В лабиринте кривых зеркал (джен)

— Ну, что? Видно что-нибудь?

В тесном салоне мегавольтова электрокара сгущалась темнота — лампочку не зажигали, и в полумраке бледно светился лишь дисплей ноутбука, раскрытого у Элмо на коленях. Мегс вогнал в гнездо модем, настроенный на волну «жучка»-передатчика, который был подключен к локальной сети «Тау-сити», вывел на экран «картинку» с камер слежения. Впрочем, происходящее в большинстве помещений фабрики заговорщиков сейчас не интересовало.

Они сосредоточились на изображении с видеокамер, установленных на пропускном пункте.

— Вот он, красавец, — с удовольствием сказал Мегс.

Серый грузовичок с темной полосой на борту въехал на территорию «Тау-сити» и подкатил к складским дверям. Остановился. Водила вылез из кабины, тяжело спрыгнул на землю и заковылял куда-то в сторону фабричного здания. Часы показывали половину восьмого.

— Надеюсь, они не станут тянуть с разгрузкой до утра? — пробормотал Бушрут.

Антиплащ, сидевший на месте водителя, побарабанил пальцами по рулю.

— Не должны. Время до отбоя еще есть… Да и машине нужно в ремзону.

Действительно — шофер грузовика вскоре вернулся, пряча в папку какие-то документы, вновь забрался в кабину и задним ходом подогнал фургончик к ближайшим секционным воротам. Масляной краской на них была намалевана цифра «4».

— Склад номер четыре… Интересно, есть ли там видеокамера? — задумчиво спросил Дрейк. — В смысле, внутри?

— Сейчас узнаем. — Мегавольт принялся переключать ракурсы «электронных глаз», ища нужное помещение среди внутренних отсеков фабрики. На экране вновь замелькали изображения цехов/проходов/коридоров — черно-белые, совершенно ничем не примечательные, почти неотличимые друг от друга.

— Мне это кажется, — пробормотал Дрейк, — или с того момента, как я побывал в «Тау-сити», количество видеокамер на квадратный акр там значительно возросло?

— Вполне возможно. — Антиплащ усмехнулся. — Ты бросил камнем в болото и взбаламутил трясину — так ничего удивительного, что лягушки забеспокоились…

— Есть! — Мегавольт торжествующе воздел палец. Перепрыгивая с одной видеокамеры на другую, он наконец нашел нужную «картинку»: на одном из складов кипела работа. Секционные двери были подняты, и мужички в рабочих робах споро устанавливали перегрузочный мост, готовясь принимать товар: видимо, это и был искомый склад номер четыре, вид изнутри. Элмо, поправляя очки, удовлетворенно хмыкнул.

— Вот они, голубчики. Работают, как муравьи, любо-дорого посмотреть…

Откуда-то из глубины склада выехал маленький погрузчик-штабелер, прокатил мимо — к мосту. Сам фургон в поле зрения видеокамеры не попадал, но погрузчик вскоре появился снова с поддетой на «вилку» решетчатой паллетой. На паллете возлежали два квадратных деревянных ящика — на первый взгляд абсолютно одинаковые и идентичные друг другу, как… квадратные деревянные ящики.

— Контейнер, в который вы упаковали Квагу, имел какие-нибудь отличительные признаки, а? — обеспокоенно спросил Дрейк. — Кто-нибудь запомнил?

— Я запомнил, — сказал Мегс. — На ящике сбоку была этикетка.

— На них на всех сбоку есть этикетки.

— В верхнем углу. А на этом ящике этикетка была чуть ниже, ближе к середине.

— Ясно… Ну вот этот, например, подходит по твоему описанию. — Дрейк указал на один из двух ящиков, который погрузчик как раз укладывал возле стены. — Но с таким качеством изображения ни черта не разглядишь. Нельзя ли сделать картинку чуть чётче?

— Вечно ты всем недоволен! Сейчас попробую. — Мегс раздраженно защелкал клавишами ноута. Изображение чуть приблизилось — но стало еще более размытым. Мужички, неторопливо передвигающиеся по складу, начали походить на колыхающихся в мутной морской воде темных медуз.

— Надеюсь, они ничего не заподозрят, — нервно постукивая пальцами друг о друга, проворчал Дрейк.

