Визит из невыразимого (гет)

Ну сколько ж можно играться в цацки?

У нас есть дело — дело по-царски

БГ.

Они возились уже почти час. Осматривать разрубленные, изуродованные тела в камерах пришлось Гарри. Он весь вывозился в крови, подруга, увидев его, скорчила страдальческую гримасу. Долиш задался целью обязательно опросить всех заключенных в соседних коридорах, хотя изначально было понятно, что ничего путного он не добьется, а Гермиона опять занялась своими диковинными приспособлениями. Всё, что удалось выяснить, было известно и так. Примерно около четырех утра послышались странные звуки, похожие на музыку, наподобие пиликанья гигантской скрипки, и вслед за этим раздались первые крики, затем грохот и снова крики. Потом всё затихло. Последовательность событий и так была ясна, не ясно было кто и, главное, как умудрился такое проделать. На вопрос Долиша об аппарации комендант Лоулер просто предложил тому попытаться аппарировать самому, и более вопросов на эту тему не возникало. Несмотря на то, что ритуал уничтожал все чары вокруг своего эпицентра, антиаппарационный барьер над всем островом исправно действовал.

Исследуя тела, Гарри обнаружил всё те же рубленные и резаные раны, нанесенные словно огромным мощным клинком, хотя, если судить по некоторым следам, клинок был весьма тупой. Но сила, с которой эти удары были нанесены, поражала. На стальной поверхности дверей остались глубокие вдавленные борозды, а кое-где толстый металл был пробит насквозь. Вот это тоже вызвало у него изрядное недоумение, ведь если тут действовал могущественный маг, то тогда за какой же надобностью ему нужно было использовать такие грубые средства, а если дело было в том, что ритуал лишал колдующего магии, то как тогда без ее помощи ему удалось настолько раскурочить прочные двери и изрубить на части несколько человек?

В дальнюю камеру Гарри только заглянул, там занималась Гермиона, и он тихонько приглядывал за ней, чтобы ей опять, не дай бог, не стало плохо, но всё, вроде бы, обходилось без происшествий. Сфотографировав длинную цепочку странных символов, идущих от привычного уже круга в центре камеры Амбридж по полу до самой надписи на стене, она тут же уничтожила их, несмотря на запротестовавшего, было, Долиша. Похоже, она воспринимала опасность, исходящую от текста, со всей возможной серьезностью, и Гарри это про себя только одобрил. Вслух же он решил поговорить с ней о той фразе, которую она мимолетно бросила коменданту, потому что именно этот вопрос глодал его сильнее всего.

— Ты сказала, что можешь объяснить, как устроитель ритуалов проник сюда.

— Сейчас, — она заправила парящий шар в глубину пирамидки, стащила с рук испачканные перчатки и спалила их заклинанием, потом распрямила закатанные рукава и полезла в свою сумочку. Он заметил, что она снова умудрилась насажать себе синяков, и сокрушенно покачал головой.

— Вот, гляди, — она распрямила пергаментный лист на стене перед ним и нарисовала окружность. Потом зачеркнула ее и нарисовала рядом треугольник, — нет, так больше похоже, правда?

Он вспомнил форму тюрьмы и подумал, что пожалуй.

— Представь, что мы живем на этом листочке пергамента. Эта треугольная линия полностью замкнута, не так ли? Она символизирует стенки Азкабана. Ни с одной стороны внутрь нее не проникнуть, — она нарисовала несколько линий, упершихся в треугольник, — видишь? Для нас он непроницаем. Но, гляди… — она отодвинула руку с пером подальше от листа, а потом занесла ее над треугольником, опустила и нарисовала внутри него звездочку, — целостность стенок не нарушена, а я свободно проникла внутрь.

— Да, но ведь в Азкабане есть крыша и потолок, — пожал он плечами, — сверху не проникнуть.

— Ты не понял! Если мы живем на плоском листе, мы плоские, для нас нет никакого «сверху», есть только длина и ширина. А для кого-то, кто имеет объем, не составляет труда воспользоваться еще и высотой.

