Худший вид шутовства (джен)

В доме на Харрингтон Лейн, 425, царила темнота. Было непонятно, раннее ли сейчас утро или поздний вечер. Где-то внизу еле слышно капала вода, отбивая четкий ритм по жестяной тарелке.

— Пошевеливайся, Уилл Генри!

— Уилл Генри, вставай!

— Уилл Генри! Уилл Генри…

Я неподвижно лежал в небольшой кровати, иногда сминая тонкое одеяло и бормоча что-то нечленораздельное, отгоняя от себя пелену кошмара. Дыхание то и дело прерывалось, глазные яблоки “бегали” под сомкнутыми веками. По лбу стекали капли пота.

* * *

— Уилл Генри!

Я сел на кровати, приминая растрепанные волосы ладонью. Сложно было сказать, снилось ли мне, как монстролог вновь кричит мое имя, или это очередной кошмар, пробирающийся в подсознание каждую ночь.

Мышцы ломило от усталости, а желудок упорно подавал сигналы бедствия, надеясь хотя бы на маленький кусочек еды.

Через неделю мне будет шестнадцать. Я ведь вправе уже считать себя взрослым. Да что там, "Уилл Генри" повзрослел слишком рано. Когда видишь, как гибнут в огне твои родители, когда почти каждую ночь в двери стучит кто-то из не особо популярных жителей Нового Иерусалима, пряча за спиной очередную жуткую находку. Когда собственными глазами лицезреешь кровавый внутренний мир людей. Когда неожиданно понимаешь, что монстры — самые страшные монстры — это люди, невозможно оставаться ребенком.

— Ножницы, скальпель, зажим, пинцет… турунда…

Сначала меня тошнило, желудок скручивало в узел. Вся немногочисленная пища вырывалась наружу. Дрожащими руками я записывал за монстрологом, стараясь не смотреть на безобразные и одновременно прекрасные творения природы и тела их несчастных жертв.

Сначала я стоял на табуретке. Теперь — почти догнал доктора в росте.

"Уилл Генри" рос, хотя и оставался все таким же худым, все с теми же тенями под глазами.

* * *

Сейчас в жизни Пеллинора Уортропа шел тот период, когда невероятное возбуждение, жуткая увлеченность делом, бессонные ночи в подвале, — все это отошло в прошлое. Монстры не хотели показываться из своих укрытий. Преступления были банальными, ни на кого не нападали чудовища из самых худших кошмаров, никого не съедали, не разрывали на части. Доктор впал в депрессию. Он сутками напролет лежал на кровати, смотря в одну точку на потолке, порой бормоча что-то про самую главную мечту Общества Монстрологов.

Ему не было дела ни до кого. Он уже неделю не принимал ванну, не брился, не менял одежду, и, казалось, даже не двигался. Глаза его запали, темные круги стали явственней, лицо посерело. Нос заострился.

Бездействие его убивало.

Тем временем я находился в полном одиночестве. С двенадцати лет мною было на "отлично" освоено странное искусство — сливаться с мебелью. Во время погони за монстрами доктору попросту было не до меня: увлеченный фанатик своего дела, Пеллинор не спал, не ел, не мылся, складывалось впечатление, что и не дышал. Его организм работал от какого-то неизвестного природе автономного источника энергии. А в периоды затишья все обстояло еще хуже. И если раньше мне это нравилось, то сейчас мрачные стены давили со всех сторон. Хотелось выйти в свет, как все нормальные подростки гулять до поздней ночи, после выслушивая нотации от волнующихся родителей, хотелось ходить на танцы. В походы. В конце концов, дать выход бушующим гормонам. Но я просто не знал, что делать. Не знал, как заводить новые знакомства, никто не учил меня искусству общения. Все интересы сводились к монстрологии, и здесь не нужно быть гением, чтобы понимать, — идея-то не лучшая для разговоров. Вряд ли юная леди захочет часами дискутировать на тему тех же антропофагов. Хотя, была и такая особа, но… я же ее ненавидел.

В доме на Харрингтон Лейн, 425, царила тишина.

