Маленькие трудности при написании великих книг (джен)

Разговор по душам упорно не клеился, поскольку никто (кроме Гарри, разумеется) из сидящих за столом решительно не понимал, какой смысл вести беседы, когда крестраж фактически у них в руках. Миранда недовольно хмурилась, Грейнджер с явным сомнением изучала пузырёк с зельем, Уэлш и Уизли хранили молчание, Поттер упирал на то, что надо сидеть и говорить, однако начинать беседу не спешил. Сам Локхарт также не торопился привлекать к своей скромной персоне излишнее внимание. Ему не нравился дом Блэков, вся эта история с крестражами, то, что он вообще во всё это ввязался, а самое главное, ему не нравился тот факт, что если из затеи с Феликс Фелицис ничего не выгорит, то его отправят обратно и заставят выпить эту таинственную, зелёную дрянь.

Собственно, он и согласился на план «Б» только потому, что тот был единственной альтернативой поглощению непонятной субстанции, скрывавшей осколок души лорда. О чём думал Волан-де-Морт, заполняя чашу, было понятно, о чём думали все остальные, когда заявили, что совершенно точно «это» пить надо и двух вариантов тут быть не может, он не понимал.

Гилдерой как мог пытался донести до остальных мысль, что надо быть конченным психом, чтобы решиться выпить непонятную жидкость, находясь посреди озера с кучей инферналов под боком. Что даже Дамблдор не стал бы этого делать — ну, может, и стал, но только если бы захотел покончить жизнь медленным и до крайности некрасивым самоубийством. Всё — других причин не было!

Упрямое «умрём, но все крестражи уничтожим» он за причину не считал. Остальные были иного мнения, так что, украдкой оценивающе поглядывая на окружающих, Локхарт осторожно прикидывал, как бы поаккуратнее донести до них мысль, что их мало, врагов много и, хоть он сам безмерно силён и в помощи не нуждается, было бы неплохо найти кого-нибудь, кто будет… мм… ну, скажем, оказывать мелкую посильную помощь. Пить подозрительные зелья, вызывать огонь на себя и выполнять прочие не сильно приятные для прославленных героев вещи.

Нет, конечно, Дамблдор был против расширения и без того немаленького круга посвящённых, но никто же не говорит о первых встречных. Можно взять кого-нибудь проверенного, надёжного и закалённого в боях. Кого-нибудь вроде главы аврората и того самого зазнавшегося мракоборца.

Гилдерой никогда не был злопамятным. Он, подобно всем возвышенным натурам, был человеком редкой доброты, способным прощать чужие ошибки, несправедливость жестокого мира и чёрствых сердцем мракоборцев. Просто так получилось, что хоть обида на Грюма со Скримджером с течением времени малость поутихла, но вот её последствия в виде спасения мира, на которое он опрометчиво поспешил подписаться, разгребать предстояло ещё долго.

Разгребать ему, а не Грюму и Скримджеру.

Начальник авроров и его верная, пусть и слегка поехавшая крышей на почве паранойи правая рука, наверняка даже не подозревали о том, какая опасность нависла над Британией. То есть, конечно, подозревали, но не представляли весь масштаб трагедии. Строили очередные коварные планы и не знали, что вот, в каких-то паре десятков кварталов от них идёт разработка единственно верного и возможного плана по уничтожению лорда. Плана, в котором храбрейшему герою всё той же Британии принадлежала главная роль.

Храбрейший герой Британии благородно решил, что несправедливо присваивать себе всю славу и особенно честь погибнуть в неравном бою с тёмным лордом.

Надо было только как-то осторожно подвести всех к этой мысли.

Поэтому Гилдерой взял инициативу в свои руки, благосклонно решив поведать о своём героическом детстве, переходящем в юность, дабы на своём блистательном примере показать, как важно порой вовремя попросить о помощи (о помощи, правда, там просили его самого, но не суть). Рассказ обещал быть долгим — ведь нельзя же сразу перейти к столь щекотливому вопросу, — а потому он начал с начала.

С самого-самого начала. С того, как миссис Локхарт, впервые взяв на руки своего голубоглазого ангелочка, уже тогда поняла, каким великим героем он станет. Как он рос, отличаясь благородством и смекалкой от грубых и недалёких сверстников. Как…

В общем, он едва успел дойти до того момента, как под восхищёнными взглядами надел Распределяющую шляпу, которая была столь поражена его разносторонностью, что добрых полчаса не могла решить, чего же в нём таки больше: благородства, гениальности, львиной храбрости или змеиной хитрости, кою только он один мог бы использовать во благо!

Мда… в общем, аккурат на этом моменте Блэк не выдержал, и началось…

Бывший заключённый Азкабана высказал величайшему герою магического мира всё, что он о нём думает, а думал он о нём почему-то не слишком хорошо. Во всяком случае, в дополнение к «писаке средней руки» и «специалисту по зверушкам и малым магическим народам» добавилось утверждение о том, что кто-то где-то слишком много — тут прозвучало одно не слишком хорошее слово, заставившее честнейшего писателя мира задохнуться от возмущения. Чем, надо сказать, тут же воспользовался его оппонент, нагло закончив речь тем, что, походу, кто-то просто был маминым любимчиком.

На это было гордо замечено, что, во-первых, Гилдерой является дипломированным и общепризнанным героем. Во-вторых, Блэк просто неотёсанный грубиян, который не в силах постичь глубину мысли его произведений, а в-третьих, матери любят детей одинаково, просто некоторые дети — в том числе сам хозяин дома — не совсем оправдывают их надежды.

Здесь Блэк, вопреки своему желанию продолжить спор и к явному удивлению присутствующих, согласился.

