Дикие лебеди (гет)

Джинни

Джинни просыпается уже злой. Сегодня матч со слизеринцами, а значит, Гриффиндору не победить, поймай она снитч хоть двадцать раз. Остается быть злой и постараться невзначай врезать хоть паре слизеринцев метлой по лицу. Или по яйцам. Джинни довольно ухмыляется, скидывает одеяло и первым делом выглядывает в окно. Дождь. Мелкий, моросящий дождь, словно кто-то просеивает небесную воду сквозь сито. Матчу быть.

Если бы она только умела летать без метлы! Если бы только она обрела крылья… Ее жалкие попытки превратиться в птицу снова оставили на руках царапины и странный белый пушок.

Джинни невольно вспоминает бледное лицо Малфоя, покрытое зеленой пеленой приближающейся смерти. Странно, но ведь ему было плевать, умрет он или нет. Он не цеплялся за жизнь. Почему? Джинни всегда хотела знать, почему. Почему Земля несется каждую ночь с такой стремительностью, в темноте, что звезды едва успевают перебегать с места на место? Почему все люди разные? Почему Гарри не обращает на нее внимание? Ей нужно все знать изнутри. Не научно, как Гермионе, а интуитивно, изнутри. Малфою не хочется жить. Это понятно с той самой ночи в совятне. Почему?

Джинни собирает волосы в хвост и медленно перетягивает резинкой. Вот если бы их отрезать… Но ножниц нет. Джинни фыркает. Снейп тоже словно бы изменился. Изнутри. Ерунда. Как она может это почувствовать? Его взгляд… она не могла ошибиться: он пристально смотрел не в ее глаза, он смотрел на ее волосы. На ее плечи.

Завязывая шнурки, она пытается вспомнить, что именно было в аспидном взгляде. Но не может. Трудно вспомнить взгляд, который тебе ненавистен. Хотя чаще всего запоминается именно ненавистное…

— Где витаешь? — Симус трогает ее за руку. — Эй, ты так снитч пропустишь.

— Какая разница? — Джинни смотрит на его веснушчатое лицо.

— Большая, — Симус злится. — Ты не для себя играешь. Для Хогвартса.

Джинни быстро наклоняется к нему, обдавая слабым запахом ирисов.

— Нужно что-то придумать, Симус, мы две недели не отправляли писем для Ордена. И еще…

— Что?

— Ничего. — Джинни решает оставить Снейпа себе. — Но с Орденом нужно срочно что-то придумать. Если они не будут получать информацию…

Симус складывает руки на груди. Видно, что ему не хочется думать об Ордене до матча. Мальчишки всегда остаются мальчишками. И это обнадеживает.

— Тебе не кажется, что МакГонагалл и Флитвик и так сообщают обо всем?

— Не кажется, — Джинни быстро оглядывает гостиную. — Я слышала, как вчера Алекто сказала брату, что пересчитывает каждую сову и проверяет все документы деканов.

— И что мы сделаем? — Симус начинает раздражаться. — Трансфигурируем себе сову из подушки?

Джинни пожимает плечами. Почему бы и нет?

— Я вечером снова устрою вылазку. — Ее коралловые губы вытягиваются в ухмылку. — Давно я не делала им гадостей.

В моросящей пелене дождя стадион почти не виден. Видны только гриффиндорские эмблемы на спинах игроков и одинокие, яростные бладжеры. Джинни делает круг над воротами, показывая Томасу раскрытую ладонь: снитча все еще нет. Неудивительно, если он не захочет лететь в эту октябрьскую пелену.

Дин понимающе кивает: на воротах ему приходится нелегко: слизеринцы быстрее и мощнее только потому, что лучше едят и больше спят. У них вообще куда больше привилегий.

Джинни отчаянно сжимает рукоять метлы. Как посмел Дамблдор умереть? Как он посмел бросить их всех? Она все чаще мысленно ненавидит его.

За плечом слизеринского защитника что-то блестит. Бладжеры не блестят. Квоффлы — тоже. Джинни рвется вперед, морщась от неприятного дождя. Хоть Малфой и не лучший ловец, но все же потенциал в нем есть…

Он чуть не врезается в нее, и уходит вниз за несколько секунд до столкновения.

— Привет, — вырывается у нее.

Малфой зависает на месте и поднимает на нее светло-серые глаза. Они уже не безжизненны, как тогда в лесу. Не равнодушны, как тогда, на встрече за статуей. Он смотрит на нее как оловянный солдатик, вытащенный из коробки на свет, смотрел на красавицу-танцовщицу. Далекую и недосягаемую. И в ее глазах — желание стать ближе.

И вдруг он кивает в ответ. Едва заметно. Но отчетливо.

Джинни сильнее вцепляется в рукоятку. Что происходит? Может, спросить у него, нравится ли ему сегодняшняя погода?

И она тут же улыбается своей идиотской шутке.

Малфой продолжает смотреть на нее снизу, не меняя выражения лица. Его волосы густо покрыты изморосью. Интересно, чем покрыто изнутри его сердце?

Снитч вновь золотой птицей мелькает на другом конце поля, почти у самых слизеринских ворот. Джинни облизывает и без того мокрые губы: соваться в слизеринскую сторону поля опасно. Но проигрывать Малфою… И она решительно рвет метлу к зелено-серебристым эмблемам.

Первый бладжер пролетает слева. Толпа внизу ревет. Джинни сразу понимает: бладжер прилетел не случайно. Значит, прилетит еще один. Нужно схватить мяч, пока ее мозги еще остаются внутри головы. Кто там загонщик у слизеринцев? В серой пелене ни черта не видно. Джинни чертыхается и резко сворачивает вправо, потом рывками летит то вниз, то вверх, стараясь не упустить снитч из виду. Табло показывает сто-двадцать в пользу Гриффиндора. Слизеринцы что-то громко кричат с трибун. Джинни оборачивается и понимает: счет сравнялся. Все зависит только от нее. И в это мгновение ей остро не хватает Фреда и Джорджа: они умели управлять бладжерами лучше всех.

Волосы мокрыми прядями обнимают лицо. И снитч трепещет крыльями почти на расстоянии вытянутой руки.

— Джинни, давай! — во все разинутое горло кричит Дин, прикрывая ворота.

И когда она уже протягивает ладонь, справа из серости выныривает Малфой.

— Уйди с дороги! — Джинни кричит, срывая голос, пытаясь справиться с хлещущим в рот ветром.

