Химеры (джен)

В темноте действительно было довольно одиноко, и тишина замершего на ночь Бункера была условным признаком этого одиночества — в ней не хватало шаркающего, шуршащего, мурлыкающего, дышащего, живого Дина, который спал в своей комнате и во сне видел, каменея от отвращения, рябые россыпи машинного шрифта на бумажных равнинах величиною с Техас.

Сэм лежал в своей постели и одновременно — в каком-то далёком заброшенном доме, в грязном подвале, прихваченный ремнями к деревянному столу, который с трудом выдерживал его вес, и одновременно — стоял в библиотеке Бункера, с недоумением глядя на себя самого, не в силах пошевелиться, — типичный случай "сонного паралича", неподвижности при полноценном, но беспомощном сознании, которой любил развлекаться в Клетке Сатана под неодобрительное молчание Михаила. Сны слепых порой неотличимы от кошмаров зрячей яви. Когда-то давно Люцифер казал: "Ты не выбрался. Ты всё ещё в Клетке", — и иногда Сэм был склонен ему верить. Обольстить жертву призраком свободы, фантомом реальности, химерой спасения, заставить стопроцентно убедиться в том, что Ад позади, чтобы неожиданно вернуть в объятия цепей и пламени, — это было бы вполне в духе дьявола, и Сэм опасался, что его кошмары — это вовсе не сны, а возвращения в Ад, краткие экскурсии по Клетке, и Люцифер всё ещё кружит рядом.

Сейчас всё было сложно. На потолке спальни — там, где предполагался потолок, — бесконечно распускались и увядали огромные пухлощёкие розовые бутоны цвета свежепролитой крови. Воздух казался тугим, как желатин. Бессмертный маньяк Бентон тянулся к Сэму своими викторианскими глазовыколупывательными щипцами, похожими на ложку для мороженого, и сквозь его лоскутную физиономию просвечивало зеркальное отражение самого Сэма — нет, не Сэма, хмурого приблудного ангела с убийственным пламенем в одной руке и бумажкой, жёлтой, как футбольный "горчичник", в другой. Почерк на бумажке был слегка стилизован под ту же клинопись, которая украшала все три Скрижали. Короткая надпись гласила: "Кевин Трен".

Сэм был одновременно и Бентоном, и Гадриэлем, и Кевином, и собой, всеми убийцами и жертвами, всеми отражениями одних в других, и сталь впивалась в края его глазниц, обжигающее ангельское сияние перетекало из его ладони под его же лобную кость, пахло палёной плотью, адские крючья впивались в кожу, как живые хищные твари, и докторские щипцы были такими горячими, горячими, горячими...

Он захлебнулся болью и очнулся. Лоскутный Бентон со своим хирургическим инструментарием нехотя растворился в бархатной темноте. Багровые тени Клетки попрятались по углам. Затем угас Гадриэлев свет, но жаркий, густой запах горелого мяса так и остался висеть в воздухе, перейдя из причудливой зыби сновидений в убогую плоскость реальности, — Сэм, впрочем, уже некоторое время затруднялся с определением границ и категорий.

Он нашарил под подушкой рубчатый браслет новеньких, ещё незнакомых часов, только вчера преподнесённых старшим братом — вместе со старым кнопочным мобильником, извлечённым из бардачка Импалы, и сбивчивыми, осторожными пояснениями о временных мерах, — наугад вдавил кнопку и осведомился:

— Окей, Гугл, который час?

Обращение, в принципе, было совершенно излишне, потому что часы не имели к Гуглу никакого отношения.

Женский робоголос рваными интонациями известил его о наступлении того нежнейшего утреннего часа, когда туманы над канзасскими полями только начинают задумываться о таянии, вампиры больших городов неторопливо стягиваются к своим гнёздам, все охоты и погони подходят к концу и только неутомимые Жнецы продолжают жатву, — в общем, о семи минутах седьмого.

Запах гари тем временем рассеялся. Сэм с облегчением откинулся на подушку и услышал, как Дин закашлялся и проснулся в своей комнате, как он с мягким шорохом откинул одеяло, сел, провёл рукой по свежей утренней щетине, песочно зашуршавшей под пальцами, и пробормотал: "Приснится же такое...", — и далеко не сразу до Сэма дошло, что между ним и братом не три фута свободного пространства, как в номере мотеля, а несколько весьма основательных бетонных стен.

