За углом начинается рай, нужно только чуть-чуть подождать... (с) (джен)

Затих последний аккорд,

Погасли прожектора,

И я стою посреди опустевшего зала.

Рекою без берегов

Волненье радость и страх,

И мне кажется, я что-то ещё не сказала.

Что-то ещё не сказала.

Моя тетя часто говорила, что, когда идешь по лезвию и вот-вот рухнешь в бесконечную бездну отчаяния, выйди на улицу и взгляни на небо. Будь там день или ночь, солнце или ливень, яркие звезды или густой туман — выйди. Останься наедине с небом. И тогда душа успокоится. Сейчас мне как никогда раньше хотелось послушаться этого совета, утонув в холодном небе Имладриса, звенящем тишиной и покоем. Я чувствовала, что совершила ошибку, что нечто изменилось, но никак не могла понять, где свернула не в ту сторону, и это просто пожирало меня изнутри. Страшнее вечного молчания была только безвестность. Я рвалась на части, задыхаясь в собственных предположениях и страхах. Я была в смятении. И мне нужна была хоть небольшая поддержка и надежная рука, направившая бы меня в путь.

Возможно, мне следовало бы пойти, пообщаться хотя бы со своими попутчиками, поскольку нам впереди предстоял сложный и очень опасный путь, и лучше было бы немного друг друга узнать. Но как бы неловко и стыдно это ни звучало, я страшно боялась. Я боялась увидеть презрение, которым меня щедро одарили еще на Совете, я боялась непонимания и стыдилась немоты, потому что я не смогла бы ничего сказать, задай они мне вопрос. А вопросы бы непременно были. И тогда пришлось бы писать, выводя непослушной рукой такие непривычные слова вестерона, путаясь в склонениях и переводе, чувствуя, как огнем горят уши от пристального внимания собеседника. Конечно, можно было бы банально проигнорировать вопросы и обращения, но это было бы крайним неуважением к тем, кто старше меня как минимум раза в три — это я о младших хоббитах, а о остальных и говорить не хочется, чтобы не осознавать свою ничтожность в очередной раз. Но мне нужна была поддержка или просто компания. Это я прекрасно понимала, хоть и ничего не делала, чтобы это получить.

Скоро моя дорога протянется далеко-далеко, через леса, реки и горы, на другой конец страны, но сейчас я была всего лишь в своей комнатушке, бывшей моим идеальным убежищем и спасением уже который месяц. Нет, ко мне не лезли с предложениями дружбы или чего похлеще, но если я выходила на улицу, то непременно натыкалась на компании эльфийских девиц или парочки, щебечущие на синдарине и тихо хихикающие. Хотелось бы верить, конечно, что смеются не надо мной, но не получалось, потому что я знала, что смех, направленный в мою сторону, был бы абсолютно оправдан. В этом прекрасном цветнике я казалась нелепой полевой ромашкой или одуванчиком. Вроде не так уж и некрасиво, но слишком просто и слишком не к месту. Поэтому звенящая тишина пустой комнаты была моим спасением. Весьма своеобразным, если так подумать, но все же спасением. В моей голове становилось тогда тихо и пусто — как в доме, когда все ушли, и ты лежишь один, и так ясно слышишь металлическое перестукивание мыслей и глухие удары сердца где-то внутри. Когда я была маленькой, я часто успокаивалась, чувствуя ровное биение сердца под ладонью. Сейчас я тоже так часто делала, но уже не чтобы успокоиться — чтобы доказать самой себе, что я существую, что я все еще жива.

Как много может вместить

В себя короткий ответ.

Как мало может сказать скупое слово "спасибо"

За этот импульс любви,

За этот трепетный свет,

За то что ваши глаза так безмерно красивы.

Так вдохновенно красивы.

Мысли затягивали меня в свой водоворот, как туман гипнотически зазывает тебя в свой молочный мир, и я была близка к тому, чтобы тупо впасть в апатию, как и много раз раньше, но тут раздался робкий стук в дверь. Шевелиться и вставать с мягкой пуховой перины страшно не хотелось, и, будь у меня голос, я бы крикнула, что открыто и стоящий за дверью мог бы беспрепятственно зайти. Но сейчас мне пришлось рывком поднять ленивую тушу с кровати и, на ходу нацепляя очки, подойти к двери. За ней оказалась очень милая служанка, с которой у меня установились вполне дружеские отношения. Конечно, когда я сюда только попала, мне никто не выдал ни гида, ни карты и далеко не раз я блуждала по бесконечным пролетам и лестницам, не зная даже ориентиров к своей комнате и не имея возможности спросить дороги у проходящих мимо особ, поскольку меня никто не знал. Именно в один из подобных моментов я и познакомилась с Россой. Наверное, ей было сообщено, что в Имладрисе гостит человеческая девушка и известно мое место временного проживая, потому что, только взглянув на меня, тяжело оперевшуюся на подоконник после получаса блуждания, она потянула меня за рукав, и, что-то безостановочно болтая, повела меня в противоположную сторону от той, куда я шла. Как ни странно, всего минут через пять мы добрались до моей комнатки, а я, наконец, поняла, какие ориентиры можно использовать по пути. С того дня беспечная болтушка Росса несколько раз заходила ко мне, рассказывала последние новости и через некоторое время снова упархивала по работе. Она была похожа на маленькую птичку, которой хотелось просто любоваться. Очень часто я ее даже не слушала, просто разглядывая сложные косы на длиннющих волосах, большие темно-серые глаза, и всегда одинаковое, прекрасное в своей красоте и невзрачности, платье.

