Правила игры (гет)

И опять надо весь день прислуживать в поместье, держать маску покорности и безразличия, угождать, льстить. Гермионе это противно, но она сдерживает себя изо всех сил. Когда совсем невмоготу, заставляет себя вспомнить «Ты очень храбрая, знаешь это?», сказанное Люциусом в темноте их спальни.

За прошедшие с тех пор три дня что-то неуловимо изменилось. В их отношениях появилось уважение, что уже приятно. Нет, они не стали друзьями, но все-таки и совсем чужими и безучастными больше не были.

Вдобавок к тому Люциус наконец «вышел из тени». Он теперь появляется среди других Пожирателей Смерти, пытается с кем-то говорить, что-то узнавать, восстанавливать прошлые связи. Но он волшебник без палочки, униженный, опальный. Его жену Волан-де-Морт убил за предательство, а потом женил его на грязнокровке. Все это не добавляет Малфою популярности. К тому же Драко по-прежнему демонстративно держится от него на расстоянии.

Когда Люциуса слишком уж оскорбительно «ставят на место», Гермиона старается оказаться рядом, чтобы послать ему сочувствующе-обнадеживающий взгляд. Кроме нее ведь некому. И она знает, что Малфой благодарен ей за это, хоть и никогда не скажет этого вслух.

И Адаминна это одобряет. Они не говорили больше, но Гермиона видела ее парадный портрет в гостиной, и свекровь ей обнадеживающе подмигнула. Конечно, ведь именно этого она и хотела: чтобы они помирились и помогли друг другу.

— Что ты хвостом виляешь? — бросает ей Долохов. Гермиона молчит, обнимая бутылку огневиски. Она уже почти привыкла к таким замечаниям… почти… — Что, язык проглотила? Думаешь, слишком хороша для таких, как мы? Вот только не воображай, будто ты леди Малфой, это сейчас не Бог весть какая важность, но ты и до нее не дотянула!

Гермиона молчит, но не сводит глаз с Долохова. Она знает, что ненавидит его, всей душой ненавидит. Мелочная, похотливая скотина, сноб со своими чистокровными идеями! Ни чести, ни совести! Таких надо душить еще в колыбели! Но Гермиона молчит. Высказать все это — значит разрушить все, что она с таким старанием выстраивает почти три недели.

— Ты воды что ли в рот набрала? Или нашего огневиски? — уже сердится Долохов. — Смотри, она ж настолько возгордилась, что не отвечает мне! — он поворачивается к Джагсону, глаза того блестят нехорошей задумкой.

— Проучи ее. Пусть попляшет. Так вертела задом, так пусть повертит под нашу музыку.

— А это мысль! — Долохов гаденько ухмыляется.

Гермиона пятится к стене. Она не знает, что ее ждет. Похоже, ей готовят не обычный «Круциатус». Липкий страх сдавливает горло.

— Империо! — бросает Долохов.

Все становится таким легким и воздушным. В голове ни единой мысли, только тепло и искренняя радость. Она будет повиноваться! О да! Будет! Она же хорошая девочка!

«Подойди и отдай бутылку мне!» — звучит голос в голове. Такой приятный голос. Он говорит только правильные вещи.

Гермиона уже идет и протягивает Долохову бутылку. Ведь это так просто, так приятно слушаться и подчиняться! Ей это нравится, она готова.

«Сними мантию!» — приказывает голос. И руки сами расстегивают пуговичку под горлом и легким движением сбрасывают темно-синюю мантию к ногам. Гермиона готова служить. Она послушная девочка!

«Боже! Что же я делаю?! Я должна сопротивляться!» — пробирается в сознание собственная мысль сквозь приторно-сладкий дурман заклинания. Но тут же гаснет. Гермиона должна слушаться, это ее призвание.

«Танцуй, куколка!» — говорит голос в голове. И она танцует, потому что хочет этого больше всего на свете и потому что ходила в школу танцев два года до Хогвартса и каждое лето потом. Ей всегда нравилось танцевать, учиться владеть собственным телом… А теперь она будет танцевать для своего господина!

«Они же издеваются над тобой! Борись!» — снова своя мысль. Но слабый импульс воли тут же гасится заклинанием.