— Я, правда, ничего не понимаю…

— Госпожа консультант хочет сказать, — заметил Долиш насмешливо, — что кто-то воспользовался другим измерением, чтобы проникнуть в тюрьму.

— Чем-чем?

Но Долишу неинтересно было что-то разъяснять.

— Госпожа консультант, похоже, забывает о законе Уго Сарториуса, который был сформулирован еще триста лет назад. Ни у одного мага не хватит магической силы, чтобы выйти за пределы пространства.

— Мистер Долиш, вы, кажется, считаете меня первокурсницей, — в запальчивости воскликнула Гермиона, швыряя на пол листок пергамента, — если думаете, что я не знаю элементарных вещей!

«Элементарных вещей? Ну, конечно».

— Мы имеем дело не с обычным магом, а с магом, получившим доступ к силе, превосходящей всё человеческое. Или вы не знаете о магических вспышках, сопровождающих ритуалы? Такой энергией можно разнести половину Лондона, а вы говорите, что у него не хватит силы.

— Вы сами не видите, миссис Уизли, как попали в логическую западню! Если всё даже и обстоит так, как вы описываете, то с помощью этого ритуала злоумышленник мог бы уйти отсюда, а вовсе не попасть сюда. Не забывайте, ритуал состоялся внутри!

— Это еще ни о чем не говорит. Вполне возможно, для таких случаев существует другие ритуалы.

— О, прекрасно! Госпожа консультант объясняет недоказанную гипотезу собственным измышлением.

— Это не измышление, а логичное предположение! В нашей ситуации…

— Стоп, стоп, стоп! — воскликнул Гарри, пытаясь перекричать спорщиков. — Кажется, у меня есть одна идея.

— Что еще, Гарри? — бросила Гермиона, не желая прекращать начатый спор, который явно ее задел.

— Ты говорила, что тут каким-то образом замешаны призраки. Но ведь призраку ничего не стоит проникнуть через стены и запертые двери.

На ее лице потихоньку расплылась насмешливая улыбка, как всегда в случае, когда он, по ее мнению, произносил какую-нибудь несусветную глупость, вызванную его невежеством. Если бы это была не Гермиона, он бы обиделся. Обижаться на нее он не мог, не нашел бы душевных сил для этого. Всякая отрицательная эмоция в отношении подруги тут же растворялась внутри него озером чего-то сладкого и щекочущего.

— Гарри, займись уже… чем-нибудь еще. Чем хочешь. Хорошо?

— Хорошо, и я даже знаю — чем. Я возвращаюсь в Аврорат. Когда закончишь здесь, заходи ко мне в кабинет, обменяемся новостями. Сэр… — кивнул он Долишу.

Он действительно знал. Знал, что пора снова переговорить с Долоховым. Если бывший упивающийся и правда пытался использовать свой арест как попытку укрыться от того, кто устраивал ритуалы, сегодняшние новости пришлись бы ему явно не по нраву.

Гарри спустился вниз на другом — большом — лифте в сопровождении охранника, у причала дождался отправления катера, отвозившего посетителей обратно в порт, и вернулся на работу, полный решимости вытянуть из Долохова сведения любой ценой. По дороге он несколько раз обдумывал предстоящий разговор, но пришел к выводу, что подготовка не имеет смысла, ситуация была ясна даже ребенку.

— А, Поттер, это снова ты! — лениво промолвил Долохов, когда Гарри вошел в комнату для допросов. — А где же твоя верная Роза?

— Не пожелала видеть твою ехидную морду, — ответил он нетерпеливо. — Послушай, Долохов, мне некогда играть с тобой в кошки-мышки. Перейдем сразу к делу. Сегодня утром кто-то устроил ритуал, аналогичный тому, что прикончил твоего дружка Роули и проведенному в твоем гостиничном номере. Что ты на это скажешь?