— Вес Кваги — сто восемьдесят фунтов, примерно столько же, сколько и ящика с фурнитурой, — заметил Антиплащ. — Почему они должны что-то заподозрить? Если, конечно, этот придурок во время перегрузки не начнет дергаться и орать, как резаный…

— С какой стати он должен начать дергаться и орать? — Мегавольт яростно засопел.

— Искренне надеюсь, что ни с какой…

Штабелер, оставив паллету с ящиками у стены, меж тем вернулся к фургону за следующей партией груза. Бушрут с заднего сиденья вдруг взволнованно подался вперед.

— Слушайте, — быстро сказал он. — Ящик, в который вы запихнули Квагу, стоял в фургоне недалеко от выхода, так?

— Ну да… А что?

— А то, что сейчас его выгрузят одним из первых. — Репейник указал пальцем на экран. — И поставят к стенке.

Они переглянулись. Бушрут не довел свою мысль до конца, но всем вдруг — вот так, разом! — стало понятно, что именно он хотел сказать.

— Черт возьми, действительно — к стенке, — мрачно пробормотал Дрейк. — И наставят сверху еще ящиков… А то и вовсе заложат вторым рядом.

— И он оттуда не выберется! Из-под всех эти ящиков! — Мегавольт замер. В ужасе стиснул руки. — Мы об этом даже не подумали, идиоты!

Они встревоженно смотрели на дисплей: разгрузка на складе была в самом разгаре. Штабель ящиков возле стены рос. Первый ряд был закончен; погрузчик начал устанавливать перед ним второй. Контейнеры были совершенно не отличимы друг от друга, и определить, в котором из них находится Квага, было по-прежнему невозможно… Мегавольт, коротко застонав, судорожно скомкал в кулаке попавшуюся под руку и воняющую смазкой грязную тряпицу.

— И что теперь? Что делать-то, а? Как его вызволять-то теперь оттуда, ну?

Антиплащ яростно грыз костяшки пальцев.

— Погоди паниковать. Еще ничего не случилось… Мы не знаем конкретно, где он…

— Вот именно! А если где-нибудь в самом низу?

Главарь сердито дернул шеей.

— Ладно, не плачь. Если что-то пойдет не так, придется перейти к плану Б.

— А у тебя есть план Б? — спросил Дрейк.

— Пока нет. Но если понадобится — будет. — Бросив на двойника быстрый взгляд, Антиплащ ребром ладони провел по щеке и отрывисто усмехнулся. — Будет, я тебе обещаю!

* * *

…Да когда же все это прекратится?

Квага изнемогал. С того момента, как он оказался в ящике, вряд ли прошло многим более получаса, но все его тело уже окончательно одеревенело от вынужденной причудливой позы и с каждой секундой все более решительно намекало на то, что пора бы это издевательство и прекратить. Суставы ломило, конечности онемели, согнутая шея ныла, точно на неё повесили пудовую гирю, под ребра угловатым камнем впивался спрятанный на груди сотовый телефон. Да еще от проклятой дорожной тряски звякали и жалобно дребезжали все косточки в теле… Квага мысленно застонал: вот что значит давно не практиковаться! И дернул его черт похвастаться Антиплащу своей гуттаперчевой пластичностью и ввязаться в эту сумасшедшую затею! Кое-как, понемногу подвигая руки и ноги, он сумел разместиться внутри ящика таким образом, чтобы время от времени слегка изменять положение тела, но, увы, это мало помогало: духота, теснота и вынужденное оцепенение тяготили его не столько даже в физическом плане, сколько психологически — а ведь такая изнурительная неподвижность во всех её ипостасях ему отродясь давалась с трудом, отсидеть полчаса в очереди к врачу или сорок пять минут на уроке в школе для него всегда было невыносимой пыткой… Почему-то вспомнилась фраза, мельком вычитанная в какой-то журнальной статейке: «Поза эмбриона наиболее естественна для человека, она помогает прийти в себя, расслабиться и погрузиться в зону комфорта. А также дарит душевный покой и телесное отдохновение после сложного рабочего дня и тем самым устраняет последствия стресса»… Тупые диванные психологи! Упаковать бы вас в коробку в этой наикомфортнейшей «позе эмбриона» и посмотреть, как это вас с головы до ног морально облагородит и душевно обновит! Раздираемый не поддающимися описанию чувствами, Квага заскрежетал зубами от муки и ярости. Хорошо еще, что я не страдаю клаустрофобией, сказал он себе. Действительно… не страдаю?

