Основатели (джен)

Как бы ни надеялись Элазар и его спутники прибыть в Хогвартс до наступления осени, в один злосчастный день они всё-таки попали под первый осенний дождь. Подул сильный ветер. Небо заволокло тучами; дневной свет померк, будто какой-то злокозненный дух взял да и заслонил солнце рукою, — и стало так холодно, что не спасали даже плащи. Чем дальше путники ехали, тем хуже становились дороги, а теперь колеса их повозок и подавно увязали в грязи. Места пошли все дикие, безлюдные, неведомые ни Годрику, ни безымянному создателю карты, с которой Элазар сверялся. Вокруг не виднелось ни хуторка, ни хижины, а о том, чтобы, как прежде, заночевать под стогом сена или на гумне, нечего было и думать. Промокшие, продрогшие, ехали они через незнакомые земли и молились лишь о том, чтобы поскорей распогодилось и вновь выглянуло солнце.

Но когда дождь, наконец, перестал, опустился такой густой туман, что хоть все глаза прогляди — ничего не увидишь. У путников уже зуб на зуб не попадал от холода. Лошади и волы, такие же дрожащие, поникшие и удрученные, как и их хозяева, медленно тащили вперед повозки — сами не видя куда. Должно быть, они оказались на какой-то равнине, но где ее конец и что находится за нею — никто не мог разглядеть: всё застилал проклятый туман. В конце концов, Элазар решил остановиться, чтобы отдохнуть, поспать немного, завернувшись в собственные плащи, и дождаться, когда туман рассеется. Идти вслепую было бесполезно, да и небезопасно: кто знает, в какую трясину или чащобу забредешь.

Они попытались развести небольшой костер, но даже колдовской огонь не желал заниматься в такой сырости.

— Мы могли бы согреться вином, — предложил Годрик. — Выпьем и закусим хорошенько — сразу станет теплее.

Элазар колебался: ему не хотелось открывать бочонок вина и уж тем более делиться им с семейством Уизли. Но делать нечего, Элазара и самого бил озноб. Вместе с Годриком они открыли бочонок, налили вина в большую флягу Годрика и пустили ее по кругу. После Элазар раздал каждому по его доле сыра, хлеба и солонины, тщательно следя за тем, чтобы никто не получил больше назначенного; а когда они покончили со своим нехитрым ужином, то улеглись спать прямо в повозках, потому как земля после дождя была холодная и сырая.

Реувен не спалось. Во-первых, ей досталось неудобное место на одной из подвод, и в бок ей упирался бочонок меда, а в ногах ворочался неугомонный Бени; а во-вторых, ей не давали уснуть сомнения, уже давно множившиеся в ее душе. Когда Реувен то так то этак поворачивала голову, пытаясь устроиться поудобнее, ее взгляд натолкнулся на Элазара. Тот сидел в соседней подводе, сгорбившись и глубоко надвинув капюшон, и Реувен скорее почувствовала, чем увидела в действительности, что Элазар не спит. Стараясь никого не разбудить, Реувен подобралась к краю своей подводы и позвала шепотом:

— Эли!..

Элазар обернулся к ней.

— Что, Реувен? Почему не спишь? — тоже шепотом спросил он.

— Эли, мне не дает покоя одна мысль… — прошептала Реувен. — Для чего, все-таки, тебе понадобились баллисты?

— Глупышка Реувен, для чего нужны баллисты? Для защиты, естественно. Мы едва избежали опасности — я имею в виду Ноэла из Лонгботтома — и мне хотелось бы обеспечить защиту в нашем новом доме, чтобы, если придет беда, мы не оказались безоружными подобно почтенным магам из нашего квартала. Но сейчас тебе не следует об этом беспокоиться, — сказал Элазар вполголоса. — Поспи, Реувен. Как только туман рассеется, мы двинемся в путь.

Реувен опустила глаза. Всё же, несмотря на всю его подлость, ненадежность и изворотливость, Реувен не могла сердиться на Элазара, когда он говорил с нею так ласково.

— Опять в дорогу… — прошептала она. — Эли, как долго нам еще идти? Иногда мне кажется, что наш путь бесконечен, как движение небесных сфер.

— Не отчаивайся, Реувен, — ответил Элазар. — Я уверен, что конец нашего путешествия уже не за горами.