— Ага, выходит, вы серьезно облажались с вашими обвинениями, не правда ли? Я здесь, в камере, а люди всё так же умирают. Я же говорил, что ты никудышный аврор, Поттер.

— Ну да, только я не сказал тебе, где именно это произошло. Не хочешь поинтересоваться?

— Зачем же мне этим интересоваться?

— А я думаю, тебя это очень заинтересует, потому что всё произошло в Азкабане. Прямо в камере. Пятеро заключенных погибло. Тебя это не наводит ни на какие мысли?

— Только на те, что там охранники такие же, какие вы авроры.

— Гляди! — Гарри взял за уголки пергамент, лежащий перед ним, на который автоматически заносились показания допрашиваемого, и продемонстрировал его Долохову. — Я сейчас сделаю так… — он перевернул листочек и положил его текстом вниз. — А теперь давай поговорим без записей.

— И что же нового ты собираешься мне поведать? — спросил Долохов насмешливо.

— То, что твой запасной план провалился. Ты думал: если уж не ускользну на материк, так хоть отсижусь под замком у авроров. Да, я знаю, что не ты устраиваешь все эти ритуалы. Но ты от них бежал — и вот это не подлежит сомнению. А сейчас оказывается, что и здесь, под замком, тоже небезопасно, что достанут везде, а сбежать ты уже не можешь. Вот и подумай теперь, стоит ли продолжать помалкивать, или всё-таки есть смысл помочь нам остановить того, кто охотится за тобой и остальными. Между прочим, пока что почему-то получается так, что охота ведется исключительно на тех, кто воевал на вашей стороне. Может быть, хватит изображать из себя идейного борца, ты на него не тянешь с любой стороны, как ни посмотри, может, пора уже начать спасать свою шкуру?

Долохов уставился на него долгим взглядом, как будто изучая его лицо.

— Если бы от тебя был толк, Поттер, возможно, я бы и сказал тебе… — медленно сказал он, наконец, — но тебе это не по зубам.

— Не волнуйся, если не справлюсь сам, попрошу помощи. Я не гордый.

— Если ты не справишься, ты уже никого ни о чем не попросишь.

— Выбора у тебя всё равно нет. Кроме меня тебе никто не поверит. Наш начальник считает, что всё это просто обычная темная магия.

Долохов отвернулся и какое-то время рассматривал густо выбеленную стену.

— Ладно, так и быть, Поттер, дам тебе наводку, если и не справишься, так хоть помрешь, хоть какой-то прок будет.

— Говори!

Долохов потер небритый подбородок.

— Это всё Руквуд. Химера его задери! Он с самого начала был… с приветом, с тех пор, как обошел Непреложный обет…

— Ты имеешь в виду, когда предал Отдел Тайн?

— Спрашивай об этом у своей Розы, а я тебе скажу только, что на голову он стал точно больной, хоть по нему это было и не видно. Это он нагородил Тому о Дарах, о Старшей палочке, из-за чего тот потом носился по всей Восточной Европе как бешеная собака. И постоянно подсовывал ему какие-то книжки, от которых воняло, как… как… из болота! И с каждой такой книжкой Том становился всё безумней и безумней. А Руквуду, похоже, только этого и было нужно… Но разговор не о том. Сразу после битвы мы попытались уйти в возникшей суматохе, и Руквуд…

— Стоп! Разве он не погиб?

— Мерлина лысого он погиб!

— Но он был опознан, тело захоронено…

— Ну, он хитер, этот Руквуд, хоть и сумасшедший.

— Но как ему удалось?..

— Поттер, я не собираюсь делать за тебя твою работу. Давай ищи, узнавай. Посмотрим, что ты узнаешь.

— Хорошо, продолжай.

— Почти нечего продолжать. После битвы он рвался закончить то, что ему не удалось при жизни Тома. И подбивал на это остальных. Но такими вещами заниматься — немного дураков найдется. Была бы жива Беллатриса-чокнутая сука-Лестрейндж — вот она бы его поддержала. В результате, кто-то захотел остаться с Руквудом, потому что он хорошо умел сделать так, что нас ни одна собака не могла найти, а мы с Торфинном решили убираться оттуда подобру-поздорову…

— Откуда?