— Уилл Генри! Уилл Генри! — раздалось из спальни монстролога. Было немного за полночь, и я уже решил, что кто-то вот-вот постучит в заднюю дверь, стоя на пороге их дома с огромным мешком омерзительных тайн. Доктор всегда предчувствовал такие моменты непостижимым образом. Но прошла минута, вторая, третья, а слух так и не различил нужных звуков.

Зато монстролог, казалось, начинал выходить из себя, его голос стал настойчивее.

— Уилл Генри, пошевеливайся!

Я схватил маленькую шапку с инициалами “У.Г.”, окинул взглядом альков, ставший верным убежищем, и побежал в комнату Уортропа.

Доктор лежал на кровати, задумчиво созерцая потолок, в грязной, помятой, висящей как на скелете одежде. Казалось, он даже не заметил моего прихода, настолько витая в своих мыслях.

— Уилл Генри, я слышал стук в дверь десять минут назад, — неожиданно проговорил Доктор, не меняя положения в пространстве.

— Нет, сэр, никакого стука не было, — ответил скорее на автомате.

— Зачем ты мне лжешь, Уилл Генри? Разве я не говорил, ложь — худший вид шутовства?

Снова несправедливо обвиненный, я инстинктивно сделал шаг назад.

— Да, сэр.

Так было всегда. И будет. Монстролог сам устанавливает правила своей сумасшедшей игры. Замечает меня, когда того пожелает. Игнорирует, уделяя больше внимания столу с картой или шкафу, забитому книгами. Сваливает на меня все обязанности, доверяет финансы, дает полную свободу действий, но будто держит на невидимой цепи. Никто не мешает "Уиллу Генри" уйти, никто не мешает остаться.

— Опять это “да, сэр”, — Уортроп внешне был абсолютно спокоен, но в голосе начинали мелькать те самые нотки, за которыми обычно следовали нравоучения и недовольные упреки.

— Я проверю, — я поспешно ретировался, еле сдерживая себя, чтобы не сорваться и не раскричаться на весь этот бездушный дом. Уортроп продолжал что-то говорить вслед на тему собственного мнения и умения его выражать.

* * *

— В этом доме есть только ваше мнение и неправильное, — бурчал я, подходя ко входной двери и отпирая ее. — Да что там, во всем мире есть только ваше мнение, остальные — неправильные!

Ожидания оправдались — тусклый свет лампы вырывал из непроглядной темноты клочок улицы, освещая ступеньки, серую дорогу и потухший фонарь, иногда мерцающий тошнотворно-желтым светом. На улице было свежо. Летние ночи, лишенные ярких лучей светила, охлаждали землю, наполняя воздух ароматом свежести, смешанным с запахом улиц, нечистот и пьяниц. Легкие дуновения ветра несли какофонию звуков вперед.

Тучи не загораживали тонкий серп луны, и я невольно загляделся на усыпанное золотом темное полотно. Звезды, непостижимые, холодные, находились одновременно так близко — протяни руку и достань же, "Уилл Генри", — и так далеко, что на путь к ним уйдет больше, чем вечность. Они напомнили мне доктора, отчего я поморщился и, убедившись, что никого нет, поспешно вернулся в дом.

Желудок ужасно сводило от голодных спазмов, и отправиться на кухню в поисках еды тогда показалось мне хорошей идеей. Я упорно перебирал в голове кашу из собственных мыслей, ставя на плиту почерневший чайник и пытаясь найти в шкафу чистые кружки.

После недавнего похода на рынок остались лишь две припрятанные ватрушки, которые уже давно пора было бы съесть.

— Что это, Уилл Генри? — Доктор продолжал лежать на кровати, имитируя мертвого.

Я демонстративно поставил поднос на прикроватную тумбочку.

— Вам нужно поесть, сэр. Выглядите хуже, чем ваши любимые монстры.

— Ты спал, Уилл Генри?

— Да, сэр. Поешьте, а я принесу вам новую одежду, эту давно пора стирать.

— Уилл Генри, — Уортроп что-то говорил, а я, тем временем, злился сам на себя и на весь белый свет.

Я не так давно ступил в тот деликатный возраст, когда разум затмевает буйство гормонов, когда одновременно хочется попробовать все, и душа съёживается от страха при мыслях о чем-то новом. Но рядом не было отца, который научил бы общению с девушками, не было матери, объяснившей бы, каково это — стать взрослым.

