В лабиринте кривых зеркал (джен)

В маленькой чистой кухоньке, на столе, покрытом вытершейся клеенкой, стоял заварной фарфоровый чайничек, вазочка с высушенным декоративным физалисом и смешная пузатая солонка-грибочек.

Гейл, конечно, была неприятно удивлена и даже ошеломлена, когда в её уютную крохотную квартирку ввалилась такая толпа грязных, измученных и перепуганных людей, но, увы, при этом слишком деликатна и хорошо воспитана, чтобы высказать вслух всё то, что в этот момент, несомненно, подумала.

— Извини, — сказал Антиплащ, — что мы так неожиданно к тебе нагрянули, но, черт побери, нам надо перевести дух и решить, что теперь делать…

— Э-э… понимаю, — в замешательстве пролепетала Гейл. — Ну что ж, проходите, я сейчас поставлю чайник… Во что ты опять влип? — спросила она у Антиплаща.

Он устало и безнадежно, с потерянным видом покачал головой.

— Давай не будем сейчас об этом говорить. Просто… у нас теперь больше нет Убежища, вот и все, прими это как данность. — Он полез в карман и достал ворох смятых купюр. — Слушай, будь добра, позвони в доставку и закажи пиццу на всех, я заплачу…

Дрейк мимоходом отметил, что Антиплащу явно не по себе — он то и дело потирал спрятанные под кожаными манжетами запястья, как делал практически всегда в минуты сильного волнения.

Квага тоже все никак не мог успокоиться. После пережитого шока на него напал злобный бес болтливости, и его словоиспускание было абсолютно неуправляемым, безудержным и непроизвольным, подобно чисто рефлекторному физиологическому процессу. Он в четвертый, в пятый, в шестой раз рассказывал всем, кому хотелось (и кому не хотелось) его слушать, какие невыносимые потрясения ему довелось пережить несколько часов назад, как он отважно вышел навстречу ВОРГу, и бросал в него камни, и уворачивался от пуль, и удирал по цеху, и застрял в куче мусора, и чуть не сломал ногу, и вел себя как герой, и, если бы не он, то что бы они все вообще делали — и с каждым разом его повествование обрастало все более щекочущими нервы и душераздирающими подробностями. Экспрессивно подвывая и закатывая глаза, он метался по комнате и смачно изображал, как он падал с лестницы, и полз под станками, и пытался освободить из мертвой хватки железа свою несчастную ногу, и как при этом отчаянно скрежетал зубами, и обливался потом, и усмирял трясущиеся поджилки, и вообще каждую секунду прощался с жизнью…

— Слушай, заткни фонтан, а? — мрачно сказал Мегавольт.

И тогда Квага как-то увял, сдулся, уныло плюхнулся на диван, завернувшись в плед, и принялся украдкой таскать конфеты из хрустальной вазочки, стоявшей на журнальном столике.

Кое-как беглецы разместились в гостиной и, почему-то стараясь не смотреть друг на друга, нервно жевали принесенную из службы доставки пиццу и глотали из жестяных банок дешевое пиво. Вспоминать произошедшее никому из них не хотелось. Думать о грядущем — тем более.

— Можно податься на маяк, — наконец хмуро произнес Мегавольт. — Правда, там тоже все запущено…

— Тогда уж лучше в оранжерею на Зеленом мысу, — пробормотал Бушрут. — Подальше от города.

— У Кваги есть однокомнатная берлога где-то в районе Севенз-лейн, — мимоходом заметил Антиплащ. — Можно пару дней там перекантоваться.

Квага, скручивая в пальцах шуршащую конфетную обертку, нервно хихикнул.

— Там электричество два месяца назад отключили за неуплату.

— Ладно, не ссы, — буркнул Мегс. — С электричеством сообразим что-нибудь…

В «Новостях» о погроме на старой верфи сообщили вскользь и как-то скупо, как об одной из незначительных, не стоящих внимания бандитских разборок. Мелькали на экране разрозненные кадры: разгромленный цех, разбитый бункер, какие-то обломки, стёкла, издырявленные пулями двери, распахнутые настежь решетчатые ворота во дворе и следы шин, отпечатавшиеся на грунтовке… Закадровый голос комментатора был деловит и профессионально-бесстрастен: «Территория старой верфи на Кроу-лейн стала сегодня ареной драматических событий… один из заброшенных корпусов подвергся погрому и яростному обстрелу… не остается сомнений — некая бандитская группировка, предположительно имеющая отношение к террористической организации ВАОН, устроила здесь „гнездо“… удивительным образом обошлось без жертв — или же участники перестрелки сочли нужным забрать убитых с собой… в данный момент правоохранительные органы выясняют обстоятельства произошедшего…»

— Вот уроды бритоголовые, — с яростью сказал Антиплащ. — Успели-таки извлечь ВОРГа из-под пресса и замести следы… Если бы копы нашли остатки этой жестянки, у них наверняка возникло бы много интересных вопросов. А сейчас прэттовский «пылесос» вроде как и ни при чем. И твоё неповоротливое ШУШУ, Черныш, в ответ на всё это дерьмецо даже и не почешется. Как и всегда, впрочем.