Малфой не уходит. Он вдруг разворачивается всем корпусом, с размаху врезается в нее спиной и как-то странно обмякает. От неожиданности Джинни едва не теряет равновесие, цепляется руками за метлу и сглатывает. Так близко!... На ее глазах Малфой вдруг заваливается на бок и мешком падает с метлы вниз, в серую пелену. Мешком с эмблемой. В трех метрах от его метлы нервно подергивается в воздухе бладжер.

Она понимает все мгновенно: Малфой не пытался ее сбить. Не пытался схватить снитч. Он пытался ее… защитить. И принял удар на себя. Со стадиона никто этого не поймет, для толпы все будет выглядеть как случайность. Но они вдвоем будут знать.

Джинни медленно вытирает капли измороси на лице. Зачем? К чему ему это? Что вдруг изменилось с их безумной встречи в совятне?

Внизу, по скользкой траве стадиона бежит далекая маленькая фигурка. Рыба-прилипала, думает Джинни. Торопится присосаться. Что она такого видит в Малфое, что бежит к нему, рискуя свалиться в тягучую грязь?

Перед входом в раздевалку ее обступают со всех сторон. Одни сплошные лица с раскрытыми ртами. Джинни почти не слышит, что они торопливо говорят. Невилл радостно машет руками.

— Ему так досталось! — Парвати почему-то очень счастлива, что Малфою досталось. — Его на носилках утащили! Неделю, наверное, ходить не будет!

— Ублюдок!— согласно кивает ее сестра. На ее лице выступают те же эмоции. Видимо, эмоции у близнецов рождаются одинаковыми вместе с самими телами.

— Расходимся! — мадам Хуч проталкивается к Джинни. — Молодец, Уизли, ты была почти у цели.

Почти у цели. Почти с Гарри. Почти жива.

Джинни равнодушно стаскивает с себя насквозь мокрую форму. Говорить почему-то не хочется. Язык прилип к небу и не хочет отлипать.

— Еще один матч впустую, — Дин с размаху садится рядом с ней в Большом зале и придвигает себе тарелку. — А ведь еще секунда…

— И снитч бы засчитали в пользу Слизерина, — Джинни машет рукой, жадными глотками поглощая чай. Она вспоминает ту жажду поймать, что горела в глазах Малфоя. И неожиданно для себя понимает: она отдала бы ему снитч.

— Не выдумывай, — Дин взъерошивает волосы. — Вон, на той неделе же засчитали победу Когтеврана. Я слышал, Снейп кричал на Кэрроу, что Волан-де-Морт требует честной игры.

— Требует чего? — у Невилла мясо срывается с вилки и со шлепком падает обратно в тарелку.

Джинни пожимает плечами. Сегодня он требует честной игры, завтра убьет половину, спрятавшись за деревьями в Запретном лесу. Темным душам нельзя доверять.

— Малфой… меня заслонил, получается, — говорит она Дину, прямо смотря в его овальное лицо. — Если бы не он, это я бы сейчас лежала у Помфри с переломанными ребрами или что он там сломал.

Дин тянется за пирогом. Он устал, вымок не меньше Джинни и думать ни о чем, кроме еды, ему не хочется.

— Ну, иди, поклонись ему, — говорит он, усердно жуя, чем жутко напоминает Рона. Рон никогда не умеет думать на голодный желудок. — А вообще, весело получилось: слизеринец пострадал от своего же. Я видел, как Гойл запустил тот бладжер. Изо всех сил.

А сил у него как у кабана из Запретного леса.

— Нет зверя сильнее, чем взрывопотам, — замечает Полумна, улыбаясь. — Так папа говорит.

— Твой папа слишком открыто выступает против Пожирателей, — отзывается Невилл. — Я бы на твоем месте осадил его.

Джинни молча отодвигает тарелку, встает из-за стола и уходит. Меньше всего хочется слышать всякую ерунду, когда на душе неспокойно. Она ведь знает, что Малфой не случайно подвернулся под этот чертов бладжер. Он знал.

По дороге в башню ей встречается заплаканная Паркинсон. За талию ее обнимает волосатая рука Забини.

Джинни фыркает. Какой смысл реветь? Какой смысл навязываться парню, которого ты не интересуешь? Уж она-то знает. Только у нее ума хватало не навязываться Гарри. Какого черта он вообще обратил на нее внимание в прошлом году, Мерлин разберет. Она так этого хотела, что не успела понять за все короткие дни, нравится ей быть с ним или нет. Она любила образ слишком долго. Столкновение с реальностью далось ей с трудом. Гарри был таким, каким она бы хотела, чтобы он был — и все же другим.

Когда в гостиной смолкают голоса, а в галереях уже объявлен комендантский час, она выбирается из башни под тихое ворчание Полной Дамы. Джинни нравится ночной Хогвартс. Здесь можно немного побыть собой. Здесь слышны только разговоры людей на портретах и беспокойное сопение сэра Кэдогана. Замок тоже устает от людей, и Джинни чувствует это, прикасаясь к прохладным стенам.

Поворачивая к галерее второго этажа, она вдруг останавливается. Кто-то рядом. Кто-то ненавистный и холодный, как стены. Джинни осторожно заглядывает в галерею. У дальней стены стоит Снейп. Она не видит его лица, но понимает: это не тот Снейп, которого она знает. Он тоже — наедине с замком. Он как один из камней этого замка. И черные, сальные волосы надежно скрывают выражение его лица. Он долго стоит неподвижно, опустив руки, как ворон, застывший в преддверии бури. Потом вдруг вздрагивает и размашистым шагом исчезает в противоположном крыле.

Малфой спит беспокойно, как может спать человек со сломанными ребрами. Его бескровные губы что-то шепчут, лоб — намок от пота. Джинни медленно подходит к его кровати. На низком столике — стакан с остатками зеленоватой микстуры, чашка чая и маленькие карамельки в яркой упаковке. Уютно горит ночная лампа.

— Я не хочу… не трогайте… не смейте!

— Эй, — Джинни наклоняется к нему и касается ладонью плеча. — Эй, прекращай бредить.

Малфой вздрагивает и приоткрывает глаза. Ресницы у него короткие и блеклые. Несколько мгновений он пристально рассматривает девушку.

— Чего тебе?

Джинни невозмутимо садится напротив него на краешек кровати.

