушающей болью и периодически накатывающими волнами темноты в глазах. Я сознательно отторгала любую помощь, любые намеки на нее. Я хотела справиться сама. Я хотела быть сильной.

А потом все закончилось. Резко исчезла слабость, к сожалению, оставив мигрень и ухудшившееся зрение. Такими темпами у меня всего и останется, что слушать.

И чувствовать.

Пепелинки, пепельный снег

Тёплый воздух уносит вверх.

Только так долетают до рая,

До легчайшего пепла сгорая.

Чтобы попасть непосредственно в сад, надо было пройти сквозь небольшую арку, сплошь опле-тенную вьющимся хмелем. От каждого листочка приятно пахло холодом, а мягкие шишечки по-новогоднему свисали с ветвей, дополнительно украшая и без того полную картину.

А за аркой открывался маленький полноценный мир зелени, цветов, запахов, тишины и спокой-ствия. Непонятно откуда светил мягкий свет звезд, который, ложась на блестящие листья, отра-жался прекрасными умиротворяющими бликами.

На секунду блаженно прикрыв глаза, я глубоко вдохнула медовый аромат неизвестного мне цветка и направилась искать источник такого завораживающего звука.

Скользя по узким тропинкам, вымощенным камнем, я пробиралась сквозь низко свисающие ветви, иногда останавливаясь, чтобы рассмотреть особенно красивые цветы, слушала редкие шуршания — птицы возились в листве, ветер шептал свои песни.

Мне нравилось испытывать это неясное наслаждение от обилия всевозможных запахов, начиная от резко бьющих в нос и до еле уловимых, тонких, словно человеческий волос. Мне нравилось обилие зеленого цвета, который равномерно окутывал со всех сторон. Но мне никак не удавалось найти источник бурлящей воды. Плеск капель становился то громче, то тише, но этот таинственный источник мелодий никак не удавалось отыскать.

Пробираясь сквозь дебри мохнатых веток, однажды я вышла на просторную зеленую поляну. На нее не выводила ни одна из тропинок, но, вот что странно — именно тут, в полнейшем уединении, скрытые от глаз зеленым кольцом, стояли качели. Это были не те качели, что имеются обычно на детской площадке, а качели, которые люди ставят на своих участках: удобные, с мягким сидением и декоративными подушечками, рассчитанные не менее, чем на трех человек.

Тут, как и везде в Долине, был маленький фонтанчик. Он представлял собой небольшую горку из достаточно крупных камней, стройная струйка била из центра верхнего камня и, сбегая по нему с разных сторон, перепрыгивала уступ с пронзительным «кап» и тут же стремилась к следующему.

Я вдруг ощутила себя маленьким ребенком, который впервые осознал красоту окружающего мира. Мимолетно улыбнувшись своим мыслям, я степенно обошла поляну вдоль, на ходу качнула качели, попыталась схватить серебряную нить водного потока, шевельнула особо пышную ветку с серыми шишечками и аккуратно присела на траву в центре, подобрав юбку.

Улегшись на спину, я увидела на собой сотни звездных глаз. отделяло от жадного взгляда почти слепых глаз, и я скорее интуитивно ощутила, чем действительно почувствовала, как по вискам стекают мокрые дорожки. Всегда такой далекий и таинственный небесный простор тогда стал для меня невероятно близким и родным.

Это был случайный ожог

И земля ушла из-под ног.

Ты пепел, я пепел.

Нас друзья, убитые горем,

Со скалы развеют над морем.

Ты пепел, я пепел.

Я заложила руки за голову и прикрыла глаза. Стремительный плеск воды убаюкивал, мимолетные отзвуки птичьих голосов зачаровывали, раскинувшееся небо успокаивало — за мной наблюдают миллиарды сияющих глаз, а, значит, все будет хорошо.

Несколько раз сюда приходила Арвен, полностью оправдывая свое звездное имя. Но практически ни разу я не слышала от нее каких бы то ни было слов — только вежливый кивок приветствия и такой же — только прощания, но, несмотря на молчание, нам было хорошо вместе. Словно она заполняла собой, своим присутствием дыры моей души, мое израненное сознание и прочие изъяны. Она была прекрасна, и я более чем понимала Арагорна, не сумевшего избежать плена Ледяной красавицы. Впрочем, может и не ледяной, но лично я никогда не видела даже намека на эмоции на бледном лице.