Ему вдруг показалось, что он задыхается. Ни рук, ни ног у него больше не было. Гиря на шее давила нестерпимо. На спину легла неодолимая бетонная плита — и прижала его к полу, и раздавила, и расплющила в лепешку все его надежды, чаяния, чувства и жизненно-важные внутренние органы… Желание вскочить, разогнуться, сбросить этот поганый неподъемный бетон, принять, черт возьми, вертикальное, свойственное человеку положение тела на какой-то момент стало безумным, невыносимым, Квага с трудом мог подавить в себе родившийся в груди и рвущийся наружу отчаянный душераздирающий вопль. Я тут умру, в ужасе подумал он. Вот здесь и сейчас. И даже после смерти не смогу вытянуться во весь рост, лечь красиво, эстетично и величественно, в подобающем усопшему благородном покое — а буду сидеть в этом проклятом гробу съёжившись и скрючившись в три погибели, засунув голову между ног и жалко выпучив глаза, в нелепой постыдной позе вареной креветки! Весь панический ужас человека, погребенного заживо, вдруг пробудился в его душе — и породил абсолютно дикое, неконтролируемое, животное желание заорать, рвануться изо всех сил, выпрямиться, исступленно забиться головой о чертовы доски…

Он пришел в себя резко, рывком. И понял, что тряска прекратилась — фургон остановился. Что-то случилось? С трудом справляясь с дрожью и слабостью, охватившей тело, Квага прислушался, облизнул губы — на языке остался солоноватый привкус. Лицо его было мокро — не то от пота, не то от слез… Ничего, осталось немного, сказал он себе — раз фургон остановился, значит, добрался до места назначения, раз он на фабрике — значит, сейчас двери откроются и начнется разгрузка…

А что, если они предпочтут отложить разгрузку на завтра?! Действительно — им-то куда спешить, а?

От этой мысли Квага готов был зарыдать в голос.

Некоторое время ничего не происходило — и Квага успел проклясть чертов ящик, фургон, водилу, идиотскую затею, Антиплаща с его безумными авантюрами, весь белый свет в самых витиеватых выражениях, какие только мог припомнить. Он как раз был на середине какой-то очень сочной и замысловатой словесной конструкции, когда вновь хлопнула дверца кабины и фургон тронулся с места — впрочем, на этот раз поездка продолжалась недолго. Покрутив туда-сюда по двору, машина остановилась — подъехала к складу, понял Квага.

Загремели, открываясь, засовы, распахнулись металлические двери. В щели ящика пробился скудный свет осеннего вечера, робко просочившегося в темное нутро фургона.

Квага сжался — насколько это еще было возможно. Снаружи до него доносились голоса, лязг и постукивание металла, негромкое тарахтение мотора. Ящик ощутимо дрогнул — и Квага, наверно, стукнулся бы о крышку затылком, если бы наверху не оказался невесть откуда взявшийся кусок пенопласта. Его деревянное убежище, дернувшись, взмыло вверх, его куда-то везли, несли, волокли, потом опустили, тряханули, установили, пристукнули чем-то сверху, наконец оставили в покое… Тарахтенье отдалилось.

Квага выплюнул изо рта пенопластовый шарик. Судя по тому, что свет пробивался только с двух сторон — сзади и справа, — ящик поставили в углу у стены. Интересненько… А где эти работнички будут размещать остальной груз? Рядом, сбоку, сверху? Что, если его убежище обставят другими контейнерами со всех сторон? Вот тогда несчастный пленник ящика точно окажется заживо погребенным…

Квага похолодел.

Он слышал, как негромко переговариваются на складе рабочие, как неторопливо то отдаляется, то вновь приближается тарахтение погрузчика, как тяжело становятся на свои места ящики-соседи. Свет, пробивающийся сквозь щели квагиного короба с правой стороны, померк — это место занял очередной контейнер. Свободное пространство оставалось теперь только позади, за спиной Кваги; пожалуй, я смогу выбить доски ногами, мрачно подумал он, если поднатужусь… и если сейчас туда не поставят еще один ящик. А если поставят…

Бумц!

Квага вздрогнул.

Последнее светлое пятно исчезло. Квагин неуютный гробик был заставлен грузом со всех сторон и окончательно погребен под штабелем тяжелых деревянных ящиков.

Это был конец. Швах. Кранты. Последняя горстка земли на квагину могилу.