— Спасибо, — говорит она прямо, открыто и совершенно искренне. И тут же пунцово краснеет. Сама не знает, почему. — Что подставился под бладжер.

Малфой пытается приподняться на локте, шепотом матерится и ложится обратно.

— Я не подставлялся. Тебе показалось, — произносит он морщась. — Я хотел выиграть матч.

— Разумеется, — Джинни скептически улыбается. — А уж как к тебе побежала рыба-прилипала…Что такого она в тебе нашла?

При упоминании Паркинсон Малфой снова досадливо морщится.

— А что ты нашла в Поттере?

Джинни смотрит на него оторопело и впервые в жизни не знает, что ответить. Действительно, что? Кто он, Гарри? Чем он увлекается? Почему ее так тянуло к нему — и теперь перестало тянуть, только она все еще боится себе в этом признаться? Гарри оказался слишком похож на нее саму. Рон и Гермиона — они разные, и поэтому так много могут дать друг другу. Похожесть отталкивает.

— Хочешь, я принесу чай? — неуверенно спрашивает она.

Малфой колеблется. Но возвращаться в кошмары не хочется никому.

— Хочу.

Джинни помнит, что где-то в палате у Помфри спрятан чуланчик со всем необходимым. После нескольких минут она находит его и, поспешно достав себе чашку и еще воды, заклинанием заставляет чай вскипеть.

Малфой с трудом садится на кровати и натягивает одеяло на плечи. Но Джинни все равно успевает заметить его худощавый голый торс. Ей нравятся худощавые парни.

— Где мадам Помфри?

— Лечит кого-то из Пожирателей в соседней палате. Кэрроу заставили. — Малфой обхватывает чашку ладонями. — Очередная стычка с Орденом.

Некоторое время они сидят молча, не глядя друг на друга и отчаянно пытаясь придумать, что сказать, хотя сил говорить почти нет.

— Я вчера был дома, — внезапно вырывается у Малфоя.

Джинни ерзает на кровати. Малфой делится чем-то ужасно личным, и она не понимает, как ей на это реагировать.

— Ты увиделся с мамой. Это ведь хорошо, да?

Малфой тупо смотрит на бешеные чаинки, взбаламученные заклинанием кипения.

— Да. Заодно на моих глазах убили и съели человека. Я даже не знаю, кто это был. Наверное, маггл. А мать я особо не интересую, как оказалось.

Джинни не знает, как ему помочь, и торопится перевести тему.

— Ты… ты сегодня очень смело поступил.

— Так поступил бы любой ваш гриффиндорец.

— Да, — Джинни опирается локтем о столик. — Но ты не гриффиндорец.

Малфой улыбается уголком рта. Потом жадно пьет чай, упиваясь каждым глотком.

— От этого зелья ужасно хочется пить, — устало признается он и словно жалеет, что поделился чем-то сокровенным. — И чертовы ребра болят. Уизли…Я не ждал, что ты придешь.

— У меня имя есть. — Она бесцеремонно берет со столика карамельку. — Слушай, как так вышло, что ты вдруг стал нормальным человеком?

Малфой аккуратно ставит пустую чашку на столик и смотрит на Джинни с неприязнью. Но за этой неприязнью кроется еще что-то, что она не может разглядеть.

— Тебя не касается.

Джинни пожимает плечами. Глупо задавать такие личные вопросы незнакомому человеку. Он или соврет, или отправит куда подальше.

— Тебе спать не пора? — интересуется Малфой, кривя губы и сползая обратно на кровать.

— Хочешь от меня избавиться?

— Нет, — отвечает он после некоторого молчания. — Я все равно спать не буду от этой дерьмовой боли. Но тебе пора уходить. Неужели тебе не хочется быстрей свалить? Поблагодарила — и сваливай.

Джинни сглатывает. Да что с ним такое? Он же был рад ее видеть!

Малфой морщится и закрывает глаза, сжимая губы так, что они превращаются в две белые полоски. Джинни осторожно кладет руку ему на лоб. Горячий и влажный.

Малфой не открывает глаз.

Джинни убирает руку и выдыхает.

— Спокойной ночи, — тихо произносит она. — Еще раз спасибо, что подставился под бладжер. Ты такой идиот. Как будто я не понимаю, что ты сделал это специально.

— В следующий раз и не подумаю, — сквозь зубы произносит он, не открывая глаз. — Пусть тебя в лепешку расплющит, чертова Уизли.

— А ты придешь меня навестить? — Джинни едва заметно улыбается. Она понимает, что Малфой такой только сейчас — наедине, с температурой и сломанными ребрами. Завтра он снова будет оскорблять ее. Завтра — не сегодня.

— Обойдешься, — зло отвечает он и накрывается одеялом с головой.

Драко

Когда она уходит, Драко еще некоторое время лежит под одеялом, ужасаясь темноте и горячему воздуху. Понимая, что Уизли ушла, понимая, что всю ночь ему придется терпеть ноющую боль и одиночество, Драко стискивает зубы.

Она ему нужна. Уизли ему нужна. И он ничего не может с этим поделать. Рядом с нею невыносимо хочется жить.

Горячо. Душно. Больно. Нестерпимо.

Нестерпимо хочется, чтобы она вернулась и снова положила прохладную маленькую руку на его пылающий лоб.

Он ее прогнал. Потому что должен был. Нужно остановить этот огненный поток, который захватил его и несет, но разве лед может сопротивляться огню? Лед тает.

Он заставляет себя скинуть одеяло и пытается сесть на кровати. Зелье действует чертовски медленно, и от режущей боли в ребрах у Драко плывет перед глазами. Он и сам не знает, зачем подвернулся под бладжер. Знает только одно: что-то заставило его рвануться вперед, задыхаясь, и принять в себя боль, которая предназначалась не для него. Он нарушил ход вещей, нарушил неосознанно, и теперь ему страшно. Впервые — не за себя. Впервые — за другого. Другую.

Драко вдруг вспоминает изможденное лицо Рудольфа. И вдруг видит в этих призрачных глазах — отражение его собственных. Рудольфус — это человек-отражение. Через несколько лет он станет таким же Рудольфусом. Потерявшимся. Нелюбящим. Забытым. Посторонним. Да, если Рудольф и остается еще кем-то, то только посторонним. Он со стороны наблюдает за кукольным представлением и тихо усмехается. И Драко сейчас делает совершенно то же самое. И если он не остановится, он превратится в Рудольфуса.