— Почешется, — пробормотал Дрейк. — Рано или поздно.

— Когда ВАОН сварганит еще десяток подобных штук и выпустит их на улицы? Ну, разумеется… И чертежи ВОРГа, и его программное обеспечение в прэттовской лаборатории наверняка сохранились.

— Слушай, — Дрейк рассердился, — если по «ящику» не говорят о подробностях расследования, это не значит, что ШУШУ вот прямо сейчас прохлаждается и ничего не делает! Просто они не хотят предавать дело огласке и раздувать панику из непроверенной информации, неужели так трудно это понять? Дай им, черт возьми, время как следует осмотреться и сделать выводы!

— Ну-ну, — Антиплащ только скептически хмыкнул.

…За окном смеркалось. Гейл и Бушрут вполголоса обсуждали стоявшее на подоконнике растение, усыпанное какими-то омерзительного вида розовыми цветочками, похожими на жеваные виноградины. Квага бездумно листал найденные на полке шкафа медицинские журналы, разглядывая яркие глянцевые картинки. Дрейк вышел на кухню, чтобы выбросить в мусорное ведро пустую банку из-под пива, и обнаружил там Мегавольта: Элмо достал свой ноут, который чудом спас во всей этой передряге, и раскрыл его на столе. Подключил модем. Погонял курсор по дисплею. Дрейк видел, что на экране вновь появились знакомые закоулки «Тау-сити», изучение которых было прервано появлением ВОРГа. Видимо, здесь связь оказалась лучше — изображение было куда более ясным и четким, нежели им довелось видеть в подвале верфи. В «Тау-сити», как всегда, кипела загадочная неукротимая деятельность: в одном из цехов устанавливали новое оборудование, в другом — выравнивали полы и красили стены; ходили по коридорам какие-то люди: монтеры, маляры и рабочие; туда-сюда катался по складу погрузчик, укладывал штабелями укутанные в полиэтилен ящики. Антиплащ, вышедший на кухню следом за своим дружком, тоже внимательно смотрел Мегавольту через плечо.

— Ну, что скажешь?

Мегс молчал. Сидел, мрачно глядя на дисплей, втянув голову в плечи, сильно ссутулившись. Спина у него была по-мальчишески худая, костлявая, с торчащими под рубахой острыми лопатками, угрюмая и неприветливая. «Ну чего вы ко мне пристали? — было прямо-таки написано на этой согбенной усталой спине. — Чего вам всем от меня надо, а?»

— Вечером, когда рабочий день закончится, и фабрика опустеет, нужно будет сделать запись безлюдных коридоров и помещений, — глухо сказал Антиплащ. — Она нам пригодится, когда двинем на «дело».

Спина Мегавольта ссутулилась еще больше:

«Да какого черта? Ты что, все еще мыслишь лезть на эту поганую фабрику?»

— А почему бы и нет? — спросил главарь.

Выразительная спина Мегавольта изобразила недоумение пополам с возмущением. И Мегс наконец поддержал её словесно:

— Совсем спятил? Тебе мало было разгрома Убежища, да? Мало нас погоняли по верфи, как цыплят по курятнику? Может, у них там, на фабрике, спрятано еще что похуже?

— Хм, интересно! — Антиплащ небрежно разглядывал свои ногти. — Значит, по-твоему, мы теперь должны забиться по щелям, как тараканы, смиренно молчать в тряпочку, а про разгром Убежища и вовсе попросту позабыть? И ничем этим сволочам не ответить, не ужалить их в отместку во все труднодоступные и чувствительные места? Ты же сам говорил пару часов назад — нельзя оставлять такие дела безнаказанными!

— Ну, говорил… — Мегс поёжился. — И что? С меня вполне хватило этого проклятого ВОРГа! До сих пор колотит… Какого черта нам опять надо связываться с ВАОН и рисковать своей шкурой? Притом непонятно из-за чего… из-за какого-то паршивого кота в мешке, да?

— Нет, — сказал Антиплащ. — Не из-за кота.

— Да ну?

Главарь, потирая запястья, посмотрел в окно.

— Кажется, я говорил вам о том, что Прэтт при случае прикупает дорогой антиквариат и расплачивается всегда наличными, чтобы не оставлять финансовых следов? Во-первых, все эти приобретения он наверняка держит в своей тайной комнате, мы это уже обсуждали. А во-вторых, на днях, насколько мне известно, у него должна состояться очередная сделка по приобретению какого-то раритетного манускрипта, поэтому в сейфе сейчас наверняка находится и энное количество зеленых бумажек с портретом господина Франклина. Понятно? Два миллиона долларов — а именно в такую цену перекупщик оценивает товар — для вас паршивый кот в мешке, надо полагать?

Мегавольт не ответил — только шумно, сердито втянул носом воздух. Захлопнул ноут, поднялся, вышел в коридор и зашуршал там каким-то полиэтиленовым пакетом. Дрейк и Антиплащ остались в кухне одни.

— Ты сам это только что придумал, да? — вполголоса спросил Дрейк. — Насчет сейфа, раритета, сделки и миллионов?

Антиплащ внимательно посмотрел на него.

— Слушай, тебе надо попасть на эту чертову фабрику, или нет?