— Корнуолл. Река Тен, что к западу от Экзетера. Где-то в том районе, точно не помню, возле какого-то водохранилища. Мы несколько раз меняли место проживания. Кочевали из одного поселка в другой, из фермерского домика в маггловскую гостиницу, выбирали место потише, да поудобнее. Найдешь, если захочешь.

— И сколько вас было?

— Э, нет, Поттер, так не пойдет! Я сдаю тебе Руквуда, относительно других уговора не было.

— Ладно, всё равно, раз ты говоришь, что они были вместе… И потом, если ритуалы случились в разных концах страны, он мог кого-то и посылать.

— Не знаю. Я во всей этой галиматье не разбираюсь. Знаю только, что вряд ли Руквуд ушел из этого района. Он говорил, что там скрываться намного легче, чем где-либо еще. И правда, пока мы там сидели, у нас ни разу не было проблем.

— Возможно, следует поговорить с руководством о том, чтобы сменили весь состав наблюдателей в Корнуолле, — буркнул Гарри.

— Вряд ли для Руквуда это бы стало помехой. Он всю вашу кухню знал, как свои пять пальцев, и мог заранее предсказать, где и как вы будете искать.

— Ясно. Что ж, Долохов, вполне возможно, ты сейчас спас свою трижды никому не нужную жизнь. Если и правда Руквуд — виновник всего, то очень скоро я, наконец, смогу прекратить всё это безумие, а ты сможешь спокойно подумать о своих преступлениях за прочной решеткой, не опасаясь, что кто-нибудь заявится поутру в твою камеру.

— Ну-ну. Боюсь только, вместо этого Роза будет отскребать с пола твои кусочки, роняя свои драгоценные слезы.

— Мечтай в одиночестве, Долохов, а мне пора заняться делом.

Когда он вернулся в свой кабинет, Гермиона уже ждала его там, нервно прохаживаясь из угла в угол с расстроенным видом.

— Гарри, наконец-то! — воскликнула она. — Говори, о чем хотел сказать, и я пойду.

— Куда ты торопишься?

— Надо работать. Надо думать, анализировать, ломать голову… как еще сказать? Или ты забыл, что у нас по-прежнему нет ни одного подозреваемого?

— В Азкабане никаких зацепок?

Она покрутила головой.

— Я смотрю, ты здорово на взводе. Что, мой начальник тебя так разозлил?

— Не то слово! Он какой-то… непрошибаемый! Придумал новую версию, нет, ты только послушай: преступления совершает вампир! Ох! Да он просто болван! И почему люди не хотят признать существование необычного даже тогда, когда всё очевидно?! Хорошо, что не всё зависит от него, и дело теперь точно сдвинется с мертвой точки.

— И почему ты так считаешь?

— После этого случая в Азкабане, делом наконец-то всерьез заинтересовалось мое руководство. Меня заверили, что помогут отыскать текст древних табличек. И не смотри на меня так! Я обязана, понимаешь, ОБЯЗАНА докопаться до истины!

— Гермиона… — сказал Гарри с мягкой улыбкой, — пожалуйста, успокойся и сядь.

— Гарри, мне некогда. Я должна немедленно проанализировать полученные материалы и ждать ответа руководства.

— Но сделаешь ты совсем другое. Ты сейчас соберешь всё самое необходимое для небольшого путешествия и предупредишь всех, что день или два тебя не будет. Встретимся, — он бросил взгляд на часы, — через два часа, здесь же, в Аврорате.

— Что это значит, Гарри?

— Я знаю, кто устраивает ритуалы. И даже где его, приблизительно, искать. Долохов заговорил, — ответил он на ее вопросительный взгляд.

— Хм, но как же… таблички… текст…

— Гермиона, кажется, несколько дней назад ты в этом же кабинете взяла с меня слово, что мы будем работать вместе. И сама обещала то же самое.