Тугой щёлчок выключателя настольной лампы. "Привет, мам". Лёгкая босоногая поступь. Хрустальный плеск. Минутное безмолвие перед зеркалом — похоже, сегодня щетину решено оставить в покое, основное внимание уделено изучению собственного угрюмого взгляда, психоанализу и самокритике. Долгая возня с одеждой, звяканье пряжки, заключительный дверной стук — и шаги, уже обутые, неспешно удаляются по коридору. Уходят. Ушли, оставив Сэма наедине с подслушанными подробностями чужой жизни.

Через половину, примерно, часа слабый, но уже настоящий, не приснившийся запах мяса прополз под дверью спальни Сэма и превратился в мирный домашний аромат жареного бекона.

"Я весь — одно большое ухо, — подумал Сэм. — И огромный нос. И чуть-чуть инфернальных галлюцинаций".

Он ощупью добрался до кухни — почти без приключений, если не считать ушибленного мизинца босой ноги (новое правило — не ходить по Бункеру босиком, даже если очень хочется), — и Дин, который не слышал его шагов за шипением бекона, вздрогнул от неожиданности, когда обернулся и увидел высокую сумрачную фигуру, сосредоточенно ощупывающую глянцевые бока кофеварки.

— Сэмми, видел бы ты, какое воронье гнездо красуется у тебя на голове... Подожди-ка.

Сэм включил кофеварку и сел за стол, мучительно пытаясь придумать что-нибудь остроумное в ответ (тщетно, его сарказм ещё не проснулся). Тем временем Дин успел смочить руки водой из-под крана и в несколько быстрых движений привёл буйные братовы лохмы в весьма относительный, но его самого удовлетворивший порядок. Сэм сначала попытался было отмахнуться, потом замер, прислушиваясь к ощущениям (а ведь приятно, смотри-ка...), а когда Дин убрал руки, замотал головой, уничтожая плоды его ненавязчивых трудов.

— Оставь мои волосы в покое, чувак!

— Хочешь выглядеть как чучело — пожалуйста. Кстати, ты ещё и футболку надел наизнанку. А ботинки где? Я же их вчера под кровать поставил.

— Значит, я опять раскидал.

Дин промолчал — то ли и правда обиделся, то ли притворился обиженным, то ли решил, что не стоит углубляться в тему самостоятельности, — и, уже привычным, автоматическим жестом поймав Сэмову ладонь, положил её на ручку кружки со свежесваренным кофе.

* * *

Шёл четвёртый день. Триумф фастфуда длился до тех пор, пока Сэм не взмолился о банальнейших макаронах с сыром, опрометчиво поклявшись не психовать, если случится пронести вилку мимо рта. Дин резонно возразил: "Боюсь, ты пропорешь себе щёку", но обещал подумать.

Ещё Сэм, уже начавший забывать, что именно он ищет, пристрастился к магнитофонным записям, как домохозяйка времён Эйзенхауэра — к многосерийным радиопьесам. Всех Летописцев он знал поимённо, по едва уловимым модуляциям голоса воображал внешность и характер каждого и мог сказать, в каком настроении и состоянии здоровья любой из них пребывал в момент записи. Добравшись в своих изысканиях до пятьдесят второго года, он вдруг подскочил в кресле и зашипел Дину: "Эй, послушай! Это наш дедушка!" — когда на умозрительной сцене давно минувших дней появился новый персонаж, по имени Генри Винчестер, с каким-то удивительно скучным, спотыкающимся от волнения докладом.

Дин вежливо послушал, прижавшись виском к тёплому виску брата, чтобы разделить с ним наушник, но явление предка не особенно его впечатлило.

Он жаждал поскорее отделаться от библиотечной пыли и вырваться из Бункера куда угодно — хоть в кабак, хоть на охоту, хоть на встречу выпускников седьмого круга Ада. По сравнению с перечитыванием по третьему разу каллиграфических отчётов дежурных (что-то полезное ему там померещилось, но что именно — хоть убей...) даже уборка казалась блаженством, и к четвёртому дню домохозяйственные хлопоты Дина приобрели явственный невротический оттенок, — словно он стремился компенсировать перманентный хаос жизни блистающим порядком на кухне. Он переделал тысячи мелких дел, какие только мог изобрести изощрённый ум домашнего перфекциониста, и с лёгким чувством вины подумывал, не подсунуть ли мелкому приёмник, настроенный на полицейскую волну, с невинной просьбой выловить какое-нибудь дельце развлекательного характера — на которое, разумеется, он сам не поедет. Дина останавливало только предчувствие неприятного разговора по душам, который непременно последовал бы за этим манёвром.