— Мне — надо. А вот тебе оно зачем?

— Много будешь знать — плохо будешь спать, слыхал про такое? — Он вышел в гостиную следом за Мегавольтом, и несколько минут из-за стены, из соседней комнаты доносился глухой невнятный бубнёж: что-то кому-то горячо втолковывал Антиплащ, скрипуче и сварливо отвечал Мегс, «А чё сразу я-то?» — возмущенно взвизгивал Квага, иногда вставлял какие-то короткие реплики Бушрут. Потом голоса переместились в прихожую, затопали сапоги, зашелестела одежда, хлопнула входная дверь — видимо, спорщики вышли на лестничную площадку.

Черный Плащ вздохнул. Он чувствовал себя не просто лишним и никому не нужным, скорее — каким-то неприкаянным, истерзанным, вусмерть избитым, подобно футбольному мячу, который жаждет только одного — наконец закатиться в ворота; но все вокруг безжалостно колотят его и пинают бутсами под азартный рёв экзальтированной публики, пасуют им друг другу, бросают и швыряют, передают нападающему и с размаху лупят о штангу, и он чувствует, что вот-вот вылетит в аут и повиснет на штыре ограды жалкой сдувшейся кожаной тряпочкой…

Он тяжело уронил голову на руку и запустил пальцы в грязную растрепанную шевелюру. Крепко зажмурился…

Интересно, как там Джесси и Зак поживают, спросил он себя. Они, конечно, следят за выпусками новостей, знают, что копам не удалось меня поймать возле железнодорожной станции, но об остальном им неведомо… Не уехали ли они из города? Не упекли ли бедолагу Зака за решетку за «недонесение и сокрытие улик»? Не забрали ли вновь Джесси в приют бдительные работники CPS, «Службы защиты детей»? Если бы удалось подать Заку весточку о себе и узнать, как у них с Джесс дела… что с ними происходит… не добрались ли до них копы/органы опеки/вездесущие люди Прэтта… Но как это сделать? Так, чтобы не втянуть их в новую передрягу, не навлечь на них ни сплетен, ни подозрений, ни очередных неприятностей? И домашний телефон, и зарегистрированный на Дрейка мобильник Джесси сейчас наверняка насквозь прослушиваются доблестными ребятами из департамента — а он, Дрейк, совсем не готов сей момент выдать им своё местоположение. Письмо, отправленное по почте, наверняка перехватят… По известным в ШУШУ адресам ему тоже показываться нельзя — но, может, стоит подкараулить Зака где-нибудь на улице, скажем, по пути на работу? А если за Заком по-прежнему следят? Пробраться к дому, в проезд Авиа, и просунуть записку в щель под дверью? Исключено… разве что тайком, под покровом темноты, крадучись и озираясь от малейшего шороха, как тать в ночи…

— Как ваше плечо, Дрейк? — негромко спросил голос за спиной.

Это была Гейл. Поглощенный своими тягостными мыслями, Черный Плащ не слышал, как она вошла на кухню и зажгла конфорку, чтобы подогреть уже остывший чайник.

— Плечо? — В горячке последних событий Дрейк совсем забыл о своей ране, которая порой робко пыталась напомнить ему о себе тупой нудной болью. Впрочем, он только досадливо отмахивался: в последние несколько часов ему было явно не до раны, ублажать её и уделять ей внимание было некогда. Дрейк засучил рукав водолазки, осмотрел повязку на плече, слегка шевельнул рукой, сжал и разжал пальцы, понаблюдал, как играют под кожей сокращающиеся и расслабляющиеся мускулы. Как ни странно, нигде ничего не скрипело, не трещало по швам, не расходилось и не отваливалось. — Пока… хорошо.

— Хотите чаю?

— Нет. Впрочем… давайте.

Гейл хлопотала возле плиты. Вытерла краем полотенца простецкие чашки в крупную голубую крапинку, достала из шкафчика пакетик шоколадного печенья и яркую, упакованную в полиэтилен коробочку фруктового чая. Рассеянно покрутила в руках чайные ложки и переставила с места на место стеклянную сахарницу…

Чёрный Плащ наблюдал за ней безучастно и хмуро.

— Вы хотите меня о чем-то спросить, Гейл?

Она неловко улыбнулась:

— Скажите, Дрейк… можно, я влезу не в своё дело? О чем вы только что говорили с Дирком… с Антиплащом? О какой-то фабрике?

Дрейк вздохнул.

— А вы уверены, что вам надо это знать?

— Н-нет… Просто… это какой-то криминал?

Дрейк смотрел, как она наливает кипяток в чашки.

— Вы сильно удивитесь, если я скажу, что да?

Гейл покачала головой.

— От Антиплаща можно ожидать всего, что угодно. Но, признаться, меня удивляет, что вы тоже хотите принять в этом участие.

— У меня нет иного выхода.

Гейл поставила чайник на плиту.

— И вас совсем не смущает мысль, что это… противозаконно?

Дрейк хмыкнул.

— Какого черта я должен думать о законе, если он припер меня к стенке? Что вы на меня так смотрите, Гейл?

— Вы меня пугаете, Дрейк.

— Это чем же?