Рядом находился лишь человек (хотя я всегда сомневался, а человек ли он вообще?), ставший причиной гибели моей семьи. Тот, кто приютил меня. Тот, кто стал звать меня только “Уиллом Генри”, и никак иначе.

Если бы мог, я спросил бы совета. У матери, пекущей ароматный яблочный пирог, или у отца, сидящего у открытого окна и читающего газету.

* * *

— Уилл Генри!

Крик застал меня на пороге сна: я безнадежно ворочался до самого утра, перебирая в голове десятки нелепых мыслей, тревоживших сердце.

— Уилл Генри, сделай гостю чай! И пошевеливайся!

Гостю? Со скоростью урагана спустился по лестнице вниз, найдя Доктора в гостиной, сидящим в своем кресле с абсолютно безразличным видом. Напротив сидел маленький лысый мужчина лет пятидесяти и вертел в руках папку с какими-то документами.

— Ты Уилл? — низким голосом спросил неизвестный, и я нутром ощутил неладное. Монстролог оставался непроницаем.

— Да, сэр.

— Нам поступила анонимная жалоба, — деликатно начал мужчина. — И, глядя на тебя, я верю звонившему. — Уортроп прикрыл глаза.

Я сделал шаг навстречу монстрологу, но тот остался неподвижен.

— Ты давно ел, мальчик мой? — интонации гостя сменились на жалостливо-выпытывающие, и у меня появилось резкое желание бежать прочь со всех ног.

— Я ел вчера, сэр.

— Ты выглядишь очень худым для своего возраста, — не останавливался тот, — тебе ведь шестнадцать почти?

— Да, сэр.

— И эта одежда тебе явно мала…

— Да, сэр.

— Эти условия не соответствуют минимальным требованиям, — я напрягся, вперившись глазами в Доктора. — Кем ты приходишься господину Уортропу?

"Уилл Генри" задумался. Мы не были родственниками, нас не связывали кровные узы… но я точно знал ответ.

— Мои услуги необходимы доктору.

— Решено, сегодня же ты переезжаешь в приют.

— Но…

Возмущения потонули в звенящей тишине. Здесь должен был вступить в разговор монстролог. Как всегда, медленно теряя терпение, он должен начать доказывать гостю, что тот не прав, доведя его до истерики. А потом выставить нахала вон.

Но Доктор молчал, лишь выжидающе смотрел в мою сторону, словно спрашивая — чего желаю именно я.

И я, уже почти взрослый мальчишка по своим же меркам, растерялся. Я хотел уйти, но всегда планы побега оставались лишь мыслями, и мне, если говорить откровенно, никогда не хотелось воплощать их в жизнь.

— Собирай вещи, Уилл Генри, — лысый мужчина встал с кресла и направился к выходу. — У тебя двадцать минут на прощание с господином Уортропом.

И, опираясь на трость, тот покинул дом быстрым шагом.

— Сэр, я не хочу уезжать, — я еле слышно шептал, пряча глаза от испытывающего взгляда монстролога.

— Так будет лучше, Уилл Генри.

Ярость подкатывала откуда-то снизу живота. Каждой клеточкой я ощущал, как она приливами окрашивает лицо в красный цвет, как нещадно горят уши и клокочет все внутри.

А после резко развернулся, убегая по ступенькам наверх, в маленькую комнатку на чердаке, схватил с гвоздика шапку и с той же невероятной скоростью и жутким топотом направился к выходу.

— Лучше? — уже держась за ручку двери, прорычал монстрологу, не поворачиваясь к нему лицом. — Да откуда вам знать, что для меня будет лучше?

"Уилл Генри" решительно переступил порог дома на Харрингтон Лейн, 425, закипая от праведной ярости.

— Вы ничего не знаете в этой жизни! — крикнул я, хлопая дверью.

* * *

В доме на Харрингтон Лейн царила тишина. Сидящий в кресле Пеллинор Уортроп уже полчаса держал в руках чашку с давно остывшим чаем. Он смотрел в одну точку. Туда, где стоял его незаменимый помощник.