И то ли усталость взяла над Реувен верх, то ли разговор с Элазаром и вправду усыпил терзавшие ее тревоги, но вскоре она и правда крепко уснула. Это был сон без сновидений. Реувен погрузилась в него, словно в черные ласкающие воды — и тем более неожиданным стало для нее пробуждение. Кто-то ее тормошил.

— А ну просыпайтесь! Просыпайтесь, живо! — покрикивал на нее незнакомый голос, выговаривающий каждое слово так странно, что не сразу и поймешь. — Ишь, чего удумали — улечься спать посреди топи! Худшего места вы и во всем белом свете не сыскали бы!

Реувен резко села, почти неосознанно выхватив волшебную палочку. Голова у Реувен гудела, как растревоженный улей, а тело ломило так, будто она всю ночь проспала на острых камнях. Протерев глаза и оглядевшись, она увидела, что туман рассеялся, но тьма стала еще гуще; а вокруг, куда ни бросишь взгляд, болото — одно только болото, болото и болото.

— Как же так? — пробормотала Реувен, еще не полностью проснувшись. — Как мы могли очутиться на болоте? Мне казалось, мы едем по равнине…

— Это вас Пэк сюда заманил, не иначе, — раздался всё тот же сварливый голос со странным выговором. — Он вас и усыпил, чтоб вы, значит, проспали тут до скончания века — пока камень, на котором вы остановились, не ушел бы прямиком в топь.

Реувен опять потерла глаза тыльной стороной руки — и опять ничего не увидела. Голос продолжал:

— Вот же носит вас черт по трясинам! Что ни день, так какой-нибудь олух забредет, а мне что делать? всякий раз выручать? Эх, так и быть, — рядом с Реувен послышались шаги. — Выведу я вас из гиблого этого места — чего уж там, не пропадать же христианским душам.

И тут прямо перед Реувен откуда ни возьмись возникла дородная бабенка с широким грубоватым лицом, румянцем во всю щеку и копной светло-рыжих волос, неприбранных, как у деревенских колдуний. В больших сильных руках эта статная женщина держала корзины, полные каких-то трав, комочков грязи и еще чего-то скользкого и мерзкого, напоминающего лягушек.

— Собирала болотных фэйри, — сказала женщина, сунув одну из своих корзин Реувен под нос, — вот и набрела на вас. А если б жена пекаря не сговорилась со мной о сглазе для соседки и я не пошла бы безлунной ночью на болото — что бы вы делали? Я вам скажу, что бы вы делали — так и лежали бы тут, одуревшие от болотного туману, как феи от церковного звону, и, в конце концов, потонули бы в трясине.

— Благодарим тебя за помощь, добрая женщина, — заговорил Элазар. Реувен вздрогнула: она всё еще пребывала во власти сна. Посмотрев по сторонам, она увидела, что все ее спутники тоже проснулись и с изумлением взирают на свою нечаянную спасительницу. Элазар продолжал, спустившись с подводы: — Если бы не твое сострадательное сердце, мы бы погибли здесь, сами того не ведая. Но каким образом ты выведешь нас отсюда? Наши повозки тяжелы, они увязнут в болоте.

Деревенская колдунья оглядела Элазара с головы до ног, хмыкнула, фыркнула и заявила:

— Знамо дело, как! Так же, как я добралась сюда! Ну и дурни, сил моих нет… — последнее колдунья проворчала вполголоса. — На-ка, подержи! — велела она Реувен, протягивая ей свои корзины. — Держи-держи! Ничего, авось руки не отвалятся, — всучив корзины опешившей Реувен, колдунья подобрала юбку — взгляду путников открылись ее крепкие ноги в грубых башмаках — покружилась на месте, согнувшись в три погибели, топнула, смачно плюнула в болотную жижу и прокричала: — Хафф, хафф, хаффлпафф! Расступись, трясина! Появись, тропа!

И не успела Реувен, усмехнувшись про себя нелепому заклинанию, подумать о поразительном невежестве деревенских колдуний, как от каменной площадки, на которой они остановились, протянулась дорога, устланная мягким зеленым мхом.

— Ну, чего встали? Вам бы лучше поспешить: как я погляжу, ваш камень уже погружается в болото! — прикрикнула на них колдунья. Вырвав из рук Реувен свои корзины, она с необыкновенной для своего роста и стати ловкостью спустилась с каменной площадки на волшебную тропу и вперевалочку пошагала прочь. Путники, испугавшись упустить колдунью из виду, припустили за нею.