У меня поверх лица находится рожа. Она вполне заурядна, зато подвижна, растяжима и очень лжива. Зато под рожей у меня расположено лицо. Прекрасное, я надеюсь, которые способно было бы показать всем, что у меня находится в душе. Но это лицо никто не видел. Только рожу, меняющую свою форму за доли секунды. Раньше я могла улыбаться — одними губами — кому-то, через секунду, отвернувшись от него, послать ехидную усмешку другому. А потом, оставшись одной, долго сидеть в тишине и осознавать, что я непроходимая идиотка.

Наша тишина нарушалась редко — разве что приходил кто-то и разговаривал с принцессой, но таких было мало: братья, улыбающиеся мне при встрече, отец, так же приветливо кивающий в ответ на мой поклон и несколько весьма высокомерных подруг, не считающих должным даже просто кивнуть мне. Ну, а я что? Мне как-то по барабану. Не хотят здороваться, ну и не надо.

Я видела это во сне:

Умирает бумага в огне,

Беззащитные письма летят

В красно-жёлтый трепещущий ад.

Я же рисовала. Природу вокруг меня, прекрасных эльфов с корявыми подписями на синдарине и вестероне, но чаще всего звезды. Углем, мелом и прочими прелестями средневекового художника. Однажды мне даже удалось выпросить масляные краски и холст. Решив немного сэкономить, я, разумеется не без помощи мастерового, раскроила холст на четыре части. Одну полностью заняло звездное небо. На долю секунды мне показалось, что я действительно влюбилась в них, как большинство эльфов, но позже это прошло — осталось лишь немое восхищение и очарование.

Я любила небо.

И теперь любила звезды.

Остальные три части стали символическими воплощениями моего прошлого, настоящего и будущего. Я писала их дрожащими руками, то и дело вытирая мокрые щеки закатанным рукавом простого платья. Я надеялась, что никто не видел той слабости, но в то же время мечтала об утешении.

И я его дождалась.

Это были первые слова Арвен, адресованные лично мне, а не какому-то эльфу рядом с ней. Это были первые слова чужого человека, которые я записала в свой дневник большими буквами на обложке.

Она тогда долго стояла у входа в мастерскую, откуда я практически не выходила последнее время, наблюдая за взлетами и падениями кисти. Кто его знает, сколько времени прошло до тех пор, как я ее заметила, а это случилось даже близко не сразу. Она тогда просто успокаивающе улыбнулась на мой встревоженный взгляд и собралась уходить, подобрав подол тяжелого парчового платья с бархатными вставками, но уже отойдя на пару метров, развернулась и, еще раз окинув меня взглядом, сказала: «Зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернешь, — надо думать о том, что еще можно изменить».

Эти слова были тяжелые, словно капли свинца упавшие на землю и мне в сердце. Возможно, она сама и не знала, что вот так вот просто, одним предложением намертво вбила мне принцип, по которому я твердо решила жить. Не воспоминаниями и жалостливыми монологами внутри, а действиями, которые я собиралась совершить в ближайшем будущем.

Пепел — это для них навсегда,

Слишком рано выходит звезда,

обгоревшие клочья небес.

Ну а я зачем ещё здесь?

Но все эти решения и возвышенные слова утыкались в одно препятствие, миновать которое было более чем сложно — в Совет, который должен был состояться к концу октября, возможно, числа двадцать пятого. Моими просьбами Владыка уже послал приглашения (не знаю, как их еще правильно назвать) на Совет, чтобы все успели, потому что даже если галопом и по короткому пути у большинства займет больше месяца, а с советом затягивать нельзя. Было еще что-то, что-то очень важное…

Странное чувство, преследующее меня уже второй день, наконец нашло свою причину. Я забыла что-то из книги. Что-то, что забывать было никак нельзя. Ведомая странным чувством, я вбежала в свою комнату, где стала лихорадочно рыться в сумке, которую притащила с собой из того мира и, наконец, уже не надеясь найти что-нибудь в этом бедламе, когда наткнулась на толстую книгу в светлом переплете. Глубоко вдохнув, я открыла зачитанные до дыр страницы и начала пролистывать все описания и слова.

Но знаете, я творю будущее. Творю здесь и сейчас. И нет никакого смысла пускать все на самотек. Сильные мира сего часто забывают о том, что маленькое тело, обусловленное духом и воодушевленное неугасимой верой в свою миссию, может изменять ход истории.

So will I.

Всё на месте — цветы и трава,

Ты сгорел — я осталась жива.

Я учусь грустить, улыбаясь.

слишком много печальных историй,

Разветвляясь и пересекаясь,

Все они ведут в крематорий.