Легенда о Чхве Ёне (гет)

Конмин отчаянно погонял свою лошадь. Он неуверенно держался в седле и никогда не предполагал, что сможет ехать так быстро, но, даже осознав это, он не придержал поводья — он очень спешил. Король сразу узнал этот дом, именно таким ему рисовало его воображение, он был сложен из сероватого пористого камня, невысокий с плоской крышей. Конмин подбежал к двери — дверь была завалена снаружи тяжёлым камнем, и у него не хватило сил убрать его. Конмин бросился к единственному окну — оно было зарешёчено редкой железной решёткой, король разорвал закрывавшую окно бумагу, чтобы заглянуть внутрь — запах нечистот и тлена ударил ему в лицо, и Конмин закашлялся, слёзы потекли из его глаз, но запах был не самым страшным. Конмин услышал то, что напугало его больше — тяжкий стон.

— Ён-а, терпи, умоляю тебя, живи, я иду, сейчас я помогу тебе, — Конмин бросился к двери и отвалил запиравший её тяжёлый камень, дверь широко распахнулась от его усилия, и король упал с высокого порога на земляной пол.

Запах был нестерпимым, но Конмин заставил себя подняться и закричал от ужаса, ему захотелось вырвать себе глаза только, чтобы не видеть этого. По полу в беспорядке были разбросаны порубленные конечности четвертованного. Чхве Ён висел на остром крюке, глубоко загнанным под ребро, повесив голову, и Конмин забыл об отравлявшем его дыхание запахе, этот человек был ещё жив. Генерал приподнял голову и посмотрел в лицо королю:

— Ваше величество, — прохрипел Чхве Ён, — против короля не помышлял, в измене не виновен. Смилуйтесь, меч там, у окна.

— Ён-аааааааа, — закричал Конмин и проснулся.

* * *

— Ён, Ён-а, любимый, просыпайся, кушать пора. Давай покушай и дальше будешь спать, — проговорила Инсу. «Любой бунт должен заканчиваться частичным удовлетворением требований бунтующих масс» — подумала она. Чхве Ён открыл глаза. — Ешь, — Инсу протянула ему миску с супом, и Чхве Ён взял её изуродованными глубокими шрамами пальцами и отставил в сторону. — Ну, чего ты хандришь, любимый? Не хандри. — Чхве Ён поднёс свою руку к её щеке и погладил по лицу. Инсу удержала его ладонь и прижалась к ней. — С нами всё в порядке, любимый, ты думаешь, против небес согрешил? Для беременной обморок — это обычное дело. Вот, смотри! — Инсу поднесла его руку к своему животу. — Вот, даже ты со своими руками почувствуешь, слышишь? Это сердечко, сердечко нашего ребёнка. Я не акушерка и не училась этому, но твёрдо знаю одно — наш сын, он весь в тебя, если он сам не захочет, его не убьёшь. Сейчас он держится, цепляется за эту жизнь, он же ещё меня не видел. Всё с нами хорошо, любимый, не хандри. Давай ешь. — Чхве Ён взял миску со стола, покопался в ней ложкой, неловко зачерпнул, отправил в рот и застыл, остановив взгляд на жене. — Чхве Ён-сси? Ну, что с тобой? Любимый, давай, ешь, а то опять сама кормить буду. — Инсу отчего-то вспомнились слова названной тётки Чхве Ёна, которые она сказала о своём покойном муже: «Когда бы я его стала так подле себя удерживать, думаешь, он бы жил так». — Ну, чего ты застыл, любимый? Кушай, давай. Покушай, да я Токмана позову, он тебе подняться поможет, да мы хотя бы по двору погуляем. — Взгляд Чхве Ёна оживился. — Только всё съешь, хорошо? Давай, ешь, ешь и слушай, у меня тоже план есть. — Инсу села ближе к мужу и облокотилась на его плечо. — Мне тут одна мысль в голову пришла, когда я матушку твою вспомнила. — Чхве Ён проглотил ещё две ложки и сфокусировал взгляд на жене. — Ешь! Мой приказ слышал? Выполняй, старайся. Ну так вот, говорил же ты, что Сурибан своими сетями всё Корё опутал, лекарствами торгуют и сплетни собирают. Вот, хочу я найти одного такого торговца и через него выйти на батюшку — дядьку твоего… Ну, чего ты головой качаешь?

Чхве Ён тяжело вздохнул и отставил полупустую миску.

— Мы с тобой, милая, не в Корё, а в Сансоне. Ведь и трёх лет ещё нет, как эта провинция частью нашей страны стала, едва ли ты найдёшь здесь его торговцев, да и дядька мой с тобой говорить не будет. Дядька мой меня похоронил и смирился, может, оно и ладно. Знаешь, а сам я думаю жив я или мёртв?

— Ну, нашёл о чём думать. Ты лучше обо мне и о ребёнке думай, а я всё одно буду твоего дядьку искать, он бы сейчас пришёлся кстати. Так что супчик доедай, и пойдём погуляем, ты прав, пожалуй, столько лежать вредно.

— Нет, милая, это ты послушай. Есть у меня могила в Кэгёне на красной земле, и трава на ней не растёт, так что выходит, четыре года назад, как ты ушла, так я умер. — Инсу отстранилась от мужа, но он обнял её и притянул к себе. — Больше года я лежал, выходит, мёртвый, а потом красноголовых бил, Сансон вернул, вот, король мне эти земли и подарил, а подарил их он мне — живому. Ну, и жил я, выходит, до тех самых пор пока недавно не повесился, а сейчас, значит, я мёртв, а коли я мёртв, магистрат должен с этих земель налог собрать и в столицу отправить. Налог большой и недоимку заметят, а так как я мёртв не совсем, то жизнь моя как рыбья кость в горле у магистрата. Через неделю он должен налог собрать, а значит, за эту неделю либо сказать королю, что жив я, либо совсем похоронить.

— Чхве Ён-сси, муж мой, помнишь, как на холме ты на Токмана с мечом лез, думая, что он, бедняжка, пришёл тебя в цепи заковать. Так, помнишь? — Чхве Ён кивнул. — Любимый, ты на магистрата гаркнул так, что он за дверью в штаны наложил. Неделя пройдёт, узнает король о том, что жив ты, а магистрат и прихвостни его здесь не покажутся. Ты — перестраховщик дикий, повсюду тебе заговоры мерещатся, никому не веришь, разве так можно жить, перестань, угробишь себя и меня заодно. Любимый! — Инсу взяла со столика полу остывший суп и, усевшись поудобнее, стала кормить мужа.

— Постой, я сам! — воскликнул он.

— Да нет уж, ешь! За короля, за королеву можно две и за принцессу ложечку, хоть и не хочется, ну вот и всё, теперь собираться будем.

Чхве Ён вытер рот и тяжело вздохнул:

— Пускай будет по-твоему, жена. Пройдёт неделя, узнает король о том, что жив я, мы с тобой в Кэгён уедем, монаха я собственными руками придушу, всю крамолу его из дворца повытравлю, а потом за Сансон примусь. Земли-то плодородные, продовольствие с них в армию идёт, а когда поставки прекратятся, голодным не повоюешь, так что здесь порядок должен быть.

— Пройдёт неделя, муж мой, я тебе грудную клетку вскрою, разорванные сосуды зашью, второе переливание сделаю, полежишь дня три, четыре, посмотрю на тебя, и поедем в Кэгён, а сейчас собирайся, пошли гулять. — Чхве Ён поднялся, опираясь о столик, и Инсу, не веря глазам своим, наблюдала за тем, как он меняет рубашку и одевается. — Ты чего? — он удивленно посмотрел на жену в ответ. — Ведь и трёх суток не пролежал, позавчера хоронили, полуживого принесли, а ты сейчас сам поднялся!

— Мне обратно лечь? — спросил Чхве Ён, собирая отросшие волосы в хвост на затылке. — Ты же сказала, идём гулять, вот я и поднялся, не волнуйся медленно пойдём, сердце быстро биться не будет, я помню, что обещал.

— С завтрашнего дня начну медикаментозную терапию, через шесть дней операцию сделаю.

— Делай, что хочешь, жена. — Проговорил Чхве Ён, опираясь на меч. — Пойдём, обниму.

Он положил ей руку на плечо, посмотрел в глаза своим насмешливым взглядом и улыбнулся. Инсу посмотрела на его руку и тяжело вздохнула:

— Только шрамы и остались — без страха не взглянешь, как птиц голодных собственным мясом кормил, пожалел значит, — Инсу нервно хихикнула. — Просила же, чтобы не жадный был, вот он и не жадный, последнюю рубашку отдаст: голодный — на тебе мясо, земли надо — на тебе землю, жизнь тебе моя нужна — умру по одному слову, — Чхве Ён прижал её голову к своему плечу и, тяжело опираясь на меч, направился к двери.

— Токман-а, иди, отдохни пока, я сам справлюсь, — произнёс Чхве Ён и похлопал застывшего в дверях гвардейца по плечу.

* * *

— Войди, Чхусок, — Конмин стоял над своим столом и водил тонкой кистью по бумаге, его одежда и волосы были не прибраны, а под глазами залегли тёмные круги.

— Милостью короля командир удальчи Чхусок, — гвардеец вошёл в дверь и замолчал по взмаху руки короля.

— От Токмана нет вестей? — спросил монарх.

— Нет, ваше величество, но он уже должен быть в Чансо, дня через три мы можем ждать его здесь…

— Я знаю, где Чхве Ён, Чхусок, он в том доме, он четвертован, скачи, Чхусок, во весь опор скачи, догони Токмана. Генерал будет просить вас убить его, не делай этого, пусть без рук, без ног, но привези его сюда, слышишь? Я сам всю оставшуюся жизнь за ним ходить буду, — Конмин упал на колени и запустил руки в волосы — его тело сотрясалось от едва сдерживаемых рыданий.

— Милостью короля… — раздался голос евнуха снаружи, но челобитная прервалась на полуслове.

— Какая к чертям милость двери открой, не видишь, у меня руки заняты, — донеслось снаружи.

— Милостью короля…

— Не гнусавь, а двери открой, придурок, — евнух за дверью вскрикнул, как будто его пнули.

— Удальчи! Что за шум посреди ночи? — воскликнул Чхусок.

— Генерала дядька со своей бандой пришёл, командир, — последовал ответ.

— Генерала дядька, — передразнил Намбо, и Конмин, наконец, узнал его голос.

— Намбо, — вскричал король, — впустите его немедля, он пришёл убить меня.

— Ну, слышал, двери открой да поширше, а то это дерьмо не пройдёт. — Двери покоев короля открылись, и Намбо пинком зашвырнул внутрь связанного по рукам и ногам Синдона. Конмин поднялся с колен и вытер слёзы: Намбо или Синдон — он долго решал, какое имя назвать первым. — Ну, мразь, перед лицом короля скажи правду, что ты с моим племянником сделал. Притащил я тебя сюда, как ты и просил, теперь говори.

— Мразь, о том, как Чхве Ён умер, я готов на каждом углу кричать и кричал бы, когда не искали бы меня на каждом углу по милости генерала. Я, Синдон монах храма Пута, любую хворь могу исцелить, хворь этой земли я исцелил. Любого человека исцелить могу, я — величайший лекарь. Ни один лекарь другой так в человеческих душах не читает, как я, ведь сколько человек этому ублюдку в верности клялись, в любви признавались, друзьями, братьями, родственниками назывались — никто не помог. Королева одна мои планы путала и та не справилась. Где она, кстати, в лицо ей посмотреть хочу. Где? — завопил Синдон, корчась на полу.

— Говори, мразь, говори, как племянник мой погиб.

— Что? Племянник твой, так что же ты, родственничек, пил, не просыхая, вместо того, чтобы тело его, истерзанное, с площади пойти забрать? Когда бы до рассвета успел, с тобой был бы племянничек, а потом вместо того, чтобы вдогон ехать, меня полез искать. Нет, нет, всё по порядку расскажу. Хорош был генерал, силён, умён, и на прадеда ничуть не похож, душа у него была чистая. Я ещё, когда пытал его, понял, тряпицу на лицо ему накину, бобовый суп густой лью и в глаза смотрю, а в глазах у него ни злости, ни покорности, ни боли, ни страха, смотрит он сквозь меня в потолок и умирает просто. И ведь почти победил меня генерал, ан нет. Я, Синдон монах храма Пута, и его сильное тело от души чистой излечил — вырвал душу, как ни сопротивлялась.