— Вы говорите совсем, как Антиплащ. Он когда-то сказал мне: «Что хорошего мне сделал этот паршивый мир, что я должен соблюдать его поганые законы?»

Черный Плащ криво усмехнулся. С силой потер лоб кончиками пальцев.

— Вот оно что. Пытаетесь сравнить меня с вашим дружком, чтобы я, так сказать, влез в его шкуру и проникся к нему бесконечной симпатией, пониманием и сочувствием? — Он взял в руку солонку, изображавшую крепкого самодовольного боровичка, покрутил его перед глазами, поскреб ногтем щербинку на шляпке, вновь поставил на стол — осторожно и аккуратно, боясь разбить его такую хрупкую, такую нежную фаянсовую самоуверенность. Со вздохом поднял глаза на собеседницу. — А что еще мудрого и невероятно глубокомысленного он вам в припадке самолюбования изрёк?

— Например, то, что многие вещи зачастую совсем не такие, какими представляются на первый взгляд.

— Ясно… Знаете что, Гейл, психолог из вас, надо признать, так себе. И у меня действительно нет другого выбора. Я не виновен в том, в чем меня обвиняют. Но, чтобы доказать это, я должен попасть на фабрику и документально подтвердить существование лаборатории. Ясно?

— Не сердитесь, Дрейк.

— Я не сержусь!

— Я ни с кем не хочу вас сравнивать, тем более — с Антиплащом… Просто есть в этом какая-то горькая житейская ирония, вы не находите?

«Нет», — хотел сказать Дрейк. Но отчего-то не сказал.

— Я рад, — пробурчал он, — что хотя бы вы не пытаетесь нас с ним сравнивать, Гейл, у меня такое чувство, что в Сен-Канаре этого не делает только слепой. Кстати… — он замялся, пораженный мыслью, внезапно пришедшей ему на ум, — не могу ли я вас кое о чем попросить?

— Попросить? О чем?

— Видите ли, по совести говоря, мне просто не к кому больше обратиться. В этом нет ничего сложного, ничего… противозаконного, — поспешно добавил он. — Я просто хотел бы, чтобы вы навели для меня кое-какие справки… о моей семье.

Гейл молчала. То ли ждала продолжения, то ли была удивлена тем, что у Дрейка, оказывается, есть семья.

— Видите ли, — пояснил Дрейк мрачно, — с тех пор, как началась вся эта заваруха, я… в общем, я практически отрезан от мира. Я совсем ничего не знаю ни о своих друзьях, ни о коллегах, ни о домочадцах… все ли у них в порядке — а у меня, к сожалению, есть основания подозревать, что они могут находиться в опасности. В общем, я… я просто волнуюсь, Гейл.

— Понимаю, — сказала Гейл, помолчав. — И что я могу сделать?

— Я бы хотел, чтобы вы передали кое-кому записку от меня. Например, Заку… это мой друг, которому я могу полностью доверять. Хотя… — Дрейк вздохнул, вспомнив свою провалившуюся попытку связаться с незадачливым МакКуоком. — Черт возьми, за ним могут следить. Наверно, вам лучше попытаться встретиться с Джесси.

— Джесси?

— Это моя дочь.

— У вас есть дочь?

Дрейк поморщился: уж очень неприкрытое изумление прозвучало в голосе собеседницы.

— Приёмная… Для вас это нонсенс?

Гейл смутилась:

— Н-нет, но…

— Её зовут Джоселин.

— Вот как.

— Да. Ей девять лет. Она учится в «Миддлвуд Кросс Скул», а после уроков два раза в неделю занимается там в футбольной секции. Тренировки заканчиваются около семи… Вы не могли бы встретить её возле школы и передать ей записку? Мне кажется, это наиболее безопасный способ все узнать… Я, конечно, мог бы и сам это сделать, но… мне лучше сейчас особенно не показываться на улице, вы же знаете, что меня разыскивает полиция.

Гейл молчала. Задумчиво помешивала чай в чашке, над которой вялым смерчиком закручивался ароматный белый парок. Голова её была наклонена, и тяжелая прядь каштановых волос, выбившаяся из прически, закрывала от Дрейка её лицо… Может быть, и к лучшему. Он на секунду увидел себя её глазами: угрюмый, отчаявшийся, загнанный в угол субъект с полубезумным взглядом и невнятными просьбами… и мрачно подумал: наверно, она решает, как бы мне сейчас потактичнее отказать. «Зачем вы грузите меня вашими проблемами, Дрейк?»

— А как я её узнаю? — спросила Гейл.

Дрейк вынул из чашки чайный пакетик — вялый коричневый мешочек, с которого стекали в янтарную жидкость легкие прозрачные капли — и, поискав глазами, куда бы его деть, аккуратно положил на край блюдца.

— Узнаете, — он усмехнулся. — Она — единственная девочка, которая занимается в футбольной секции. Кроме того, она рыжая и с веснушками. Волосы собраны в два хвостика… Фиолетовая куртка. Спортивная сумка — синяя с изображением Фредди Крюгера, и на ней висит брелок в виде клыкастой головы.

Гейл слабо улыбнулась.

— Она большая оригиналка, эта ваша Джоселин.

— Ну, э-э… есть немного.