— Оправдать надежды? И было бы так же, как у моего младшего братика, — мрачно усмехнувшись сквозь зубы, процедил он, и все потупили взгляд. Семья бывшего заключённого Азкабана была не самой лучшей темой, а воспоминание о Регулусе, чья комната находилась на втором этаже, и вовсе было под негласным запретом.

— Ты не жалеешь о его смерти? — с вызовом спросил Локхарт, всё ещё пребывая в горячке спора, а потому не желая, как все прочие, делать вид, что его тут нет.

Сириус пожал плечами.

— Он бы о моей не жалел. Идеальный сынок, мамина гордость, достойный потомок рода Блэков. Я не злорадствовал над его смертью, но такой финал был предсказуем. Это судьба всех присягнувших лорду — сгинуть ради его интересов.

— Судьба? — еле слышно сказала агент, безучастным взглядом изучая свою давно остывшую чашку с кофе. — Судьба — это то, чего нельзя избежать, как ни старайся. Твой брат, насколько я знаю, избежать мог.

— Судьба, предопределение — чушь собачья, — фыркнул Блэк. — Всё решает сам человек. Он решил быть с ними, и потому он мёртв. Я послал к чёрту и его, и лорда, и всю прочую свою семейку — потому жив.

— Потому, что это не было твоей судьбой. Судьбу нельзя перехитрить. Вот Гарри, он же не знал о пророчестве, но мы уже по творящейся четыре года к ряду чертовщине начали понимать, что это его судьба, которой ему не избежать.

Поттер, так же уставившись в свою чашку, буркнул, что и не желает ничего избегать.

— Правильно делаешь, от судьбы не сбежишь, а попытавшись, сделаешь только хуже. — Её пальцы стиснули чашечку так, что Гилдерой испугался: вдруг хрупкий фарфор попросту треснет. — Знаете, почему я вообще пошла в журналистику, хотя была лучшей на курсе и вообще мечтала пойти в Министерство, работать в сфере налаживания контактов между волшебниками и, — она криво ухмыльнулась, — малыми магическими народами?

В комнате повисла тишина, все боялись даже пошевелиться. Подростки навострили уши, Блэк сложил руки на груди, не сводя внимательного взгляда с агента, Мэтью Уэлш нахмурившись смотрел на стоявшие на полках книги, в числе которых были незабвенные «Тропою троллей», «Победа над привидением» и ещё пара произведений великого писателя — он явно знал, о чём сейчас пойдёт речь.

— Это всё Анриетта, будь она неладна. Мы покупали учебники к третьему курсу и сбежали от её родителей, чтобы погулять. Мозгов было мало, спеси много и деньги тоже были. Что нам чистенький Косой переулок, нам Лютный подавай! — у Миранды отчётливо дрогнул на этом месте голос, и Локхарт понял, что лучше ему, наверное, и не знать, что было дальше. Но для того, чтобы сбежать, не было ни возможности, ни достойного предлога. Приходилось сидеть и слушать.

— Там была эта чёртова лавка предсказательницы. Смешно, но я до сих пор помню приторный запах дешёвых благовоний, крысьи черепа и то, что сказала эта стерва, когда я протянула ей руку, а вот её имени и лица даже приблизительно не могу вспомнить. Она тогда сказала, — агент резко, одним глотком допила остатки горького, давно остывшего кофе, — сказала, что я любопытная девчонка и что это и будет моим спасением и проклятием. Пробурчала, что моё незнание будет оборачиваться смертью для всех дорогих мне людей. Я тогда рассмеялась ей в лицо и заявила, что половина Хогвартса, а за ним и Англии при таком раскладе вымрет.

— Ну, это действительно расплывчатая формулировка, под которую можно подогнать всё что угодно, — осторожно сказала Гермиона.

— Вот и я так решила и забыла об этом. Ну как забыла, вспомнила, когда поняла, что слово «дорогих» было сказано неспроста. Мы никогда особо не были близки: я и моя семейка. Магия, волшебство, все дела. На меня смотрели сначала как на сумасшедшую, потом на мессию, что принесёт в семью с помощью магии деньги, а когда поняли, что от моих способностей только неприятности, я стала для них бомбой замедленного действия, которая могла рвануть в любой момент. Так было до середины седьмого курса, пока мой младший братец не полез ко мне в комнату: порыться в вещах. Я так радовалась, когда он начал писать в школу, а этот малолетний идиот, оказывается, просто нашёл мою старую тетрадку по ЗОТИ с зарисовками существ и пытался вытянуть из меня информацию.

Она невесело рассмеялась и с деланным равнодушием осведомилась:

— Вот вы, например, знаете точное количество водоёмов, в которых водятся гриндиолу?

— Согласно официальной переписи Министерства, таких около двухсот, — тихим голосом и глядя прямо перед собой сказала Грейнджер. — Все они находятся под охраной магического сообщества, которое гарантирует тем самым невозможность контактов между ними и маглами, которые зачастую приводят к летальному исходу.

— Замечательно! Дальше?

— Гриндиолу, хоть и крайне опасны, но по природе своей малообщительны и ведут оседлый образ жизни, поэтому считается, что места их обитания неизменны с начала семнадцатого века. — Голос гриффиндорки, и без того не сильно громкий, к концу предложения перешёл на шёпот, и Гилдерой не без удивления отметил, что обычно всегда стремившаяся блеснуть знаниями Гермиона сейчас вся как-то съёжилась, чуть ли не через силу выдавливая из себя слова.

Миранда это тоже заметила. Освобождающе махнула рукой:

— Договаривай уже. Много в том справочнике было информации о том, что, пока очередная возомнившая себя не пойми кем стажёрка из Министерства лазала по всем водоёмам, куда ни один волшебник, а тем более магл в здравом уме не полезет, ища неучтённых, её собственный братец порылся в подготовленных документах и направился посмотреть на «зверушек».