— Изверг! Дерьмо! Мразь! — Намбо бил монаха ногами.

— Остановись, Намбо! — вскричал Конмин.

— Остановись, не убивай! — вторил ему Синдон. — Я всё по порядку расскажу. — Конмин дрожащими руками налил воды в фарфоровую чашку и поднёс разбойнику, тот, расплёскивая, поднёс воду ко рту, и король, аккуратно поддерживая под локоть, усадил старика в кресло. — Вот она милость короля, — прокаркал монах, отплёвываясь от наполнявшей рот крови.

— Говори, монах, — произнёс Конмин и уселся на помост.

— Не долго тебе осталось, ваше величество, и некому тебя спасти будет, если раньше с ума не сойдёшь, то скоро твой народ убьёт тебя.

— Мой меч, — закричал Чхусок, — внести, я ему голову отрублю. «Мой меч не примет крови этого гада, ваше величество» — вспомнил Конмин слова Чхве Ёна, — «позвольте мне раздавить его голыми руками» — король закрыл глаза и застонал:

— Остановись, командир. Говори по порядку, монах, если жить хочешь.

— Хочу ли я жить? Хочу! Я болен, душой болен, но жить хочу! Всё скажу, всё! Что было у Чхве Ёна в этой жизни — всё. Мать у него рано умерла, отца я убил, щенок должен был, рядом с родителем ползая, издохнуть, ведь яд из ран высасывал, так и до трупного яда бы дососался, отца не бросив, так шли мимо два обалдуя и мальца подобрали, и ведь один сразу в отцы полез. Второй отец значит. Погиб второй отец, это я ни при чём, только дядька ничуть не хуже, так его в гвардию королевскую на смерть отправили, а там третий отец нарисовался. — Синдон взглянул в глаза Чхусоку, и гвардеец не смог выдержать его взгляд. — Как убить человека, у которого два отца, мать, тётка, братьев несчётное количество, причём один из них король, и ради которого женщина с Небес спустилась? Как? Никто не знает, а я, Синдон монах храма Пута, великий лекарь, сделал так, чтобы все они этого человека и убили. Страшно, ох и страшно, он помирал, страшно, когда любимый человек убивает тебя, тут и сопротивляться нельзя — и умирать больно не от того, что ножом режут больно, а от того, что без ножа. Женщина его исцелить хотела, говорила, болен он сильно, так я ей яд для него дал, сказал лекарство от всех болезней, она не дура, так я ей на собаке действие его показал, а она и поверила. Уж, как она его этим ядом поила, я не знаю, только не выпил он. Подумал, убить она его хочет, но не выпил. Не выпил! Но в то, что жена убивает его, поверил! Поверил и сам решил умереть. И ведь умер бы, только слишком легко ему так умирать я решил. Я решил, как ему умереть, Я! — Синдон катался по полу, как умалишённый, и заходился диким хохотом. Конмин зажал уши руками, но Синдон подполз к нему. — Слушай, ваше величество, дальше расскажу. Женщина его, которая ради него с небес спустилась, побежала к его брату названному, к тебе значит, и подговорила тебя, изверг, своего брата невинного в страшном преступлении обвинить. И ты же своего брата обвинил, виновным признал и приговорил, и ведь не как-нибудь приговорил, ты его полумёртвого на судилище притащил, и вы с ней прямо ему в лицо, значит, всё и сказали. Уж, как он прямо там у вас двоих, у жены и у брата, на глазах умереть старался, не видел, но что вам двоим, жене и брату, сказать ему я решил! Я! Я, Синдон монах храма Пута, решил, что милостивая то ему смерть будет, и знал же, как знал, что мать и жена ему помереть не позволят. Как знал, что лучше ему будет на холоде в исподнем, на ногах не держась, на цепях висеть, вот, как тогда ему умереть хотелось, и то я не дал, и то милостивая смерть была. Он уж как старался и то не смог, и птиц с рук не гнал, и запястья кандалами перерезал, но пришла жена и умереть не дала. Любимая жена пришла, а отец с матерью к сыну своему не пришли, отец пил по-чёрному, а мать решила, что живой муж, эта пьяная свинья, ей ближе, чем сына единственного труп, так получается, а Сурибана глава? Почто ты сына единственного бросил, рода своего продолжение? Ни у брата твоего, ни у тебя детей нет, то хороший сын был, хороший? Гордился ты им? Не гордился? Подвёл он тебя, расстроил, предал? Плохой сын смерть заслужил, так ты решил? — Намбо закрыл глаза, его пальцы дрожали. — Вот пережил этот человек ночь, избитый, истерзанный, мои люди его ногами били, цепями били, рёбра ему поломали, он день на цепях провисел, кровью истекая, а поутру к нему отец с братом пришли, в цепи закованного в клетку бросили и повезли по ухабам. В дороге умирать не давали, привезли, в душегубку, которую я построил, кинули и забыли. Это отец и брат, вот этот отец, третий значит, третий… Сколько раз Чхве Ён тебя от меча закрывал, а удальчи? Сколько? Со счёта сбился? Сколько раз ты его тебе предназначавшимся мечом заколотого с поля выносил? Сколько? А ты его в цепи закованного в душегубку и бросил, а ведь ни приказа, ни распоряжения над тобой не было. Ведь сыночек твой к тому времени четверо суток как оправдан был. За что ты так с ним? Обманул тебя сын, подвёл, предал? Плохой сын! — Чхусок схватился за сердце и покачнулся. — Вот с того времени не жил Чхве Ён, ведь не дурак был, все битвы свои сперва в голове продумывал, наперёд все ходы просчитывал, от того и побеждал. Думаю, он, как дом увидел, сразу понял, какая смерть его ждёт, всё посчитал, даже сколько в муках жить осталось посчитал, спутала мне, конечно, королева этим помилованием карты, но и то хорошо получилось. Стражники, которых магистрат по моему приказу послал, ой, как хорошо справились. Ведь жарко ему в кузне было в исподнем, зато после кузни как хорошо поздней осенью высеченному без рубашки на улице. — Синдон запрыгал по полу, радуясь, как ребёнок. — И кузнец, молодец, хотя не знаю, какой ему от того прок, но только любому понятно было, что человеку с венами перерезанными, пальцами, воронами исклёванными, молот тяжёлый не удержать. Мне магистрат каждый день отчёт слал со слов стражников тех, как они над генералом глумились, я всё у сердца храню, в рубашку зашил. И ведь Чхве Ён-и, чтобы хоть косым взглядом, хоть пинком ненароком, хоть подножку им подставил, ведь нет, нет и нет, ни разу, всё только: «Раб Чхве Ён приказ короля исполнит». Вот оно моё сокровище. — Синдон подтянул связанные клешни к груди и похлопал себя по сердцу. — В первый день его высекли, он пол часа выдержал, сознание не теряя, видать уже и так слаб был. — Синдон хихикнул. — Во второй день, его сечь начали, так жёнушка его явилась, стражники с ней бы хорошо на его глазах развлеклись, только он её под себя подмял и спрятал, они его и секли, и ногами били, и топтали — не отпустил. Вот, так бы я долго развлекался, только королева мне своим помилованием все карты спутала. О, моя королева! Одна Чхве Ёну заступница. Позовите её, в её лицо мне перед смертью будет приятно плюнуть. Позовите королеву, я сказал. — Синдон перешёл на визг. Конмин поднялся со своего места, подошёл к старику и пнул его в живот. Синдон задохнулся от пинка и пополз прочь от короля. — Понял, понял, — проговорил он, сплёвывая кровь, — королевы не будет, жаль, сейчас убьёшь или я продолжу?

Конмин посмотрел в глаза плешивого монаха:

— Продолжай, — проговорил он.

— Так вот, из-за королевы пришлось мне поспешить, собирался я Чхве Ёна четвертовать, как только изобьют его так, что он двигаться не сможет, только пришлось мне поспешить. Магистрат, который мне служит, гвардейца с приказом о помиловании задержал, а я к Чхве Ёну трёх убийц подослал, чтобы его повесить. Да, ведь просто повесить я Чхве Ёна не хотел, это совсем не весело, хотел я, чтобы убийцы эти пытали его долго, потом заставили два письма начертать — одно королю прощальное, другое — мне, и чтобы в этом втором письме он всё по порядку, как его пытали, описал. Эй, король, я тебе своё покажу, а ты мне своё, давай меняться.

Конмин поднялся и подошёл к своему столу, открыл ящик и достал испачканную кровью тряпицу. Намбо проводил его глазами.

— Что тебе мой сын перед смертью начертал, скажи, король? — проговорил он, но Конмин проигнорировал его, поднёс лист к глазам плешивого монаха и тут же отдёрнул:

— Твоё письмо, монах! — вскричал король.

— Здесь режь! — проговорил Синдон, показывая на грудь.

— Кинжал! — закричал Конмин. — Кинжал мне! — Чхусок достал из-за пояса кинжал в ножнах и протянул королю. Конмин долго не мог снять ножны, и Синдон, посмеиваясь себе под нос, наблюдал за тем, как у молодого монарха дрожат руки. Справившись с ножнами, Конмин вспорол рубашку на груди старика и достал оттуда аккуратно сложенные квадратиками бумаги.

— Кровавую, кровавую ищи и читай! — пропел Синдон. — А ту другую мне, другую мне. С тех пор как я понял, что на Совете с воззванием просчитался, ничего на свете я больше не желал, чем письмо от Чхве Ёна получить, и ведь начертал же он мне своё последнее, вот оно, моё сокровище, — Конмин схватил бумаги и отошёл к помосту, Синдон дёргался на полу. — Что тебе Чхве Ён начертал, скажи, король, что написал, написал что? Скажи, король! Скажи!

— Заткните ему рот, — проговорил монарх.

— Вслух читай, что мой сын начертал, король! Пусть мне умереть сегодня, чтобы я только знал, как Чхве Ён погиб, без того дух мой не успокоится.

— В петле твой сын умер, в петле, сам ты его в петлю ты и засунул, — прокричал Синдон, прежде чем Чхусок заткнул ему рот.

Конмин развернул большое испачканное кровью полотнище и стал читать.

«Для того чтобы написать тебе, монах, о том, как меня убивали, я платье жены разорвал, за это я проклинаю тебя, но за свою смерть проклинать не буду, за смерть свою я тебе благодарен. Твоих убийц я услышал, когда они к дому ещё не подошли, мне жена на тропинке вёдра оставила, чтобы я слышал, как к дому идут. Я, высеченный и избитый, встать не смог, подполз к двери и стал ждать. Дверь ты такую тяжёлую сделал и низкую для того, чтобы надо мной поглумиться, да только убийцам твоим в неё вползать так же, как и мне, вперёд головой пришлось. Как первый полез, я ему ножными кандалами череп проломил, а второму на шею цепь, что руки от ног не даёт отвести, накинул. Только, пока я этого второго душил, третий залез и мне самому удавку набросил. Душит он меня, я и рад без меры, что умираю, только он душит, а потом отпускает, отдышаться даёт, а потом опять душит — пытает так, такую ты пытку для меня придумал». Конмин отложил исписанное аккуратным убористым подчерком полотнище и закрыл глаза. Присутствующие молчали, Синдон дёргался на полу, пытаясь выплюнуть кляп.

Намбо отчётливо всхлипнул и проговорил:

— Читай, король, сердце разрывается, но ты читай, что бы не сказал изверг этот — не поверю. Пускай мой сын сам расскажет, как умер.

Конмин вытер холодный пот со лба и продолжил.

«Вот представил я, что жена моя войдёт, вернётся, а у меня сил не будет, чтобы защитить её, и будет только она и этот убийца. Вот и взмолился я, что сопротивляться не буду тому, чтобы он, как приказано ему, пытал меня, если он одно моё условие исполнит. Он видит, что ещё могу его убить, ногами своими цепь ему на шею накинув, не зная того, что я отбитый живот согнуть не могу, он и согласился. Велел мне убийца сперва дружков своих похоронить, я три могилы неглубокие выкопал, спешил, торопился, никогда так не работал, на холоде вспотел весь, за час управился, всё боялся, жена вернётся — не вернулась. Убийца с меня удавку снял и кандалы. Так вот, монах, выкопал я три могилы, три. А как ты думал, когда жена моя вернётся, легко ей будет меня собственными нечистотами изгаженного, языком чёрным выпавшим изуродованного из петли доставать? И я подумал, что нет, так что с убийцей мы договорились, что он меня и закопает. Вот, монах, когда захочешь над телом поглумиться — моя могила с восточной стороны первая».