И вот сейчас она гордо стояла у моей двери в своем неизменном платье, нетерпеливо переступая ногами, и явно собиралась стучать еще раз, когда я распахнула тяжелую дверь и выглянула в широкий коридор.

— Скорее, дорогая, — я все никак не могла отучить ее от привычки называть меня так, — господа желают видеть тебя.

Я удивленно фыркнула, недоумевая, кому и зачем внезапно понадобилось звать меня в такое время — за окном уже вечерело, но перечить даже не вздумала, и, покачав головой, подошла к небольшому слюдяному зеркальцу, где поправила непослушно пушащиеся волосы и одернула платье, сильно похожее на рабочий костюм Россы, все еще нетерпеливо стоящей в двери. Честно, знай я, куда ведет меня эта ненормальная, я бы ни за что не стала спешить за ее широким быстрым шагом. Это был один очевидный плюс широких юбок в пол — широкие шаги не так сильно бросались в глаза, чем я бессовестно пользовалась, откровенно наплевав на свои попытки отучиться от это глупой привычки.

В моём сердце как в ране

Застрянут осколки

Беспомощных фраз и слов что бессильны.

Так предательски слёзы

Сдавили мне горло,

А мне хочется крикнуть: "как вы красивы!"

Люди, как вы красивы.

Через щелку приоткрытой двери Каминного зала вырывался красноватый свет, завораживающе танцуя на каменном полу. Я не запомнила тот момент, когда мы, наконец, вошли в огромный зал, просто поражающий своим великолепием. Над каждым камином, где плясали яркие языки пламени, переплетаясь, сливаясь друг с другом и часто выбрасывая сияющие снопы искр через кованую решетку, находились фрески и картины. Здесь не было другого света, кроме как от каминов, поэтому весь зал был наполнен теплом и оранжевато-красным светом, который, повинуясь порывистым языкам огня, перемещался туда-сюда, отчего, признаться, сильно кружилась голова и хотелось сесть.

Мне уже доводилось пару раз бывать здесь, но впервые за мое пребывание в Ривенделле в этом зале собралось так много людей: все мудрейшие эльфы, почти все советники Владыки и братство Кольца в полном составе, исключая меня. Наш с Россой приход встретили теплыми улыбками и взмахами руки от наименее титулованных эльфов, которые могли себе позволить такую фривольность. Я же, слегка ошарашенная от такого количества взглядов, направленных на меня, впервые в этом мире не опустила взгляд, а наоборот — слегка прищурившись, слегка приподняла подбородок и скользнула взглядом по присутствующим, ища себе место, куда можно было бы приземлиться. Я не понимала причины подобной заинтересованности во мне — все-таки не первый день нахожусь в Имладрисе и еще ни разу не вызывала внимания мудрейших. Вся эта ситуация напомнила тот памятный концерт в Испании, когда именитая судебная коллегия встретила меня непритворным интересом, гадая, как девушка из России вообще попала на фестиваль, где выступали потрясающие юные музыканты с разных стран. Наверное, именно поэтому я чисто инстинктивно не стала опускать взгляд, а постаралась показать, что и я не никто здесь, что кстати, оказалось зря, как я сначала подумала, поскольку все явно ждали от меня противоположной реакции. С нервно колотящимся сердцем я неуверенным шагом прошла к единственному свободному месту, на которое указал Глорфиндейл, заметивший мое замешательство.

Знаете, несмотря на всю нелепость и кошмарность ситуации, в которой я оказалась, я не была особо расстроена — в моем пребывании в Каминном Зале нашлось множество плюсов, среди которых и возможность попрактиковаться, наконец, в игре на скрипке, которую я уже несколько месяцев не держала в руках. Во всем Ривенделле, к моему просто огромному изумлению, их было пять, из которых четыре находились у музыкантов, которые никогда в жизни бы не дали их чужим в руки, и одна — в этом самом зале, но мне еще ни разу не удалось заполучить ее в руки хоть на несколько минут — попросить не хватало духу, но не думаю, что сейчас Владыка, пребывающий в явно благодушном настроении, отказал бы мне в моей скромной просьбе. Никто не разговаривал, но тишина между присутствующими не была ни неловкой, ни наоборот, поскольку и тишины-то не было — музыка была всюду, она отражалась от стен, от музыкантов и, казалось, даже пламя здесь волшебное и оно поет. Почему я особенно полюбила музыку, что дома, онемев; что оказавшись в другом мире? Потому что музыка — единственный всеобщий и всемирный язык. Ее не нужно переводить — душа и так говорит с душою.