* * *

Понуро опустив голову, я следовал за лысым человеком по извилистым коридорам старого здания, готового вот-вот, от малейшего дуновения ветерка, похоронить заживо всех его обитателей. Сосредоточиться никак не получалось, я даже не пытался запомнить дорогу до столовой, библиотеки и прочих важных комнат, показываемых почти на бегу. Мысли путались, словно застрявшие в липкой паутине, сердце колотилось в клетке из ребер, а воздуха в легких оставалось все меньше.

Как Доктор мог вот так просто выставить меня из дома? Или четыре года под одной крышей были для него просто тяжким наказанием? И зачем тогда говорить про полезность и прочее, если он избавился от навязанной судьбой ноши сразу, как только представилась возможность, не раздумывая ни секунды.

Я чувствовал себя комком оголенных нервов, еще пара минут, и мог бы вспыхнуть, сметая все на своем пути.

— Твоя комната, Уилл Генри, — лысый мужчина, явно мелкая сошка на привязи у директора детского дома, отворил дверь и жестом указал на кровать в углу, между еще одной кроватью и старым, пожелтевшим шкафом.

Комната была узкой и вытянутой в длину. Вдоль обшарпанных стен тянулись кровати: по две с каждой стороны. Те, что примыкали к окну, как позже выяснилось, доставались сторожилам интерната. Мне же, как новичку, досталась самая старая, противно скрипящая и проваливающаяся почти до самого пола при попытке на нее сесть кровать. Окно, точнее, та его часть, что была не заколочена досками, открывала вид на задний двор — унылое место с парой лавочек и провальной имитацией сада.

— Ужин в восемь, прошу не опаздывать, — проговорил мужчина и поспешил уйти.

С тяжелым вздохом я опустился на кровать, проклиная ее с первых секунд.

Соседи, два парня — один примерно моего возраста, с кучей веснушек на светлом лице и рыжими волосами, второй — лет десяти, может, чуть старше, не обращали на меня никакого внимания.

Совершенно отчаявшись, я достал спрятанную шапочку и сжал ее в руке, не понимая, как здесь оказался. Жизнь на Харрингтон Лейн не была сахаром, но мне там нравилось, как бы я не отрицал сей факт. Здесь же, в окружении абсолютно чужих людей, мне предстояло провести минимум два года своей жизни, чтобы после снова быть выставленным за порог, во взрослый мир. Одинокий и холодный.

— Уилл Генри, пошевеливайся! Нас ждет много работы!

Кажется, "Уилл Генри" настолько сильно погрузился в собственные мысли, что ощущал себя в старом, мрачном доме, в небольшой кухне. Вот я стоял, собираясь с мыслями, около двери в подвал, и теплый свет, что лился оттуда, манил вниз обманчивым спокойствием.

— Уилл Генри, поторапливайся и приготовь инструменты!

— Тебя как зовут? — неожиданный тихий голос разорвал пелену воспоминаний, и я замер.

— Эй, ты меня вообще слышишь?

— Оставь его, Марко, — говорил маленький мальчик со светлыми волосами. — Он, похоже, недавно потерял близкого человека.

— Эй, мы тут все ничейные, — возмутился в ответ рыжий, картинно надувая губы, — это не повод набирать воды в рот.

— Что?

— Ну знаешь, говорят так взрослые — он как в рот воды набрал.

— А зачем он в рот ее набрал? Он что, не может ее проглотить? Или выплюнуть?

— Джеймс, не глупи, это выражение такое! — рыжий чуть повысил голос, но быстро остыл.

"Уилл Генри" слушал их разговор в пол уха. Меня больше волновало то сжимающее, давящее ощущение в области сердца, что росло с каждой секундой, мешая дышать.

— Эй, молчун!

В этот раз пришлось ответить.

— Я — Уилл Генри.

— Марко, — рыжий улыбнулся во все зубы, что у него имелись, — а это Джеймс, ему уже четырнадцать, не скажешь, да? Говорят, мамаша у него больно мелкой была…

Он говорил и говорил. Казалось, вечный генератор слов не исчерпает себя никогда. Он обсуждал родителей, семью, директора, красивую девочку Алису без двух передних зубов, отвратительную кашу, что тут дают на завтрак. И явно не планировал останавливаться.

— Твои родители тоже погибли? Или ты подкидыш? — спросил Джеймс, и я искреннее поразился тому, как легко тот задает вопросы на подобные темы.