— А с чего вы взяли, что она вообще захочет со мной разговаривать?

Н-да уж, действительно. Дрейк почесал в затылке. В общем-то, Джесси правильно делает, что не слишком доверяет незнакомым людям. Да и не факт, что она сейчас вообще не бросила эти занятия футболом, по «семейным»-то «обстоятельствам». Эхехе.

— Вам просто надо убедить её в том, что вы действительно пришли именно от меня.

— Как? Если бы вы дали мне какую-нибудь личную вещь… платок с вашими инициалами или что-нибудь в этом роде…

— У меня нет носового платка с инициалами. Впрочем… — Дрейк немного подумал. — Знаете что, скажите ей… это будет что-то типа пароля…

— Что сказать?

Дрейк на секунду замялся.

— Скажите… — Он наклонился к Гейл и, коснувшись её плеча, негромко прошептал ей на ухо: — Скажите ей, что моя любимая диванная подушка — не та, что с сердечками, а та, что с котятами… запомнили?

— Воркуете, голубки?

Дрейк и Гейл отпрянули друг от друга так стремительно, точно были застигнуты за чем-то неимоверно постыдным. Черный Плащ обернулся: ну, конечно! Его двойник, подобно персонажу какой-нибудь дурацкой «мыльной оперы», внезапно материализовался в дверях кухни и с усмешкой наблюдал за склонившимися друг к другу Дрейком и Гейл. Не говоря больше ни слова, хмыкнул под нос — негромко, но как-то очень горько и всёпонимающе, точно нашел подтверждение каким-то своим невеселым мыслям — потом двинулся вперед, устремив взор в пространство прямо перед собой, старательно не глядя по сторонам, прошел мимо, и, небрежно толкнув плечом застекленную дверь, прячущуюся в углу кухоньки, вышел на балкон.

Дрейк проводил его взглядом.

— Что это с ним? — с недоумением спросил он.

Гейл пожала плечами.

— Наверно, он просто расстроен произошедшим… Не обращайте внимания, с ним такое бывает.

«Расстроен»? «Не обращайте внимания»? Отелло несчастный! Или со стороны действительно могло показаться, будто их с Гейл ни с того ни сего одолел внезапный приступ неведомой «химии»? И толкнул их друг к другу для томного поцелуя, и заставил шептать глупые игривые нежности на ушко? Вот кретин! Дрейк поднялся и следом за двойником вышел на кухонный балкончик — такой же крохотный, чистенький и уютный, как и вся квартирка. Здесь была вотчина настурций и петуний, вербены и декоративного плюща, еще каких-то пышных вьющихся растений — усыпанные мелкими цветками гибкие зеленые плети украшали парапет балкона, нежно обвивали полочку у стены, карабкались по шпалере, густо выпирали из подвешенных к потолку плетеных корзиночек. В углу лежал бумажный пакет с торфом, из которого торчала садовая лопатка, тут же рядом примостились пустые цветочные горшки и лейка, ручку которой обнимала пара испачканных землёй тряпичных рукавиц. Антиплащ стоял в дальнем углу балкона, рядом с безжалостно втиснутым в пластиковое кашпо лимонным деревцем, и небрежно прикуривал от зажигалки, пряча в ладонях зыбкий, трепещущий на ветру беззащитный огонек.

— Придурок! — сказал Дрейк. — Что это за демонстративные обидки, а?

Антиплащ молчал. Бесстрастно смотрел в хмурую вечернюю темноту — и на появление двойника как будто ни малейшего внимания не обратил. Не посчитал нужным.

— Слушай, — оскорбленным тоном добавил Дрейк. — Не будь же таким беспросветным идиотом! Если ты и впрямь ни с того ни с сего решил, что я подбиваю клинья к этой твоей девахе…

Он не договорил, потому что в этот момент Антиплащ резко обернулся — и глаза его ярко, прямо-таки зловеще блеснули в сыроватом, пронизанном ароматом цветов полумраке балкона.

— Знаешь что, — процедил он, — если бы я действительно и впрямь решил, что ты подбиваешь клинья к «моей девахе», я бы сейчас с тобой по-другому разговаривал. А вообще хочешь совет?.. Конечно, не хочешь, но тем не менее: впредь держись от неё подальше, целее будешь. Соблюдай дистанцию, понял? И не создавай аварийно-опасную ситуацию на дороге, дабы не оказаться в кювете с разбитыми фарами и помятым багажником.

— Ну-ну, остынь! — пробормотал Дрейк. — Что, мне теперь и поговорить с ней нельзя?

— Тебе — нельзя! — помолчав, угрожающе сказал Антиплащ.

— Это почему?

— А ты сам как думаешь?

— Потому что ты — ревнивая горилла. И, кроме того, до чертиков меня ненавидишь.

Антиплащ кивнул.

— Почти тепло. А знаешь, почему я тебя ненавижу?

— Хочешь поговорить об этом? — спросил Дрейк язвительно.

Антиплащ криво улыбнулся.

— Нарываешься, козёл?

— А чего тут непонятного. Несмотря на наше проклятое внешнее сходство, я — твоя полная противоположность: человек честный, знаешь ли, добропорядочный, надежный, верный своим убеждениям… И потому бешу тебя одним фактом своего существования.