Квага оцепенел. Всё в нем вмиг охолодело и умерло — только сердце колотилось бешено, неистово, исступленно, словно пыталось выломать надоевшую клетку ребер и наконец вырваться на свободу. В животе разом стало вяло и мягко, тело прошибло липким потным ознобцем. Что мне делать, в ужасе подумал он. Что мне теперь делать?! Кричать? Звать на помощь? Стучать всеми частями тела по стенкам ящика? Его, конечно, найдут и спасут, но антиплащовскую затею со взломом лаборатории на этом можно считать благополучно проваленной… Попробовать изловчиться, достать спрятанный на груди телефон и позвонить — куда? Кому? Мегсу? Антиплащу? В службу спасения 911? «Ребята, меня тут запаковали в ящик на одном из складов „Тау-сити“, не могли бы вы прислать слесаря с гвоздодером?» Что за маразм… Квага всхлипнул, пытаясь подавить рвущиеся из глотки не то отчаянные рыдания, не то истерический смех…

— Слушайте, — сказал вдруг кто-то у него над ухом. — Какого черта вы поставили груз к этой стене?

Квага замер. Видимо, говоривший стоял рядом со штабелем ящиков — и голос был громкий, бригадирский, раздраженно-начальственный. Ему кто-то что-то ответил — но так тихо и невнятно, что Квага не разобрал ни единого слова, хоть и застыл от волнения, весь обратившись вслух. Но, видимо, оправдания были какие-то совсем уж неслышные.

— Вам же было сказано — в секцию под литерой «В»! Под литерой «В», раздери вас медведь! Что тут непонятного? Слово «литера»?

Опять неясное бормотание в ответ.

— Нет, нельзя! Завтра утром стальные трубы из «Экоры» придут — где, по-вашему, я их размещать буду? Специально в этом углу точка была приготовлена… Ну-ка живо все переставить куда положено! Сейчас же! Без возражений!

Квага перевел дух. «Переставить»! «Сейчас же!» «Без возражений!» Боже мой! Он готов был расцеловать дотошного кладовщика в обе щеки и от души пожать его честную, крепкую, покрытую трудовыми мозолями руку.

Снаружи кто-то вполголоса ругнулся — но моторчик погрузчика снова затарахтел, и вся процедура с перетаскиванием груза повторилась сначала, только теперь ящики перевозили не из фургона на склад, а куда-то к противоположной стене, под «литеру „В“». Квагу вновь безжалостно поднимали, волокли, трясли и били головой о доски, но он был счастлив — его убежище, бывшее до этого в самом низу штабеля, теперь, при перестановке, поменяло дислокацию и оказалось в верхнем, наружном ряду. Это было прекрасно и замечательно и вообще даровало куда более радужные и определенные перспективы на продолжение банкета; оставалось только дождаться, когда склад опустеет…

* * *

В помещении были высокие потолки. Какие-то ненормально высокие — комната явно имела в высоту этажа полтора, а то и два. Полы оказались деревянные, выкрашенные терракотовой краской, поверх которой была нанесена обычная баскетбольная разметка. В углу горкой лежали гимнастические маты, будто ломти гигантских бутербродов, над ними восходили к потолку брусья шведских стенок, причудливыми силуэтами выстроились вдоль стены тренажеры, в дальнем углу растопырил ноги безголовый тяни-толкай — караковой масти гимнастический конь. Окна — продолговатые, забранные металлической сеткой — находились высоко, почти под сводами. Помещение могло бы сойти за обычный школьный спортзал, если бы не было все-таки ощутимо меньше по размеру. Что это — бывший оздоровительный клуб, фитнес-центр, полуподвал частного дома, превращенный в «спортивный уголок»? Гейл не знала…

Впрочем, у неё не было ни времени, ни желания ко всему этому особенно приглядываться. Их с девчонкой бесцеремонно приволокли сюда и швырнули на сваленные у стены пыльные маты — плоские и коричневые, холодные, местами растрескавшиеся, как содранные с неведомых морских чудовищ черные шкуры.

— Шефу звонил? — просипел один из «сопровождающих»: коренастый плечистый мужик с огромными, покрытыми ссадинами волосатыми кулаками.

— Уже едет.