Намбо вскочил со стула и заходил по комнате.

«Только успели в дом вернуться — убийца мне опять удавку на шею — я даже руки к шее не потянул. От удушья мне уже показалось, жена в дом входит — платье на ней белое, а волосы огнём на солнце горят, очнулся, и нет её — а убийца этот мне кисть и чернила в руки тычет, я ему говорю, что письмо не начертаю, руки у меня все покорёжены. Он петлю на крюк приладил, сел на пенёк посреди дома и сидит. Я белое платье жены достал, порвал и стал писать, вот и пишу тебе, монах. Скоро умру в петле. Поганую ты мне смерть придумал, но и на том спасибо — быстро, всего два дня секли и били, я думал, раньше трёх недель не управлюсь. Не прощаюсь, на том свете встретимся, небеса у нас с тобой одни».

Синдон зацепил тряпку за ножку стула и вытянул кляп изо рта:

— Это письмо мне магистрат прислал, а убийца тот до сих пор не вернулся, хотел я его за сердобольность ядом угостить, да не пришлось. Твой посланец, король, живого Чхве Ёна видел, только, когда рёбра сломаны, дыхание не чувствуется, вот он и подумал, что командир его мёртв. Вот, теперь можешь судить меня, король, только за что? За убийство генерала Корё Чхве Ёна? Так каждый из здесь присутствующих к его смерти больше сил приложил, чем я.

— Мразь! — закричал Намбо и пошёл на монаха. — Мразь! Жив мой сын или мёртв, скажи?

— Мёртв Чхве Ён, мёртв, — пролаял монах, — ты его убил, сына своего.

— Убью! — закричал разбойник, Конмин остановил его, загородив плешивого монаха собственным телом. Намбо налетел на слабое тело короля, как на неприступную стену, упал на колени и зарыдал.

— Командир удальчи Чхусок, слушай приказ короля, — проговорил Конмин.

— Слушаю, — Чхусок склонил голову.

— Правое крыло в темнице освободи…

— Пустует, ваше величество.

— В дальнюю камеру этого человека закрой, вели за ноги и за руки к стене цепями приковать, рот завязать, стражам охранять, но ни криков, ни стонов не слушать, а ты забудь о том, что он сидит там.

Синдон рассмеялся, как умалишённый, Чхусок подхватил его за шиворот и выволок из королевских покоев.

* * *

Инсу ночь за ночью составляла в уме план операции, которую она собиралась сделать мужу, разрезала грудную клетку, находила повреждённый сосуд и зашивала его. Дошло до того, что её руки во сне воспроизводили необходимые для проведения операции движения.

— Милая, просыпайся, уж полдень, я без тебя поел, — Чхве Ён целовал её руки.

— Чхве Ён-сси… — простонала Инсу, — у тебя рёбра неправильно срослись… я не могу так больше… Чхве Ён-сси…

— Милая, просыпайся, а не то я тебя тоже с ложечки кормить буду. — Инсу приоткрыла один глаз и обняла мужа за шею, он поднял её на руки и усадил к себе на колени. — Просыпайся, засоня, просыпайся…

— Это не я засоня, а сын твой, — Инсу открыла второй глаз и посмотрела на еду в руках мужа. — Твою кашу я не буду, я кимчи хочу или ещё чего-нибудь остренького.

— Рот открывай. За меня, ещё раз за меня и ещё — за меня, и только за меня…

Инсу закрыла рот.

— Больше не буду, ты мне эту кашу закидываешь, как уголь в топку, чего-нибудь вкусненького хочу, в Согён хочу по рынку гулять…

— Одевайся, пойдём гулять, — проговорил Чхве Ён, убирая тарелку.

Инсу слезла с колен мужа.

— Раздевайся до пояса и ложись. У тебя живот не болит? Тебя же по почкам били, да и мёрз ты. Как бы не пришлось ещё и лапаротомию делать, ложись, ноги в коленях сгибай.

— Милая, — Чхве Ён посадил жену на постель спиной к себе и стал расчёсывать волосы, — тебе вредно так переживать, ты слишком тревожишься. Успокойся, — Инсу разомлела от его прикосновений, но тут же попыталась оттолкнуть его руки.

— Я тебе вчера укол делала? Какой по счёту?

— Третий. Ты каждый день делаешь мне эти…

— Выговорить и не пытайся, как же так, я собиралась делать через день, — Инсу хотела запустить руки в волосы, но Чхве Ён в последний момент легко оттолкнул её руки от головы.

— Не трогай волосы. Ты каждый день спрашиваешь, переживаешь и делаешь на всякий случай…

— Вот… Ты как? Надо сделать анализ крови на свёртываемость. Дай сердце послушаю. Чхве Ён-сси?

Генерал надел на жену платье:

— Милая…

Инсу бухнулась мужу на колени и прижалась к его груди.

— Ладно, пошли гулять, — проговорила она.

— Ну вот, видишь, и зачем было спорить? Зачем так переживать?

Инсу всхлипнула, обнимая мужа:

— Я не представляю, как буду тебя резать, — он улыбнулся и страстно ответил на ласку.

— Пойдём, пойдём. Токман-а, отдыхай. Ты говорила, тебе надо много ходить, пойдём на холм, сегодня солнечно, хотя и немного морозно, пойдём, тихонько через порог, — он захватил меч.

— Послушай, ты чего со мной как с маленькой обращаешься, сам болен, а обращаешься со мной как будто я больна. Нет, я ещё так спать хочу, — она залезла ему под руку, прижалась к груди и обняла за пояс. — Ты тёплый, совсем недавно был холодный, как ледышка, а теперь тёплый, как раньше, ты всегда был такой тёплый до болезни, я грелась у тебя на груди. Не болей, хорошо? Нет, твой организм восстановился, но сердце меня очень беспокоит с твоими нагрузками, ростом и сложением — это очень опасно, и дыхание жёсткое, слышно, что ты болен. Мне так удобно ходить, когда ты обнимаешь, можно спать и ходить, ходить и спать.

— Пойдём и спи, — проговорил Чхве Ён, не пряча улыбку.

Инсу отдыхала после долгой прогулки, стояла в воротах дома кузнеца, опираясь на подпиравшей навес столб, и смотрела на мужа. Он ходил туда-сюда по дороге перед домом, чертил что-то в пыли мечом. «Мой муж был послан мне небесами, и ведь получила именно такого, как и заказывала: сильного, чтобы защищал, — он, защищая, готов свою жизнь отдать; умного, чтобы было о чём поговорить, — он слушает меня, хоть и считает, что говорю я ему полную ахинею; богатого — он богат; красивого — он красив, и, главное, не жадного — он рубашку последнюю готов отдать. И что, если такой оказался только один да ещё в четырнадцатом веке и отчаянно нуждался в квалифицированной медицинской помощи?! Только небеса посмеялись надо мной, я же хотела, чтобы он мне денег дал — он бы дал, всё бы отдал, только куда мне его деньги». Чхве Ён посмотрел на жену и улыбнулся: «И я тебя люблю» — подумала Инсу, что-то просвистело в воздухе над головой, она не обратила внимания и осталась стоять на том же месте, этот человек сделал шаг назад и закрылся мечом, в землю у его ног воткнулась стрела, три другие отлетели, отскочив от меча:

— Все в дом, к окнам не подходить, — закричал он. Инсу не сразу поняла, что происходит, — милая, не стой, быстрее в дом. — На шум выбежал заспанный Токман без доспеха. — Закрой её и в дом уходи, — закричал Чхве Ён, обитатели дома кузнеца спешили укрыться и в дверях образовался затор. Чхве Ён вошёл в ворота и потянул на себя тяжёлые двери, они заскрипели на петлях так, как будто их не затворяли последнее столетие и поддались. Инсу, до конца не понимая происходящего, вошла в дом, снаружи что-то свистело, разрезая воздух, а на сердце у неё было спокойно. Оно всё было полно какой-то беззаботной негой и теплотой: «Только вот зачем мне все эти деньги? Совсем не помню. Проводить исследования стволовых клеток для того, чтобы морщины на лицах людей появлялись позже? Как-то это мелко… Зачем всё это? Так хочется просто жить, жить рядом с ним так просто. Я чётко знаю, как это будет час за часом, день за днём, и от этого всё так просто». Этот человек встал в дверях и стал затворять их, она обняла его сзади за пояс:

— Любимый, я за тобой или перед тобой — не важно, лишь бы с тобой, — он уронил меч и закрыл дверь левой рукой. Инсу ждала, что он сейчас обернётся и обнимет её. — Любимый, что там произошло? — спросила она и вскрикнула, его тело содрогнулось, как от сильного удара, и повалилось на неё, ей пришлось разжать свои объятия, — он свалился на пол, и она не смогла, она и не пыталась удержать его. — Чхве Ён-сси? — закричала она в ужасе, он лежал на спине, три стрелы торчали из его груди. — Боже мой! Господи, за что? За что? — закричала она. — Господи, за что мне это? — она опустилась на колени рядом с телом мужа и, заливаясь слезами, ощупывала его.

— Он мёртв? — спросил её кто-то.

— Господи, за что? За что? — она ласкала его голову и заливала слезами лицо.

— Он мёртв? — кто-то спросил её настойчивее. Она отскочила от тела, села на пол и продолжала заходиться рыданиями. — Он мёртв? — спросили её и взяли за плечо.

— Господи, за что? Что я сделала не так? Я была жадной, да была, я была невоздержана в речах, я хулила тебя, я нарушала твои заповеди, да, всё это было, всё и сразу, но за что мне это? За что? Он пережил то, после чего выживают единицы, зачем было убивать его? Он говорил мне, говорил, что это будет, но я не верила. Ты за это решил наказать меня? Это слишком жестоко. Он отбивал стрелы, у него не было сил, не могло быть достаточно сил, чтобы отбить их все, но он не спрятался, не проявил малодушие, за что? Он обещал мне жить, он закрылся рукой от этих стрел: эту, которая попала в сердце, он держит, будто поймал на лету, эти две, которые пробили легкое, прошли через его руку насквозь. За что? За что ты так наказал меня? — Люди стали расходиться, оставляя безутешною вдову причитать над телом мужа, заскрипели, открываясь, запертые им на засов двери, кузнец собирал разбросанные по двору стрелы, Инсу ничего не слышала, продолжая жаловаться на своё горе, Токман медленно сполз по стене на пол. Солнце спряталось и не светило в окна, Инсу склонилась над мужем и поцеловала его в губы — его дыхание обожгло ей щёку. — Токман-а, — закричала она. — Господи, я же лекарь, почему я не проверила пульс? — Она зажала артерию на шее мужа, пульс был чёткий, ровный, шестьдесят ударов, прослушивался и на руке, выше локтя и на запястье. — Быстрее, — Инсу не думала, что может так кричать, — три высокие лавки, нет, три стола, и подставьте доски под ножки, чтобы было выше, поставить буквой «ти», нет, просто принесите в нашу комнату, я там скажу, как поставить, готовьте кипяток и много белой ткани. Господи, я же не знаю даже как достать эти стрелы, когда они руку насквозь прошили и в грудь вошли, Господи.

— Я стрелы достану, Небесный лекарь, — проговорил Токман.

— Достанешь? Выдернешь? Я тебе достану! Кузнеца с братьями зови, сначала в комнате всё приготовьте, потом его отнесёте туда. Ты со мной останешься — помогать будешь. Любимый, любимый мой, слышишь меня, очнись, посмотри на меня, ну, давай, — он не приходил в себя. -Любимый, очнись, посмотри на меня, назови меня по имени, — она легла рядом с ним на пол, осторожно положила голову ему на плечо. — Любимый, это очень плохо, что ты сознание потерял, ты должен в себя прийти, любимый. — Она поцеловала его в ухо, погладила изорванную шрамами раковину, вокруг сновали какие-то люди, что-то переносили, Токман возбуждённо что-то кричал, ей было всё равно. — Чхве Ён-сси! Приди в себя! Любимый, любимый мой! Ну давай, ну, ты чего? Чхве Ён-сси!