— Да.

— Недавно?

— Четыре года назад, — все еще слишком тяжело давались воспоминания о том дне. Все внутри снова сжалось в беззащитный комочек.

— И ты так долго жил один? — вклинился в разговор рыжий.

— Нет, я жил с…

И как теперь называть монстролога? Дядя? Друг? Ужасная сволочь? Он мне ничего не должен, даже учитывая тот факт, что осиротел я отчасти и благодаря его стараниям.

— Тот, с кем ты жил, тоже погиб? — Джеймс стал говорить тише, инстинктивно пытаясь выглядеть более сочувствующим.

— Нет, он жив и вполне здравствует, — рыкнул, сжимая руки в кулаки.

— Тебя выгнали, да? — рыжий улыбнулся, понимая, что его догадка верна.

— Ты вроде симпатичный, — промямлил Джеймс, и его уши покраснели, — странно тогда.

— Эй, чушь болтаешь! — рыжий опять завелся. — Если б нас выбирали по симпатичным мордашкам, было бы проще. А им еще манеры подавай, тьфу. Мозги нужны тут, без них пропадешь.

— А меня нашли рядом с мусором, — улыбался Джеймс, кивая на слова рыжего. — Родители меня любили, раз оставили так близко к тем, кто нашел и привел меня сюда.

Я ошарашенно отполз к стенке, оперевшись на нее спиной, подтянул колени к животу, обхватив их руками, и опустил на них голову. Эти ребята странные. У каждого не один десяток психических отклонений. А главная странность — они находят в себе силы смеяться над своей тяжелой судьбой. Я так не мог.

Щеки опалило что-то теплое, влажное. Слезы сами потекли из глаз. Я так давно не давал выхода эмоциям, а сейчас, оказавшись в тупике, они сами стремились наружу. Я плакал сначала тихо, потом в голос, звучно хлюпая носом, а соседи по комнате молча сидели рядом.

Этим вечером я пропустил ужин. Джеймс заботливо стащил пару бутербродов с невесть чем и стакан ледяного чая, больше напоминающего помои, и на цвет, и на вкус.

Сон никак не шел. Клубок мыслей все больше закручивался, и в какой-то момент я не мог даже лежать в постели. В комнате было темно и довольно холодно. Ветер проникал через множество щелей в окне и свободно разгуливал по помещению, шевеля давно не стиранные занавески. Двое ребят мирно посапывали, с головой завернувшись в колючие пледы.

Я тихо отворил дверь, стараясь не наступать на скрипевшие половицы, и вышел в длинный, как кишка, коридор, упирающийся в еще одно приоткрытое окно. Эта половина этажа была комнатами для мальчиков. Две душевые, четыре умывальника. Длинная кишка коридора с дивертикулами в виде комнат. Ничего примечательного, кроме пары нарисованных кем-то картин, изображавших чаще природу и город, — на одной была семья — отец, мать, двое детей и собака.

Я осторожно шел по коридору, периодически вытягивая руки перед собой, боясь споткнуться обо что-то, или, еще хуже, налететь на кого-то. Здесь царила абсолютная тишина, изредка прерываемая моими же судорожными вздохами, и мне искренне казалось, что громыхающее от волнения сердце вот-вот выпрыгнет из груди, и тогда его уж точно услышат все.

Сначала я размышлял, осуждал Доктора, после пытался найти ему оправдание за содеянное, но быстро понял, что идти в темноте в неизвестность удобнее, да и безопаснее, если мысли не разбегаются в разные стороны как мыши, когда включается свет на кухне.

Так что, сосредоточившись на движении вперед, просто делал шаг за шагом, и каждый становился все увереннее предыдущего. Дойдя до лестницы, я уже не сомневался, что смогу пережить и эту подлость судьбы. Но сначала надо дождаться воскресенья, чтобы навестить Доктора и посмотреть ему в глаза. Эта мысль грела изнутри и пугала одновременно. Уортроп никогда не смог бы заменить "Уиллу Генри" отца, но тот и не пытался. Монстролог стал для меня кем-то… иным. И это пугало еще больше, чем темнота, в которой сейчас могло находиться все, что угодно. Стараясь гнать подобные мысли, я шел вперед, но напряжение снова начинало витать в воздухе — фантазия разыгралась не на шутку, подкидывая картинки из прошлого, тех монстров, с которыми доводилось сталкиваться нам с Доктором.