Она замолчала, опустив глаза.

— Да. Ты прав. Хорошо, я сделаю так, как ты говоришь. Только скажи сперва, о ком идет речь?

— Руквуд. Август Руквуд.

Она медленно поднялась со стула с лицом, искаженным досадой.

— Руквуд?! О господи, я такая дура! — она стукнула себя ладонями по голове. — Убей меня, Гарри! Убей меня немедленно, от меня никакого толку! Я бесполезна! Как я могла не подумать о Руквуде, ну КАК?!

— Да успокойся, откуда ты могла знать, что он жив?

— Какая разница, я должна была догадаться. Он же бывший невыразимец, кто еще мог быть, кроме него?!

— Долохов сказал, что он каким-то образом обошел Непреложный обет, о котором ты упоминала, и что это, якобы, частично повредило его рассудок.

— О… да… я слышала об этом. Было расследование по результатам его предательства. Они использовали свою связь через Метку. Упивающиеся. Каким-то образом им удалось переложить последствия от нарушения обета на всех обладателей Метки. Распределить удар. Не знаю, кто это придумал, сам Руквуд или Волдеморт, но у них получилось.

— Но, видимо, не совсем.

— Думаю, тут всё связано с механизмом работы самого Непреложного обета. В случае нарушения обещания, он как бы «перегружает» магию внутри волшебника. Возникший при этом болевой шок убивает нарушителя. Упивающиеся смогли распределить среди всей своей компании прямое воздействие на нервы, но, видимо, существует еще и какая-то более тонкая связь магии с мозгом, о которой они не знали. В этом вопросе еще слишком много неизученного… Но как же я могла это просмотреть?! Ну какой из меня консультант, а, Гарри?! — она взглянула на него, чуть не плача.

Он осторожно приобнял ее за плечи и улыбнулся.

— Самый лучший консультант!

— Ты уверен, что мы сможем найти его вдвоем? А как же все ваши наблюдатели?

— Ты же разговаривала с моим начальником. Думаешь, он и дальше станет всерьез воспринимать нашу версию?

— Да уж, тут ты прав! Он совершенно неубеждаемый тип.

— Так что иди, собирайся, а то мне еще надо наведаться домой. И не забудь предупредить Рона, о том, что уезжаешь на пару дней!

— Обязательно, — сказала она, комкая воротник.

Решение взять Гермиону с собой созрело у него спонтанно, почти сразу после того, как он вышел из комнаты для допросов, а ее слова о табличках только закрепили его. Почему-то он теперь был уверен, что с ним ей будет безопасней, чем без него. Хотя его и сильно тревожила неприятная мыслишка, не было ли в этом решении чего-то еще, кроме опасений за подругу и нежелания нарушать данное ей обещание. Но сильнее всего прочего доминировала радость и даже, отчасти, восторг от того, что он снова, как и в те времена, когда они искали хоркруксы, окажется отделен от всего остального мира с важным заданием и… с близким человеком под боком. Это был очень странный восторг, учитывая, что тогда он не испытывал от своих скитаний никаких приятных чувств. Тогда он был раздавлен беспокойством и обреченностью. Но почему-то сейчас, вспоминая то время, ему становилось как-то тепло внутри. Из тяжелого испытания те события потихоньку превращались в захватывающее приключение, всё самое неприятное понемногу выветривалось, и оставалось только чувство какой-то безудержной свободы, свободы скитальца, перед которым распахнуты все стороны света, а тяжесть одиночества, потребность в общении скрашены присутствием рядом близких людей. Конечно, он понимал, что в этот раз и близко не будет ничего такого (и слава богу!), но, видимо, в нем жило это желание вырваться куда-то, отъединиться, побегать в пустоши подобно волку, рыщущему добычу. Даже недавний, краткий визит на Ланди в этом смысле придал ему сил. Но почему-то он думал, что Джинни не разделит его восторгов.

