Чужой среди своих (джен)

Я внимательно изучал свою физиономию в зеркале. Столь пристальный интерес к ней был вызван тем, что, просыпаясь, я привычно провел по лицу ладонями, чтобы взбодриться, и ощутил под пальцами давно забытое покалывание отросшей щетины. Когда я на второй день пребывания в этом теле рассматривал себя в зеркале, я заметил, что это самое тело было практически лишено волосяного покрова, причем как на голове, так во всяких других местах, а мертвенно-бледные щеки не имели даже намека на какую-либо растительность, приличествующую мужчине. Поэтому проклюнувшаяся щетина стала для меня серьезной неожиданностью.

Прежде, во время утренних процедур я старался лишний раз не заглядывать в зеркало: откровенно говоря, любоваться там было особо не на что, голова-глаза-нос (вернее, его остатки) на месте, остальное неважно. Теперь же на меня таращился вполне земного вида мужик лет сорока-пятидесяти, с заурядно-небритой физиономией и обыкновенными, темно-карими, без алых сполохов глазами. «Три волосины в четыре ряда», украшавшие этот череп прежде, сменились на хоть и редковатую, но шевелюру — темную с проседью. Но больше всего меня поразил нос: он был нормальным, а не жалким сифилитическим холмиком с двумя отверстиями ноздрей. Я, не веря собственным глазам, осторожно дотронулся до него пальцами и с радостью убедился — нос настоящий. Губы сами собой расползлись в довольной улыбке, однако мимические мышцы этого лица явно не были приспособлены к подобному проявлению эмоций, и вместо улыбки у меня получился жутковатый оскал.

Уж не знаю пока, что умудрился сотворить со своей душой Риддл, раз его эксперименты повлекли за собой физическое уродство, но присутствие в его теле моей души явно пошло этому телу на пользу — теперь я выглядел как человек, а не как гибрид инфернала с сифилитиком. Если эти изменения произошли не за одну сегодняшнюю ночь, тогда удивительно, что еще никто меня не раскусил. Впрочем, изменения, происходящие с человеком постепенно, часто остаются незамеченными теми, кто находится рядом с ним постоянно, и бросаются в глаза тем, что видит человека лишь время от времени.

Стоп. Ладно Малфой и Беллатрикс, они встречаются со мной каждый день, а Белла сроду не отличалась наблюдательностью и видела всегда то, что хотела видеть. Другим-то ничего не мешает заметить изменения, чему доказательство — позавчерашний визит Долохова. Этот русский очень нехорошо на меня пялился, даже хуже, чем в тот день, я принимал делегацию своих сторонников, изнывающих от вынужденного безделья. А позавчера, отвесив мне положенные по «титулу» поклоны и почтительные приветствия, Долохов уединился с Малфоем, и Люциус после беседы был странно задумчив. Кажется, тучи начинают сгущаться над моей головой и мне всерьез стоит задуматься над путями к отступлению.

Риддл меня больше не беспокоил. Мне бы радоваться, но радоваться не получалось: паранойя, присущая Тому, явно передалась мне по наследству, и я постоянно ждал новой атаки. То, что он, находясь рядом со мной, каким-то образом заблокировал память, чтобы я не вспомнил того, что мне помнить не положено, сомнению не подлежало. Видеть сны о прошлой жизни Риддла я перестал уже давно, а если и мелькали какие-то картинки, они содержали так мало насущной информации, что их даже не стоило рассматривать как информацию к размышлению. Так, невнятные образы из приютской жизни да толстая молодящаяся бабища в белом платье с розовыми рюшечками, плотоядно поглядывающая на молодого меня, то есть Тома. Еще с тех времен, когда Риддл еще не препятствовал появлению воспоминаний о прошлой жизни, у меня сохранилась информация о доме его матери; непонятно только, что он там делал, если мать умерла еще при родах и сам Том жил в приюте с рождения. Вполне возможно, что он искал сведения о своих корнях. Если запахнет «жареным», дом можно будет использовать в качестве укрытия, вряд ли кто-то из слуг Темного Лорда знает, где находится его «родовое гнездо». В любом случае оставаться в компании Упивающихся смертью и далее под именем Тома Марволо Риддла, будь он хоть сто раз Лорд Волдеморт, в мои планы не входило. Меня преследовала идея вернуться в Иран и попытаться узнать хоть что-то об отце, а затем отправиться в Норвегию, где должны были находиться сейчас мать с сестрой. В том, что переместившись в пространстве, я остался в своем прежнем времени, я убедился после того, как затребовал с домовика подписку магловской прессы с 31 октября до конца года. События с родины не радовали, война и не думала прекращаться, но попробовать стоило.