Я хотела быть услышанной.

Я хотела говорить.

Я хотела поделиться всем, что было у меня на душе и могла сделать это только одним способом, потому что бумага никогда не будет способна передать эмоции и чувства, как пламенны бы не были написанные на ней слова.

Пусть каждый импульс импульс тепла,

Пусть каждый импульс любви,

Отражённый вдвойне, к вам вернётся обратно

Пусть этот трепетный свет

Собой заполнит весь мир,

Утешит и исцелит, умноженный многократно

И даже в страшной беде

И в самый горестный час

Пусть вас не оставят светлые силы.

Чтобы вы не сломались,

Не очерствели,

Чтобы вы помнили, как вы красивы

Люди, как вы красивы.

Заканчивал играть арфист и слегка отрывистые ноты, целебными каплями падающие на мое растревоженное сердце, дарили долгожданный покой. Едва стихла музыка, я робко коснулась плеча Леголаса, сидевшего рядом, и умоляюще указала ему взглядом за спину златовласого арфиста, где на специальных полочках — точь-в-точь как в нашей музыкалке — лежали музыкальные инструменты. Намек был понят — слегка насмешливо фыркнувший эльф быстро подмигнул мне и тем самым надменным тоном, который так раздражал меня во время совета, если честно, сказал, что слышал от служанок — надо ли говорить, что в этот момент все так или иначе покосились на Россу, все еще стоящую у двери в ожидании приказов — что я неплохо играю и он желает услышать, так ли это на самом деле, или же девушки здесь все слишком приукрасили. Что ожидаемо, все сразу закивали согласно, потому что, повторюсь, никто еще не слышал, как я играю — а это была та вещь, которой я по праву могла гордиться в себе.

Когда мне в руки попала скрипка, я не удержалась и, закусив губу и прикрыв глаза, провела рукой по идеальным струнам, наслаждаясь их слабой вибрацией от моего движения, показавшейся мне нетерпением самой скрипки начать уже играть. Как я могла противиться? Первые ноты, слишком пронзительные, как по мне, были пробой звука — я не знала, как натянуты здесь струны и те ли вообще ноты у здешних скрипок. А потом, уже не желая сходить с ритма, перешла на знаменитейшую композицию Ханца Циммера из кинофильма Гладиатор*.

И зарыдала скрипка. Мне казалось, что даже сквозь эти звуки я слышала стук сердец собравшихся и успокаивала их: «Quiete**» — шептала беззвучно и слезы лились от нахлынувших эмоций. Вуалью нот застремилось выше звучание. Стихло вдруг все, потом забилось с новой силой, и струны вздрогнули под смычком. Звуки наполнили воздух и растворялись в синей ночи, уплывая вдаль. В этой музыке есть все, что есть в моем мире, о котором я рассказывала вот единственным доступным мне способом: паденья, взлёты, волненье, радость, боль и страх. Трепетали струны. Как по венам проходит кровь, так звук — по ним, как гребни волн с морской пеной рисуют в море белый дым, так звук рисовал мой мир, мою душу, ведь музыка — и есть моя душа. И рвалась эта безумная музыка наружу, ломая воздух и врываясь в обнаженные сердца людей.

Я играла. Рвалось сердце, чтоб слиться с миром в единый ритм.

А потом музыка стихла. Замерла, как затихает мир перед ужасной грозой. И вместе с музыкой стихло все вокруг, и на мгновение мне даже показалось, что даже мое сердце перестало биться.

На улице грянул гром, и сумасшедшие аплодисменты моих невольных зрителей вторили ему.

После удушающей тишины эта страшная какофония звуков сводила с ума, и я не нашла ничего лучше, кроме как поклониться, прижимая к бешено заколотившемуся сердцу драгоценную ношу в своих руках. И когда я смогла, наконец, поднять глаза на эльфов и поправить немного сползшие очки, я поняла, что ответила вот так вот просто на все вопросы, которые у них были. Музыка — это величайшее откровение. Исписанные листы книги души человека. И моя книга только что была прочтена.

И знаете, что? Теперь я была по-настоящему счастлива.

Затих последний аккорд,

Погасли прожектора

И я стою посреди опустевшего зала.

Рекою без берегов

Волненье, радость и страх,

И мне кажется, я что-то ещё не сказала,

Что-то важное я не сказала.

________

* — "Now we are free" — Hans Zimmer

** — Спокойно (лат.)