— Небесный лекарь! Небесный лекарь, — она не сразу отозвалась, Токман звал её, — всё готово. — Готово, говоришь! Здесь останься и продолжай звать его, ни на секунду не умолкай, если очнётся, не позволяй ему рукой шевелить, вообще шевелиться не позволяй, а вы трое со мной. — Инсу вошла в комнату, три высоких стола стояли рядом. — Выше, выше, доски подложи под ножки, столы должны стоять устойчиво, и не ниже моего живота, — Инсу проверила устойчивость и высоту стола, — сойдёт, теперь эти два на ту же высоту перпендикулярно этому, вот чёрт, это слово вы не знаете, вот так, поперёк ставьте, теперь всё белой тканью закройте. — Инсу обошла получившуюся конструкцию.

— Небесный лекарь, — кузнец впервые назвал Инсу этим именем, — могу я остаться?

Инсу критически оглядела его:

— Как давно мылся?

— Вчера.

— В чистое переоденься, нижнюю часть лица закрой и оставайся, кузнец. Все за мной, надо его сюда принести.

— Командир, командир… Слышишь, командир? Очнись, командир! Очнись! Очнись! Командир, — Токман слегка охрип, выполняя распоряжение лекарки.

Инсу увидела мужа, и её сердце зашлось болью, он так и не пришёл в себя:

— Любимый, очнись, ну, как же плохо, что ты в себя не приходишь. Приди в себя! — она взяла его за руку, пульс стал чаще, сказывалась кровопотеря, но видимая кровопотеря была небольшой, кровь, пенясь, вытекала из ран на руке и тут же сворачивалась, гемостатики действовали. — Берите двое за плечи, двое — за ноги, под голову поддерживайте, осторожнее, руку, руку не заденьте.

Инсу разложила инструменты, пузырьки с лекарствами, смотрела на мужа и заходилась рыданиями:

— Я представить не могу, как вытащить эти стрелы, если они пробили руку насквозь и вошли в грудь. Наконечник в груди, Господи, за что? — она закрыла лицо руками.

— Милая, не плачь, — эти слова прошили тело Инсу судорогой, Чхве Ён открыл глаза и застонал.

— Ты очнулся! Глаза открыл! — она подлетела к мужу и принялась целовать его. — Хорошо, — проговорила она, утирая слёзы, — только рукой не шевели, лежи и не двигайся.

— Я жутко устал, ты права была, милая, рано мне сражаться, — он приподнял здоровую руку, придержал жену за затылок, стараясь ответить на её ласки, но тут же уронил руку и застонал, — дышать было нечем, а я всего несколько стрел отбил. Ну, не плачь, тебе вредно, ведь всё обошлось.

— Обошлось?! Обошлось?! — истерично вопрошала Инсу. — Как же обошлось, любимый, когда две стрелы в руке торчат, а наконечники в грудь вошли, что, если ребра задеты, а под рёбрами лёгкое пробито, а эта третья — в область сердца вошла, вроде неглубоко только… только… Я представить не могу, как стрелы эти достать.

— Не переживай, милая, Токман стрелы достанет, ты только посмотри, чтобы наконечник был цел, а то яд в теле останется, а потом я раны прижгу, и всё будет хорошо. Токман-а, давай дёрни… Устал очень, спать буду.

— Чхве Ён-сси, не смей глаза закрывать, на меня смотри и говори, говори со мной. А ты, Токман, стой, близко не подходи, не смей трогать его. — Инсу преградила путь гвардейцу. -Достанет? Дёрнет? Сосуды перебиты, нервные окончания задеты, это только в руке, а в груди — кости, а лёгкие, твои лёгкие! Я должна всё зашить, а ты говоришь ему, дёрни! Я тебе дёрну! Жить надоело?! Изверг! Рукой не шевели! Яд в теле, говоришь, останется? Они ещё и отравлены! — Инсу схватилась за голову и застонала.

— Милая, не переживай так, дай я хоть кисть раскрою, устал держать, — Чхве Ён разжал руку, и третья стрела с глухим стуком упала на пол.

Инсу вскрикнула:

— Что? Что? Любимый! — она взяла мужа за руку.

— Не переживай, говорю, вредно тебе. Вот, говоришь, стрелы в грудь вошли — ничего подобного — ну, руку насквозь прошили, ты только проверь, чтобы наконечник цел, а потом Токман стрелу достанет…

— Идём сюда, любимый, руку разогнуть можешь? Убери с груди, — Инсу осторожно разгибала пробитую стрелами руку мужа. — Медленно, осторожно, терпи, пожалуйста…

— Мне не больно… — проговорил он, кусая губы.

— Я сказала, терпи, знаю, что больно, очень больно, ты только потерпи, — Инсу отвела его руку от груди, — стрела насквозь руку пробила, и наконечник вышел, вот, рубашку продырявил… Любимый, наконечник от стрелы отделить надо, а остальное можно будет выдернуть.

— Милая, пускай Токман дёрнет, там уже под наконечник дырка есть.

— Я тебе дёрну! Я боль тебе иголками сниму, будет под местной анестезией, просто я не выдержу, если ты глаза сейчас закроешь. Будет всё равно больно, но ты терпи, хочешь, чтобы не так было больно, пока Токман с кузнецом стрелы разбирают, я тебя целовать буду и за руку держать, за здоровую руку?

— Держи, целуй, Токман уже всё в этой жизни про меня видел, ну, теперь пускай и кузнец посмотрит. Тебе честь не дорога, а мне и подавно.

— Вот, про честь свою вспомнил, ну, ничего — сейчас забудешь. Разбирай стрелу, Токман, дёрнешь — прокляну, осторожно разбирай, сам не поранься и в руке не качай. Ну, начинай. — Инсу поставила обезболивающие иголки и вылила пузырёк обеззараживающего средства на раны мужа. Чхве Ён дёрнулся, сжал зубы, унимая стон, ударил пяткой в своё жёсткое ложе, и Инсу обежала импровизированный операционный стол, чтобы закрыть ему рот поцелуем. — Всё, слышишь, всё. Сейчас Токман стрелы достанет, я тебе руку разрежу, всё внутри зашью, перевяжу, чтобы ни одна связка, ни один сосуд тебе впредь мечом махать не мешали. Да? Хорошо? Глаза не закрывай, на меня смотри. — Инсу погладила его по голове и проверила пульс. — А сердце быстро бьётся, последствие кровопотери, сейчас иголку поставлю, чтобы сердцебиение замедлить, хорошо? Двигаться не сможешь, помнишь? Ещё раз поцелую, не спи, мне страшно.

— Чего ты боишься, жена? — спросил Чхве Ён, приподнимая голову, чтобы ответить на поцелуй.

— Потерять тебя боюсь, — ответила Инсу, нежно глядя ему в глаза.

— Не бойся, покуда сама не прогонишь — я не уйду, — голова генерала со стуком опустилась на импровизированный операционный стол, он застонал от боли.

— Покуда сама не прогонишь!? — Инсу всхлипнула.

— Ну, и чего ты плачешь, милая? Чем я на этот раз тебя расстроил?

— Выходит, прогоню — уйдёшь? — Инсу склонилась над мужем.

— Я попытаюсь остаться, переспрошу тебя, уверена ли ты, что хочешь, чтобы я ушёл, а потом уйду, — Чхве Ён страдал от боли, его тело дёргалось, он кусал губы и неестественно запрокидывал голову, сжимал кулак здоровой руки. Пытаясь отвлечь его, Инсу села на стол рядом с ним и заставила его здоровой рукой обнять свой живот.

— Куда, интересно, уйдёшь, скажи, любимый, если не секрет, — он замолчал, почувствовав подвох в вопросе. — Так, куда уйдёшь, любимый? — Инсу нежно погладила его по голове и поцеловала в губы. — Я, знаешь ли, не просто так спрашиваю, не из пустого интереса, я вот вспоминаю, как ты меня гнал от себя совсем недавно, я же не ушла, так получается, зря, так надо было уйти, я же тебя переспрашивала и не раз, вот, скажи мне, любимый, куда надо было уйти?

— Больно! — проговорил Чхве Ён, с трудом повернул удерживаемую женой в объятиях голову и посмотрел на руку.

— Больно тебе, негодник! Нет, тебе не больно! Как будто, я не знаю, куда ты слинять собираешься! Слиняешь — я тебя догоню и верну, понял! Понял меня, только попробуй! Любимый! — Инсу крепче обняла его голову и потёрлась о его лоб. — Температуры нет. Ну, как там у тебя дела, Токман? Первую вытащил? У-уу, как медленно, только наконечник снял, ну, теперь погоди. Любимый, больно будет, терпи.

Чхве Ён тяжело вздохнул, он опасался что-либо говорить, чтобы не вызвать неожиданную реакцию на свои слова.

— Кузнец, идём, руку держи, и я держу, а ты, Токман, вытаскивай, только не дёргай, а спокойно так вытаскивай, вниз тяни, прямо только, не под углом. — Токман выдернул стрелу, и Чхве Ён закашлялся. — Ты чего? — спросила Инсу, вздрогнув.

— Ничего. Со мной всё в порядке.

— Давай, Токман, вторую разбирай. А ты не кашляй, — Инсу опять подошла к мужу, — больно, да? — Она погладила его по голове. — Терпи, недолго осталось, — он кивнул и отвернулся.

— Токман-а, наконечник дай, что за яд определить надо, — проговорил Чхве Ён.

Токман положил наконечник на протянутую Инсу тряпицу.

— И, как ты интересно определишь, что за яд, любимый?

— Иголку убери, узнаешь, мне рука нужна.

— Ну ладно, убрала, любопытно. — Чхве Ён дёрнулся и закашлял, взял наконечник в руки, посмотрел на свет, понюхал и потянул в рот. Инсу выбила у него наконечник из рук. — Вот, придурок!

— Что творишь, жена? Как же я иначе яд узнаю? — он опять закашлялся и сглотнул. — Вот, не знаю, что за яд, может, и не особо важно, отравиться не успел. — Ставь обратно иголку, милая.

Инсу поставила замедляющую сердцебиение иголку.

— Как дитё малое, всё в рот тянешь. Мало ли что там на наконечнике.

— Лекарка, я наконечник снял, — Инсу подошла к Токману, и они выдернули вторую стрелу.

— Выдыхай, любимый, сейчас я инструменты обработаю ещё раз и буду резать. Ты потерпишь или анестезию дать?

— Спать уже не хочу, проснулся, — простонал Чхве Ён, — терплю, режь как тебе спокойней.

— Мне спокойней тебя слышать и в глаза твои смотреть, любимый, но, если будет очень больно, ты скажи, не молчи. Я четыре разреза сделаю, ты меня понял, небольшие разрезы, могла бы сделать один большой, но лучше сделаю четыре маленьких. Видишь, кузнец, это скальпель, он режет. А теперь крюки давай, шире разводи и держи вот так. Ну, любимый, а ты говоришь: «Дёрни», — если бы он дёрнул, я бы тут концов не нашла, хорошо, кость не задета, зато сосуды. Зажим, кузнец, это зажим называется, я им разорванные сосуды зажимаю, видишь, кузнец? Ты же это хотел видеть? А это игла, кузнец, только не обычная игла. Тебе не больно, любимый?

— Терпимо, — проговорил Чхве Ён между приступами кашля.

— Видишь, кузнец, а всё оттого, что иголки нервы пережали, и болевой импульс к мозгу не идёт. Недолго ещё потерпи, любимый. — Чхве Ён тяжело задышал. — Я грудную клетку тебе не буду сегодня резать, боюсь, пускай рука заживёт. Ты уверен, что ядом не отравился?

— Не уверен.

— Что? — нервно дёрнувшись, переспросила Инсу.

— Уверен, уверен, не переживай.

— Муж мой, я сейчас тут закончу и подойду к тебе, и ты мне в лицо скажешь, уверен или нет. Ну, вот и всё. Иду к тебе. — Инсу обошла импровизированный операционный стол. — Температура? Нет температуры. Сердцебиение? А ты чего нервничаешь так? Кровопотери большой нет, я все сосуды зашила, чего сердце так бьётся? Послушай, посмотри на меня, посмотри на меня. — Глаза Инсу наполнялись слезами — губы её мужа покраснели от проступившей на них крови. — За что мне всё это? Почему ты такой псих? — Инсу подбежала к столику и стала копаться среди глиняных пузырьков. — Сейчас спать будешь. Как же мне страшно.