Умри Том окончательно, рассуждал я, и блок на памяти сам собой должен был рассыпаться, как обычно рассыпается большинство чар, наложенных магом на другого человека со смертью этого самого мага. Блок никуда не делся, значит, Риддл не умер и где-то летает, может быть даже — нашел себе новое тело. Как скоро мне ждать его в гости? И будет ли это тело волшебника или магла? Как показал мой собственный опыт, даже душу магла «вышвырнуть» из занятого ею тела не так-то просто, что уж говорить о маге.

* * *

Долохов склонился в почтительном поклоне, бормоча что-то о моей славе даже за пределами Англии и страстном желании волшебников издалека присоединиться к славному братству Упивающихся смертью, а я тем временем пытался просканировать его мысли. Надо отдать ему должное — Долохов старательно держал блок, который в других обстоятельствах прекрасно сыграл бы отвлекающую роль: навязчиво повторяющаяся картина танцующих полуголых красоток из «Мулен-Руж» могла бы сбить с толку любого нормального мужчину. Сбила бы и меня, если бы я не был уверен в том, что Долохов вряд ли стал бы так открыто выставлять на мое обозрение то, как он весело проводит время с магловскими продажными женщинами. А раз это развратное зрелище с завидным постоянством прокручивается у него в мозгу, значит, он сам этого хочет. Я знал, что при желании попросту грубо взломаю окклюментный блок практически любого мага, но массированную атаку решил отложить на потом. Для начала стало интересно понаблюдать за плясками этого не в меру самоуверенного русского. Кто знает, вдруг его можно будет перетянуть на свою сторону.

— Не тяни, Антонин, — нетерпеливо перебил я его словесные излияния. — Лучше объясни, что делает здесь этот дикарь? — я кивнул в сторону неуверенно жавшегося в уголке тощего чернокожего старика в диковинных африканских одеждах и странно расфокусированным взглядом.

— Это — Долохов чуть отступил в сторону, чтобы я имел возможность рассмотреть гостя как следует, — маг из Западной Африки, Мганга. Он наслышан о вас, милорд, и изъявляет желание присоединиться к нам.

Колдун, почувствовав на себе мой взгляд, тоже поклонился, как робот, и снова замер, старательно буравя взглядом пространство перед собой. «Империо», — догадался я. — Но на кой черт мне африканский шаман под «Империо»? Или это — нормальная практика для вербовки в «наши» ряды?» И тут я почувствовал легкую щекотку в области лба и поймал на себе излишне смелый взгляд Долохова. Если этот наглец рискнул применить легиллименцию ко мне, значит, твердо уверен в собственной безнаказанности. Ярость заставила меня до боли в пальцах стиснуть свою палочку — я с трудом удержался от того, чтобы не превратить Долохова в кучу кровавых ошметков прямо сейчас и прямо здесь. Вместо этого я просто вышвырнул его из своей головы, сопроводив свои действия хорошим ментальным ударом. Долохов отшатнулся, словно его стукнули по лбу палкой, и с криком повалился на пол, стискивая руками виски. В этот момент не проявлявший к моей персоне должного внимания колдун словно очнулся и принялся непонимающе осматриваться — «Империо» Долохова спало, и шаман пришел в себя. Я тут же оглушил его «Ступефаем» и неторопливо подошел к валявшему на полу и стонущему Долохову. Сгреб его за ворот мантии и рывком поднял на ноги.