— Там только упоминалось, что Министерству пришлось срочно вносить изменения в результате несчастного случая, — тихо прошептала Грейнджер.

— Да, некрасивая была история. Особенно если учесть, что этот придурок вёл дневничок, в котором делал записи и прикидывал как лучше добраться до указанных мной мест. — Она помолчала, наверное, с минуту, прежде чем закончила: — Я ту чёртову тетрадку в зелёной обложке видела раз двадцать, если не больше. Могла открыть, прочитать — он никогда не был мастером по части заметания следов. Но я так не могла — как же, спустя столько лет наладила хоть какой-то контакт с кем-то из семьи!

Гермиона, чуть меньше часа назад разве что не метавшая взглядом молнии в агента, неловко и при этом дико смущаясь забрала кофейную чашечку из рук Миранды. Налила свежий кофе и всё так же молча вернула владелице.

Агент в ответ грустно улыбнулась и сделала маленький глоток, прежде чем продолжить:

— Я ведь тогда подумала — совпадение! Но после была Анриетта. Знаете, оказывается, нет ничего весёлого в том, чтобы сказать над могилой единственной подруги… В общем, не важно. Главное, что после всей этой истории я поняла не только то, что сближаться с людьми опасно, но и то, что ни о каком сотрудничестве с малыми народами и полуразумными расами речи уже быть не может. Пошла в журналистику, поскольку мне казалось, что так я буду собирать информацию, а потому более не попаду впросак. А чтобы понадёжней, попросилась именно в политическую. Тамошние ребята — это тебе не Скитер: всё строго, а большие шишки, у которых постоянно берёшь интервью, всегда на слуху и со своей охраной. Хоть обдружись с ними, охрана всё равно от опасностей убережёт.

— Дело о том психе из отдела Тайн? — чуть приподняв бровь, осведомился Блэк.

— Догадался? — глухо спросила агент.

— Это было не сложно. Он сидел в соседней камере и первые четыре месяца дико меня бесил своими бормотаниями на тему, что если бы не всякие журналистки, то у него бы всё получилось.

— Так это правда?! — распахнув от удивления рот, жадно переспросил Рон. — Отец говорил о том, что их начальник умом поехал: натащил всяких тёмных штук и вроде как начал их изучать. Все на это нормально смотрели, пока у них люди пропадать не стали. Вот только… ну, я не знал, что вы это… ну…

— А мало кто знает. Министерство, во всяком случае, не любит об этом вспоминать, особенно после того, как я сказала им, куда они могут засунуть свой орден Мерлина.

— Тебе предлагали орден Мерлина? — опешил Гилдерой.

— Они готовы были дать всё что угодно, лишь бы не поднимать в прессе волну. Этот псих, ко всему прочему, решил поизучать «арку смерти» посредством скармливания ей живых людей.

— А что такое «арка смерти»? — поинтересовался Гарри, но Миранда сказала, что лучше ему о ней не знать и тем более не видеть.

— После этого я рассказала всё Арчи, попутно сообщив, что ухожу. Он, кстати, никогда не верил в пророчества и судьбу, но, видно поняв, как это много для меня значит, предложил другой вариант. Ну, поступить, как в той сказке про трёх братьев, которым предсказали, что один станет вором, второй — убийцей, а третий — нищим. — Натолкнувшись на непонимающие взгляды, она пояснила: — Это старая магловская сказка, суть которой в том, что там избежали судьбы посредством подмены понятий. Ну, вор стал законником, и потому его нельзя было бы осудить. Нищий стал священником, для которого сбор подаяний — обычное дело. Убийца — врачом, а потому все зарезанные им на операционном столе не считались его жертвами.

Всеобщее внимание было приковано к Миранде, и только Гилдерой смотрел прямо перед собой. Арчи и журналистика. Он много раз слышал о том, что агент — до того, как стала агентом — работала под его началом, но никогда не задавался вопросом, почему она бросила это дело. Когда она появилась, он был слишком поглощён эйфорией от своего нового статуса и не замечал ничего вокруг. Чарльз, представляя её, сказал, что, несмотря на то, что это её первый опыт в данной сфере, она та, с кем он будет в надёжных руках.

Но если он был первым, то, получается… Гилдерой неуверенно посмотрел на агента, которая с грустной усмешкой и привычно чуть пожав плечами кивнула ему, отвечая на так и не заданный вопрос.

— Да. Он сказал мне, что Чарльз нашёл какого-то перспективного писателя и, зная любовь нашего главного редактора к деньгам, он рано или поздно заставит этого беднягу лезть во всякие авантюры, а после описывать их в своих книгах. Арчи считал, что этот волшебник так и так, будет притягивать к себе неприятности, и потому они сосредоточатся на одном человеке, а я, как его литературный агент, всегда буду рядом, чтобы собрать нужную информацию и помочь из них выбраться. При таком раскладе у меня оставалась работа, я могла общаться с другими людьми и не считать себя человеком, опасным для окружающих.

Она вздохнула и подняла взгляд на Локхарта.

— Гилдерой. Мы через многое прошли, и я могу честно сказать, что всегда и везде делала всё возможное для тебя и твоей карьеры. Я знала и знаю о тебе и всех, кто тебя окружает, если не всё, то почти всё. Сам-Знаешь-Кто опасен для всех, и потому от него защититься сложно, но ото всех остальных я могу помочь тебе уберечься.

В это мгновение он наконец-таки понял, к чему так неспешно и так неумолимо идёт беседа. Точнее, к кому.