— Если я просижу тут ещё хотя бы час, я свихнусь, — признался он наконец и швырком пустил по столу очередную папку, вся вина которой состояла в её бесполезности. Папка проскользила до противоположного края столешницы, немного повисела, балансируя над пропастью, и плюхнулась на пол. Вспорхнули какие-то мутные фотографии.

Дин раздражённо фыркнул и пошёл поднимать. Его мучила мигрень, и голова была кубком, полным кипящего яда.

Сэм, который как раз выключил магнитофон и ждал смены плёнки, обратил взгляд полуприкрытых глаз на звук его голоса — и всё-таки чуть в сторону. Не встречаться глазами — старое правило, из самых первых. Он их придумал уйму.

— Может, пойдём проветримся? — предложил Дин.

Сэм моментально напрягся.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Эй, я же не предлагаю совершить вылазку в стриптиз-бар! Хотя... Могли бы заказать тебе приватный танец со скидкой для инвалидов... Короче, давай просто выберемся наружу, затихаримся на холме и немножко поваляемся в шезлонгах под солнышком? Ведь уже осень, старик, возможно, это последний солнечный день, а мы торчим под землёй, как кроты!

— А как же всё это? — Сэм неопределённо качнул головой в сторону книжных пирамид на столе.

— С собой возьмём. Если хочешь, я даже магнитофон вытащу.

— Не надо, — отрезал Сэм.

Он не хотел признаваться сам себе в том, что испугался. Ему представился необъятный мир за стенами Бункера — мир, полный непонятных запахов, неожиданных звуков и неизведанных путей, — теперь, когда он только-только освоился в своих кротовых лабиринтах, выучил привычные маршруты и пересчитал все ступеньки. Он даже наловчился наливать кипяток в кружку с растворимым кофе, не опуская в неё палец, а улавливая тончайшие вибрации от струи, падающей на дно, и отсчитывая наполняемые водой секунды — раз, два, три, четыре, пять, добавить молока — раз, два, готово... И вот всё сначала — огромное пространство, где его опять ждёт ненавистная участь новичка. Конечно, когда-нибудь эта проблема должна была возникнуть и малодушный страх новизны своевременно следовало одолеть, не посрамив семейной чести, но не сейчас, не сегодня, позволь мне ещё немного не быть беспомощным...

— Жаль, что ты не видишь "щенячий взгляд" в моём исполнении, — вкрадчиво произнёс Дин.

— Не сегодня. У нас полно работы, — ответил Сэм дрогнувшим голосом, надел наушники и нажал клавишу.

Несколько секунд Дин смотрел на него с выражением лёгкой обиды — словно пёс, с которым вдруг отказались играть, когда он уже положил к хозяйским ногам обслюнявленный мячик, — потом проворчал:

— Сучка... — и водрузил на стол новую охапку дежурных журналов. От них веяло застарелым бензиновым духом — видимо, угодили Стайнам под горячую руку в две тысячи пятнадцатом, — и это обстоятельство не улучшало Дину ни настроения, ни самочувствия.

Но не успел он, стараясь дышать пореже, перевернуть первую душистую страницу, как Сэм вдруг выключил магнитофон, со стуком положил наушники на стол и сказал:

— Окей, идём. — И Дин не стал доискиваться причин такой перемены.

* * *

Снаружи было хмуро. С холма, в рыхлом теле которого был обустроен Бункер, виднелись федеральная трасса, мост, серые поля, разделённые рощицами, облетевшими до кружевной прозрачности, и — в мутной перспективе — городская свалка Лебанона. В общем, Дин с разочарованием понял, что эта унылая панорама категорически не годится для пикников. Неудивительно, что они ни разу сюда не выбирались.

Он шёл первым, внимательно глядя под ноги, а Сэм, которого изрядно нервировало нахлынувшее многообразие невидимого мира, лишённого иных ориентиров, кроме братского плеча, ступал по его следам.

— Сейчас налево, — командовал Дин. — Тут что-то вроде тропинки... Осторожно, подъём. Возьми чуть правее, тут камень... Я сказал "правее", а это — левее. Сильно ушибся?... Почти дошли, ещё немного...

Сэм шагал в таком сосредоточенном молчании, словно перемножал в уме восьмизначные числа. Высоченные липы над головами братьев ловили кронами промозглый ветер — он шумел и шарахался в ветвях, как большая бестолковая птица. Со звуком, похожим на шёпот умирающего, опадали жухлые листья. Рёв грузовиков, проносившихся по мосту, при хорошем воображении можно было принять за шум прибоя.