Прижимая руку к ребрам, он медленно встает и подходит к окну. Луна то появляется, то снова прячется под быстро летящими облаками. Из треснутой оконной рамы едва заметно веет прохладой, и Драко поеживается от озноба.

Что, если Лорда нельзя убить, но можно остановить? И не сейчас, а тогда? Драко моментально забывает о боли и опирается ладонями о подоконник. Мысли мечутся в голове. И ему кажется, что он — гений. Что, если остановить Лорда не в настоящем, а в прошлом? Можно выбрать любую минуту его жизни, и тогда вся кровь и ненависть настоящего перестанет существовать.

Только выбирать момент нужно осторожно, иначе можно слишком сильно изменить временную линию. Ясно одно: Поттер уже должен родиться и поступить в Хогвартс. Насколько Драко помнит, Поттер сталкивался с Лордом каждый год. Эта информация была секретна для всех, кроме бывших Пожирателей смерти.

Драко в волнении ходит вдоль окна. Остается только выбрать год обучения, день и время. Откуда взять точную информацию? Поттер черт знает где, Дамблдор мертв.

Драко понимает сразу: одному не справиться. Ему нужна помощь. И он почему-то знает: Уизли не будет долго раздумывать. Только как решиться ей сказать об этом? Это опасно. Они могут застрять в прошлом, могут погибнуть. Они. Драко сглатывает. А что, если получится?

— Не помешаю?

Он оборачивается как человек, застигнутый на месте преступления. Словно его мысли выжжены на стенах.

У нее пронзительные черничные глаза и русые волосы, но Драко наплевать: его сердце жжет девушка с рыжими волосами.

— Меня сегодня оставят в покое? — недовольно тянет он в своей привычной манере.

Астория садится на постель и с тревогой смотрит на него.

— Болит?

— Жить буду. Чего тебе?

— Меня Пэнси послала. Велела передать, что завтра собрание старост, но ты можешь не приходить. — В глазах у нее уже сон.

— Еще чего, — Драко начинает злиться. — Мне есть, что сказать. Второкурсники толпой прогуливают травологию. А третьекурсники не ходят на прорицания. И вообще, как ты сюда попала? Уже два часа как комендантский час.

Астория проводит рукой по лицу, пытаясь скрыть зевок. И почему только они с Малфоем вечно разговаривают только по ночам?

— Сказала Мальсиберу правду. Он пропустил без вопросов.

— Ты что, Белоснежка, перед которой расступаются деревья и усмиряются волки? — Драко садится напротив нее и пристально разглядывает ее усталое лицо. Но когда в твоем сердце другая — нет никакого смысла смотреть ни на кого. Все равно не увидишь. Все равно спутаешь Белоснежку с Русалочкой. И даже когда она превратится в пену морскую, ты не заметишь.

Астория поднимается на ноги и убирает волосы с плеч на спину.

— Спокойной ночи. Я побегу спать, завтра с утра проверочная у Трелони. Не высплюсь — не увижу ничего в этих проклятых чаинках.

Драко остается бездвижно сидеть на кровати. Заживающие ребра словно жгут его изнутри, но он не чувствует боли: в его голове кружится вихрь безумных мыслей. А что, если вернуться в прошлое и помешать отцу жениться? Тогда он исчезнет, а вместе с ним исчезнет все та грязь, которой он забрызгал других и себя. Но потом он вспоминает глаза Уизли. Если он никогда не родится, кто вытащит ее из совятни? Найдет в Запретном лесу? Кто… будет думать о ней больше, чем Поттер? Драко кажется, что только он может изменить мир вокруг себя. И отчаяние, водоворотом захлестнувшее его душе, по капле превращается в надежду.

Беллатриса

— Ты видела это, Белла? — Лорд показывает ей обложку нового выпуска «Придиры», где красуется его изображение с перечеркнутым лицом.

— Я могу доставить вам этого презренного Лавгуда, — Беллатриса дрожит от предвкушения расправы. — Как смеет он так издеваться над вами, господин!

— Подождем немного. — Лорд кладет журнал на стеклянный столик. — Этот Лавгуд вполне способен привлечь к себе Поттера. Поставьте кого-нибудь сторожить его дом.

— Разумеется, господин. — Беллатриса склоняет голову, и волосы черными змейками скрывают лицо. — Что-нибудь еще?

— Отдыхай, Белла. Ты и так подарила мне очередную приятную ночь.

Беллатриса сдерживает безумную улыбку. О, она старалась. Как и всегда. Она выходит из спальни, чувствуя на губах привкус его жестоких поцелуев и помня прикосновение холодных пальцев к соскам. Ей приходится долго разжигать его пыл, ведь он думает только о Поттере и о том, как найти этого мальчишку. Но Беллатриса настойчива. И никогда не отступает. И выигрывает.

Она возвращается в свою спальню. Пахнет виски и свечами. В камине уныло тлеет последнее полено. Тепло. На кожуре, оставшейся от яблока, лениво ползает последняя осенняя муха.

Беллатриса шумно выдыхает, не думая, что может разбудить спящего мужа и подходит к окну, за которым — октябрь. И прикрывает глаза.

Девочка лет двенадцати с копной черных волос со всех ног бежит по саду, яростно пробирается сквозь кусты роз и, не обращая внимание на царапины, кричит:

— Так нечестно!

Две девочки, стоящие спиной к ней, разом оборачиваются. У одной — светлые волнистые волосы до лопаток и голубые глаза. У другой — блестящие каштановые волосы и темные, влажные глаза. Сестры. Нарцисса и Андромеда. И теплый августовский полдень.

Беллатриса останавливается в нескольких шагах от них, сбивчиво дыша. Она знает, что сестры стараются избегать ее общества, но не знает, почему. Потому что она старше? Андромеда только в сентябре первый раз поедет в Хогвартс, а Нарциссе ждать еще два года, и она вечно им завидует.

— Что у вас там? — Беллатриса закладывает руки за спину. В школе у нее много друзей, и в основном это мальчишки. Беллатрисе это нравится: с мальчишками проще, и они пахнут дуэлями, вылазками и желанием рисковать. Чем пахнут девчонки, Беллатриса не знает. И уверена, что не хочет знать.

— Что у вас там? — повторяет она нетерпеливо и разворачивает Андромеду к себе за плечи. У сестры правильная, мягкая красота, полная нежности, проступающая розовизной на щеках.