— Ты что же это задумал, харам-задэ? — прошипел я, тыча кончиком палочки ему в горло. Как обычно при сильном волнении в моей речи снова начали проскальзывать фарсидские слова. — Или это вовсе не ты, а аврор под «обороткой»?

В то же мгновение дверь с треском распахнулась, и на пороге с палочками наизготовку возникли Руквуд и Уилкис. Я тут же заслонился от них Долоховым, как щитом, по-прежнему держа палочку у его горла. Его приятели растерялись, не решаясь атаковать. Вряд ли они боялись зацепить Долохова, скорее всего, план взятия меня в плен не был отработан у них до мелочей.

Значит, меня раскрыли, и эта троица горит желанием вернуть «прежнего» Лорда вместо непонятного мягкотелого меня. На фоне настоящего Риддла я, может быть, и вправду выглядел гуманистом до мозга костей, да вот только я им не был. Даже в прошлой жизни.

Руквуд и Уилкис продолжали держать меня под прицелом, Долохов с моей палочкой у кадыка присмирел, прекрасно понимая, что я, кем бы я ни был, достаточно взвинчен, чтобы перерезать ему горло, а я мучительно соображал, что делать дальше. Для начала решил надавить авторитетом.

— Пошли вон, вы, двое! — прошипел я. — И передайте всем, кто имел глупость усомниться во мне, что я готов сразиться с каждым из них, кто не струсит выйти один на один с лордом Волдемортом!

Эти двое переглянулись, затем посмотрели на Долохова, но палочек не опустили. Если я сейчас направлю оружие на одного из них, Долохов вполне может дать мне под дых и вырваться из моей хватки — мужчина он жилистый и крепкий, в отличие от меня. Убить его и приняться за остальных? Как маг, Риддл при жизни был весьма и весьма силен, выстоять против двух матерых противников ему ничего не стоило, а память тела меня еще ни разу не подводила. Не успел я принять решение, как вторая дверь в противоположном конце гостиной распахнулась, и в комнату влетела Беллатрикс.

«Дело — дрянь».

Однако, вместо того, чтобы ударить в спину меня, Белла направила палочку на Руквуда и Уилкиса и завопила:

— Как вы посмели напасть на повелителя, предатели? Круцио!

Руквуд легко отбил ее заклинание и тоже закричал:

— Не вмешивайся, Белла! Ты ничего не понимаешь!

— Я не понимаю?! — голос Беллатрикс сорвался на визг. — Дамблдоровские прихвостни! Сколько он вам заплатил?!

Гостиную прошили вспышки заклинаний с двух сторон. Я присел, продолжая держать за ворот мантии Долохова и прижимать к его шее свою палочку.

«Когда дерутся два скакуна, между ними погибает один ишак» — гласит восточная мудрость. Становиться тем самым ишаком мне совершенно не хотелось, а вошедшие в раж Уилкис, Руквуд и Белла, кажется, начинали забывать о моем существовании и самозабвенно пытались друг друга убить. Предоставив этим троим разбираться между собой до полного взаимного уничтожения, я аппарировал в развалюху, которая, судя по воспоминаниям, была домом матери Тома Риддла. При этом умудрившись не выпустить из «дружеских» объятий Долохова.

* * *

При «приземлении» мы раскатились по углам крайне бедной и жутко грязной комнатки с полом, покрытым многолетним слоем пыли. Первым вскочил на ноги Долохов и тут потянулся к валявшемуся рядышком сломанному табурету, явно намереваясь запустить им мне в голову. Но моя реакция оказалась лучше его: невербальное «Инкарцеро» тут же спеленало его толстыми веревками, и он снова кулем повалился на пол.

— А вот теперь поговорим, — я нехорошо усмехнулся. Ответом мне была глумливая ухмылка. Этот человек прекрасно понимал, что имеет дело не с Риддлом, иначе ничем нельзя было объяснить ту наглость, с которой он смотрел мне в глаза. Словно подтверждая мое предположение, он просипел:

— Ты — не Темный Лорд! Я это знаю, и будь уверен: рано или поздно это поймут все остальные. Ты еще пожалеешь, что посмел занять его место.