Он боялся, что ее не окажется дома, потому что непременно хотел поговорить с ней лично, а не просто оставить записку. Но где-то в глубине души жила противная надежда, что ее всё-таки не будет. Ругаться не хотелось.

Джинни оказалась дома, изучала свежий еженедельник «Квиддич сегодня» и, судя по ее сияющему виду, у нее были хорошие новости относительно ее работы.

— Ты так рано?! — удивилась она обрадовано. — День начинался ужасно, но продолжается просто замечательно.

— Прости, но я ненадолго.

— А, я должна была догадаться, что всё не бывает так хорошо, — улыбнулась она укоризненной улыбкой, — какие вести из Азкабана? Надеюсь, тебе не придется сегодня туда возвращаться?

— Нет, Джинни, не придется. Но, похоже, у тебя какие-то хорошие новости, и ты почему-то изо всех сил сдерживаешься, чтобы мне их сообщить.

— Я пытаюсь понять, насколько меня хватит, чтобы не лопнуть! Но раз ты сам спросил, то, думаю, молчать уже нет смысла. Меня взяли в команду! — воскликнула она, вскакивая с дивана и бросаясь ему на шею.

— Замечательно! Но это вряд ли так уж неожиданно.

— Что это значит? — спросила она с сердитой улыбкой.

— Я ничуть не сомневался, что такой замечательный ловец не останется без работы. Я же сам тебя обучал, между прочим.

— Бе-бе-бе! — высунула она язык. — «Он обучал»! Ты хоть знаешь, куда меня взяли?

— Нет, конечно.

— В «Холихедские гарпии», ты представляешь! Я сразу буду играть в высшей лиге, да еще в ТАКОЙ команде! С ума сойти можно!

— Холихедские? Но разве это не в Уэльсе?

— Всё так удачно сложилось, я сама не ожидала. Летала на просмотре в «Кройдонских упырях», после тренировки ко мне подходит человек и говорит, что мной заинтересовалась Гвеног Джонс. Ты представляешь?! Она как раз объезжала команды низших лиг, искала подходящую девушку-охотника, а тут — я!

— Значит, тебя берут не ловцом?

— Не делай такое лицо, Гарри! Ты же знаешь, что охотница — мое любимое амплуа. К тому же, от таких предложений не отказываются. Короче, мы поговорили с Гвеног, по-быстрому согласовали условия моего участия и — вуаля! — я в команде!

— Поздравляю! Хотя жалко, что тебе придется мотаться в Уэльс.

— Гарри, ну есть же каминная сеть! Что мне помешает летать туда и обратно?

— И когда первая игра?

— Сейчас лето, какие игры, ты совсем уже там зарапортовался со своей работой, Гарри! Игры начнутся в начале сентября. А сейчас только тренировки, так что я каждый вечер дома.

— Жаль, обо мне такого не скажешь.

Она взглянула на него встревожено.

— В каком смысле?

— Джинни, мне тут необходимо… отлучиться… дня на два. Три, максимум. Это связано с тем делом, ну… ты знаешь.

Джинни сдулась, словно воздушный шарик. Всё ее восторженное настроение испарилось, осталась только тоска и какая-то непонятная горечь.

— И далеко ты собираешься?

— В Корнуолл. Без этого правда не обойтись! Кроме меня некому.

— Ну да, как всегда, — промолвила она с раздражением, — как всегда. Кроме тебя некому! Полон Аврорат народу, а в самое пекло лезть опять тебе.

— Джинни, это же всего пару дней!

— Ну конечно, а мне тут сиди, сходи с ума эти «пару дней»! Пока ты там будешь бегать… по лесам… Всё опять как всегда! — вскинулась она, уже повысив голос до крика. — Как тогда, два года назад, когда ты уходил и оставлял меня одну, запихивал, как дорогую вещь в дальний уголок, а сам шел спасать этот дурацкий мир! А я месяцами сидела и не понимала, кто я вообще такая — твоя девушка или просто дальняя знакомая, с которой ты сходишься тогда, когда не отвлекают очередные подвиги. И теперь снова начинается!