— Ну вот, пришли, — удовлетворённо произнёс Дин, найдя приличную полянку подальше от звуков цивилизации и опустив на толстый слой палой листвы пару складных стульев. Сэм настоял на том, чтобы установить свой стул самостоятельно, и до крови прищемил палец. Но не сдался. Убедившись, что стул окончательно побеждён, и поставив свой рядом, Дин сгонял в Бункер за переносным холодильником и той самой охапкой пробензиненных журналов — на свежем воздухе сладить с ними было легче.

— Я думал, ты тоже собрался отдыхать, — удивился Сэм, безошибочно опознав среди шелеста леса шелест бумаги.

Дин продемонстрировал ослепительную ухмылку, чеширский блеск которой Сэм всё равно не мог оценить.

— Что тут скажешь? Вот такой я добросовестный!

— А мне что делать в таком случае?

— Отдыхать. Дышать свежим воздухом. Пить пиво.

— А не холодновато ли для пива?

— Брось, Сэмми, погода замечательная. На небе ни облачка, солнышко светит, птички поют...

Действительно, лес вокруг них был полон деловитых сорок — в листве то и дело вспыхивала базарная перебранка, мелькали длинные хвосты и крылья-салфетки, — а неподалёку какая-то сумасшедшая птица негодующе вопрошала: "Ветер видел? Ветер видел?", умолкала на секунду и начинала снова. Сквозь плотные тучи самого неблагонадёжного вида с трудом пробивался подслеповатый солнечный свет, но Дин надеялся, что дождя всё-таки не случится.

— Теплынь, — добавил он. — Багрянец, золото, лазурь. Красота!

— Ну да, а сам велел одеться потеплее. Врёшь ты всё, — неуверенно ответил Сэм и, нащупав под ногами холодильник, вытянул две бутылки.

* * *

— Катберт вырос в моих глазах от обычного гнусного мудака до невообразимого морального урода, — сказал Дин через некоторое время, наполненное задумчивым бульканием пива, шершавыми бумажными звуками и недоверчивым хмыканьем. Сэм отвлёкся от размышлений о животном мире штата Канзас и о том, почему в Аду совсем нет птиц, и навострил уши. — Вот послушай: "9 февраля 1954 года миссис Мейбл Троттер, назначенная секретарём и ассистентом мистера Синклера, была обнаружена мистером Ламарком, дежурным по Бункеру, в кладовой, где она с нечеловеческим воем и рвением, поначалу принятым мистером Ламарком за одержимость, без разбору поглощала провизию и успела уничтожить двухнедельные её запасы, прежде чем мистер Ламарк, опасаясь за жизнь миссис Троттер, вызвал на подмогу мистера Синклера. Последний спокойно пояснил, что из-за спонтанно возникшего конфликта он решил провести над своей ассистенткой один безобидный магический эксперимент ("Эта жирная корова лезла под руку со своими советами, и я велел ей пойти и заняться тем, что получается у неё лучше всего". Конец цитаты). Мистеру Ламарку удалось заставить мистера Синклера снять заклятие прежде, чем пострадавшая нанесла непоправимый ущерб своему здоровью. Следует отметить, что мистер Синклер подчинился приказу с большой неохотой и впоследствии не счёл нужным поделиться с коллегами и руководством ни целью своего эксперимента, ни методами его осуществления. В связи с вышеизложенным, мистеру Ламарку вынесена благодарность от руководства, а мистеру Синклеру — дисциплинарное взыскание в виде отстранения от работы и ограничения доступа к ресурсам Бункера на срок два месяца. Миссис Троттер на неопределённое время помещена в клинику для душевнобольных". Дальше идёт протокол соответствующего заседания на двадцати листах, но общий смысл, по-моему, ясен.

— Наш Катберт — тот ещё козёл, — кивнул Сэм. — И это не новость.

— Чего ещё ожидать от такого упыря, как не использования людей в качестве подопытных кроликов? — пробормотал Дин, снова углубляясь в чтение. — Он мне чем-то Дика Романа напоминает... О, ещё один перл! И опять 1954-й. Урожайный год. Золотую жилу он нашёл, что ли?..

— Что там?

— Вкратце — очередной удачный эксперимент. "Массовые галлюцинации: одиннадцать человек, находившиеся в Бункере десятого мая, утверждали, что видят волны Великого Потопа за окнами — притом, что никаких окон в Бункере нет, — и умоляли мистера Синклера, единственного, кто не поддался действию чар, спасти их души. Возможно, чары имели материальный носитель, распылённый через вентиляцию, потому что мистер Синклер был также единственным, кто в течение всех четырёх часов галлюцинаторного воздействия носил изолирующий противогаз".