— Не бойся, — выдохнул Чхве Ён.

— Не бойся?! Ты издеваешься? Ты давно кровь глотаешь? Сядь! Кузнец, уйди! Завтра тебе твоё сокровище верну. — Инсу разрыдалась. — Ты говорить разучился? Нельзя сразу сказать было, как ты говоришь это: «Милая, я отравлен».

— Сердце бьётся, задыхаюсь, — простонал Чхве Ён, отчаянно глотая ртом воздух.

— Кузнец, кипячёной воды быстрее! Ты же этот яд перебороть можешь, давай, пожалуйста, я боюсь тебя резать.

— Поздно бояться. Рубашку сам сниму, — Чхве Ён стал развязывать завязки на рубашке.

— Стой! Рукой не шевели. Не глотай кровь. — Чхве Ён сплюнул накопившуюся во рту кровь, и алая струйка потекла к подбородку. — Инъекция внутривенно подействует, и не надо будет резать. Ложись, продолжим медикаментозную терапию, тебе будет холодно, я накрою тебя одеялом.

— Ты знаешь, как действует этот яд. Ты говорила, пока есть дырка, это яд. Ты говорила, что дырка сама не заживёт. Не бойся, я верю, что ты сделаешь всё, как надо.

— Любимый, лекарства помогут… — простонала Инсу и схватилась за голову.

— Лежать целыми днями не хочу, надоело, жить хочу. Я тебе верю, ты боишься меня резать, чтобы не боялась, хочешь, я попрошу: «Милая, спаси меня», — или хочешь, я прикажу: «Жена, спаси меня», тогда ты сделаешь только то, о чём я просил, или то, что я приказал.

Инсу посмотрела на него, он посмотрел ей в глаза и ободрительно кивнул — она хотела поцеловать его в губы, но он отстранился и подставил щёку:

— Полный рот крови, — проговорил он.

Инсу взяла чистую тряпицу, закрыла нижнюю часть лица мужа и стала по капле выливать анестезию:

— Просто спи, любимый, просто спи.

* * *

— Его величество почтил наше собрание милостью своей.

Конмин занял своё место на троне.

— Я готов выслушать чиновников Совета. Приближается время сбора налогов. Чиновники должны ответить, каков был урожай, сколько хозяйств будет охвачено, какая доля средств пойдёт в казну и насколько этих средств будет достаточно для того, чтобы удовлетворить нужды двора.

— Ваше величество, милостью короля чиновник второго ранга Могун И Сэк сообщает, что число хозяйств, охваченных сбором налогов увеличилось в два раза по сравнению с прошлым годом. Несмотря на сокращение ставки налога, объём собираемых в казну средств растёт. Число хозяйств, облагаемых налогом, в провинции Сансон возросло на пять сотен.

— С чем связано такое увеличение числа хозяйств в Сансоне? — Чиновники замолчали, по залу пробежал шепоток. Конмин поднял взгляд. — Отвечай, чиновник второго ранга, приказ короля.

— Ваше величество, налогообложению подлежат земли в предместьях порта Чансо после смерти генерала Корё Чхве Ёна. Тэогун в своё время отказался от этих земель, угодья были разделены между крестьянами. Они не платили налог. Магистрат официально подтвердил смерть Чхве Ёна, — произнёс чиновник и подошёл к трону, чтобы передать евнуху короля свиток.

Конмин принял свиток из рук евнуха и отложил, не читая.

— У меня есть повод не доверять словам магистрата Сансона. Чиновники Совета, слушайте приказ короля, повелеваю начать расследование смерти чиновника третьего ранга, генерала Корё Чхве Ёна. Чиновник пятого ранга Мун Каный и чиновники, поддержавшие ложные обвинения, были арестованы, удальчи Гэук, доставлявший приказ о помиловании и засвидетельствовавший смерть генерала, взят под стражу. На основании этих бумаг приказываю чиновнику первого ранга Ичжэ Ик Чжэ Хёну и командиру королевской гвардии Чхусоку начать расследование. Я собираюсь посетить Сансон. — Конмин поднялся, положил свиток на поднос евнуху к другим аккуратно уложенным бумагам и покинул зал приёмов.

«Ён-а, я найду в себе силы, обещаю. Ты умирал так страшно, я отомщу за твою смерть».

Король, будто во сне, шёл по коридорам дворца, мир покачивался перед его глазами, он завернул за угол, направляясь к своим покоям. Навстречу ему шёл Чхве Ён в тяжёлом серебряном доспехе, генерал и король поравнялись, Чхве Ён отошёл в сторону, уступая дорогу, и склонил голову.

«Ён-а, ты пришёл ко мне», — проговорил Конмин, хватая друга за золотые наручи, солнце огнём играло на его доспехе. Чхве Ён поднял взгляд, посмотрел королю в глаза и улыбнулся: «Расследуя мою смерть, ваше величество, вы выявите корни заговора. Чиновники Совета, поддержавшие обвинение, магистрат Сансона. Сансон. Эта провинция очень важна для нашей страны, продовольствие, следите за поставками продовольствия из Сансона. Отпустите меня, ваше величество, мне больно, эти наручи сдавили мне руки», — Чхве Ён пошатнулся и растаял в воздухе, оставив кровавый след своих израненных рук на тыльной стороне ладоней короля.

— Отпустите меня, ваше величество, отпустите, — Конмин держал за руки командира удальчи Чхусока. — Я милостью короля принёс письмо от командующего армией Ли Сонге, он покорно принял все чины и подарки короля, но ко двору отказался явиться.

— Чхве Ён не принимал моих подарков, вздыхал, когда я награждал его чинами и званиями, будто я взваливаю тяжесть этого мира на его плечи, но приходил по первому зову, стоило мне подумать о том, что он нужен мне.

— Ваше величество, вы больны? — спросил гвардеец, опустив взгляд.

— Вести от Токмана, Чхусок?

Командир удальчи опустился на колени:

— Ему был дан приказ не возвращаться без Небесного лекаря, может быть, он ищет её.

Король вытер холодный пот с лица и оглянулся, он стоял перед покоями королевы, никто не остановил его, и Конмин вошёл внутрь.

— Ваше величество, милостью короля я заслуживаю смерти, — дама Чхве опустилась перед ним на колени. Конмин вошёл в альков и опустился на кровать рядом с женой: «Любимая, ты так нужна мне, я не знаю, что делать и думать. Если бы ты открыла глаза и сказала мне твёрдо: “Чхве Ён жив, муж мой, я рядом, а он жив”, — я бы мир перевернул». — Я знаю, о чём прошу, ваше величество, но моего племянника не вернуть, а королева уже сутки в себя не приходит. Названая тётка Чхве Ёна лечила её да только сама занемогла, а теперь некому её лечить. Велите лекаря найти милостью короля.

— Что? — переспросил Конмин.

В глазах дамы Чхве стояли слёзы:

— Её величество уже сутки не приходит в себя, а лечить её некому, ваше величество.

Конмин обнял жену и прижал к себе: «Я найду в себе силы, дорогая, найду, я всё сделаю».

Король спускался в темницы дворца в сопровождении евнухов и удальчи. На лицах стражи восточного крыла застыло выражение боли, воздух был наполнен криками и стенаниями умирающего, Конмин остановился и глубоко вздохнул:

— Ключи от кандалов заключённого и в плошку налейте воды. — Чхве Ён протянул Конмину плошку с водой, проводил её жадным взглядом и сглотнул. «Прости меня, брат», — проговорил король. Конмин вошёл внутрь камеры заключённого, Синдон катался по полу и безостановочно голосил: «Больно. Жить хочу. Пи-иить. Пить». Король подошёл ближе, и старик схватил его за ноги:

— Пощади. Так больно, я не могу так умирать.

Чхве Ён вошёл в камеру, сел на каменный приступок под зарешеченное окно и опёрся спиной о стену, подчиняясь внезапному наитию, Конмин высоко поднял плошку и стал медленно выливать из неё воду на пол, смотря в глаза скорчившегося на полу старика.

Синдон отполз и забился в угол:

— Пощади. Воды-ыыы.

Конмин отвернулся и пошёл к выходу.

— Пощади-ииии, — крик плешивого монаха оглушил его.

— Хочешь, чтобы я пощадил тебя, старик? — Конмин заставил свой голос звучать спокойно.

— Пощади.

— Чхве Ён мёртв, а ты мог бы быть полезен этой стране. Что, если я пощажу тебя? — проговорил Конмин и содрогнулся.

— Буду служить как пёс, — прокаркал монах.

— Стража, снимите с него цепи и выведите отсюда.

Синдон упал ниц и стал целовать ноги короля, стражники вытащили его из клетки, Конмин вышел вслед за ними, железные двери закрылись, король вздрогнул и оглянулся. Чхве Ён остался лежать в темнице на каменном приступке под окном, солнце освещало его лицо.

* * *

— Батюшка, очнись, глазоньки открой, — Чхве Ён проснулся от этого причитания, не открывая глаза, он попытался определить, что с ним и как. Дышать было тяжело и больно, рот не открывался из-за засохшей крови, правой руки не было, левая не поднималась. Он попытался пошевелить пальцами и почувствовал лежащие на них волосы, жена лежала у него на ладони. Чхве Ён вздохнул и повернул голову на бок, попытался поднять правую руку, чтобы обнять жену, грудную клетку прошило острой болью, и генерал застонал. — Батюшка, батюшка, — причитание перешло на крик.

— Уйди, женщина, не видишь, командир мой болен и скоро не очнётся, уходи.

— Батюшка, батюшка, — любопытство пересилило чувство самосохранения, и Чхве Ён открыл глаза. — Генерал Чхве Ён, батюшка, смилуйся, встань, поднимись.

— Кто… — Чхве Ён попытался что-то произнести, но понял, что это ему не под силу, и закрыл глаза. Тут же шершавая рука подняла его голову и поднесла к губам чашку с водой.

— Не пей, касатик, рот прополощи и сюда выплёвывай, чтобы кровь насохшую убрать.

Выполнить это распоряжение было сложно, вода просилась в горло, он с трудом, но справился, положил голову на бок, скосил взгляд — жена спала у него на руке.

— Смилуйся, батюшка, — затянула седая старуха, упав на колени перед ним, — магистрат пришёл налог собирать, говорит, что не законно нас на эти земли янинами записали, налог собирает, земли отбирает, охрани, батюшка…

Чхве Ён замотал головой.

— Какой я тебе батюшка, женщина, сама мне в матери годишься. Почему так называешь? Отдайте ему всё, янины, рабы — земля обрабатываться будет и ладно.

— Батюшка, как же отдать, — старушка от возмущения вскочила на ноги, — как же отдать то, что своей кровью и потом полито.

— Полито потом и кровью, — повторил Чхве Ён, — какая разница куда кровь проливается, везде впитается. Не видишь, женщина, не встать мне, не причитай, отдайте всё, как поднимусь — всё верну.

— Как же, касатик, сыновья мои уже со стражей схлестнулись, пол деревни уже в колодках сидит. Встань, батюшка, охрани, одно тебе надо — показаться, что жив, да слово молвить.

— Показаться, что жив я? А я жив? Я же не знаю, жив я или мёртв. Вроде как мёртв, повесился же, а может жив. Хочешь сказать, как раз узнаю. Хорошо, будет тебе слово, как только жене моей под голову подушку положишь, не разбудив, меня поднимешь, оденешь, и куда там надо живым доведёшь, вот, тогда и будет тебе слово. — Чхве Ён попытался сесть и застонал. — Самому мне это никак не сделать.

Старушка засуетилась вокруг него:

— Сынок, я досочку тебе под спину сейчас принесу коротенькую, — проговорила она и убежала.

Чхве Ён посмотрел на жену и пошевелил рукой, пытаясь погладить, её волосы касались его пальцев — он ловил их в воздухе:

— Умаялась, милая, всю ночь врачевала, — Инсу потёрлась о его ладонь и продолжала спать, он улыбнулся и закрыл глаза.

— Под плечи, под плечи его приподними, сынок, — причитала старушка, Чхве Ён проснулся от этого причитания во второй раз, — теперь я досочку подставлю, — Токман решил подсобить настырной гостье, не видя причин, по которым бы тэогун не мог бы оказать небольшую услугу жителям деревеньки, прогулявшись куда просят. — Генерал, батюшка, спиной о досочку опирайся, а живот сгибай.