Андромеда с опаской разжимает руки: старшая сестра жестока, и красота ее какая-то извращенная, дьявольская, опасная. Ее все боятся. Даже взрослые.

Беллатриса смотрит на желторотого птенца малиновки и облизывает губы. Как будто хочет съесть.

— У него крыло сломано, — говорит она медленно.

— Мы его выходим! — Нарцисса трогает ее за руку. — Ой, у тебя кровь. Смотри! Кровь.

Беллатриса неохотно отводит взгляд от птенца. Она ненавидит птиц. Правое предплечье покрыто едва кровоточащими царапинами — дар шипов. Ей плевать. Она презирает боль.

— Забудь. — Ее черные глаза впиваются в птенца. — Отдайте мне! Ему все равно не жить. Я убью его быстро, обещаю.

Голубые озера глаз Нарциссы выходят из берегов и слезами текут по лицу.

— Я не хочу, чтобы ты его убивала!

— Значит, ты на стороне Дромеды? — Нарцисса сразу перестает плакать и настораживается. — А ты знаешь, что она сказала про магглов на прошлой неделе? Что они «милые». «Милые»!

Нарцисса испуганно смотрит на Андромеду и быстро моргает. Беллатриса усмехается про себя: эта девчонка будет только на ее стороне. На стороне сильных. Слабых ей не потянуть, слишком нежна и зависима.

— И что? — Андромеда смотрит на нее вызывающе. — Возьму и выйду замуж за маггла, хотя бы тебе назло!

Беллатриса зло толкает ее в живот, и сестра падает на землю. Птенец жалобно пищит в ее руках. Беллатриса вырывает его из нежного плена и с удовольствием сворачивает шею. Она любит животных, например, собак или лошадей. А птиц — ненавидит. Ведь они могут улететь.

— Ты ненормальная! — Андромеда поднимается на ноги и стряхивает землю с платья. — Пойдем отсюда, Цисси.

— С ней пойдешь или со мной? — Беллатриса черной башней возвышается над младшей сестрой. И уже заранее знает ответ.

— Я не знаю, — Нарцисса снова морщит нос, готовясь заплакать. — Наверное, с тобой.

Андромеда молча уходит домой, оставляя на жирной черной земле позади себя дохлого птенчика. Она вернется потом, чтобы похоронить его, но Беллатриса об этом никогда не узнает.

— Ты обещала показать еще раз, покажи, — Нарцисса тянет ее за платье.

Беллатриса достает из кармана колдографию со смятыми краями и сует сестре под нос.

— Это Эйвери, это Мальсибер. А это — братья Лестрейндж.

— Какие страшные, — Нарцисса подробно рассматривает каждого из них, потом возвращает колдографию. — Давай во что-нибудь поиграем?

— Я не могу играть. — Беллатриса берет ее за руку и быстрым шагом направляется к дому, остановившись лишь возле цветущего куста олеандра. — Скоро приедет тетя Вальбурга, я хочу с ней поговорить. Она единственная, кто меня по-настоящему понимает.

…Черные ветви деревьев венами прорезывают серое небо. Павлины одиноко ходят по пустому и голому саду, поджимая ноги и теряя перья. Беллатриса накидывает на плечи палантин, расшитый золотыми нитями — подарок на свадьбу и опирается руками о подоконник. Она почти отчетливо видит там, внизу, трех призраков девочек, которые давно выросли.

У нее осталась только одна сестра, и Беллатрисе жаль, что это Нарцисса. От Андромеды было бы куда больше толка.

Три сестры живы, а родители — мертвы. Даже кузены — мертвы. И тетя Вальбурга, которая с такой яростью поощряла любовь Беллы к чистой крови — мертва. На мгновение в окне еще одним призраком возникает серое лицо Сириуса. И исчезает.

Беллатриса выходит из спальни и поднимается вверх по лестнице с резными перилами. Перила ей противны, как противны павлины, картины и Люциус, превративший ее сестру в марионетку. Но у нее остается Драко. Беллатрисе назло Люциусу хочется сделать из него Блэка, не Малфоя. Но она сама еще не понимает, какая сторона победит.

— Как настроение, дорогая? — тетя Вальбурга улыбается ей с портрета. Беллатриса — та, кем Вальбурга так и не смогла стать.

— Собираюсь наведаться в Хогвартс, — рядом с теткой Беллатрисе всегда двенадцать. И это единственное, от чего она не может избавиться.

— Ты любила школу, я помню. — Вальбурга лукаво улыбается. — Столько поклонников, столько внимания. Такие блестящие успехи на СОВ и ЖАБА… И вдруг такой странный выбор.

Беллатриса поворачивается к портрету спиной. Вальбурга только одного не смогла понять: ее любви к господину. Настоящей любви. Ради нее Беллатриса убивала и пытала, приняла Метку как благословение и отправилась в Азкабан. И свою любовь к тьме она познала очень рано.

Но Темный Лорд не желал иметь жену или детей. Он был свободен и хотел остаться наедине с собой навсегда. Он не имел права растрачивать себя на что-то низкое. Он отдавал всего себя магии и борьбе за чистую кровь.

Тогда Беллатриса выбрала его — Рудольфуса, мужчину, ничем не похожего на свою любовь. Мужчину, которого она никогда не уважала. Мужчину, который просто считается ее мужем: потому что так надо. Есть люди, которые находят свою завершенность в другом. Беллатриса изначально была цельная, словно стеклянная сфера с миром внутри. Она никогда не замечала, что он ни к чему не стремится. Она не замечала и не знает до сих пор, что он любит. Она всегда была центром самой себя — и самой жирной точкой в окружности господина.

Впервые она встретила Лорда, когда ей исполнилось пятнадцать. И с тех пор тот мужчина с темными волосами и темными глазами всегда был с ней. И теперь, когда для всех он — безносый урод без волос, с бледной кожей и красными зрачками, для нее он остается прежним. Так женщины видят любимых мужчин, вернувшихся с войны искалеченными и изувеченными.

Беллатриса спускается в сад. Тишина — звенящая. И только павлины Люциуса с несчастным видом месят октябрьскую грязь. Беллатриса стремительно трансгрессирует в Хогсмид. Ей нравится перемещаться в холодном воздухе октября.

Деревушка мирно спит, и даже в кафе и пабах уже не горит свет. Острые каблуки сапог жалами вонзаются в рыхлую почву, наполненную дождевой влагой. Грязь темно-серыми брызгами оседает на юбке, но Беллатриса не обращает внимания, с наслаждением вдыхая тягучий осенний воздух. Капли грязи — как грязнокровки: всегда легко смахнуть.