— Она опасна. Я не знаю, кто она, но позволить себе такую защиту от обнаружения, как у неё, мало кто может. Да и зачем ей такая скрытность? Почему она ни разу не приехала? Почему не прислала фотографию? Гил, ведь ты уже давно должен был понять, что нет никакой Сюзанны Рид. Не знаю, кто там на самом деле строчит тебе эти письма, но этому человеку явно есть, что скрывать, и он очень, очень опасен!

— Она президент моего фан-клуба, только и всего! Просто она очень скромная девушка и не хочет, чтобы её имя мусолили.

— Не хочет? Скромная девушка? Вы с ней переписываетесь уже девять лет. Девять! О чем? О чём, скажи мне на милость, можно писать по три раза в неделю в течение девяти лет?!

— Просто нам есть о чём поговорить — тебе этого не понять!

— Я просто знаю, что она не та, за кого себя выдаёт. Не могу ничего доказать, но чутьё меня ещё ни разу не подводило. Она тот человек, о котором я ничего не знаю, и потому она именно тот человек, которого я боюсь. Понимаешь? Я боюсь не Сам-Знаешь-Кого, а её. О лорде мы знаем много: где родился, как жил, кем стал, а о ней — ничего. Может, она действительно просто старая одинокая кошатница, а может, и кто пострашней, поскольку когда дело касается её, то ничего точно утверждать нельзя. Ведь я даже её настоящего имени не знаю, и ты — готова спорить — тоже!

Гилдерой попытался изобразить улыбку и сказать что-то ободряющее на тему, что они уже девять лет как знакомы и ничего — живее всех живых. Но что-то мешало это сделать. То ли красочный рассказ о том, что именно все эти годы толкало Миранду на поиски информации, то ли то, что он впервые дал себе труд устроить полный подсчёт того, сколько раз оказывался на волосок от смерти, то ли просто его мозг при всей его гениальности не мог одновременно принять как должное информацию, но при этом защитить честное имя Сюзанны Рид.

В повисшей неуютной тишине Блэк вышел из комнаты и вернулся уже через пару минут с бутылками огневиски и сливочным пивом для подростков. Молча поставил их перед ними.

То ли был виноват алкоголь, то ли сама атмосфера, то ли чувство безнадёжности, но на этом месте всех как будто прорвало. Истории одна хлеще другой шли просто нескончаемым потоком, и непонятно уже, что было хуже: измывательства дядюшки Уэлша, семейные традиции Блэков, строгость, смешанная со страхом, Дурслей или милые проделки братьев Уизли, после которых было не понятно не только то, как Рон дожил до школьных лет, но и почему домик семейства всё ещё стоит, в то время как просто обязан был взлететь на воздух.

Молчали только двое: Гилдерой и Гермиона, чьё детство было на удивление спокойным, счастливым и лишённым каверз судьбы/родственников/собственной криворукости. Но потом и мисс Грейнджер с лёгкой подачи Сириуса унесло в дебри жарких споров о родственниках.

Самое смешное было в том, что жаркий спор у них разгорелся на почве того единственного, что крёстный Гарри не считал очередным прегрешением своей семейки. Родня у Блэка, к слову, была как на подбор: тёмные маги, радетели за чистоту крови и просто психопаты. И хотя последний — на данный момент — представитель этого, бесспорно, древнего рода и был, на взгляд обычных обывателей, «вроде как ничего», это не мешало ему в упор не видеть нежную натуру порабощённых магами малых магических народов.

Собственно, Гилдерой благополучно упустил тот момент, когда перемывание косточек Вальбурги Блэк сменилось на лозунги в защиту прав домовых эльфов:

— Они такие же, как и мы! — надрывалась Гермиона, разве что не стуча кулаком по столу.

— Да? Ещё скажи, что они думают и чувствуют, как люди.

— Да! Именно, что как и люди! А Вы, — она ткнула пальцем в Блэка, — и подобные Вам отрицают это, ставя себя выше. Отказываясь признать, что они живые, разумные существа, не заслуживающие такого отношения.

— Не заслуживающие? Гермиона, ты подруга Гарри, и потому я долго молчал, но знаешь, вся твоя проблема в том, что ты выросла среди маглов и смотришь на них, как смотрят маглы, а не волшебники.

— И это замечательно, что я не смотрю на них, как прочие! Что я вижу их такими, какие они есть на самом деле: маленькие, слабые и совершенно бесправные.

— Это их природа. Они живут исключительно для того, чтобы прислуживать. Пойми наконец, что это и есть смысл их существования.

— Потому что вы не даёте им других возможностей для самореализации, — не сдавалась гриффиндорка. — Не даёте им даже мечтать о чём-то более великом!

— Я тебе и так скажу, о чём они мечтают! Например, Кикимер мечтает, чтоб ему отрезали голову и повесили на стенку, где висят все прочие его родственнички.

— Нельзя судить по родне. Если у человека плохая родня, это не значит, что он тоже плохой. То, что домовики любят помогать и на добровольно-безвозмездной основе готовы работать сутки напролёт, не значит, что их можно эксплуатировать. Это же даже хуже, чем рабство! Магловские рабы тоже были лишены прав, но за ними хотя бы признавалось право чувствовать, любить, дорожить.

— Любить? Ох, не знаю даже, что и сказать насчёт любви. К твоему сведению, единственной любовью Кикимера была моя матушка, но коли ты настаиваешь, то предлагаю проверить, — в запале заявил Блэк прежде чем крикнуть: — Кикимер!

Домовой эльф появился всего мгновением позже и сразу же принялся опять что-то тихо бурчать себе под нос. Что-то в очередной раз не слишком приятное в адрес присутствующих, однако его, как обычно, никто не слушал.