— А ты так жаждешь вернуть к жизни своего хозяина? — спросил я. — Или тебе просто не к кому прибиться? Сам по себе ты ничего не представляешь, раз необходимо быть жалким рабом того, кто даже не в состоянии оценить тебя как положено?

— Тебе этого не понять, ты — всего-навсего грязнокровка, — Долохов постарался вложить в это слово все свое презрение, думая, что меня это уязвит до крайности. — Как хотя бы тебя звали в прошлой жизни, а? А Дамблдор знает, что твое внедрение в наши ряды с треском провалилось?

— Ты ошибся, — я отошел от него и опустился на кровать, покрытую полуистлевшим от времени покрывалом, с которого я предварительно смахнул заклинанием пыль. — Я магл. Я понятия не имею, что вообще произошло, и с Дамблдором никогда не встречался. Думаю, и он пребывает в уверенности, что Том Риддл жив и невредим. Но у меня есть планы насчет того, чтобы познакомить его с истинным положением дел.

— Тогда почему я все еще тут, а не в его кабинете? — презрительно спросил Долохов. — Опасаешься, что он тебе не поверит и скормит дементорам без суда и следствия?

— Если хочешь, я организую вам встречу, — я встал и подошел к нему поближе. — Но не раньше, чем мы потолкуем о том, что тебе вообще известно.

— А с чего ты взял, что я захочу с тобой делиться?

— Твое желание в данном вопросе меня мало волнует, — мягко ответил я. — Империо!

Воздух вокруг головы Долохова чуть заметно задрожал — заклинание вышло мощным. Взгляд его тут же стал пустым и неподвижным. Теперь мне даже не нужно будет проламывать его легиллиментные блоки: он сам позволит мне увидеть все, что знает и даже то, что успел забыть.

— Открой мне свою память. Убери все блоки. Не сопротивляйся. Легиллименс.

В чужие воспоминания меня буквально втащило, словно соринку в пылесос. И зачем некоторые предпочитают вламываться в чужую память с разбега, снося барьеры? Разве что затем, чтобы доставить жертве неприятные ощущения и насладиться своей властью. Или воспоминания человека, находящего под «Империо» чем-то отличаются? В этом вопросе мое невежество все еще было удручающе велико.

Мне без труда удалось просмотреть воспоминания, связанные с заговором против меня. Как оказалось, кроме Руквуда и Уилкиса, в него был втянут еще и Малфой, но активных действий с его стороны никто так и не дождался. Скользкий Люциус решил постоять в сторонке и понаблюдать за тем, как другие таскают каштаны из огня. Что же, узнаю породу, Малфои везде останутся Малфоями.

Узнал я и то, как именно эти заговорщики собирались возвращать к жизни Риддла. Я оказался прав насчет дневника, этот предмет каким-то образом удерживал душу Волдеморта в мире живых и мог бы помочь ему в обретении тела, если бы не моя высокая сопротивляемость его воздействию и изворотливость в уничтожении тетрадки. Тем не менее, даже после того, как дневник сгорел в Адском пламени, Долохов не терял надежды провести обряд возрождения, а значит, что где-то еще существует предмет, аналогичный уничтоженному дневнику-якорю. В поисках информации об этом неизвестном предмете я толкнулся в более глубокие слои памяти и наткнулся на пустоту, словно кто-то засунул меня в комнату с черными стенами и потолком, в которых тонули свет и звуки. Я усилил давление так, что у меня самого заложило от напряжения уши, но тьма не отступала. Похоже на глубокий «Обливиэйт». Кто мог его наложить, не подлежало сомнению. Вот только смогу ли я его снять, не зная, какую именно информацию отсекали?

Я вынырнул из водоворота чужой памяти и снова устало присел на трухлявую кровать. Взгляд Долохова оставался расфокусированным — то ли мой «Империус» еще не до конца спал, то ли я слишком уж усердно хозяйничал в его голове и нарушил там все, что только можно нарушить.