К горлу вновь подступил комок.

Неожиданно на задворках сознания что-то промелькнуло. Лунный свет, падающий на пол через грязное стекло, вырвал из мрака силуэт размером с небольшую собаку. Я пошатнулся и отпрыгнул к стенке, старательно напрягая зрение в попытках разглядеть незваного гостя, но тот, кем бы он ни был, с молниеносной скоростью прошмыгнул в сторону лестницы и скрылся во мраке.

На дрожащих ногах я резво вбежал в комнату, захлопывая за собой дверь и сползая по ней спиной. Неужели монстры преследуют меня? Неужели один из тех ужасов, что стоял на полочке в банке с формалином в подвале на Харрингтон Лейн, 425, ожил и пришел за мной и сюда? Нет.

Никто ведь не проснулся. Криков не было, никто даже не нарушил звенящую тишину. Возможно, это просто уставший за долгий день разум дает сбой. Или просто животное директора выбежало на ночную прогулку. Может, это всего лишь кошка, а я устроил целую истерику на этот счет.

Уговорив сердце биться спокойнее, я забрался под одеяло, и, уставившись в стенку, постарался заснуть.

* * *

Утро выдалось тяжелым. Так долго не посещавший школы, я не привык вставать со всеми по команде. Нет, привык. Но будил меня только крик Уортропа, а не топот двух ребят, наскоро пытающихся привести себя в порядок.

Первым уроком стояла математика."Уилл Генри" никогда не имел склонности к точным наукам, а теперь еще предстояло попасть в новый коллектив, который может как принять под свое крыло, так и превратить жизнь в еще больший ад.

Умывшись ледяной водой, я последовал за всеми сначала в столовую — мерзкое место, если откровенно, с грязными столами, неудобными стульями и действительно ужасной кашей, оно давило на разум хуже ночной прогулки по кладбищу в компании антропофагов. После ждал первый урок.

Собрав мысли в кучку, я стоял под дверью, слушая, как учитель представляет меня, подготавливая класс к появлению еще одного человека. Сердце снова колотило как бешеное, ладони вспотели от волнения, а во рту пересохло. В подвале было куда комфортнее, чем здесь, среди маленьких серых парт и кучи детей, что внимательнейшим образом изучали меня, выискивая слабые места.

Когда с формальностью, наконец, покончили, начался нудный процесс навязывания знаний. Будучи единственным и незаменимым помощником Доктора, я с закрытыми глазами подавал нужные инструменты, умело ассистировал на вскрытиях, но то, что заставляли делать тут, не хотело помещаться в моей голове. Я решительно ничего не понимал, даже пытаясь включить самые тайные резервы своего мозга. Занятие тянулось бесконечно.

* * *

В субботу, день посещений, все оживлялись, словно предстоял небывалый доселе праздник или очень важное событие. Хотя, на деле, комнаты для гостей почти всегда оставались абсолютно пустыми, каждый обитатель детского дома в тайне верил, что вот-вот за ним придут заберут отсюда домой. Но никто не приходил.

Я великодушно решил дать Уортропу шанс, ожидая, что тот придет навестить меня. Но был уже поздний вечер, ноги горели от усталости (весь день я провел под дверью проклятой комнаты, меряя шагами коридор), а посетителей так и не прибавилось.

Обида комом подступала к горлу, но я отчаянно гнал ее прочь, уверяя себя, что завтра, прямо с утра, поеду на Харрингтон Лейн и выскажу этому самодовольному монстрологу все, что о нем думаю.

Моим планам, возможно, и суждено было сбыться, если бы не случайное событие, повлекшее за собой целую цепь других неприятностей.

— Эй, — голос, раздавшийся за спиной, принадлежал рыжему. — Ты ж с доктором жил, да? Ну тем, чокнутым?

Я непроизвольно нахмурился и приготовился нападать, защищая неизвестно чью честь.

— Он не чокнутый, Марко, — голос подрагивал.