— А ну-ка, — с мрачной торжественностью и плохо скрытой насмешкой объявил крёстный Гарри, — покажи-ка нам всем здесь, чем ты дорожишь больше, чем своей жизнью, и почему?

Гермиона попыталась защитить домовика, заявляя, что неэтично заставлять его делать подобное. Это личное, и потому…

Её голос пресёкся на полуслове, когда домовик, которого разве что не корёжило от того, как он сопротивлялся магии, сначала исчез, а мгновением позже появился опять в комнате, держа что-то в руке.

Гилдерою пришлось встать, чтобы увидеть этот небольшой предмет. Встать и только неимоверным усилием воли остаться стоять, поскольку на маленькой сморщенной костлявой ладони хныкающего и источающего проклятия домовика лежал медальон. До боли знакомый медальон с большой буквой «С».

— Это… Это то, о чём я сейчас подумал? — удивлённо прошептал Рон, оглядев присутствующих, которые, судя по всему, сами хотели задать этот вопрос.

Первой оцепенение скинула с себя Миранда, быстрым, практически молниеносным движением она схватила по-прежнему стоящий на столе флакончик и залпом выпила оставшиеся капли особого зелья. В её карих глазах горел огонь нетерпения и триумфа:

— К чёрту Волан-де-Морта и его крестражи — я хочу знать, кто она. Я хочу знать, кто такая Сюзанна Рид! — крикнула она, глядя в потолок, словно ответственный за всю эту ситуацию магловский божок только и ждал этого момента, чтобы немедленно исполнить её приказ.

Секунда. Две. Три. В комнате царила тишина, медленно оседали на пол пылинки и тихонько догрызали шкафы и полки жучки.

— Мэнди, — робко, даже заискивающе сказал журналист, делая успокаивающий жест рукой, — ты же понимаешь, что это так не работает. Мы все знаем, как много для тебя это значит, но это зелье, а не справочник или джин, исполняющий желания. Оно повышает удачу, делая вероятность возможных событий близкой к ста, но оно совершенно бессильно, если в этом доме не припрятан конверт с её домашним адресом. Да и даже в этом случае молния никогда не бьёт дважды в одно место, а потому…

— А мне не нужен точный адрес! Пусть даст хоть намёк, где искать, и тогда я…

Вместо магловского бога знак подал сам дом, а точнее группа неугомонных жуков, которые в очередной раз догрызли несчастный шкаф прапрадеда Сириуса, и старичок со стоном и скрежетом в очередной раз обрушился вниз, обнажив многострадальную стену с парой прожжённых ещё матушкой Сириуса дыр, на месте которых должны были быть имена не оправдавших надежд родственничков.

Блэк, недовольно покачав головой, приступил к починке шкафа, в то время как остальные бросились собирать рассыпавшиеся по полу книги. Одна Миранда не участвовала в уборке, продолжала стоять скрестив руки на груди, обшаривая место побоища цепким взглядом, из-за которого у Гилдероя побежали мурашки по спине от нехороших предчувствий. Виду он, однако, как и все прочие, не подал, старательно делая вид, что нет ничего важнее восстановления былого порядка и попутного водружения книг на их прежние места — расставляя последние так, чтобы его шедевры оказались на самом видном месте.

Наверное, зря он это сделал, поскольку, едва он успел поставить книги, как рука агента мигом извлекла их обратно, а потом и вовсе, как заправский фокусник, вытащила из одной из них только самую малость выпирающий из страниц, а потому благополучно незамеченный ранее голубенький конверт.

— Что это?

Блэк с минуту задумчиво сверлил взглядом конверт, прежде чем его лицо озарилось самодовольной ухмылкой.

— Старый запрос из Министерства ещё тех времён, когда я тут сидел под замком. Совсем о нём забыл — бывает.

— Да как о нём можно забыть — это же незабывайка! — охнул Рон. — Он же должен подсознательно притягивать к себе получателя до тех пор, пока не будет получен ответ.

— Да, но если сильно хочется, незабывайку можно легко обмануть даже без всякой магии. Берёшь самую занудную книгу в своей жизни, читаешь пару страниц и используешь конверт вместо закладки. И потом, как бы тебя к ней ни тянуло, ты её в руки не возьмёшь, вспоминая это занудство.

— Вобще-то, это моя книга, — насупился Локхарт.

— Я знаю.

В повисшей тишине Мэтью негромко заметил, что лично у него эта книга самая любимая в серии. Он её чуть ли не цитировать может, и вообще…

Цитировать книгу не пришлось, поскольку агент ещё с минуту повертела конвертик в руках и, беззаботно пожав плечами и хмыкнув себе под нос, направилась к выходу, бросив на прощание, что пойдёт, пожалуй, разберётся с этим письмом.

— Сейчас удача на моей стороне, ведь так?! Так, — подтвердила она, бросив прощальный взгляд на медальон, который уже перекочевал из руки домовика на стол. — Как там Гарри сказал? Чувствует, что надо поговорить о нас? Так вот, я не просто чувствую, я знаю, что к концу этого дня у меня уже будет зацепка на тему, кто она такая.

— Ты хоть знаешь, что в том конверте? — осведомился у бывшего заключённого Уэлш.

— Понятия не имею. Я тогда всю их почту либо сжёг, либо, как и этот, упрятал. Таких конвертов по дому штук тридцать раскидано.

— Тридцать два, — сверля Блэка взглядом, полным ненависти, прошипел сквозь стиснутые зубы Локхарт, когда уже в следующей — открытой чисто случайно — своей книге нашёл точно такой же конверт.