Бархатный мох подавался под их ногами, и Реувен опасалась, что еще шаг-другой — и они вместе со своими лошадьми и повозками провалятся в трясину. Но мшистая дорога, несмотря на свою мягкость, оказалась удивительно надежной. Следуя за колдуньей, путники шаг за шагом двигались через гибельное болото, зловонное, булькающее, будто бы наблюдающее за незваными гостями. Реувен не могла избавиться от ощущения, что за ними неотступно следят чьи-то глаза, а некие враждебные создания, неразличимые во мраке, перебегают с места на место, перешептываясь и посмеиваясь. Лошади фыркали и прядали ушами, учуяв болотную нечисть.

— Не глядите на них, не то сверзитесь с тропы прямиком в топь — а они только того и ждут, — посоветовала колдунья самым что ни на есть будничным тоном. — Утащат на дно — и пропали ваши головушки. Это они сейчас еще смирные, — я-то парочку этих тварей изловила и шеи им свернула — а бывает, заберутся прямо в дом, подкрадутся, пока спишь, и присасываются к живому телу, чтобы крови напиться. Ух, вот я вам, паскудники! Будете знать, как воевать с Хельгой Хаффлпафф! — и колдунья, повесив обе корзины на левую руку, погрозила кулаком в темноту.

— Хельга Хаффлпафф? — переспросил Годрик. — Экое у тебя, женщина, чудное имечко.

— Чем это тебе не угодило мое имя?! — мгновенно вскинулась колдунья. — Поглядите-ка, взяли себе обыкновение потешаться над моим именем! А как корова не доится или дитё захворает — так сразу ко мне бежите, и ничего, моим именем не гнушаетесь! Коли желаете знать, Хаффлпафф — это всего-то мое прозванье; а Хельгой нарек меня мой батюшка, он у меня был из лохланнахов, или, как еще говорят, викингов. Матушка-то моя родом из благословенной земли Эйре; она была знахаркой, умела ворожить и предсказывать судьбу, а заодно и врачевала, — принялась рассказывать Хельга (похоже, колдунья была гневлива, но отходчива). — Случилось так, что на здешние места повадились нападать Белые Чужеземцы на парусных ладьях: грабили дома и церкви, крушили всё что ни попадя, забирали награбленное на свои корабли и уплывали прочь. И вот в один из таких набегов потерпели они поражение от наших воинов, и пришлось им бежать к своим ладьям, бросив на берегу убитых и раненых; а моя мамаша, дернул же ее черт, возьми да и подбери одного из раненых лохланнахов. Долго она его выхаживала, заговаривала его раны, поила целебными отварами; а как окреп он и встал на ноги, так уплыл обратно в земли своих сродичей — и поминай как звали. Матушка моя в ту пору уже была мною брюхата; понятно, она не желала, чтобы папаша мой уходил, и потому наложила заклятье на его латы и меч — такое, что не мог он ни поднять их, ни унести. Да только всё без проку: в конце концов, он прямо так, бросив латы и меч, убег. Я на него не в обиде: видать, такой он был человек, перекати-поле, не сиделось ему на одном месте… Да и у матушки моей норов был, я вам скажу… от нее не то что без меча — без портков убежишь куда глаза глядят, — Хельга рассмеялась. — А батюшка мой, прежде чем утек, завещал матушке назвать дитя, коли парень родится, Хельги, а коли девка — Хельга; и матушка, пусть и шибко на него осерчала за его побег, всё же волю его исполнила. Потому-то я и зовусь Хельгой, а Хаффлпафф меня уже после прозвали. А вот и мой дом, — возвестила она. — Значит, полпути пройдено. Отсюда до другого берега болота — рукой подать.

Реувен, после предостережения колдуньи старательно смотревшая только себе под ноги, подняла голову и увидела маленькую, сложенную из камня хижину с тростниковой крышей. Хижина стояла на островке посреди болота — побольше того, на каком они остановились этой ночью. Рядом, в сарайчике, возились и хрюкали свиньи, а в крохотном огородике перед домом колдовские травы росли вперемежку с брюквой и репой. На огороде возилось странное существо — гном не гном, гоблин не гоблин, — лопоухое, остроносое, тощее, одетое в мешок, в котором проделали дырки для головы и рук. Завидев людей, существо бросило свою работу и юркнуло в свинарник.