— Там одному из наших плохо, — будто не слыша, продолжал веснушчатый парень, — а медсестра только какую-то жижу гадкую давать и умеет. Посмотри на него, тебя ж твой доктор чему-то научил.

Я уже было стал возмущаться, что Доктор то доктор, но аберрантной философии, и к медицине не имеет абсолютно никакого отношения, но рыжий уже тащил меня по коридору, мертвой хваткой вцепившись в запястье. Двери мелькали одна за другой. Периодически нас заносило, и мы чуть не сбивали с ног зазевавшихся парней. Мы приближались к концу коридора, та самая лестница вниз, то самое окно. Сердце пропустило один удар, потом еще. Неужели в ту самую комнату? Не может быть, мне же показалось.

Но мы свернули именно туда. Воровато оглядевшись по сторонам, Марко быстро открыл дверь и втолкнул меня в комнату.

Возле кровати рядом со шкафом, как раз на том же месте, где стояла и моя, толпилась группа ребят. Они что-то шепотом обсуждали. Их позы выдавали напряжение.

— Эй, расступись, тут доктор! — рыжий рывком расчистил для меня проход, и я только и успел, что ахнуть от удивления.

Передо мной лежал мальчик лет семи-восьми, лежал без движения, лишь редкие колебания грудной клетки давали понять, что тот еще дышит. Он был бледным, скорее больше даже желтым. Некогда яркие, зеленые глаза закатились, проваливаясь в окруженные темными веками-кругами глазницы. Кожа казалась невероятно сухой, она обтягивала его кости, как кусок неэластичной ткани, шелушилась и совсем не напоминала свой здоровый вид.

— Он не двигается, — рыжий заметил мой шок и решил помочь своими разговорами. — Не ест. Мы пытаемся его поить, но без толку.

Я сглотнул ком, подступивший к горлу, и сделал шаг вперед, садясь на край кровати. Взял мальчика за руку — та была неестественно сухой и горячей. Склонившись немного вперед, услышал шумное дыхание и тихие стоны.

Рука инстинктивно легла на живот.

"Уилл Генри" замер, а после с ужасом ее отдернул, вскакивая с кровати. Вместо упругих мышц и шуршащего в глубине кишечника была какая-то жижа, напоминающая желе, распадающееся желе. Я снова прикоснулся к животу, теперь легко надавливая пальцами. Они без всякого сопротивления провалились внутрь. Резко одернув их, я с ужасом в глазах отметил, что вмятина после моих действий так и осталась на месте.

Это существо что-то сделало с его внутренностями, но вот что… ответ знал только Пеллинор Уортроп, который сегодня не пришел.

Я растерянно попятился к стенке, радуясь ее прохладе, и попытался собрать разрозненные мысли в целостную картину.

— Что с ним?

Рыжему, кажется, передалась моя собственная тревога, как и всем, кто в этот момент находился в комнате.

— Он умирает, — выдал кто-то.

Я изо всех сил зажмурил глаза. В ушах стоял знакомый крик — Уилл Генри, пошевеливайся!

Да, сэр, конечно.

— Если его довело до такого состояния то, что я видел, — осторожно начал, и все повернулись в мою сторону, затаив дыхание. — То оно непременно вернется. Доктор говорил, что природа убивает в двух случаях: когда испытывает голод или, когда защищает свою территорию.

— Значит, устроим засаду и поймаем тварь! — глаза рыжего загорелись воинственным пламенем. — Уилл, говори, что делать. Ты же этот, как его там, ассистент доктора.

Я пошатнулся. Нигде меня не оставляют те, кого так стремится изучать монстролог. Выбора не было, эта тварь могла быть опасна. А, возможно, это что-то никоим образом не относилось к области деятельности членов Общества Монстрологов, и сейчас, обсуждая кошмары, таящиеся под кроватью, мы теряли драгоценное время, оттягивая помощь.

Нет, сначала нужно отнести его лазарет.

Потом устроить засаду в комнате на случай, если тварь существует и решит вернуться. Но на что ее ловить? Не брать же кусок плоти несчастного.

А после, как только наступит рассвет, я сразу же отправлюсь к Уортропу. Мне ему много чего нужно сказать.

* * *

Вот только дом на Харрингтон Лейн, 425, уже несколько дней пустовал. В нем беззастенчиво правила мертвая тишина.