Половина лета (джен)

Вскоре министр и в самом деле пришёл в себя. Он сделался так же спокоен, как бывал и раньше, и Толя выдохнул с облегчением. Что бы ни произошло с Люциусом возле тех валунов, он явно не горел желанием это обсуждать, и никто и не думал спрашивать. Хаурун в своей прямолинейной манере попытался намекнуть, что с ними можно поделиться всем, но Люциус только ответил, что примет к сведению.

А затем произошло нечто, что вернуло им их товарища, и министр сделался прежним, вот только при этом они едва не потеряли Хауруна.

В низине, где они остановились, было достаточно сыро после недавнего дождя. Собирая хворост, Толя потерял остальных их виду и углубился в лес. Охапка хвороста уже достигла таких размеров, что он едва мог обхватить её руками, и потому менестрель решил возвращаться к лагерю, как внезапно от стоянки раздался отчаянный визг Лии. Швырнув хворост прочь, Толя бросился бежать обратно, перемахнул ручей, вломился в какие-то кусты и помчался до поляны. На поляне творилось страшное: хрипели и рвались привязанные лошади; Лия, прижавшись к дереву, заходилась в крике, а безоружный Хаурун пятился от наступающего на него медведя.

Сердце Толи ухнуло в пятки. Сам он раньше медведей видел лишь издали пару раз. У Олега была медвежья шкура, но он никогда не рассказывал, как её добыл.

Менестрель бросился к лошади, стремясь дотянуться хоть до какого-нибудь оружия, но конь шарахнулся, встал на дыбы, махнул передними копытами рядом с его головой, и Толя едва успел увернуться. Кинув отчаянный взгляд в сторону Хауруна, менестрель обмер вторично: медведь был уже совсем близко, а король, белый как снег, упёрся спиной в дерево. Медведь привстал перед ним на задние лапы, сделавшись похожим на мужичка в меховом тулупе, и зарычал. В тот же момент на Толю, едва не сбив с ног, вылетел светлый вихрь.

— Боги! — выдохнул министр, мгновенно оценив ситуацию, и только тут менестрель вспомнил, что у него на поясе висит нож. Позабыв о страхе, он бросился медведю наперерез, встал между ним и Хауруном, и мгновение смотрел в тёмные звериные глаза. Горячее дыхание медведя успело обжечь его, от рыка волосы дунуло назад, и тут же какая-то сила отшвырнула Толю прочь, да так, что подняться он смог не сразу. А когда поднялся, то увидел, как Хаурун, наклонившись вперёд и глядя медведю в глаза, рычит и скалит зубы. Медведь протянул лапу, махнул. Раздался треск разрываемой ткани. От ужаса Толя не мог двинуться, понимая, что помочь не успеет, но тут медведь опустился на четыре лапы и резво скрылся в кустах.

Первое, что Толя услышал, был его собственный крик. Он подбежал; Хаурун сползал вниз по стволу дерева, закрыв глаза. Рубашка его спереди превратилась в окровавленные лохмотья. Толя рванул их. Грудь Хауруна пересекали четыре глубоких царапины, по животу текли струйки крови. Рядом рухнул на колени первый министр, влепил королю пощёчину, и тот открыл глаза. Толя тем временем трясущимися руками прижимал лохмотья рубашки к царапинам, уже понимая, что раны не смертельны.

Магнус, пропустив всю схватку, подоспел только что. На негнущихся ногах подошла Лия.

— Ваше величество, — ласково позвал Люциус, и взгляд Хауруна обрёл осмысленность. Король приподнялся, недоумённо глядя вокруг. Нашёл глазами Толю, который поддерживал его за плечи:

— Менестрель, зачем полез? — голос был хриплым — сорвал, рыча.

— Не знаю, — признался Толя, лишь теперь понимая, что это Хаурун был той силой, что отшвырнула его прочь. — Как же иначе?

— И что это вообще было? Он ушёл? — спросил король.

— Ушёл, — подтвердил Люциус, стаскивая с него обрывки рубашки.

— Совсем ушёл? — не сдавался Хаурун.

— Совсем, — подтвердил министр. — Испугался. Вы потрясающе рычите.

Ох, и влетело потом королю за неосторожность и самонадеянность — от всех и сразу.