— Вот, изверги, — простонал Чхве Ён, — земля им нужна, а меня, значит, в ней так и похоронят. Хоть бы жена проснулась, а то вдруг порвут обратно то, что она зашить уже не сможет.

Чхве Ён сел на лавке, спустил ноги на пол и схватился за грудь, открыл рот, пытаясь отдышаться. Старушка деловито крутилась вокруг, приматывая доску к спине бинтами, Токман помогал ей. Чхве Ён осмотрел правую руку, согнул и разогнул пальцы, рука болела, но работала. Настойчивая гостья затянула его руки в рукава рубашки и стала завязывать завязки. Чхве Ён поднялся на ноги и покачнулся, голова кружилась, его поддержали под спину, не позволив упасть. Он глазом не успел моргнуть, как был одет.

— Токман, предатель, меч мой подай, жену охраняй, на улицу не выпускай, будет дверь ломать, и то не выпускай, понял меня. Ну давай, старайся. — Проговорил он, направляясь к двери. — А ты веди, женщина, где там твоих сыновей отбивать. Сколько стражи с магистратом?

— Да, почём мне знать, касатик, — последовал ответ.

— Это хорошо, что не знаешь, так я знаю, что не больше пятидесяти, точно сдохну. Как вооружены хоть скажи?

— А до зубов вооружены, не ругайся, батюшка, — последовал ответ.

Чхве Ён со своей спутницей вышел за ворота и огляделся. Деревенька была покинута, повсюду была разбросана забытая утварь, не привязанная разбредалась скотина и куры. В отдалении на пригорке Чхве Ён заметил странное собрание и поковылял в том направлении. Магистрат восседал в открытом паланкине, а перед ним, затравлено озираясь, собрались крестьяне: женщины тихонько постанывали, по-видимому, отходя от недавних истеричных рыданий, мужчины частью утешали жён, частью напряжённо вслушивались в слова магистрата, группа наиболее активных была поставлена на колени и закована в колодки, закрывавшие шею и руки, те, кому колодок не хватило, — связаны. Чхве Ён тяжело поднимался на холм, поминутно останавливаясь, и пытался отдышаться, открывая рот. Старушка не отставала от него ни на шаг и, просительно посматривая в глаза, поглаживала по руке.

— Тут некоторые говорят, что покойный генерал от этих земель отказался, чтобы не пустовали они, крестьянам пожелал отдать, и теперь они ваши. Быть может, все слышали о том, и я слыхал, только записей то подтверждающих в реестре земельном нет и не было никогда, а, следовательно, земли эти вами незаконно захвачены, а те, кто приказу магистрата о передаче этих земель сопротивляются, — преступники и будут наказаны. Владелец этих земель мёртв и наследников по себе не оставил, земли будут переданы в собственность магистрата, а вы, приписанные к ним рабы…

— Мы не рабы, в земельном реестре есть записи о том, что мы на эти земли янинами закрепляемся! — стражники вошли в толпу, вытащили из неё очередного крикуна, приставив тому мечи к горлу, поставили на колени перед магистратом и связали.

— Такие записи есть, но отказа покойного генерала от имущества нет, а, следовательно, эти записи не законны.

— Магистрат, — взревел Чхве Ён, набрав воздух в лёгкие, и почувствовал, как грудь взорвалась болью, — как смеешь ты творить суд и расправу на моих землях. Я, тэогун Чхве Ён, чиновник третьего ранга, подсуден только королю и высочайшему Совету. Я, генерал Корё Чхве Ён, по доброй воле отдал свои земли этим людям, чтобы не пустовали, я милостью своей защищаю их, а тебя я предупреждал, появишься на моих землях — и мой меч остановит тебя.

Старушка засеменила в толпу и растворилась среди односельчан. «Вот, теперь я узнаю, жив я или мёртв», — подумал Чхве Ён. — «Если мёртв — убьют, если жив — буду жить, сколько их — тридцать, то, конечно, не убийцы — стражники, да только и у них ума хватит всем вместе напасть. Хорошо, хоть цепей у них в руках нет. Хотя, какая разница, как упаду, так и цепи найдутся. Нет, не будет цепей на меня, просто убьют быстро и не больно. Милая, прости... А, впрочем, какая разница, жив я или мёртв, то мне решать, а я думаю — жив, да и наследник по мне есть. Пошёл ты к чёрту, магистрат». Чхве Ён стоял в одиночестве чёрным столбом на краю плоской вершины холма, а по другую сторону волновалось разномастное человеческое море. Магистрат, невысокий толстенький человечек с коротенькими ножками и блестящими масляными чёрными волосами, подтянулся на ручках и залез на кресло своего паланкина с ногами, испугавшись при виде воина, который в бою один стоил двух тысяч, и возопил:

— Генерал Корё Чхве Ён мёртв. Стража! Самозванца схватить. — Стражники остались стоять на месте. Чхве Ён тяжело дышал, хватая воздух широко открытым ртом, одной рукой он держался за грудь, а другой тяжело опирался на меч. — Схватить самозванца, — пропищал магистрат, и Чхве Ён покачнулся, с трудом устояв на ногах. Стражники схватились за мечи и направились к нему.

«Подходи, окружай, я же мёртв, повешен, стрелами отравленными убит, неужели, всё ещё боитесь. Подходи, все подходи»

Стражники кружили вокруг Чхве Ёна, выставив перед собой мечи. Он стоял в центре этой смертельной карусели, тяжело дышал и опирался на меч. Магистрат расслабился и удобно уселся в кресле своего открытого паланкина:

— Поставьте его на колени, говорят, генерал Чхве Ён ни перед кем не становился на колени, кроме самого короля. Вот и посмотрим.

Один из осмелевших перед нетвёрдо стоящим на ногах человеком стражников ткнул Чхве Ёна мечом в спину, и сразу же ещё двое повторили за ним этот приём. Удары пришлись в закреплённую старухой на спине доску и отозвались болью в незажившей груди, Чхве Ён не устоял на ногах и упал на колени. Магистрат зашёлся высоким неприятным хохотом, генерал поднял голову и посмотрел в его сторону — в следующую секунду Чхве Ён упал на спину, ударом меча в ножнах из-за головы сшиб с ног половину угрожавших ему стражников, другую половину сшиб ударом ног и, оттолкнувшись от земли, поднялся:

— Тот, кто направит против меня меч в следующий раз, лишится руки, — проговорил Чхве Ён и Квигом с мелодичным звоном вышел из ножен. — Я, воин Корё, на своей земле и буду защищать её, а вы, собаки, прочь пошли, прочь. Я предупреждал тебя, магистрат. — Чхве Ён пинками разогнал стражу и направился к возбуждённо подпрыгивавшему на своём месте чиновнику. — Я предупреждаю тебя в последний раз, увижу тебя здесь или ещё раз убийц подошлёшь — жив останусь — тебе — смерть. — Магистрат тоненько пискнул и скомандовал своим носильщикам поднимать паланкин. — Ключи от колодок, в которые ты моих людей заковал, не забудь, а то догоню, магистрат. — Чиновник выкинул на землю связку ключей, и его носильщики заторопились прочь, Чхве Ён стоял, опираясь на ножны своего меча, и тяжело дышал. Толпа крестьян зашевелилась, одни крестьяне похватали брошенные стражей мечи и теперь с улюлюканьем гнали незваных гостей, другие освобождали от колодок и развязывали несостоявшихся преступников, матери, жёны и дочери целовали и обнимали их, на этот раз рыдая от счастья. Чхве Ён убрал меч в ножны и медленно, держась за грудь, направился в деревню к дому кузнеца, дышать становилось всё труднее, сооружённые старухой плотные перевязи перетянули грудь. Он оступился на склоне, кубарем покатился вниз, его тело дёрнулось, остановившись у дороги, и он затих.

— Генерал упал, генерал! — толпа побежала с холма.

* * *

Инсу проснулась от осознания того, что вместо огромной жёсткой ладони мужа у неё под головой лежит мягкая подушка. Она поднялась и, ещё на что-то надеясь, тихонько позвала: «Любимый, ты где?» Ответа не последовало. Подавив приступ охватившей душу липкой, обволакивающей паники, она поднялась и направилась к дверям, но двери не поддались:

— Токман-сси, ты там? — позвала она. — Открой! — Инсу чувствовала присутствие гвардейца за дверью, но он не отвечал. — Токман-а, где он? Открой!

— Командир скоро вернётся, — последовал ответ, — он просил не выпускать вас до его возвращения.

Инсу стала колотить в дверь кулаками и бить ногами:

— Где мой муж, мерзавец, где муж мой? — кричала она в истерике. — Он подняться после операции не мог. Выпусти меня! Выпусти, иначе я убью тебя!

— Успокойтесь, Небесный лекарь, командир вернётся. Команди-иир! — короткий вскрик гвардейца и шум снаружи окончательно вывел Инсу из себя, она с разбегу налетела на хлипкие двери:

— Что там? Что? Что с ним? Что случилось?

Двери распахнулись, и она едва не налетела на носилки. Чхве Ён очнулся от криков жены и попытался открыть глаза — глаза не открывались, сознание утягивало куда-то камнем, обратно в небытие и сон, тело покачивало, потрясывало и уносило.

— Милая, — застонал он.

— Чхве Ён-сси? Что с тобой? — закричала Инсу, тело её мужа на носилках внесли в комнату. — Кладите на стол, нет, с носилок не снимайте, носилки кладите на стол, теперь этот стол поверните, рядом с тем поставьте, подложить под ножки не забудьте. Теперь одновременно поднимайте за плечи и за ноги, и быстро убирайте с носилок. Вот так, теперь прочь пошли, все — прочь. Чхве Ён-сси?

— Лечи его хорошо, женщина, — проговорил один из крестьян, помогавший нести носилки.

— Уж без тебя разберусь, — огрызнулась Инсу.

— Дышать не могу, — простонал Чхве Ён.

— Сейчас, сейчас. Кто это намотал на тебя это всё? — проговорила Инсу, развязывая завязки рубашки на его груди. — А под спиной что?

— Так, доченька, как же иначе поднять его было? Он сам подняться не смог. Вот, пришлось под спину и подложить.

Старушка, то ли чувствуя свою вину, то ли предлагая помощь, то ли просто любопытствуя, оставалась в комнате и никуда уходить не собиралась.

— Зачем было поднимать его на следующий день после операции, лежать ему дня три, четыре, потом вставать. Никаких нагрузок, — Инсу не совсем понимала с кем говорит и кому отвечает, её мир сузился до одного тела, и это тело не принадлежало ей самой.

— Так магистрат приехал налог собирать и земли отымает, говорит, генерал стало быть помер, так и земли не ваши, а мои. Вот, я и прибежала, чтобы батюшка наш поднялся, и всё ему, стало быть, объяснил.

— У-ууу, как же замотали тебя, развязать не могу, аккуратненько разрежу, потерпи ещё немного.

— Задыхаюсь... — Чхве Ён отчаянно хватал ртом воздух.

— Давай помогу тебе, лапушка, приподыму его.

Инсу вместе со старушкой приподняли тело генерала и размотали пережавшие его грудь бинты.

— Я не могу понять, вы заставили его подняться? Вы заставили этого человека встать!? Терпи, Чхве Ён-сси! Я тебе помогу дышать сейчас, ты только сознание не теряй.

— Задыхаюсь... — прошептал Чхве Ён.

— Валик под шею дайте! — закричала Инсу.

— Сейчас, сейчас, простынь сверну, — заторопилась старушка.

— Быстрее! Я не могу понять, вы его подняться заставили?

Инсу склонилась над мужем и стала вдувать воздух ему через рот. Чхве Ён закашлялся и задышал.

— Ты головой не ударялся, любимый, сознание не терял?

— Как же не терял, он кубарем с холма скатился, мы уж думали, помер, — продолжала делиться своими впечатлениями старушка.

— Сейчас я тебя умою, любимый. Вот так, — Инсу осторожно протёрла лицо мужа мокрой тряпицей, которая чудесным образом оказалась в её руке, стоило ей вслух выразить желание очистить лицо мужа от пыли, — попробуй глаза открыть, давай, я тебе помогу, видишь меня? Сколько пальцев?