— Шутник, — вставил Сэм, скрипнув зубами.

— Разумеется, из-за этого противогаза его и заподозрили, — сказал Дин. — И вышибли из Бункера ещё на месяц. Пропустим ещё пятьдесят страниц осуждающего протокола... Ага, октябрь всё того же пятьдесят четвёртого. Двое дежурных без видимых причин покинули свои тела и в виде астральных проекций очутились в Белом доме, причём охранники попытались их арестовать, приняв за живых людей, переодетых призраками, поскольку дело было ночью на Хэллоуин. Вернуть проекции в Канзас удалось только с помощью всё того же вездесущего Синклера, будь он неладен, но способов изгнания и возвращения он опять никому не открыл.

— Кажется, я понял, — вздохнул Сэм. — Чувак творил что хотел, а делиться с классом и не собирался. И за это его вышибли.

— Не совсем за это, но и за это тоже. Должен признать, Просвещённые терпели его выходки довольно долго, если учесть, что не все его закидоны зафиксированы в документах. Представляешь, сколько он мог наворотить такого, что не попало на бумагу и о чём никто не узнал?... О, а вот и наша тема. Мне сегодня везёт... В пятьдесят пятом Катберт решил стать паинькой, и ему дали ученика. Угадай, Сэмми, кто это был? Генри Винчестер! Логично — чтоб Винчестер да не вляпался в какую-нибудь неприятность...

— Дин...

— Короче, они тихо-мирно работали целых шесть месяцев, а потом наш любопытный дедуля нарыл в закромах своего наставника какую-то занятную бумаженцию, прочитал её и ослеп. Прямо как ты. Катберт утверждал, что бумажка была личного характера, и пришёл в такую ярость, что две недели отказывался его лечить, пока начальство не пригрозило изгнанием из Ордена. Самое странное, что потом Катберт и Генри продолжали работать как ни в чём не бывало.

— Чёрт, а дедушка мог бы и записать где-нибудь Катбертовы секретики, — разочарованно протянул Сэм. — Нашёл с кем снюхаться. Ещё бы с вампиром подружился...

По пронизывающему молчанию Дина он догадался, что сболтнул что-то не то, и поспешил сменить тему:

— Но ведь сам Катберт должен был где-то записывать собственные заклинания?

— Думаю, он их унёс с собой, — сказал Дин. — Надо смотаться в ту дыру, где он себе дворец обустроил, и хорошенько её перерыть. Завтра и займусь.

— Займёмся, — поправил Сэм, приподняв бровь.

— Нет. Займусь, — с нажимом повторил Дин. — Ты остаёшься присматривать за Бункером.

— Ты сам-то понял, что сказал?

— А ты-то понял, что я сказал? Ты сидишь в Бункере, а я по-быстрому смотаюсь — одна нога здесь, другая там. За меня не беспокойся. В конце концов, Катберту давно каюк.

— А вдруг нет?

— Я же ему башку отрубил! После такого не выживают! Ну, разве что нахцереры или как их там...

— Дин, ты же помнишь, что там ещё целая коллекция тварей, которых так просто не убьёшь? Целое Чистилище в музейных интерьерах!

— Это ж когда было-то... Наверняка они все передохли. Или передушили друг друга. Или давным-давно нашли выход и разбежались.

— А архивы унесли или уничтожили, и ты ничего не найдёшь.

— Возможно, — благодушно кивнул Дин. — Но попробовать-то стоит, верно?

Сэм не нашёл, что возразить, только сердито сдвинул брови и заявил:

— Всё равно. Я могу подождать тебя на поляне, в Импале.

— Как скажешь, — согласился Дин с настораживающей лёгкостью и, захлопнув журнал, встал. В лесу поднимался ветер, со свалки доносился приглушённый расстоянием собачий лай, а на рощи за дорогой уже навалилась, волоча по лысым кронам водянистую бахрому, огромная вислобрюхая туча. — Кажется, дождь собирается. Пойдём домой.

— Ты же говорил: "Ни облачка", — напомнил Сэм и вздрогнул, когда тяжёлая холодная капля упала ему на руку. Заторопился, складывая стулья, — на этот раз обошлось без травм, но ущемлённый палец так и саднил.

— Значит, хреновый из меня метеоролог, — улыбнулся Дин. — Зато макароны я готовлю вполне прилично.