Тот, кто отвечал, говорил сквозь зубы, почти не разжимая губ, цедил слова так скупо и неохотно, точно за каждое из них платил по удвоенному тарифу. Он был не то побрит наголо, не то от природы абсолютно лыс — и почему-то вызывал у Гейл наибольший страх, просто до дрожи в коленях и пресловутого застывания крови в жилах. Его тяжелый взгляд, скупые рассчитанные движения, безжалостный рот с твердыми губами, массивная челюсть, сдержанные и осторожные звериные повадки выдавали в нем по-настоящему опасного, неумолимого и свирепого хищника. Не пушистую росомаху, не благородного волка, не хитрого лиса и даже не ловкого грациозного кугуара, а, скорее — крокодила или плотоядного ящера: бесстрастного, беспощадного, с немигающим, лишенным всякого выражения взглядом, на физиологическом уровне равнодушного к жертве, абсолютно холоднокровного…

Судя по всему, он был тут за главного. Остальные — Гейл насчитала еще пятерых — были похожи друг на друга, как горошины из одного стручка: одинаково бритые, рослые, шишколобые, облаченные в пятнистую камуфляжную форму. Только один, усатый латиноамериканец, не носил хаки, а был одет в синюю спецовку с крупной надписью на спине «Обратитесь ко мне за помощью» — он сразу юркнул, как ящерица, куда-то в дальний угол зала, где на тумбочке странным образом соседствовали электрический чайник и маленький телевизор с переносной антенной — и, включив телек на первый попавшийся канал, судорожно приник к экрану, точно не желая быть причастным ко всем дальнейшим событиям.

Остальные как-то равнодушно разбрелись по залу. Кто-то закурил, кто-то взялся лениво «качать железо», кто-то, присев на лавку, извлек из кармана пакетик чипсов и принялся с хрустом поглощать содержимое. Сипатый вытащил из корзины со спортинвентарем бейсбольную биту и, небрежно ею поигрывая, с неприятной усмешкой поглядывал на Гейл. Лысый обернулся к съежившейся в углу девчонке:

— Как тебя зовут?

Она громко глотнула. Губы у неё были синие и крупно тряслись.

— Ну? — Лысый подступил ближе. — Оглохла?

Она стиснула зубы.

— Не скажу!

Лысый осклабился.

— Ну и дура! Думаешь, я сам не узнаю все, что мне нужно? — Он обернулся к своей бритоголовой шайке. — Ну-ка выверните ей карманы, парни. И этой блаженной — тоже! — Он кивнул в сторону Гейл.

Девчонка завизжала, задрыгала ногами, вжалась еще глубже в угол и, кажется, даже пыталась отбиваться… Гейл, наверно, попыталась бы тоже, если поддых ей не въехала бейсбольная бита, и от боли у неё не перехватило дыхание: по телу пробежались нетерпеливые грубые руки, проникая буквально в каждую щель, вывернули карманы, мимоходом ущипнули за бедро, пребольно ухватили за грудь. Бритоголовые ребята были рады разбавить свои серые скучные будни пикантным развлечением… Они весело ржали, перекидывая Гейл друг другу, как волейбольный мячик, и срывая с неё одежду; Гейл трясло от ужаса и отвращения, от этих чужих бесцеремонных хватаний, похожих на мерзкие прикосновения каких-то липких тварей: ей казалось, будто с головы до ног ее облапало гнусное многорукое чудовище. Впрочем, добыча охотников оказалась невелика: горсть мелочи, забившийся в угол кармашка чек из супермаркета, ключи от квартиры, несчастный шарик от подшипника, сотовый телефон… А вот у девчонки телефона не нашлось — то ли его не было вовсе, то ли он остался в сумке, брошенной там, на дороге рядом с велосипедом, который кто-то из бритоголовой кодлы отправил в ближайшие придорожные кусты… Но зато в руках у лысого оказалось письмо — то самое, которое час назад передала девчонке Гейл.

Лысый, посмеиваясь, быстро пробежал записку глазами.

— Ах, как трогательно! Любящий папочка трепетно заботится о своей милой маленькой дочурке! Значит, тебя зовут Джесс? Ну вот видишь, как все просто, а ты упрямилась, не хотела говорить! — Он торжествующе подмигнул сипатому. — Точно — «Дж»! Видишь? Я почти угадал!

Девчонка молчала. Лицо её стало серым, как кусок мятой бумаги. Лысый помахивал перед ней злосчастной запиской.

— Ну, ты… дорогая Джесс! Фамилия твоя как?