— Жизнь моя… Я без тебя дышать не могу.

Инсу обняла голову мужа и разрыдалась.

— Ну, куда тебя понесло, любимый, запер меня здесь, сам умотал куда-то, с холма навернулся. Голова не болит? Вроде цел, руки, ноги я проверила, переломов нет, на бинтах — кровь, ты же только после операции, любимый, ну, куда тебя понесло?

— Молчи, устал, качает… Ложись рядом, я спать буду.

— Погоди, я осмотрю тебя, швы проверю на груди и на руке, руки в стороны положи, чтобы лучше дышалось. Легче дышать? — он послушно развёл руки в стороны и застонал. — Я не могу понять, ну, куда тебя понесло?

— Лапушка, так я же объясняю тебе, магистрат приехал, стражу привёл, стали амбары открывать, скотину повытаскивали, посчитали. Мужикам нашим это не понравилось, они им немного наподдавали, наши — этим, а потом те нашим тоже наподдавали, тех, кто дрался, в колодки заперли, преступники говорят. Нас магистрат на холме собрал и говорит: была земля ваша — стала наша, генерал помер, наследников не оставил, земля — собственность магистрата, а вы теперь рабы, вот, я и побежала мужа твоего будить.

— Вы заставили его подняться?! — вскричала Инсу.

— Так, как же было не заставить, когда землю у нас отымают, а самих в рабов и преступников записывают. Так, насилу подняла, всё говорит: «Отдайте да отдайте» — а как же её отдать-то?! Еле довела, через каждый шаг запинался. Как пришли, он магистрату всё сказал, а тот ему, самозванец значит, и стражу натравил, мы думали, убьют, окружили, мечами тыкают, а он тут одним ударом всех и повалил. Вот, какой у тебя муж, красавица, лечи его хорошо.

— Вы заставили его сражаться?! Изверги! Изуверы! Больного человека подняли с постели. Да пускай бы вас всех поубивали, земля ваша, чтобы она вам поперёк горла встала! Чхве Ён-сси, любимый! Ну, за что вы нас мучаете!? — Инсу спрятала голову мужа у себя на груди.

— Так, лапушка, ну, что же ты!? Так, мы по гроб жизни ему обязаны, да только как же было иначе.

— Жена, не переживай, вредно тебе. Я сам виноват, надо было сразу с магистратом разобраться, записи в реестре сделать.

— Вот псих, вечно у тебя никто не виноват! Как убивают — сам виноват, как оболгали — сам виноват, как заковали — сам виноват, как в петлю лезть — и то сам… Ну, за что же мне горе-то такое, Господи! Уйди, карга старая, уйди с глаз моих, чтобы я тебя больше не видела, близко к нему не подходи. Не было у них выбора: мужа моего загубить или самим при земле остаться. — Инсу кинулась на настырную гостью с кулаками, и Чхве Ён удержал её за подол платья, а старушка, тихонько пискнув, выскочила за двери.

— Не плачь, милая. Всё обошлось. Ложись рядом, будем спать. — Инсу, успокоившись и отыкавшись после истерики, легла рядом с мужем и прижалась к нему.

— Ты как? Где-нибудь болит? — спросила она.

— Жив я, милая, жив теперь, точно жив, — Чхве Ён попытался засмеяться и застонал.

— Что с тобой?

— Всё хорошо. Всё болит. Три дня буду лежать, тебя обнимая, пальцем не пошевелю, лишь бы магистрат убийц не подослал, а сам больше не сунется. Спи, милая. Спи, радость моя, сегодня, завтра мы точно живы. — Инсу поднялась на локтях и с тревогой посмотрела на мужа, он открыл один глаз, притянул её к себе одной рукой, поцеловал в губы и вернул на прежнее место. Инсу мечтательно улыбнулась и прижалась к нему сильнее, но уснуть ей не удалось, она тёрлась о него и ворочалась, он не спал, изредка постанывая, Инсу слушала его сердцебиение, проверяла пульс и, наконец, легла ему на живот.

— Ты есть хочешь, — вскрикнула она и соскочила с лавки. — Я сейчас приготовлю поесть и тебя накормлю.

Инсу вышла из комнаты и пошла в кухню, небольшое полуподвальное помещение под домом, здесь на коптящих и дымящих по-чёрному очагах стояли огромные котлы, похожие на современный вок, чтобы разжечь огонь или убрать дым приходилось работать веером. Здесь она давно чувствовала себя хозяйкой, спокойно брала любые продукты, только на хозяйскую еду не покушалась, хотя хозяйка всегда демонстративно оставляла ей на видном месте, накрывая чистой тряпицей. На этот раз прежде чем начать готовить она поела оставленной еды и отнесла Токману. Её мужу такая еда ещё долго не подойдёт, она стала варить суп, овощи должны были развариться до мягкости, чтобы их можно было протереть в кашицу. Сегодня во дворе дома кузнеца было необычно многолюдно, крестьяне возбуждённо обсуждали между собой недавнее происшествие, в котором её больной муж принял непосредственное и очень активное участие. Инсу уселась на порог, сжала кулаки от злости и прислушалась.

— Что женщина та, жена его, когда не вылечит, да он помрёт, нам всем хана.

— Ты попроси его, хоть волю свою записать да подписаться, он же ясно сказал, все слышали, что землю нам отдаёт.

— Ты думаешь, он писать умеет, небось, сколько себя помнит, только мечом и махал, такой-то генерал.

Инсу, ничуть не стесняясь, что её услышат, недовольно фыркнула. Не малограмотным крестьянам было обсуждать её мужа, прямого потомка короля Чхве Чхунхона, генерала, отвоевавшего северные земли, без единой капли крови вернувшего наместничество Сансон, отбившего столицу после нападения красных повязок…

— Да, я сам наученный, пускай наговорит, я запишу, чтоб ему только свою тамгу поставить.

— Военные тамги не носят, они не себе, а хозяину служат, какая у него тамга?

— Вот, чёрт. Матушка, он хотя бы жив там, нет?

— Жив, так жив пока, — Инсу узнала голос старушки, заставившей её мужа подняться с постели, и закусила губу от злости. — Ой, как бранила меня жена его такими всё словами незнакомыми, убить хотела, сам он только и заступался. Уж я, конечно, мёртвого с постели тогда подняла, видела его, как перевязывала, так не живут, да только и он сказал, и я понимаю, нельзя было иначе.

— Так, выживет он, матушка?

— А, почём мне знать, сынок? Когда б меня спросили, сказала бы, нет. Да, только его жена лечит. У него вся грудь изрезана, спина исполосована, шрамы на шее, будто душили да вешали. Нет, не жилец, — Инсу возбуждённо пискнула и поднялась на ноги, вот уж она им сейчас задаст, сейчас никто не помешает ей вцепиться этой старухе в седые патлы, пока муж её не видит.

— Зря вы, матушка, так переживаете, когда читать бы умели, знали бы, что жена у него с Небес спустилась — Небесный лекарь значит. Вылечит она его.

— Так, братец, не хвались, что ученый, вот, я в Кэгён рис возил, так на рынке такого наслушался — волосы дыбом встали. Вылечит она его, говоришь? Небесный лекарь, говоришь? Матушка, когда бранила она вас, то зря, сама она мужа своего и погубила. Я ж его видал, когда он Ханян брал, вот, тогда он был в силе, а как женился, так и угасает. С Небес она спустилась, говоришь, так она не с Небес, она — красноволосая кумихо, демон в обличье человеческом, посланная, чтобы убить его. Ты хоть раз видела, чтобы, хоть один муж перед женой так стелился, как этот генерал, а ведь не последним человеком сказано: «Уважать мужчин, презирать женщин». А когда бы ты, братец, королевский указ читал, так знал бы, что в измене она собственного мужа и обвинила. Его же день обвинили, на следующий оправдали, этак до нас приказ больше недели шёл. Так братец, коли грамотный, скажи, что за наказание жене, мужа оболгавшей, полагается, а?

Инсу забежала в кухню, спряталась за очаг и укусила себя за палец. Мелко порезанные овощи в котле ещё не дошли до мягкости, она зачем-то помешала их и вернулась на прежнее место.

— Да, что вы там говорите, соседи, когда бы я не видела, как она по мужу убивалась, и то бы не поверила. Она же ребёнка носит, как могла она отца собственного ребёнка оболгать? — этот голос тоже был знаком Инсу.

— Что стелется он перед ней, то правда, только от того, что любит, души не чает. — Проговорил кузнец. — Когда стражники в кузне у меня глумились над ним, она прибежала, собой его закрыла, ему, конечно, только хуже от того вышло, да видел я, не могла она его оболгать.

— Эй, братец, на-ка указ королевский почитай. Вслух читай. — Инсу сняла накипь с мяса, вариться ему оставалось не меньше часа, закрыла глаза, заткнула уши, и, облокотившись на косяк, попыталась забыться, но сделать это было очень сложно.

— Ах, выходит и правда то, удивлялась я, как она, жена государственного преступника, рабой не стала, вот как выходит.

— Так-то оно и выходит, матушка. Да, мало ли что там случилось, чего нам неведомо.

— Нет, жена, оболгавшая мужа, заслуживает смерти через побивание камнями.

* * *

— Ён, Ён-а, спишь? Просыпайся, любимый, кушать пора. Глаза открой, давай, ну, тихонечко.

Чхве Ён открыл глаза, попытался подняться и застонал.

— Погоди, погоди, точно не накормлю я тебя так. А неплохую досочку та старушонка принесла, сейчас я кузнеца позову, он тебе изголовье из неё сделает, потерпи.

Инсу поставила миску с супом и направилась к двери, но не дойдя немного остановилась и замерла на месте.

— Токман-а, хозяина нашего позови, нужен он. — Проговорила она и с криком кинулась к мужу.

— Ну, что ты, милая? — проговорил он, поглаживая её по голове. — Примерещилось чего, расстроил кто, поперёк сказал? Ну, ты чего? — Инсу обняла его голову и прижала к своей груди. — Ну, что ты, милая? — она принялась целовать его.

— Чхве Ён-сси, выздоравливай быстрее, хорошо?

— Приказ получил, выздоравливать быстрее, — проговорил он и вымученно улыбнулся.

— Мне здесь совсем не нравится, я в Кэгён хочу, домой, командир.

Чхве Ён закрыл глаза и тихонько застонал.

— Конечно, милая, как только я в седле буду держаться, мы с тобой поедем в Кэгён, только ненадолго совсем, с его величеством поговорю, и сюда вернёмся. У меня тут дела, видишь ли, земли эти очень важны, как магистрат взбунтует или ещё что случись, так снабжение армий продовольствием прервётся, а у меня десятитысячная армия на северной границе стоит. Я, конечно, той армии уже, наверное, не командующий, да только люди от того людьми быть не перестали. Ну, что ты, милая? — Инсу легла рядом с ним на кровать, спряталась под рукой и обняла его ноги своими.

— Лекарка, я вхожу, — голос Токмана донёсся снаружи, и Инсу вскочила с лавки, как ужаленная.

— Как здоровье генерала? — кузнец вошёл и остановился в дверях. Инсу схватила мужа за руку и прижалась к стене. — Чего звали-то? — спросил кузнец, не получив ответа на первый вопрос. Чхве Ён удивлённо скосил взгляд и посмотрел на жену.

— Не знаю, что стряслось у вас там, кузнец, и кто жену мою обидел, да только мне в столицу ехать надо. Ты рис на продажу возил? — кузнец отрицательно покачал головой и посмотрел в глаза Инсу, она ненавистью ответила на его взгляд. — Так вот телегу мне дашь, уложишь меня на неё, циновкой закроешь и тюками с рисом заложишь. Токман, мерзавец, крестьянином переоденется, а жену мою в повозку с матерью своей посадишь, хочешь, сам с нами езжай, хочешь здесь оставайся, рис твой продадут и деньги тебе привезут, мать обратно под охраной в целости и сохранности доставят.

Инсу вздрогнула и пришла в себя:

— Чего это ты удумал, муж мой? Куда намылился? Жить надоело? Помрёшь в дороге. Так, кузнец, звала я тебя, чтобы ты ему изголовье сделал. Он, пока грудь не заживёт, подняться не сможет, а мне его кормить надо. Так что вот эту досочку под таким углом ты и набей на лавку.