* * *

Гермиона настояла, чтобы именно Кикимер уничтожил крестраж, и Гарри её поддержал. Дело, порученное Регулосом Блэком много лет назад, можно было засчитать за дело всей жизни, долг перед семьёй, да и к тому же мисс Грейнджер готова была с пеной у рта утверждать, что «поехал крышей» домовик исключительно на почве долгого и крайне тлетворного влияния осколка души лорда. Слова Сириуса, что лорд при всех своих злодействах в данном случае невинен аки младенец и в родне эльфа все такие, не действовали, да и сам хозяин домовика не сильно пытался всех разубедить.

Кикимер многого, конечно, не знал, и большей частью трагедию, разыгравшуюся много лет назад, им пришлось додумать самим, но общая картина и так была ясна. Согласно ей, Регулус Блэк оказался не таким уж и рохлей, коим его считал старший брат, да и домовик был вовсе не бесполезным дополнением к дому, а вполне себе не лишённым чувств созданием. Бывший сиделец Азкабана даже на радостях пообещал, что когда с Волан-де-Мортом будет покончено и смысла в секретности более не будет, то с чистой совестью отпустит Кикимера на все четыре стороны или подарит другой чистокровной семье. Эти два пункта, как видно, не сильно впечатлили домовика, поэтому, дождавшись, когда Гермиона выйдет из комнаты, Блэк доверительным шёпотом сообщил эльфу, что чёрт с ним, он, конечно, псих и всё такое, но здорово им помог. Поэтому, если домовик так сильно хочет, то по окончании он, так и быть, повесит его голову на стенку, причём не где-нибудь, а прямо напротив портрета любимой хозяйки. Чтоб она видела, какой Кикимер ответственный и хороший домовой эльф!

Эльф, доселе искренне переживавший за этот пункт, и его пропустил мимо огромных ушей. Его с момента открытия всей правды о том, что сделал его юный господин, вообще ничего не волновало: ни осквернитель рода, ни маглолюбцы, ни грязнокровки, позорящие своим присутствием дом. Он стоял в комнате, готовясь совершить то, что много лет назад — перед смертью — велел ему выполнить его хозяин. Маленький, по общему мнению выживший из ума домовик, сжимая в длинных руках знаменитый меч, собирался, как и его хозяин, бросить вызов самому Волан-де-Морту. Существо, стоявшее на самой нижней ступеньке магической социальной лестницы, готовилось нанести в неком роде смертельный удар тому, кто стоял на её вершине и не считал его не то что равным, а даже достойным хоть какого-то внимания.

Старый домовик Блэков понимал это, как никто другой в комнате, и, возможно, именно поэтому его глаза сияли даже ярче, чем рубины, украшавшие меч Годрика Гриффиндора, когда тот опустился на медальон.

* * *

«Вот поэтому это гадское зелье не пьёт даже Волан-де-Морт», — мрачно подумал самый несчастный волшебник магического мира, с тоской глядя прямо перед собой.

С момента распития гадского зелья, которое некоторые наивные волшебники почему-то упорно продолжали именовать зельем феноменальной удачи, прошла всего пара дней, за которые Локхарт извёлся так, как не изматывался ни после василиска, ни после достопамятной вечеринки на кладбище. Он не мог есть, он не мог спать, он не мог читать письма фанаток — даже Сюзанне написать не мог!

А всё почему?

Потому что Гарри выпил зелье и оно насоветовало ему «поговорить по душам» вместо того, чтобы, как и планировалось, отправиться к озеру, вытащить крестраж и жить долго и счастливо, пока охота за очередным осколком души лорда всё не испортит.

В итоге крестраж нашли и даже удачно уничтожили, но неприятный осадочек остался.

Гилдерой Локхарт не сильно любил Сириуса Блэка — проще говоря, он терпеть его не мог, — но тот высказал в тот день замечательную идею: напоить зельем домовика. Нет, на эльфе никто даже не планировал ставить опыты, опаивая его Феликс Фелицис, поскольку одарённый сумасшедшей удачей свихнувшийся эльф — это даже по меркам его не сильно обременённого разумом хозяина было бы слишком: бывший заключённый предлагал просто отправить того к чаше и заставить выпить охранявшее осколок зелье.

Почему? Почему тогда никто его не послушал?!

Наверное, потому, что желающих прослушать очередную лекцию в исполнении мисс Гермионы Грейнджер о соблюдении прав домовиков не нашлось. Видите ли, это бесчеловечно, неэтично, негуманно и нарушает какую-то магловскую конвенцию, которая призывает не использовать яды не только на людях, но и на животных.

Последнее задевало особенно. Значит, на полоумных эльфах нельзя, а на честных людях, которые даже налоги платят вовремя, — можно. Почему нет никакого профсоюза героев, который вступится за него? Где все те люди, что будут беспокоиться о его благополучии? Где тот человек, что будет выискивать проблемы ещё до того чёрного часа, как те успеют хотя бы показаться на его горизонте?

Особенно расстраивало то, что такой человек был. Тот, кто вступался за него, заботился по мере сил о его благополучии и всегда напряжённо вглядывался в горизонт, выискивая те тучи, что могли омрачить и без того полную забот не в меру героическую жизнь.

Проблема была в том, что этот человек был — а точнее была — причиной его нынешнего крайне скверного расположения духа.