— Это Фанки, мой домовой эльф, — объяснила Хельга. — Парнишка он неплохой, работящий, да больно стеснительный: увидит чужих — сразу прячется. Робкий он очень, всего боится. А вот его женка Нойзи совсем из другого теста. Эту ничем не проймешь! Чуть что не по ней — так она давай куролесить: то всю соль в варево высыплет, то огонь в очаге золой забросает, то горшки перебьет; пока угомонится, весь дом перевернет вверх дном. Но вы не подумайте худого, так-то Нойзи вовсе незлоблива, а когда она в хорошем настроении, так вообще цены ей нет: и поесть приготовит, и пол чисто выметет, и очаг почистит, и котелки выскоблит так, что всё сверкает — любо-дорого поглядеть. Она, видать, уже стряпать принялась — вон дымок вьется.

И верно: чем ближе путники подходили к хижине, тем явственнее они ощущали аппетитный запах мяса, овощей и душистых трав, плывущий над болотом. И пусть у них самих еще остались кое-какие припасы, Реувен и ее спутники с тоской вспомнили, как давно они не ели настоящей — а не походной — еды, да еще и с пылу с жару.

— Послушай, добрая госпожа, — обратился к Хельге Крауч, — дозволь спросить, а большая ли у тебя семья? Может, ты приютишь на одну ночь бедных путников, усталых и замерзших? Негоже нарушать добрый обычай гостеприимства. Недаром говорят: кто странника приютит, тому Бог семь грехов простит.

— Семь грехов! — хмыкнула Хельга. — Да у меня столько, кажись, и не наберется! — она расхохоталась глубоким грудным смехом. — Пустить-то не жалко, места всем хватит, домишко у меня только снаружи маленький, хе-хе. Да только накладно мне угощать такую ораву. Как говорится, будете хлебать малой ложкой. Эй, Нойзи! — крикнула Хельга перед хижиной. — Нойзи! Дверь отворяй, хозяйку впускай!

Дверь тотчас же распахнулась. Существо, как две капли воды похожее на то, что возилось на огороде, поклонилось колдунье и отбежало в глубину хижины, где принялось хлопотать над котелком. Внутри оказалось тепло, даже жарко — Элазар и его спутники, продрогшие в болотной сырости, поторопились войти, растирая замерзшие руки. В очаге посредине хижины весело горел торф, над огнем висел котелок, а в котелке булькало что-то вкусное. По стенам висели связки трав, незнакомых Реувен, коренья и ягоды, шкурки каких-то мелких животных; пол устилали овчины и домотканые коврики, а одну стену сверху донизу занимали горшочки, поставленные друг на друга — казалось чудом то, что они не падают на пол. Хижина и снаружи, и внутри выглядела совсем маленькой — Реувен недоумевала, как же они все здесь уместятся; но вслед за нею вошел Элазар, за ним — Годрик и Этельстан, Крауч и Бени, а потом и Аарон Уизли со всем своим многочисленным семейством — а в хижине по-прежнему оставалось достаточно свободного места.

Хельга уже собралась закрыть дверь, когда в дверном проеме показался замешкавшийся Морхозий — он опять пропадал куда-то и нагнал спутников только сейчас.

— Батюшки! — взвизгнула Хельга. Не растерявшись, она схватила большую деревянную лопату, какими сажают в печь хлебы, и со всей мочи огрела ею ничего не подозревавшего Морхозия.

Тот взвыл от боли — колдунья разбила ему нос — и бросился к Элазару, надеясь на его защиту; но Хельга с поразительным проворством настигла его на полпути и ударила лопатой пониже спины.

— Так ты еще не унимаешься, нечистое отродье?! — орала она, гоняя бедного Гринготта по всей хижине. Реувен и остальные пытались ее остановить, но Хельга, по-своему истолковав их волнение, успокоила гостей: — Не бойтесь, странники, эта тварь у меня сейчас живо отправится обратно в свое поганое логово! Видите, как тяжко нам приходится в здешних краях. Проклятые нелюди, совсем совесть потеряли! Уже и в дом лезут, и святой крест на дверях им нипочем! Каждый день им угощение ставлю — мало вам, что ли?! Вот я тебя проучу, обжора окаянный! — и она размахнулась, чтобы пристукнуть гоблина уже наверняка.

— Хватит, хватит! — взмолился Морхозий, беспомощно закрываясь здоровой левой рукой и прижав к груди скрюченную правую. — Умоляю, пощадите!..

Хельга выронила лопату.

— Господи! Да эта тварь по-нашему лопочет! — ахнула она.