Она поднимается по ступеням замка, улыбаясь. Хогвартс — дом. Второй дом. Здесь ее учили сражаться и выживать. Здесь она встретила тех, кто до сих пор сражается рядом за чистую кровь. И только одно она ненавидела всей душой: зеленый цвет факультета. Зеленый — цвет жизни.

Снейп сидит за преподавательским столом и с непривычным для него энтузиазмом поедает запеченное мясо. Беллатриса останавливается напротив него и откидывает тяжелые волосы за спину. Она не отказалась бы от ужина. Она часто забывает поесть.

— Где Драко? — спрашивает она нетерпеливо, не замечая презрительных взглядов МакГонагалл и Флитвика. — Хочу с ним поговорить.

Снейп неторопливо кладет вилку на блюдо и промокает губы салфеткой. Паук, думает Беллатриса. Сожрал муху и доволен.

— Не думаю, что он захочет с тобой говорить, — его голос глухой и низкий. — Он случайно подставился под бладжер и второй день у мадам Помфри, выздоравливает.

Ядовитый взгляд для Снейпа — лучший дар. Преподнеся его, Беллатриса молча идет к больничному крылу, на ходу разглядывая портреты. Она никогда не была у Помфри. И не помнит, как она выглядит.

Белая дверь ведет в слепяще-белую палату с белыми занавесками и белыми шкафами. Беллатрисе кажется, что внутри — зима. Единственная кровать посреди этой зимы, пахнущей полынью и мятой, занята Драко. На тумбочке возле него стоят две чашки. Две.

Беллатриса берет одну из них в руки и осторожно нюхает. Эвкалипт. Миндаль. Белладонна.

— Кто здесь был? — спрашивает она недоверчиво и садится напротив него.

Драко с трудом разлепляет глаза. И сразу выпускает все свои шипы, спящие вместе с ним.

— Что?

— Кто здесь был? — Беллатриса указывает на вторую чашку.

— Паркинсон, — произносит он быстро и убедительно. Беллатриса верит. Она не знает, что Пэнси для Драко — как ответ «яблоко» для всех, кого спрашивают о любимом фрукте. Он и сам не знает, насколько глубоко Паркинсон въелась в его кожу.

— Как ты себя чувствуешь? — и ей хочется издевательски расхохотаться в лицо самой себе.

Драко разделяет ее настроение. Он приподнимается на локте и проводит рукой по лицу.

— Какая вам разница? — недоверчиво интересуется он. — Что вам от меня нужно? Я не буду шпионить за Северусом. Сколько раз еще я должен это повторить?

Беллатриса кладет ногу на ногу, одним движением палочки смахивая засохшую грязь с юбки.

— Помнишь, как я учила тебя легилименции?

Верный шаг. Драко едва заметно кивает. Но она ему неприятна, и он даже не пытается это скрыть. Неприятна своему племяннику — это режет ее первый раз. Еще недавно она радовалась, когда он называл ее омерзительной.

— Помнишь, я всегда была на твоей стороне? Когда ты хотел получить Метку, а твоя мать отговаривала тебя?

Неверный шаг. Драко снова выпускает свои шипы и смотрит на нее бешеными глазами. Кажется, ему хочется кричать, но он молчит. Молчит — и хочет убить ее взглядом.

— Тебе не нравится быть Пожирателем смерти, — тихо произносит Беллатриса, разом понимая его настроение. — Ты был бы рад избавиться от Метки.

Драко молчит, продолжая убивать ее взглядом. Ему хочется, чтобы она ушла и оставила его в покое.

— Да, — произносит он пересохшими губами.

— Мне кажется, ты больше не восхищаешься своим отцом? — Беллатриса пытается зайти с другой стороны. Чертовы подростки, как с ними сложно! Совсем как с Рудольфусом.

Драко резко садится на кровати. Под глазами у него черные круги, ребра угадываются под тонким слоем кожи. Белки глаз прорезаны кровавой сетью боли и недосыпа.

— Я его ненавижу. Но вас я ненавижу сильнее.

— Я хочу только, чтобы ты вспомнил: ты Блэк, Драко. И кроме тебя никто не сможет восстановить великолепие нашего имени. Вспомни. Будь достоин. Встань и подними палочку. Имя Блэков не должно забыться. Я не должна забыться.

Драко смотрит на нее презрительно, слегка запрокинув голову.

— Ты совсем не Малфой.

— О, я абсолютный Малфой, — дрожащим голосом отвечает он, и на алебастровых щеках проступают красные пятна. У него начинается болезненная истерика, и Беллатриса быстро поднимается на ноги. — Я трусливый, сопливый, маменькин Малфой. Потому что моя мать — Малфой. В ней нет этого вашего блэковского безумия.

Беллатриса разочарованно выдыхает. Ей кажется странным, что свое имя заботит ее больше, чем поиски Поттера. Но она ничего не оставит после себя. Ни детей. Ни памяти. Если бы осталось ее имя…Ей нравится племянник. Он чем-то напоминает ей Сириуса, только гораздо умнее. Если бы Нарцисса сделала из него мужчину! Но Нарцисса всегда была плюшевой. Ненастоящей.

— Еще увидимся, — Беллатриса пытается улыбнуться, но губы не слушаются. Слишком привыкли к ухмылке.

В глазах племянника отчетливо светится надежда, что этого никогда не случится. Беллатриса закрывает за собой дверь и размашистым шагом идет по галерее, мыслями возвращаясь к делам. Нужно поговорить с Кэрроу.

— Эй! — она окликает Алекто, поднимающуюся по лестнице. От Алекто воняет потом. — Какие новости?

Алекто останавливается и замирает, мигая маленькими глазками. Они ненавидят друг друга, но Беллатриса сильнее. И ей нравится ощущать свое превосходство.

— Никаких, — выплевывает Алекто. — Все?

— Кто отвечает за безопасность на матчах? — Беллатриса невзначай трогает кончик палочки. — Почему Драко лежит в больничном крыле?

— Плевать я хотела на твоего Драко! — Алекто кривит губы. — Лорд сам говорил, что мальчишка наказан! Я имею право делать все, что хочу! И ты, глиста черная, не смеешь мне указывать!

Глиста. Ну да. По сравнению с жирной тушей.