«Сними платье! Только медленно, эротично!» — и Гермиона снимает. Ей не хватает только шеста для полного комплекта. Она расстегивает несколько пуговичек и, извиваясь змейкой, опускает платье к ногам, вышагивает из него.

— Красивая, сучка! Малфою повезло трахать такую жену! — говорит Долохов своим дружкам. — Грязнокровка, а тело красивое! Ну-ка, посмотрим, что под бельем!

«Танцуй, не останавливайся» — звучит голос в голове Гермионы, и она танцует, словно и правда предлагая себя мужчинам перед ней.

В голове что-то чешется, жжется. Это собственное сознание хочет вырваться наружу. Оно пульсирует, пытаясь побороть чужую волю. Но Долохов сильнее, опытнее, и у него есть волшебная палочка.

«Сними бюстгальтер, куколка!» — просит голос.

И Гермиона почти рычит, дергается словно в конвульсиях. Она сопротивляется, сопротивляется изо всех сил. Ее руки предают ее, она сама обнажает грудь. Но теперь уже «Империус» дал трещину. Борьба — сейчас это весь смысл ее существования. Побороть ярмо, избавиться от Долохова в своей голове.

— Хорошие сисечки! Прям под мои ладони! — смеется Долохов, глаза его сально блестят вожделением.

«Иди ко мне!» — звучит голос в голове Гермионы. И она идет к нему. Сопротивляется каждым шагом, но все-таки идет. Ее тошнит от притупленных, неправдоподобных ощущений, навеянных заклинанием.

Долохов призывно хлопает ладонью, и Гермиона сама залезает к нему на колени.

— Эй! Не будь эгоистом! Я тоже хочу! — подает голос Джагсон, который глаз не сводит с Гермионы.

— Успеется! — рычит Долохов. Он кладет руки на груди Гермионы, поглаживает соски подушечками больших пальцев. Но они не твердеют, потому что все тело сопротивляется ему, его воле, его ласкам. — Какая наровистая куколка!

Гермионе противно чувствовать прикосновения Долохова на теле. Она рвется в собственном сознании словно в клетке, ища способ вырваться. Когда ее мучитель наклоняется и целует ее грудь, прикусывая сосок, Гермиона делает очередное усилие воли, и это дает заклинанию новую трещину.

— Сильная, сучка, сопротивляется! — рычит Долохов.

«Поцелуй меня!» — голос тверд, он приказывает. Гермиона еще не может скинуть его заклинание совсем. Против воли она наклоняется и целует в губы мучителя, промежностью чувствуя его возбуждение. Вот только сейчас она не ощущает власти над ним, которую дает вожделение.

«Нет, нет, нет! Я должна справиться! Я не позволю ему!» — думает Гермиона и рвется на волю.

«Сними трусики, куколка!» — звучит голос в голове. Но этого она уже вытерпеть не может. Последнее усилие, требующее напряжения всех ресурсов организма, и пелена падает. Ее разум проясняется. Свобода!

Гермиона не думает сейчас о последствиях, она сильно наотмашь бьет Долохова по лицу, вскакивает, хватает собственную мантию и натягивает ее. Прикрыться скорее, спрятаться от этих грязных взглядов.

Не разбирая дороги, она мчится прочь из малой гостиной.

— Сука! — орет ей вслед Долохов, прижимая ладонь к красному следу ее пощечины на щеке. — Ты заплатишь за это! Круцио!

Гермиона падает и извивается, но даже адская боль во всем теле не может затмить в ней радость победы. Она справилась, победила «Империус» Долохова! Значит, у нее хватит сил!

— Довольно! — звучит шипящий голос от дверей.

Боль тут же проходит. В гостиную входит сам Волан-де-Морт. Он даже не смотрит на Гермиону у своих ног, идет прямо к Долохову. А она вскакивает и снова бросается бежать прочь, даже не забирая платье и лифчик, оставшиеся лежать на ковре малой гостиной.

Краем сознания отмечает Люциуса, все это время он стоял в углу, словно каменное изваяние, не в силах ни помочь, ни отвести взгляд. Легче от этого не становится. Она выскакивает в коридор и бежит в голубую спальню, туда, где еще чувствует себя хоть немного в безопасности.