— Джинни… — он растерялся, не ожидая, что она настолько бурно на это отреагирует. Но она, похоже, и не собиралась успокаиваться.

— И опять как тогда не один, ведь так? Я права? Она будет с тобой?

— Если ты о Гермионе, — разозлился он, — то да, она будет вместе со мной на этом задании, потому что это и ее задание тоже. А твой странный тон мне вообще непонятен, учитывая, насколько хорошо ты знаешь Гермиону. И меня. И историю наших отношений. Какого черта, Джинни?! Вместо того чтобы сказать ей спасибо за то, сколько раз она спасала мне жизнь, ты…

— Спасибо?! Спасибо?! Сказать ей спасибо за то, что ты каждую ночь твердишь ее имя в постели? За то, что я опять, как всегда, буду лежать, смотреть в потолок и мучительно думать о том, что ты сейчас с другой женщиной Мерлин знает где спасаешь на пару мир, или чем вы там еще занимаетесь, а я — такая обычная, такая простая, такая обыденная Джинни — сижу и жду своего героя, готовая на стенку полезть от тоски?!

— Но ты же И ХОТЕЛА героя, Джинни! Разве ты всегда не твердила мне, что со мной никто не сравнится, потому что я один такой неповторимый герой?! И, если уж на то пошло, то какого черта ты уехала на этот год в Хогвартс, раз ни дня без меня прожить не могла? Или ты считаешь, мне тут без тебя очень здорово жилось в пустой квартире?!

Эта его вспышка как-то сразу сломала ее. Она ссутулилась, закрыла лицо руками и вдруг заплакала, что с ней случалось довольно нечасто, обычно ее ругань кончалась тем, что он просто замолкал, а она ходила и дулась на него какое-то время, пока кто-то из них не произносил какую-нибудь шуточку, от которой оба начинали дико ржать, разряжая накопившееся напряжение.

Она подошла к нему вплотную, прислонилась, не обнимая руками, и промолвила сквозь слезы:

— Я чувствую, что теряю тебя, Гарри! Я просто ничего не могу с этим поделать. Ты куда-то ускользаешь, и мне кажется, что это навсегда.

Он задохнулся от накатившего на него чувства вины. В этот раз, похоже, всё и вправду не напоминало милую семейную перебранку. Он обнял жену, прижал к себе, поцеловал в рыжую макушку, шепча успокаивающие слова. Она ухватилась за него изо всех сил, как будто он и правда куда-то выскальзывал из ее рук, так сильно, что заныл позвоночник, там, где сошлись ее ладони на его спине.

— Я возьму отпуск! — прошептал он ей на ухо горячим шепотом. — Сразу же, как только закончу это расследование. Слышишь?! Возьму отпуск. На три недели… нет, на месяц. Ты права, мы не виделись хрен знает сколько времени, надо побыть вместе, почувствовать себя как… в прошлом августе. Помнишь?

— Василиск тебя заглоти, Гарри Поттер, я этот август не забуду до самой смерти!

Он съехал руками вниз, широко раздвинул пальцы и ухватил ее за ягодицы. Она ахнула от неожиданности, еще сильнее прижавшись к нему.

— Вот, приеду, будет как тогда.

Она отстранилась от него и посмотрела прямо в глаза, на щеках блестели еще не просохшие слезы.

— Веришь, мне всё равно, как будет. Так же, как в августе или вообще никак, только возвращайся. Как бы… как бы там всё ни обернулось. Слышишь?! Просто возвращайся! Живой!

— Да что с тобой, Джинни?! Всё будет в порядке.

Но она уже отвернулась и, бормоча что-то о домашних делах, поплелась в ванную.