Всё время, прошедшее с момента разговора у Блэка, Локхарт провёл мучительно размышляя о том, как он теперь должен относится к Миранде, и видят всемогущие магловские боги, подумать было о чём. Как ни крути, а минимум три подтверждённых трупа. И то три только потому, что, опасаясь за то немногое, что осталось в нём от душевного равновесия — все эти годы методично уничтожаемого Поттером, — он просто даже не стал открывать папку, где во всех подробностях описывалась история с поехавшим начальником отдела тайн, который скормил арке своего зама — спасибо Мэтью, что мало того принёс эту папку с документами, так ещё и не желая замечать робких намёков на то, что Локхарт не хочет этого знать, поведал во всех подробностях эту историю. Осталось только припереть этого любителя покопаться в чужом грязном белье с вопросом на тему «Какого Мерлина ты раньше молчал?!»

Мэтью Уэлш отобрал у Гарри Поттера пьедестал почёта во всех тех нелестных званиях, которыми Локхарт его успел наградить и на которые мальчик не покладая сил работал все эти годы, лёгким пожатием плеч и фразой «я не хотел тебя пугать».

А фразой «но мы-то все это знали» убил ошмётки веры в людей, что ещё жили в сердце знаменитого писателя.

Голос старого надменного мракоборца с мрачным удовольствием начал цитировать главу третью: друг, который враг. Потом плавно перешёл к теме, что в этом жестоком мире нельзя доверять даже своей матери и любимой кошке (всякое бывало, да). Правда, голос заметно сник, когда в памяти всплыли слова Гарри о том, что он не считает правильным принимать слова Грюма как истину в последней инстанции. Что надо верить людям, несмотря ни на что.

Как верить людям после такого, Локхарт не знал, но, судя по упрямому выражению Мэтью Уэлша, у некоторых это, как ни странно, получалось. Серийный взломщик шкафов со скелетами приводил свои доводы в пользу того, что это просто череда трагических случайностей. Убеждал, что братец был типичным малолеткой, начальник рано или поздно обязан был попасться, а подруге просто не повезло.

Гилдерой смотрел на что-то яростно втолковывающего ему журналиста и вспоминал, как практически год назад тот валялся на кладбище посреди ничего не желающих слушать сотрудников Министерства, а Миранда с поднятой палочкой кричала окружающим, что разукрасит первого, кто посмеет к ним подойти. Она после этого ещё долго приходила в себя, первое время даже не появляясь рядом с ним. Она, что же, хотела уйти? Но ведь она осталась. Осталась, поскольку её, очевидно, так же отчаянно убеждали в том, что это случайность.

Тем временем откуда-то из недр памяти всплыла очередная цитата Грюма — согласно которой только конченые идиоты обвиняют в своих несчастьях других людей, судьбу и приметы — и немедленно вступила в конфликт с предыдущим высказыванием за право быть самой подходящей для данной ситуации.

Идиотом Локхарт никогда не был, но инстинкт самосохранения уже вовсю вертел в руках старый плакатик «Поттер = опасность» и прикидывал, как поаккуратнее на нём написать ещё одну фамилию.

У остальных подобных его терзаниям проблем не наблюдалось.

Поттер воспринял правду об агенте спокойно, Грейнджер, упрямо вторя Мэтью, заявила, что это просто череда совпадений, а Уизли просто сказал:

— Но ведь никто из нас пока не умер, значит, всё в порядке, — и при этом почему-то посмотрел на Локхарта.

А сам Локхарт всё метался и не мог решить.

Какая-то часть его упрямо кричала, что хватит с него одного Поттера, другая флегматично напоминала, что умереть можно только один раз.

Одна умоляла немедленно написать Чарльзу о несовместимости характеров (или как там это красиво обосновывают, когда один публичный человек говорит другому публичному человеку, что видеть его не хочет?), вторая тихо шептала: «Да как же я буду без неё?!»

Инстинкт самосохранения кидал многозначительные взгляды на плакатик, в то время как тихий незнакомый голосок упрямо твердил, что, согласно какой-то магловской теории, минус на минус даёт плюс.

Как два минуса могут дать плюс, Гилдерой при всей своей гениальности не знал, зато отчётливо осознавал, что, появись в его жизни ещё один аналог Поттера, и он бы от него сбежал не задумываясь. Спасая ошмётки своей размеренной и спокойной жизни, поспешил сделать вид, что этого человека не существует вовсе. Оборвал бы все связи, вычеркнул бы из записной книжки имена всех людей, которые могли быть с ним связаны, и перестал бы ходить в те места, где мог с ним встретиться.

Проблема была в том, что это был не какой-то чужой, совершенно незнакомый человек — это была Миранда. Девять лет, за которые они вместе прошли через огонь, воду, медные трубы, полчища упырей, пережили нападение аж целых двух оборотней, и ещё до кучи целой коллекции магических тварей разной степени опасности, включая Поттера.

Мда… Поттера…

Язвительный голос, принадлежавший дитяти более чем естественного союза осторожности и горького опыта, заметил, что, может, агент и притягивает что-то там, но он и сам хорош: влез-то во всю эту историю он по собственной инициативе. Он напомнил, что агент ещё перед первой его поездкой в школу сказала, что Гилдерой может не ехать — вежливый отказ у неё готов. Подсунул более чем красочное воспоминание о том, как Локхарт клялся, что нигде и никогда, что ноги его в Хогвартсе не будет — в конце первого года. Что в гробу он видел эту чёртову школу — второй год. Что пусть ищут другого дурака, он на это не подписывался — третий год.

А на четвёртый год он почему-то сам решил, что в школе будет безопасней…

Уже сейчас было ясно не только, что там не безопасней, но и то, что если он немедленно что-то не предпримет, то четвёртый год его преподавания в Хогвартсе закончится цитатой из той самой книги Грюма, в которой знаменитый мракоборец высказывал свою точку зрения об идиотах и причинах их ранней, глупой и зачастую крайне мучительной смерти.