— Милая, не волнуйся, доеду, только чтобы в дороге магистрат не прознал, а в повозке, сама знаешь, ехать не смогу, мне лечь надо. — Кузнец взял досочку и вышел. — Жена, ну, ты чего? — простонал Чхве Ён. — Чем расстроена так? Я же вижу, лица на тебе нет, идём сюда, садись, рассказывай.

Инсу потёрла глаза, легла на лавку и свернулась калачиком под его рукой, он согнул руку в локте и положил ладонь ей на плечо.

— Я еду готовила и, что крестьяне говорят, слушала. Они знают, что я оболгала тебя на Совете, когда тебя осудили, и теперь… — Инсу приподнялась, посмотрела в лицо мужу и вскрикнула. Он сжал зубы, сдерживая боль, и схватился за грудь. — Любимый, что с тобой, сердце? Любимый мой!

— Уезжаем немедля. Сейчас я поднимусь, — Чхве Ён попытался подняться, и Инсу удержала его за плечи.

— Не смей, слышишь, не смей, я всё придумала, спрячусь в самом безопасном месте на этой земле, я от тебя никуда не отойду, слышишь? Ни на шаг… Успокойся, спи, выздоравливай, всё будет хорошо со мной, никто меня, генеральскую жену, тронуть не посмеет.

Чхве Ён закрыл глаза и застонал:

— Мне не подняться, меч не удержать.

— Любимый, кровь горлом больше не идёт, внутри я всё посмотрела, несколько сосудов зашила, рёбра правильно срослись, и даже та досочка, которую тебе эта старая карга привязала к спине, при падении спасла. Всё хорошо будет, любимый. Выздоровеешь, уедем в Кэгён, в твоём доме жить будем. Отвоевался ты, всё — демобилизация, восемнадцать лет отслужил верой и правдой, сколько войн прошёл, сколько раз короля спасал, юаньских прихвостней повытравил, власть королю на блюдечке принёс, юаньское посольство штурмом взял, Сансон вернул, армии подготовил, северное приграничье отвоевал, хватит, хватит, в своё удовольствие поживём, счастливы будем, детей растить будем. Всё, всё, только живи, просто живи.

Чхве Ён посмотрел в глаза жены полным страха и боли взглядом.

— По-твоему будет, жена, я обещал, — он тяжело вздохнул и закрыл глаза.

* * *

— Ваше величество, чиновник первого ранга Ичжэ Ик Чжэ Хён готов доложить о результатах расследования гибели генерала Корё Чхве Ёна.

Чхве Ён вошёл в двери зала приёмов, прошёл между чиновниками и встал по левую руку от короля.

— Докладывай, чиновник первого ранга, я слушаю тебя, — проговорил Конмин.

— Ваше величество, я изучил бумаги, которые, не сомневаюсь, вы тоже читали. Как я и говорил вам тогда на Совете, вина тэогуна не доказана. Теперь, очевидно, что он пал жертвой заговора. Заговора, в котором повинен…

Конмин остановил словоизвержение чиновника взмахом руки:

— В гибели генерала повинен магистрат провинции Сансон Ём Лима.

Чиновник первого ранга замолчал.

— Продолжай, — проговорил король.

— Ваше величество, корни заговора идут в Юань и очень опасны, заговор в провинции Сансон может привести к перебоям в поставках продовольствия…

— Приготовьте королевский поезд, я получу все доказательства и накажу магистрата на месте.

Конмин поднялся и вышел из зала приёмов. Солнце играло огнём на серебряном доспехе генерала Корё, Конмин поднял руку и положил тому на плечо, Чхве Ён оглянулся и едва заметно одобрительно кивнул королю.

— Его величество посетит королеву в её покоях, — Конмин вошёл в покои жены.

— Как здоровье королевы? — спросил он даму Чхве.

— Она ещё слаба и не встаёт, — последовал ответ.

Король откинул полупрозрачные занавеси алькова и посмотрел на жену, Ногук ответила на его взгляд и отвернулась. Конмин упал на её кровать, жадно схватил руками её плечи и закрыл рот поцелуем, королева тяжело вздохнула, положила голову на плечо мужа и обняла его под руки:

— Чхве Ён мёртв, ваше величество, мне рассказали о том, как страшно он умирал. Моя болезнь заставила вас предать саму память о нём, мне так жаль, простите меня, это только моя вина.

— Любимая, дорогая, моя королева, — Конмин ласкал жену, — Чхве Ён ждёт меня снаружи, он надел золотые наручи, золотые поножи и тяжёлый серебряный доспех, он теперь носит тамгу королевского клана и не отходит от меня ни на шаг.

Ногук посмотрела в пространство пустым взглядом и беспокойно оглядела мужа:

— Пускай дух Чхве Ёна будет с вами, не с женой же, что оболгала и убила, быть ему, пускай он будет с вами, пока вы не будете готовы отпустить его. Я буду с вами, я не оставлю вас, не предам, пока у меня хватит сил жить, что бы не случилось. Вы нашли эту женщину, она носит его ребёнка?

— Я еду в Сансон, я найду её, если она только не вернулась на небеса.

— Найдите её, сын Чхве Ёна, подобно отцу, станет хранителем королевской семьи Корё, я воспитаю его. Он будет оберегать принцессу.

Конмин вздохнул и отпустил жену:

— Я должен ехать, — Ногук поцеловала мужа в щёку, нежно посмотрела ему в глаза и выпустила из своих объятий.

Королевский поезд остановился возле низкого сложенного из сероватого камня дома, Конмин выглянул из окна, открыл занавешенные драгоценными тканями двери и, оперевшись на плечо Чхве Ёна, выскочил из повозки. Этот дом был именно таким, каким себе представлял его король. Тяжёлая деревянная дверь была распахнута настежь, и Конмин в сопровождении тэогуна и командира королевской гвардии Чхусока подошёл к дому. Король заглянул в дверь, поднял голову и посмотрел в глаза Чхве Ёну, генерал печальным взглядом посмотрел на своё последнее жилище и растаял в воздухе. Конмин склонился и вошёл внутрь. Пол был усеян грязными обрывками какой-то ткани, воздух был тяжёлым и затхлым. Под единственным окном, зарешёченным редкой железной решёткой, на деревянном настиле лежали замшелые одеяла. Конмин осмотрелся, ожидая увидеть обрывки верёвки на вбитом в потолок крюке или следы крови на полу, но уже ничто не напоминало о разыгравшейся здесь трагедии.

— Ваше величество, я узнаю, не видел ли кто Небесного лекаря в ближайшей деревне, — проговорил Чхусок.

Король вышел из страшного дома на свет и тяжело вздохнул, обошёл строение, за домом были три ещё не опавшие, отороченные инеем могилы. «Когда захочешь над телом поглумиться — моя могила с восточной стороны первая» — вспомнил Конмин, ударил кулаками о наст, прихвативший землю крайней с восточной стороны могилы, и зарыдал.

— Ваше величество, этот янин клянётся, что знает, где Небесный лекарь.

Король вытер слёзы и пошёл на голос.

— Ваше величество, нас магистрат притесняет… — крестьянин упал ниц перед королём.

— Все действия магистрата провинции Сансон будут расследованы… — ответил Конмин.

— Генерал нам земли эти отдал, а магистрат говорит, что записей о том в земельном реестре нет.

— Советник, прикажи последнюю волю генерала Корё Чхве Ёна записать. Веди, смерд, где Небесный лекарь?

— Так, где же ей быть, у кузнеца нашего в дому живёт. Эта женщина мужа своего оболгала, гнев короля заслужила и смерть через побивание камнями.

— То не тебе решать, смерд, веди…

Конмин в сопровождении евнухов и удальчи последовал по чёрной, окружённой прихваченной инеем вспаханной землёй дороге вслед за подобострастно кланяющимся и ежеминутно оглядывающимся крестьянином. Дорога показалась королю очень длинной и тяжёлой, он оглядывался в поисках поддержки и не находил её. Генерал Корё Чхве Ён был похоронен в этой чёрной жирной земле и наст уже прихватил его могилу. Конмин остановился возле добротного крестьянского дома и взмахом руки велел своей свите оставить себя. Чхусок последовал за королём.

— За женщиной генерала пришли, кузнец, — довольно улыбаясь, пропел крестьянин, провожавший Конмина.

Невысокий плотно сбитый мужчина с глубокими залысинами пал ниц перед королём:

— Эта женщина носит ребёнка и находится под защитой супруга, милостью короля пощадите её.

Конмин проигнорировал эти слова и уверенно вошёл в дом. Командир удальчи распахивал перед королём дверь за дверью, пока Конмин не увидел застывшего в карауле Токмана. Монарх подошёл к опустившему голову в приветствии гвардейцу, не произнося ни слова, и сам взялся за ручки дверей.

— Почему сразу не привёз её, мерзавец?! — проговорил Чхусок за спиной у короля и, судя по звуку, пнул подчинённого.

— Айшшш. Командир слишком слаб и не выдержал бы дороги, — последовал ответ.

— Что ты сказал, что? — одновременно вскричали Чхусок и Конмин и через приоткрытые двери влетели в комнату. Конмин вбежал в комнату, тело генерала Корё Чхве Ёна полулежало на высокой лавке с мощными ножками. Корпус Чхве Ёна был приподнят над лавкой, так что королю показалось, что покойный генерал смотрит на него, но глаза Чхве Ёна были закрыты. Жена тэогуна, Небесный лекарь, сидела рядом с высокой койкой на табурете и держала мужа за руку.

— Он спит, — прошептала она и прижала палец к губам.

Конмин обошёл лавку и схватился за свободную руку генерала, Чхусок так и оставался в дверях. Рука оказалась живой и тёплой, король убрал рукав наброшенной на тело рубашки и оглядел розоватые едва зажившие шрамы.

— Эти шрамы ужасны, ваше величество, но я едва ли когда-нибудь смогу убрать их, — уточнила Небесный лекарь, — счастье, что двигательная способность кистей сохранилась при таких травмах.

— Он жив? — спросил король и, не отпуская руки, подошёл к голове Чхве Ёна, и положил руку тому под затылок.

— Он ещё очень слаб, местные крестьяне нещадно эксплуатировали его, чтобы отбиться от магистрата, — Инсу поднялась со своего места и накрыла мужа одеялом до подбородка. Конмин успел разглядеть изуродованную шрамами грудь и шею. — Шрамы на шее от петли и удавки непременно заживут, и следа не останется, а вот с остальным придётся смириться.

— Он жив? — переспросил Чхусок и закрыл рот ладонью, будто сказал что-то неприличное.

— Конечно, жив, Чхусок! — воскликнула Инсу. — Смотри у меня, а то этот твой товарищ, Токман, как увидел его, сразу хоронить полез — насилу отбила. Жив он, жив, просто спит, слаб очень.

Конмин поднёс руку к лицу генерала:

— Он дышит! — воскликнул король.

— Конечно, дышит! — удивилась Инсу. — Ваше величество, может, чайку, а? По виду, смотрю, вы и от чего покрепче бы не отказались, да только не знаю, на что хозяин наш расщедрится ради такого гостя.

Чхусок уронил меч, за один шаг преодолел расстояние от двери до постели больного и отодвинул жену от мужа, заняв её место напротив короля.

— Его пытались повесить? — спросил Конмин, отодвигая наброшенное Инсу одеяло и осматривая изуродованную удавкой шею.

— Да, куда там пытались, уж в петле болтался — сам полез, негодник, ведь даже не сопротивлялся. Так, может, ваше величество, покуда он спит, пойдём, а то я тут даже за порог выйти не могу, после того как эти крестьяне на меня вызверились за то, что я мужа своего оболгала. Кто же мог подумать, что они, кроме сказок, ещё и королевские указы читают.

— Кто вытащил его из петли? — спросил король.

— Так сам вылез, сам залез, сам вылез. Я пришла — он в петле дёргается, убийца ему цепи на руки намотал и держит. Держит… — Инсу отошла от постели мужа и подошла к дверям. — А что было дальше — я не помню, — она схватилась за голову, — когда в себя пришла, он меня уже обнимал, а убийцу я больше не видела. Ён-а, Ён-а, — тихонько позвала Инсу.

Чхве Ён замотал головой, открыл глаза и тяжело застонал. Этот стон оглушил короля и Чхусока, Конмин подхватил генерала Корё под спину и обнял.