— Разумеется, — сказал Элазар, недовольный, что колдунья не избавила его от представителя семьи Гринготт. — Это наш… скажем так, знакомый, Морхозий Гринготт. Похоже, мастер гоблин впервые в жизни выбрал для своего возвращения неподходящий момент, — Элазар издал ехидный смешок.

— О мой Бог, — стонал Морхозий, держась за свой злосчастный нос. — Что с этой женщиной?! Что женщина имеет против гоблинов, чтобы вот так, ни с того ни с сего, разбивать им носы?..

Хельга между тем закрыла дверь и заложила ее поленом. Всё еще сомневаясь, не следовало ли ей добить мерзкого гоблина, она подошла к своим горшочкам, сунула нос в один, откупорила второй, взболтала третий и, наконец, вытащив из четвертого кусочек чего-то липкого, холодного и невообразимо смердящего, шлепнула его Морхозию на разбитый нос.

— На, уродец, приложи, — сказала она нехотя. — Кровь уймется и болеть перестанет. Ты уж зла на меня не держи — откуда мне было знать, что в ваших краях с гоблинами дружбу водят? Наши-то всё по лесам сидят, по ночам выходят, скотину воруют — а случается, и ребятишек утаскивают, коли матери зазеваются; по-нашему они не говорят, да и с виду еще страхолюдней, чем ты — я теперь примечаю: ты и порослее них будешь, и зубы у тебя помельче, и одежу носишь людскую. Расскажешь кому — не поверят!

Морхозий всё еще обижался.

— То дикие гоблины, — буркнул он (гоблинов вроде Гринготтов весьма задевало, когда их подозревали в каком-либо сходстве с их нецивилизованными сородичами). — А я — лондонский гоблин из почтенного семейства Гринготт, и подобные подозрения — в том, что мы воруем овец или, упаси Боже, едим младенцев, — меня оскорбляют!

— Лондонский! — всплеснула руками Хельга. — Вы что же, странники, аж из самого Лондона в наши края заявились?!

— Именно так, — подтвердил Элазар. — Многие из нас пришли сюда из Лондона. Только куда «сюда», хотелось бы мне знать? Мы направляемся в Аргайл, но, сдается мне, сбились с пути.

Его слова отчего-то рассмешили Хельгу.

— Да ты, видать, шутник! — захохотала она, игриво пихнув Элазара в плечо. — Поглядела бы я, каково это — сбиться в пути, когда ты уже пришел!

— Уже… пришел?.. — повторила Реувен, затаив дыхание — больше всего на свете она страшилась сейчас разувериться в только-только забрезжившей надежде. — Не имеете ли вы в виду, что мы… уже… в Аргайле?!.. — спросила она еле слышно.

Нойзи подала хозяйке глиняный кувшин. Та вытащила комок тряпицы, затыкавший небольшое отверстие в стене — и из отверстия в кувшин полилось молоко.

— Точно, в Аргайле, — ответила Хельга — и, наполнив кувшин доверху, протянула его Реувен. — Где ж вам еще быть? Известное дело: шли в Аргайл — и пришли в Аргайл. А что, в ваших краях иной обычай? Пошел в церковь — а попал в хлев, так, что ли? — и она опять расхохоталась.

Реувен и ее спутники, не слушая прибауток Хельги, ошеломленно смотрели друг на друга. Они в Аргайле! Это зловонное болото, едва их не сгубившее, каменная хижина под тростниковой крышей и растрепанная рыжая колдунья, добывающая молоко прямо из стены, — и есть Аргайл! Добрались, слава Всевышнему!

Это не укладывалось у них в головах. С тех пор, как они покинули Лондон, казалось, прошла целая жизнь. Всё, что наполняло их теперешнее существование — бесконечная дорога: удачи и неудачи, шумные харчевни и грязные постоялые дворы, леса, полные разбойников, бескрайние поля и луга, неприветливые пустоши, редкие города и бесчисленные деревеньки; маги и магглы — бесконечная череда лиц, добрых и недобрых; вечные заботы о пропитании, ночлеге и плате за них, неотступные тревоги и предчувствие опасности, идущей по пятам… И вдруг, в одночасье, всё это исчезло: конец пути. Их дорога была долгой, но она, наконец, завершилась. В единый миг на путников навалилась страшная усталость, которой прежде они не позволяли овладеть ими; а Реувен и Элазар ощутили необъяснимое чувство горечи, какое бывает, когда понимаешь: ты приложил слишком много стараний, добиваясь чего-то, и уже не в силах радоваться плодам своих трудов.