— Я доберусь до тебя, сука, — цедит Беллатриса. — Исполосую каждый сантиметр твоего тела. Сниму с тебя кожу. Только дай мне повод.

— Вали к Лорду, он тебя заждался! Твой удел — лизать его член, — Алекто вынимает палочку из кармана и угрожающе направляет на Беллатрису.

Она смеется. Смеется оглушительно, с надрывом. И проходит мимо разъяренной туши как королева мимо стада свиней.

Но по дороге в Хогсмид на душе, которой нет, становится тяжело. И Беллатрисе почему-то не хочется возвращаться в дом сестры. Ей хочется убивать. Хочется бежать так быстро, что волосы развевает ветер, и убивать без разбора. А потом забыться спокойным сном. Ей хочется иметь свой дом и сыновей в масках Пожирателей смерти. И чтобы их отцом был сам господин.

Но господин ее не любит. Он относится к ней как к преданному единомышленнику, иногда — как к вещи, нужной и незаменимой. И год за годом Беллатриса пытается доказать ему свою любовь. Чтобы… что? Ответа она не знает. И не хочет знать. Иногда ей кажется, что она несется куда-то без оглядки, по инерции, в неистовом забытьи. Ей кажется, что вся ее жизнь — огненная вспышка в ночи.

Джинни

Мальсибер громко сплевывает на пол и ухмыляется. С его ростом и широкими плечами в темноте он похож на медведя.

Джинни мгновенно становится одним целым с каменной стеной и прислушивается. Только бы никто не помешал!

— Лорду нравится Белла. Ничего ты с этим не поделаешь.

Алекто меряет грузными шагами квадратную площадку башни. Под ее ногами пол словно проседает. Если бы она шла по траве, то оставляла бы после себя выжженную землю.

— Эта аристократичная мразь все время выступает против Снейпа.

— И? — Мальсиберу явно плевать.

— Снейп — лучший агент, какой у нас есть, и всегда им был, — туша Алекто замирает на месте. Бычья туша. — Белла якобы что-то в нем видит. Что-то, что кажется ей предательством.

— У нее неплохой нюх, — равнодушно бросает Мальсибер. — Теперь к делу. Следы Поттера снова оборвались. Лорд не смог достать мальчишку.

Алекто равнодушно зевает. Так, как она, зевает только самка гиппопотама, обнажая гнилые зубы.

— Будем продолжать давить на маглов здесь, — решает она. — Рано или поздно Поттер явится. А пока что пойдем в гостиную к старому доброму огненному виски. Что-то я сегодня устала. Не хочу сидеть одна.

Как только они исчезают в темноте, Джинни с Симусом поднимаются с корточек и довольно улыбаются. Невилл был прав: в пятницу никто не станет патрулировать коридоры, ведь впереди выходные, и студенты с самого утра пойдут в Хогсмид. Этот вечер — первый шанс привлечь новых членов в Отряд.

Джинни быстро достает из сумки банку кровавой красной краски и большую кисть и с наслаждением выводит на стене:

ОТРЯД ДАМБЛДОРА: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

С таким же наслаждением, наверное, она выводила послания Реддла о Тайной комнате. А кто подсунул ей чертов дневник? Малфой… Краска стекает с букв вниз, кровью ползет по стене. Симус отходит назад и довольно рассматривает надпись.

— Предчувствую новичков.

— Как бы среди них не оказалось сторонников Кэрроу или слизеринцев…

— Это невозможно, — Симус качает головой, все еще смотря на буквы. — Им некому рассказать. Когтевранцы и пуффендуйцы расскажут своим. Слизерину сейчас на все наплевать, они купаются в своем приоритете.

Джинни решительно пририсовывает справа от надписи большой снитч. Крылья — крылья умирающей надежды.

По коридору проносится холодный октябрьский сквозняк, заставляя пламя факелов беспомощно трепыхаться. Джинни вдруг вспоминает темные глаза Реддла и его манящую улыбку. Он умеет быть обаятельным. А может быть, тот призрак Реддла, тот юноша Реддл еще умел быть человеком. Джинни с отвращением вспоминает, что он ей нравился. Он дурманил разум, как запах олеандра, который она терпеть не может. Тогда ее спас Гарри. Сейчас ее некому спасать.

— Я сегодня подслушал разговор Снейпа с Долоховым, совершенно случайно, — Симус опирается на стену, продолжая разглядывать надпись. — Оказывается, Гарри проник в Министерство магии в начале сентября.

— Зачем?

— Вот и Снейп поинтересовался, зачем.

— И? — Джинни проводит кистью по пальцу.

— Оказалось, они стащили у Амбридж какой-то медальон, из-за чего Лорд взбесился.

Джинни задумчиво прячет банку с краской и окровавленную кисть в сумку.

— Мы никогда не узнаем, зачем Гарри все это, да?

Симус отталкивается от стены и осторожно обнимает ее за плечи.

— Джинни, ты же знаешь…

— Что все это делается ради нашей безопасности! — она вырывается. Краска расплескивается и кровью окрашивает внутренности сумки. — Драконье проклятие! Я не хочу быть в безопасности. Я хочу быть рядом с тем, кто…

— Кого любишь?

Джинни резко качает головой. Волосы нагло лезут в рот.

— Я не знаю уже давно, кого я люблю. И кого ненавижу. Меня в среду Малфой от бладжера заслонил.

Симус пожимает плечами. Как человеку крайне простому, ему трудно разбираться в философии других людей, особенно Малфоя, который только портил кровь всему факультету столько лет. Почему он заслонил собой Джинни? Да банши его знает. Симусу до этого дела нет.

— Держи, — Джинни сует ему в руки сумку с растекшейся краской. — Я пойду на стадион. Я сейчас с ума сойду, если не окажусь где-нибудь на высоте над Запретным лесом.

И, сорвавшись с места, белый лебедь машет, машет, машет крыльями, пытаясь оторваться от земли.

* * *

В раздевалке непривычно тихо и прохладно, хотя запах пота уже навсегда проник в стены и чувствуется даже сейчас, когда весь пот давно отстиран с рубашек и вымыт с тел. Джинни открывает свой шкафчик, и, не переодеваясь в форму, достает метлу. Ей бы хотелось иметь новый Нимбус, но ее семья никогда не сможет это позволить. Разве что попросить Гарри об этом, потом, когда кончится война… Только вот будут ли они вместе, когда кончится война? И еще когда она кончится… Придется радоваться Чистомету, и еще спасибо, что не самой первой модели.