— Ты много о себе возомнил, мне лично глубоко плевать на факт твоего существования. Или не-существования, уж извиняй.

— Тогда почему?

Антиплащ небрежно стряхнул пепел в жестяную баночку из-под кофе.

— Честно? Да просто потому, что ты — чертов махровый везунчик, мой дорогой. Ничем свой выигрышный билетик не заслуживший и никогда об этом даже не задумывающийся. Тем не менее у тебя по жизни было всё: относительно счастливое детство, любящие родители, семья, друзья, достаток, образование, гладкий и накатанный путь в светлое будущее… В отличие от меня.

— И что? — Дрейк так удивился услышанному, что даже запнулся на секунду. — Ты мне завидуешь, что ли? Завидуешь, правда? Глупость какая… Я вот тоже наследным принцем Великобритании не родился, но я же не комплексую по этому поводу…

— Не завидую. Нечему завидовать. — Антиплащ тоже мгновение помолчал. Посмотрел на Дрейка — исподлобья, как-то очень колюче, холодно и неприятно, проткнул его жестким взглядом насквозь, будто штыком. Добавил отрывисто: — Просто не желаю, чтобы ты тянул свои цепкие лапы к тому, что наконец целиком и полностью принадлежит мне. К тому, чем я ещё дорожу.

Дрейк опешил. Почему-то он такого не ожидал. Такой наглой, невозмутимой и сногсшибательной откровенности… Слова Антиплаща его и хлёстко задели — мокрой тряпкой по лицу! — и разозлили одновременно.

— Правда? А ты ей действительно дорожишь, да? Этой несчастной доверчивой глупышкой, которой ты запудрил мозги романтическими прогулками при луне и красивыми россказнями о своем непосильном жизненном пути? Уютные домашние девочки почему-то любят таких мерзких прожжённых проходимцев, как ты!

Антиплащ свирепо вмял окурок в несчастную жестяную банку.

— А вот это не твоё собачье дело!

Но Дрейка уже понесло:

— Правда глаза колет, э? Честное слово, мне её просто жаль, эту бедную наивную дурочку. Вот интересно, кто она для тебя? Ну, помимо мягкой удобной подстилки, конечно? Тёпленькая жилетка для жалоб? Бессловесная рыбка в аквариуме? Болонка на привязи, готовая на все ради своего хозяина? Или кошечка, которая ласково замурлычет, стоит только почесать её за ушком?..

Антиплащ внезапно резко шагнул к нему и сгреб его за грудки.

— Еще одно слово, и ты получишь по физиономии, — сказал он таким ровным и спокойным тоном, что Дрейк невольно поперхнулся и замолчал. Язык мой — враг мой, мельком подумал он…

— Хей, ребята! Вы еще не подрались? — спросил из полумрака негромкий голос. Гейл, приоткрыв балконную дверь и кутаясь в тонкий велюровый халатик, встревоженно всматривалась в их яростные перекошенные лица, словно опасалась, что они могут вот-вот друг на друга наброситься и изодрать в клочья.

Где-то внизу, под балконом, испуганно взвыла автомобильная сигнализация — и тут же заткнулась, умолкла, заклохтала, будто всполошенная курица. Вяло загавкала собака… Антиплащ, глубоко вздохнув, медленно, словно бы с усилием разжал пальцы — заставил себя разжать! — отпустил Дрейка и, презрительно оттолкнув его от себя, отступил на шаг.

— Иди в комнату, — помолчав, хмуро сказал он Гейл через плечо. — Простудишься.

— Ага. Здесь холодно, — хрипло добавил Дрейк.

— Да нет, по-моему, здесь очень даже жарко, — спокойно сказала Гейл. — Аж искры летят, как бы пожар не случился. Сделайте одолжение, не играйте с огнем, джентльмены… И большая просьба: если все-таки начнете друг друга мутузить, поберегите, пожалуйста, горшки с французскими каннами. Мама очень расстроится, если вы начнете надевать её ненаглядные цветы друг другу на голову.

— Ладно, мы это учтем, — пробурчал Антиплащ. — Не буду я его калечить, не беспокойся… во всяком случае, не здесь и не сейчас. И обещаю, что твои драгоценные канны нисколько не пострадают. Ты не думай, что я тебе это забуду, — прохрипел он Дрейку, когда за Гейл вновь закрылась балконная дверь. — Эти твои поганые словечки… и то, как ты любишь дергать людей за ниточки, ни о чём больше не заботясь и ни с чем не считаясь, чертова полицейская гнида. Учти, у меня к тебе счет большой! Просто сейчас не время и не место выяснять отношения…

Интересно, а когда придет время, мимоходом подумал Дрейк. В лаборатории Прэтта?

— Хочешь припомнить мне свои старые обиды, да? — сердито процедил он.

— А хоть бы и так!

— Злорадствуешь, сволочь, что я сейчас оказался изгоем среди своих?

Антиплащ презрительно ухмыльнулся.

— Злорадствую, угадал! Почему бы мне не злорадствовать? Почему бы мне не радоваться тому, что ты наконец-то примерил на себя шкуру преступника… или, по крайней мере, человека, которого всей своей тяжкой неодолимой тушей подмял под себя господин Закон!