Девчонка не отозвалась. Сжавшись в углу, смотрела угрюмо, исподлобья, точно затравленный зверёк. Хотя взгляд её был полон не мольбы и не страха, скорее ярости, отчаяния и ненависти — яростной отчаянной ненависти, зеленой и жгучей, словно крапива.

Лысому это, кажется, даже нравилось. Он довольно скалил зубы:

— Смотри ты, какая злобная штучка! Того и гляди укусит и в горло вцепится! Придется потом уколы делать от бешенства. — Он шагнул вперед и сгреб девчонку за шиворот. — Как твоя фамилия? Говори! Ну! — Он встряхнул её в руке, как непослушного щенка. 

Девчонка конвульсивно икнула. Выцедила со всхлипом:

— С-с… смит.

— Черный Плащ — твой отец?

— Нет!

— Лжешь! — Лысый размахнулся и влепил Джесси пощечину — девчонка отлетела к стене, голова её мотнулась на тощей шее, точно глиняный горшочек на шестке.

Гейл будто ошпарили кипятком. Она бессильно рванулась, схватила дрожащую девчонку в охапку, прижала к себе.

— Не трогайте её, вы… В-вы! Как вы смеете! Она — ребенок!

Лысый — его звали Томб — медленно повернул к ней мрачное лицо. В тусклом свете полуподвала оно казалось безглазым черепом, обтянутым пергаментной желтоватой кожей — страшным, мертвым, безжизненным. Неодушевленным.

— Заткнись! И до тебя очередь дойдет, с-сучка. Вот тогда пасть и откроешь. А будешь не по делу голос подавать — заклеим рот скотчем, хочешь? — Он как-то очень мерзко и сволочливо, издевательски ухмыльнулся. — Впрочем, можешь орать, сколько влезет — вокруг лес и ночь, все равно тебя никто не услышит.

Ночь? Лес? Куда же эти мерзавцы их приволокли? И, главное — зачем? Что это за «шеф», который «уже едет»? Гейл смутно догадывалась, что все это связано с тем «дельцем», в которое в последнее время влез неугомонный Дирк, и сердце её мучительно стыло от ужаса… Она падала в отчаяние, как в колодец — глубокий, холодный, заросший плесенью, с мерзкими потеками сырости на стенах, практически бездонный — лишь где-то высоко вверху еще брезжил слабый свет надежды, светлая точка, с каждой секундой становящаяся все дальше и дальше, меньше и меньше. Что теперь с ними будет? Джесси — дочь Дрейка; значит, через неё эти бандиты пытаются подобраться к Черному Плащу? А если им известно и о том, что Дрейк и «Четверка» действуют сообща? Но — откуда? Откуда у них эта информация? Как они нашли Джоселин, как нащупали это слабое звено, как вычислили поживу — по каким неведомым путям, по каким каналам? Что теперь намерены со своей добычей делать? Кто придет к пленницам на выручку, да и придет ли хоть кто-нибудь? Чего им теперь ждать — гибели или спасения? Каким богам молиться, на кого надеяться? На Дрейка? На полицию, на ШУШУ? На индифферентного латиноса в куртке с надписью «Обратитесь ко мне за помощью»? Или, может быть, на Антиплаща? Да ну, правда?

Девчонка беззвучно рыдала, съёжившись в объятиях Гейл; её бледные пальцы вцепились в руку девушки с такой силой, что Гейл стало больно. Собравшись с духом, она подняла глаза на Томба; язык с трудом ей повиновался, но она все-таки заставила себя пробормотать срывающимся голосом:

— Зачем?.. Скажите только — зачем! Что вам от нас надо? Мы… мы же — никто! Мы ничего не знаем!

— Ничуть в этом и не сомневаюсь, — проворчал Томб.

— Мы — заложницы? Приманка? Наживка? Что?

— Я вам все объясню, мисс Андерс, — раздался от двери негромкий, но выразительный голос — и, отразившись от стен, метнулся под высокими сводами зала гулким звучным эхом.

Вздрогнув, Гейл обернулась. И замерла.

На пороге комнаты стоял человек — высокий, статный, осанистый, представительный, облаченный в стильный, элегантно-строгий деловой костюм. У него были до блеска начищенные остроносые ботинки, дорогая тяжелая трость в руке, аккуратный фиолетовый галстук с алмазной булавкой и густая грива седеющих, зачесанных назад гладких волос — только не было лица.