В итоге этих раздумий величайший герой магического мира так и не пришёл к какому-то результату, а наоборот, окончательно запутался. Сидел за столом, смотрел в окно на ослепительно-голубое небо и ждал сам не зная чего. Ждали и все остальные. Подростки внимательно следили за ним в Большом зале, Мэтью и Миранда хранили молчание, Блэк — не иначе как в целях поднятия боевого духа — сподобился чиркнуть пару строк, в которых заявил, что осилил аж три первые главы «той книги про оборотня».

Решение меж тем всё не приходило, а жизнь по-прежнему шла своим чередом, как и поиски очередного осколка.

Вылазка за вторым крестражем ознаменовалась двумя важными событиями: во-первых, сменой состава — гриффиндорцы должны были готовиться к оставшимся экзаменам, и их место занял лично профессор Дамблдор, чему Локхарт был безмерно рад. Чему он не был рад, так это второму событию — Миранда таки что-то нашла. Очевидно, то ли желая хоть как-то реабилитироваться в его глазах, то ли в очередной раз стремясь доказать свою правоту, но она использовала всю короткую передышку на усиленный поиск, который дал, судя по её довольному виду, более чем впечатляющий результат. В результате чего агент весь день ходила возле своего подопечного с выражением плохо скрываемого триумфа, чем несказанно злила и пугала одновременно.

— Угадай, что это такое, — прошептала она, поймав наконец величайшего писателя магического мира врасплох, когда он, устав от снятия защитных чар, что охраняли дом Мраксов, неосмотрительно оказался чуть в стороне от остальных.

— Волос? — осторожно сказал он, лишь краем глаза скользнув по запечатанной колбе, на дне которой сиротливо лежал дымчато-серый волосок.

— Не просто волос — кошачий волос!

— И?

— О, хорошо, — она, не скрывая триумфа, достала что-то из сумочки. Маленький запечатанный флакончик, в котором лежал практически такой же волосок.

— Этот, — она показала на колбу, — я сняла с того письма, что ты читал после выхода первой статьи Скитер. А вот этот, — она показала на флакончик, — я сняла с мантии старшего помощника министра магии Долорес Амбридж.

Как видно, слова не произвели должного эффекта, и она поторопилась объяснить:

— Ну же, Гил, вспомни её. Она вечно крутится возле Фаджа, вечно на ней куча розового тряпья, дома у неё всё завешано портретами кошек, а самое главное, знаешь, что? Она старая одинокая кошёл…

— Считаю этот разговор бездоказательным, оскорбительным и…

— Но у меня есть доказательства!

Она всучила ему в руки оба сосуда, начав с остервенением рыться в своей сумочке в поисках третьей склянки, которая, по её словам, содержала зелье, которое и позволило установить, что оба волоска принадлежат одной и той же кошке.

Гилдерой не хотел смотреть на кошачьи волоски и тем более признаваться, что помнил старшего помощника министра, однако более чем прекрасно понимал, что Миранда его уже не выпустит из своих лап, пока не удостоверится в своей полной и безоговорочной победе. Пока не выльет на него весь ушат собранной информации. Пока не увидит, что он признал поражение. Не зря же она столько лет хранила и лелеяла этот волосок.

Пока агент доставала необходимую третью колбу, чтобы у него на глазах немедленно отрезать от каждого из образцов по кусочку и обмакнув их в специальное зелье доказать их идентичность, он с ужасом оглядывался по сторонам в поисках спасения.

Бесполезно. Рядом не было никого, чтобы помочь. Чтобы спасти.

Уэлш и Блэк со смехом обсуждали что-то в соседней комнате, Дамблдор с приличного расстояния разглядывал шкатулку, почему-то не решаясь к ней подойти, но при этом не спуская с неё взгляда, свидетельствовавшего о том, что он сейчас ничего, кроме неё, и не видит.

Словом, помощи ждать было неоткуда, и погибель была как никогда близка. Однако, словно в ответ на его отчаянные мольбы что-то всё-таки произошло. Правда, сразу стоит сказать, что самый осторожный волшебник мира в этот момент не совсем понимал, что происходит. Миранда как-то слишком медленно рылась в сумочке, смех журналиста и крёстного Гарри глухо долетал, словно они находились в тысяче метров вместо тех несчастных десяти, что были на самом деле, а сам Дамблдор, словно отдалившись куда-то вглубь, вообще казался неимоверно слабым, замученным стариком.

Почему-то мелькнула мысль, что надо действовать немедленно. Нечего тянуть и надо срочно прервать эту вынужденную — он уже не мог даже вспомнить, чем вызванную — передышку и немедленно извлечь крестраж. Это спасёт ситуацию. Заставит агента замолчать.

Он, кажется, сказал, что Миранда ещё успеет показать ему свою важную находку. Вроде даже успел громко объявить, что нечего тянуть: он достаточно отдохнул и им лучше приступить непосредственно к извлечению осколка и его последующему уничтожению. Он точно успел подумать, что хоть сегодня и тридцать первое мая, но они по всем подсчётам успевают до очередного часа Х, когда всё по традиции полетит к столь любимым Мирандой магловским чертям.

Однако даже такой великий и, бесспорно, очень умный маг, как он, заглядывая внутрь шкатулки, мог упустить из виду, что судьба она на то и судьба, что от неё, как ни старайся, а всё-таки не убежишь. А потому не было ничего удивительного в том, что Гилдерой Локхарт не имел ни малейшего понятия о том, что сейчас, в эту самую минуту, когда он тянул руку к кольцу, где-то далеко-далеко на востоке стрелка часов сдвинулась вперёд, начав отсчёт уже нового дня.

Он, сам не понимая почему, надел на палец кольцо, даже не подозревая о том, что где-то далеко-далеко на востоке июнь уже начал вступать в свои права.