Где-то внизу, под балконом, звонко процокали по асфальту чьи-то тонкие каблучки. Кто-то, расплескивая лужу, проехал на велосипеде, коротко и резко звякнул велосипедный колокольчик. «Энни-и! — вдруг ломающимся мальчишеским баском заорали в темноте. — Энни, выходи-и! Пойдем в киношку!»

— Что бы там ни мнил себе «господин Закон», я, позволь тебе напомнить, ни в чем не виноват, — сухо произнес Дрейк, стараясь говорить тоном ровным и сдержанным, даже равнодушным, хотя внутри него все кипело и переворачивалось от вспыхнувшего гнева. — И потому абсолютно чист — во всяком случае, перед собственной совестью.

Антиплащ щелкнул пальцами.

— А какое дело закону до твоей совести? Я думал, ты в кои-то веки уяснил, что закон — это палка о двух концах… раз уж она как следует вломила тебе по твоей неразумной башке! И твой мерзкий божок, оголтелым фанатом которого ты до сих пор являлся, таща на его алтарь всякого виновного и невиновного, наконец сбросил маску и показал тебе своё истинное лицо!

У Дрейка свело скулы от возмущения:

— Когда это я приносил в жертву закону невиновного, а?

Антиплащ передернул плечами.

— Да ладно, было дело, не гоношись! За примером далеко ходить не надо…

— Что ты имеешь в виду?

Антиплащ презрительно хмыкнул: то ли не хотел продолжать эту скользкую тему, то ли уже жалел о собственной неуместной откровенности. На улице внезапно вспыхнули фонари — окутались, будто акварелью, ореолом размазанного по сумеркам бледно-желтоватого света. Внизу под балконом опять настойчиво задзенькал велосипедный звонок. «Энни-и! — вновь пронзительно завопил невидимый велосипедист. — Ты где-е? У меня два билета на „Крутых чуваков“! Давай, выходи-и!»

Дрейк облизнул губы — раз, и другой. Во рту у него отчего-то пересохло.

— Нет уж, ты давай говори, раз начал! — Он рассвирепел не на шутку. — Когда это я сажал в тюрьму невиновного, а? Знаешь что! Вашего брата-уголовника я ловил, да — и ловить буду, но не надо приписывать мне того, чего не было! Законы я уважаю, но просто так за решетку никого еще не отправлял. Раз отправил — значит, было за что! Каждый за свои злодеяния должен получить по справедливости, ясно?

Антиплащ насмешливо прищурился.

— Это твой девиз, да? — язвительно спросил он. — Жизненное кредо в позолоченной рамочке? Дефектив ты наш непогрешимый, безудержный радетель за справедливость! А давай-ка вспомним… ну, хотя бы Бушрута! Где ты был, ярый приверженец справедливости, когда Репейника вышвырнули из его исследовательского центра — только за то, что кое-кто более влиятельный возжелал присвоить авторство его многообещающего научного проекта? Бушрут всего лишь хотел доказать свои права первооткрывателя и добиться дальнейшего финансирования. Просто звезды сошлись для него неудачно… И что? Может быть, ты вмешался? Постарался установить истинные мотивы произошедшего и указать на них суду? И не объявил Репейника крайним и во всем виноватым, и не упек его прохлаждаться на нарах, да? А где ты был, когда Мегса травили и всячески гнобили в школе и вконец довели до нервного срыва? Ну ладно, допустим, в то время ты сам еще был сопливым юнцом и держался за мамашину юбку… Но где ты был, сволочь, когда конкуренты в неравной борьбе раздавили крохотный квагин бизнес и пустили Квагу практически по миру, оставили его, как говорится, без штанов, и обрекли на полуголодное прозябание в вонючей трущобе? И не говори мне, что ты об этом не знал! Пусть все они — лохи и неудачники, это да; но в тот критический момент любого их них еще можно было вытянуть из трясины, поддержать на плаву, бросить спасательный круг, вернуть к нормальной жизни… Но тебе — и тебе подобным суперкопам — было же недосуг со всем этим дерьмом разбираться, докапываться до корней и восстанавливать справедливость, вы же никогда не берете на себя труд смотреть на истинную причину поступков и преступлений. Вы все боретесь — или делаете вид, будто боретесь — только со следствием!

Он умолк — стиснув зубы, тяжело дыша, выплеснув последние слова двойнику в лицо яростно и презрительно, будто смачный плевок. Дрейку на какую-то секунду даже захотелось утереться.

— Вон оно что! — Он понимающе хмыкнул. — О твоих обиженных законом дружках, значит, речь? Не поняли мы их, не разглядели в них честную и светлую ранимую душу, безжалостно скинули в омут и утопили в нечистотах? А ты, выходит, собрал их под своё крылышко, как заботливый папочка, неустанно о них печёшься — обо всех в целом и о каждом в отдельности — и не позволяешь окончательно захлебнуться в дерьме? Так, что ли?

Но Антиплащ уже взял себя в руки:

— Можешь думать на этот счет что угодно.