Вместо любезного выражения и дежурной улыбки он зачем-то надел глухую, жуткую, раскрашенную кроваво-ржавыми потеками пластиковую маску с узкими прорезями для глаз.

* * *

Ящики были благополучно переставлены в другой угол. Фургон отчалил, секционные двери закрылись, грузчики ушли, склад опустел. Заговорщики, приникшие к экрану ноута, слегка выдохнули. Антиплащ бросил взгляд на часы.

— Десятый час… Производственный корпус закрывается. Скоро персонал должен разойтись по домам, в ночную смену фабрика сейчас не работает. На месте останется только охрана.

— Уже. — Мегавольт пощелкал клавишами, просматривая изображение с камер. — Цеха, склады и внутренние помещения пусты. Только в административном здании, в вестибюле и возле КПП какая-то движуха.

— КПП нас не интересует, главное — склады и коммуникации. Ну что ж… включай запись, будем передавать в локальную сеть собственное изображение. Поддержим в охранниках благую уверенность в том, что в производственном корпусе никого нет.

— Угу, — пробормотал Мегс. Пальцы его проворно запорхали над клавишами, изображение склада номер четыре на дисплее мимолетно, почти неприметно для глаза моргнуло, но, в сущности, никаких глобальных изменений не претерпело. Склад был пуст и безлюден — как в настоящем времени, так и на записи, предусмотрительно сделанной прошлой ночью. Разве что ящики, полчаса назад сгруженные возле западной стены, исчезли — вчера на этом месте их еще не было.

Заговорщики переглянулись.

— Ладно, будем надеяться, что никто на это внимания не обратит. — Антиплащ удовлетворенно потер руки. — Теперь то, что творится в этой части фабрики в текущий момент, для охранников будет скрыто — они будут видеть то, что происходило там сутки назад, то есть ровным счетом ничего. А мы тем временем — хе-хе — слегка пошалим… ну что ж, пора, наверное, звякнуть на мобильник нашему пионеру…

* * *

Сотовый телефон в кармашке на квагиной груди забился и завибрировал, точно пойманная рыбка. Сигнал! От Мегса! Значит, склад пуст и прикрытие обеспечено, пришло время выбираться из ящика.

Квага прислушался. Тишина. Никого нет. Пора? Ну что ж, попробуем… Собравшись с силами, он уперся спиной в верхние доски, поднатужился, с удовлетворением услышал, как заскрипели неглубоко загнанные в дерево гвозди, вырываясь из своих гнезд. Чуть передохнул, поднапрягся еще раз, надавил плечами на крышку… и — р-раз! — вылупился из ящика, будто птенец из яйца.

Деревянная крышка повернулась на единственном оставшемся на месте гвозде, скользнула в сторону. Квага наконец-то смог выпрямиться — и некоторое время сидел, приходя в себя, наслаждаясь такой упоительной и прекрасной, внезапно обрушившейся на него свободой. Потянулся, с удовольствием разминая одеревеневшие мышцы, растер руки и ноги, широко повел плечами, хрустнул суставами. Осмотрелся. Вволю погримасничал, вытягивая губы трубочкой, морща нос и вращая глазами, корча самые немыслимые рожи, показал язык стоявшему в углу штабелеру. Склад был пуст — но хорошо освещен: видимо, свет здесь считали нужным выключать только в наиредчайших случаях. Квага глубоко вздохнул, пошевелил пальцами ног, потом осторожно — движения его были еще слегка неуверенны — выбрался из ящика, спрыгнул на пол, юркнул за угол ближайшего стеллажа и достал телефон.

Мегавольт ответил тотчас же:

— Ну?

— Все в порядке, — прошептал Квага. — Я на складе. Внутри. Склад номер четыре, на стене написано.

— Мы знаем. Ты там как, живой?

— Помер, черт бы тебя побрал! Что за дурацкие вопросы? Эти уроды обставили меня ящиками со всех сторон, хорошо, что потом явился кладовщик и накостылял им по шеям. А то я бы навек застрял в этом гробу!

— Да мы видели, знаем… Ладно, жди. Скоро будем. — Закончив разговор, Мегс опустил телефон в карман и посмотрел на своих дружков. Коротко, вопросительно шмыгнул носом.

Они — все трое — быстро переглянулись.

— Ну что ж, — вполголоса сказал Антиплащ, — кажется, время пришло. Пора!