Он стоял посреди комнаты и понимал, что сейчас самый неподходящий момент, чтобы уезжать, из всех возможных. С Джинни что-то происходило, она переживала эту его отлучку сильнее, чем тогда, когда он уходил на поиски хоркруксов. Но он просто не мог ничего поделать. Он не мог отложить свой отъезд, не мог никому поручить это дело, не мог отказаться, хотя и чувствовал, что делает своей жене очень больно. Он не понимал точных причин, учитывая еще и эти непонятные тайны вокруг него и его друзей, всё происходящее внушало ему нешуточное беспокойство. И это беспокойство постоянно бродило внутри него, порой подступая к горлу, отвлекало, не давало сосредоточиться, а главное, практически полностью отравило ему то приятное предвкушение от предстоящей поездки, которое он испытывал до того, как вернулся домой. Теперь уже ему хотелось, во что бы то ни стало, отыскать Руквуда как можно быстрее, хотя торопливость в таком деле могла только навредить. Хуже всего, что он понимал — может так выйти, что он задержится не на два и даже и не на три дня, а больше. Судя по досье Руквуда, по тому, как тот умудрился успешно выдать себя за погибшего после битвы и по рассказу Долохова, не просто поймать, но даже найти бывшего невыразимца могло оказаться не таким простым делом, пусть Гарри и знал район поисков. К тому же, Долохов намекнул, что у того могут быть сообщники. С чего вообще он взял, что они справятся за два дня?! Он понятия не имел, откуда у него появился подобный оптимизм.

«Надо было сразу говорить о неделе», — подумал он, зло забрасывая вещи в сумку. Рон его вообще прибьет. Ответил, называется, на просьбу друга. Утащил жену из дому неизвестно на сколько!

Джинни не вышла к камину его проводить, хотя совершенно точно слышала, что он уже в гостиной, не могла не слышать. Тогда он сам спустился на этаж ниже, подошел к ней сзади и осторожно обнял, несмотря на то, что вся ее поза выдавала обиду. Какое-то время она стояла так, напряженная, не желая отвечать на его объятие, потом всё-таки обернулась и спрятала лицо у него на груди, уклоняясь от поцелуя. Так он и ушел, чмокнув ее куда-то в волосы, с недоумением размышляя, отошла она от своей вспышки или еще нет.

Конечно, Гермиона собралась намного быстрее его. Такое ощущение, что у нее всегда был наготове дежурный набор для путешествий, который она просто складывала в свою безразмерную сумочку, в случае необходимости. Он бы не удивился, если бы так и было. Она сидела у него в кабинете и листала досье на Руквуда, которое неизвестно каким способом получила в картотеке. Досье выдавали исключительно служащим Аврората, но, видимо, у кого-то не хватило смелости ей отказать. Несмотря на свою миниатюрную комплекцию, подруга могла выглядеть весьма грозно, когда этого хотела.

— Ваше досье никуда не годится! — заключила она, бросая папку на стол. — Хорошо, что у нас есть собственное, — она постучала по сумочке и подняла на него глаза.

И тут же скривилась, увидев в его руках метлу.

— Ты решил просто поиздеваться надо мной, Гарри, я знаю! Тебе надо было брать с собой Джинни, ей-богу!

Увидев выражение его лица, она подняла брови и спросила виновато:

— Эй, я сказала что-то не то?

— Похоже, Джинни не в восторге от того, что я снова бросаю ее, сразу после ее возвращения.

— Я бы на ее месте тоже была не в восторге. Жаль, нет времени поговорить с ней, но я обязательно зайду, когда мы вернемся.

Он уже теперь не был уверен, что это хорошая идея, но вслух спросил:

— А как Рон?

— А он… — она махнула ладошкой, — не… — взглянув на него, она вдруг прервалась и продолжила, — не против.

Гарри посмотрел на нее очень внимательно. Она тут же стала потирать запястья, уставившись на его метлу.

— Хорошо! — сказал он после долгой паузы, не отводя от нее глаз.

В конце концов, если в личной жизни творилось не пойми что, оставалась еще работа. И эта конкретная работа была действительно поважнее каких угодно душевных переживаний, что бы они ни означали.