— И буду думать, — сказал Дрейк, и голос его дрогнул от едва сдерживаемого негодования. — Спасибо, разрешил! На самом деле ты просто сколотил банду. Каждый из них тебе чем-то полезен, вот и все. И давай не будем забывать, что Бушрут в процессе проведения своих сомнительных экспериментов едва не угробил парочку собственных коллег. А Мегавольт был опасен для окружающих — не только для своих обидчиков, но и для тех, кто ничего дурного ему не сделал! А Квага твой промышлял мелкими кражами задолго до того, как погорел на игрушках — просто так, забавы ради… Так что не надо разводить тут пустопорожнюю философщину и выставлять себя этаким благородным мстителем со звездой во челе! В жизни вообще много несправедливости, знаешь ли. К сожалению. Большинство правонарушений попадает в ведение полиции уже после того, как они были совершены — и не каждый раз представляется возможность досконально разобраться в обстоятельствах… Как ни пытаюсь я этого сделать, тысяча чертей! — Не сдержавшись, он с такой силой ударил кулаком по парапету балкона, что рука у него заныла от боли. — А что касается твоих дружков… — он вдруг понял, что голос у него звучит громко и тонко, чуть ли не визгливо — и постарался слегка умерить пылкость тона: — Ты знаешь, сколько раз я вытаскивал их из того дерьма, в которое они лезли по собственной глупости? Сколько раз закрывал глаза на их идиотские фокусы и проделки, сколько раз пытался накопать смягчающие обстоятельства и защитить их перед судом? Не знаешь… и знать не хочешь, вам ведь проще копов обвинить во всех своих бедах и несчастьях, нежели поискать бревно в собственном глазу! Да и ты… там, в Даксбурге… три месяца назад, в этом чертовом фургоне… забыл, а? И не хочешь сказать мне «спасибо» за то, что я тебя тогда не задержал, не пристрелил… не продырявил насквозь «при попытке к бегству»? Да где бы ты сейчас был, если бы не я?

Антиплащ резко вскинул голову. Лицо его было бледно, но на правой щеке ярко алело отчетливое красное пятно, как будто ему дали пощечину.

— А где бы ты сейчас был, если бы не мы? — процедил он в ответ — глухо и почти беззвучно, но оттого не менее вызывающе.

И почему-то сделалось очень тихо… Так тихо, что стало слышно, как внизу, под балконом, кто-то беспокойно вздыхает, топчется и переминается с ноги на ногу. Поддевает носком ботинка маленький камешек. Рассеянно мнет в руке хрустящую упаковку из-под чипсов. Внезапно вечернюю тишину разорвал долгий пронзительный свист и отчаянный надрывный вопль: «Энни-и! Я жду-у! Иди сюда-а!..»

Антиплащ, секунду помедлив, перегнулся через балконный парапет.

— Тысяча чертей! — страшным голосом рявкнул он. — Энни, а ну-ка выйди немедля! Или я сейчас нечаянно уроню на голову твоему горластому ухажеру цветочный горшок!

В темноте кто-то испуганно ойкнул и шарахнулся; звякнул, попав на камешек, поспешно удаляющийся велосипед. Парнишка с чипсами, видимо, не на шутку струхнул.

Дрейк судорожно перевел дух. «Где бы ты сейчас был, если бы не мы…» Увы. Спорить с этим было не то чтобы неловко или затруднительно — практически невозможно. Этот прискорбный факт попросту выбивал всякое оружие у него из рук…

Ну и черт с ним, мрачно подумал он. Что ж мне, теперь до конца жизни чувствовать себя обязанным этим уголовникам?

Рука, которой он ударился о балконный парапет, все еще болела.

— Ладно, — сказал он примирительно, — в чем-то ты, наверное, прав, я не могу этого не признать… но сейчас действительно не время и не место обо всем этом рассуждать. Слушай, давай оставим эту тему, все это можно мусолить до утра… — Закусив губу, он потряс в воздухе отбитой ладонью — да когда же она наконец перестанет болеть! — и искоса посмотрел на мрачно молчавшего двойника… Ему не хотелось больше ничего говорить, напрягать голосовые связки, сотрясать воздух, но он все-таки пересилил себя: — Скажи-ка лучше, что там ты и твои дружки наконец решили по поводу фабрики… Состоится все-таки «дело» или нет?

Антиплащ, угрюмо глядя на пятно света от ближайшего фонаря, потирал запястья — с такой силой, точно хотел содрать с них осточертевшие кожаные манжеты.

— «Дело» состоится.

— Когда?

— Скоро. Но учти, если… — В кармане его заверещал телефон. Антиплащ чертыхнулся и достал мобильник из куртки: это был не тот незатейливый кирпичик, который главарь давал Дрейку несколько часов назад, другой, одной из последних моделей — изящная «раскладушка» с большим экраном, в тонком черном корпусе с подсвеченными кнопками. Антиплащ взглянул на дисплей и раздраженно нахмурился.

— Ну? Что опять? — сердито бросил он в трубку. — Я же тебе сказал!.. — Прежде, чем продолжать разговор, он исподлобья метнул торопливый взгляд в сторону Дрейка и, повернувшись, ушел с балкона обратно в кухню. И плотно прикрыл за собой балконную дверь.