Странно, почему Риддл, зная о том, что Долохову известна его тайна, оставил последнего в живых и ограничился лишь стиранием памяти? Держал его в качестве вероятного помощника специально для такого вот случая? А что, главное иметь под рукой верного человека, который в нужный момент просто сделает то, что нужно, даже не понимая толком, что делает. Достаточно того, что он знает о том, что Волдеморта можно возродить, и знает, как именно это провернуть. А что именно гарантирует успех обряда, помнить ему необязательно. В который раз я убедился в том, что Риддл умел выбирать для себя верных людей. Ведь в возможные пособники он избрал не Люциуса, который в случае опасности легко сменит сторону, и не Беллу, которая не слишком умна и чрезмерно импульсивна, и не кого-либо еще, а именно Долохова. Умного, наблюдательного человека, сильного мага, при этом, кажется, из той породы фанатиков, которые, раз признав твою силу, избирают тебя в безоговорочные лидеры.

Пока я не найду второй «якорь», в любой момент следует ожидать очередных попыток Риддла вернуться и свернуть мне шею. Вряд ли он так легко простит мне свое поражение. Ждать, что вся его память будет в моем полном распоряжении, не имеет смысла. Возможно, когда-нибудь это и произойдет, только времени у меня в обрез. Остается по крупицам выдавливать информацию из всего, до чего я смогу дотянуться. Я чувствовал себя слепым, который пытается нашарить оружие в темной комнате, даже не зная толком, есть ли оно там вообще. Как никогда остро я нуждался в поводыре, союзнике, но в ком его искать, представлял еще меньше.

— Посмотри на меня, — обратился я к лежащему неподвижно Долохову. Тот с трудом навел на меня взгляд, ничем не выражая эмоции.

— Ты уверен, что лорд Волдеморт жив?

— Да…

— Откуда?

— Я знаю это.

— Просто знаешь? — кивок.

— Кто еще может знать об этом?

— Блэк. Регулус Блэк. Но он мертв.

То, что младший Блэк мертв, я почему-то знал. Но вот обстоятельства его смерти мне известны не были.

— Кто его убил?

— Темный Лорд. Он предал его.

Еще один след, и тот, можно сказать, почти стерся. Но все равно придется дернуть за эту ниточку. Раз Риддл все-таки убил Блэка, а не стер ему память, как Долохову, мальчишка мало того узнал то, что ему знать не полагалось, но и собирался использовать полученную информацию против Тома. Посвятил ли он кого-нибудь в эту тайну? Может быть, его мать знает что-то, она вроде бы жива.

Я снова связал Долохова на всякий случай и закрыл глаза, обдумывая примерный план своих дальнейших изысканий. Начать следует с дома Блэков и беседой с его матушкой. Не знаю, как мне предстоит развязывать язык старухе, Риддл уж точно не постеснялся бы применить к ней физическое воздействие, но вот мне мое воспитание пытать пожилую женщину не позволяло. Если эта нить оборвется, возможно, придется искать выходы к Дамблдору и убедить его начать поиски нужного нам обоим предмета. Дамблдор должен быть заинтересован в том, чтобы от Риддла не осталось даже воспоминаний. Даже если сам он — вовсе не тот святой и светлый маг, за которого себя выдает, Риддл ему — как кость в горле, чем грех не воспользоваться.

Возвращаться в лагерь Упивающихся смертью мне вряд ли стоит — Руквуд с Уилкисом наверняка уже развили бурную деятельность по «раскрыванию глаз» соратников на мою истинную сущность. Останусь здесь. Халупа, конечно, грязная и ветхая, удобств никаких, да и я не в шахском дворце рос. Несколько секунд я колебался, не убить ли мне Долохова, как ненужного свидетеля, но после передумал. Что еще нового он сможет сообщить остальным обо мне? Да и сам он мне еще пригодится. Пока есть надежда снять наложенный на него «Обливиэйт» и узнать то, что скрыто, Долохов — слишком ценный трофей, чтобы пускать его в расход.