Джинни не глядя бросает пиджак на скамью и выходит из раздевалки. Мама бы заставила поднять его и аккуратно сложить, но ей никогда не нравилось заниматься домашним хозяйством. Никакой радости тут нет, когда у тебя шестеро братьев. Только позавтракали, помыли посуду — и уже обед. И так до бесконечности. Нет уж, она не собирается рожать семерых, чтобы потом запереться в кухне. Ей нужна хоть какая-то свобода.

На улице холодно, но небо уже перестало плакать дождем, и на нем величаво выступили яркие звезды. Джинни ежится от ночной прохлады, но все равно смело взбирается на метлу. Как хорошо, что хотя бы на раздевалки не наложили вопящие чары. Темно так, что границы стадиона почти не видны, и угольно-черная стена леса только угадывается вдали, выдавая себя лишь прелым запахом хвои.

Ей не нужен свет, чтобы оказаться там, где она хочет: над черными верхушками сосен. Она знает каждую часть стадиона и даже лес с высоты. Джинни замирает над темными, тихо шумящими внизу деревьями, и уже не пытается смахнуть нагло лезущие в темноту слезы. Гарри рискует каждый день своей жизнью, прорываясь в Министерство, скрываясь от Пожирателей. И все это — там, с Роном и Гермионой. Что остается ей? Устраивать стычки с Кэрроу. Пожалуй, Отряд — единственная полезная вещь, которую они затеяли в стенах замка.

Гарри… Она пытается вспомнить вкус его губ и не может. Здесь, в темноте, сырости и одиночестве невозможно вдохнуть жизнь в такие воспоминания. Она не помнит тепло его объятий. Все это было так давно, в прошлой жизни. Она помнит только его сияющие глаза — в тот момент, когда он бежал ей навстречу в гостиной Гриффиндора. И она знала, что он ее поцелует. Просто знала — и все.

Она не хотела отпускать его одного, она была готова сбежать вместе с ним, но патронус Кингсли на свадьбе так быстро разрушил все, что она просто окаменела. Ее платье, свечи, гости — все это стало вдруг фальшивым, все оказалось пиром во время чумы. Но Гарри уже исчез, а она оказалась в крепких объятиях Крама, который намеревался защитить ее от любых опасностей.

Была ли она влюблена в Гарри? Пожалуй, да. Любила ли она его? Нет. Любовь для нее казалась слишком сильным, безумным чувством. Она не могла вспыхнуть так быстро. Все ее прежнее обожание Гарри так и осталось обожанием.

Сейчас Гарри ее просто раздражал. Он не только бросил ее, хотя на самом деле не бросал, и все это прекрасно знали, он еще и не предложил ей рискнуть. Необязательно посвящать ее в затеи похищения медальонов, но можно было позволить ей быть рядом. Она умеет сражаться, и Гарри это отлично знает.

Джинни чувствует колебание воздуха и резко поворачивается. Ничего не видно, только лес черным морем расстилается под ней, и уютным огнем горят высокие башни и башенки замка.

— Люмос! — свет палочки озаряет несколько метров перед ней и высвечивает чью-то фигуру.

Кэрроу? Симус? Она сильнее стискивает палочку.

— Решила меня ослепить? — он останавливается рядом, недовольно щурясь.

— Ты какого черта здесь делаешь? — она с разочарованием опускает палочку.

— А что, ты поле зарезервировала? — Малфой как-то странно ухмыляется. — Если здесь занято, ты скажи, я с радостью улечу.

Джинни почему-то с облегчением смеется.

— Тебе разве уже можно вставать? Тебя Помфри выписала? — интересуется она, внимательно разглядывая его лицо, если только можно что-то разглядеть в полутьме.

— По официальной версии я сейчас в палате, сплю от сонного зелья, — Малфой резким взмахом головы поправляет волосы. — Решил проветриться. На высоте лучше всего думается. И дышится.

— Какой у тебя патронус? — она вспоминает, что так терзает ее любопытство.

Довольное лицо Малфоя словно сменяется маской боли. Черные круги под глазами придают ему мертвенный вид.

— Я не знаю, — хрипло произносит он. — Понимаешь, у меня трудности со счастливыми воспоминаниями. У тебя?

— Конь, — ей в голову приходит безумная идея. — Все почему-то смеются.

Малфой качает головой, и видно, что он впечатлен. Конь — не лебедь. Конь — внутренняя свобода. Конь — символ света. Конь — олицетворение бесстрашия.

Они некоторое время смотрят друг друга. Джинни замерзла так, что ее соски скоро разрежут тонкую ткань рубашки и прорвут джемпер. Она краснеет и благодарит темноту за невидимость. Изо рта, как из трубы паровоза, вырывается пар.

— Малфой, у меня есть идея…

Он вдруг стаскивает с себя пиджак и, подавшись вперед, накидывает ей на плечи.

— Теперь давай свою идею, — властно заявляет он, но на мгновение морщится от боли.

— Я научу тебя, как вызывать патронуса.

Малфой сначала скептически приподнимает бровь, пытается что-то сказать, потом отводит глаза вниз.

Они медленно опускаются на стадион. Ноги с плеском встают в осеннюю грязь, оставляющую брызги на одежде. Холодно и сыро. Наверху нестерпимо ярко горят звезды.

— Тебе не надо ничего вспоминать, — Джинни прячет красные руки под пиджак, пытаясь согреться. — Просто представляй. Как все хорошо. Ты не первый человек без счастливых воспоминаний. У Гарри их тоже не было. Он просто представлял.

Малфой издает непонятный звук, похожий на хмыканье и вынимает из кармана палочку.

— Просто представить? — в голосе неуверенность и страх.

— Да. Воображай что угодно. Только самое счастливое.

Из палочки Малфоя вырывается слабое серебряное облачко. Джинни разочарованно выдыхает. Потом решительно произносит:

— Еще раз.

Малфой снова хмыкает, на этот раз уже по-другому. Несколько секунд он стоит неподвижно, закрыв глаза, потом поднимает палочку:

— Экспекто патронум!

Они оба безмолвно смотрят на скачущую возле Малфоя серебристую куницу. Джинни — с изумлением. Ведь всегда шутили, что патронус Малфоя — хорек. Малфой — с гордостью и с явным чувством любви к себе. Словно он стал тем прежним мальчишкой в магазине мадам Малкин, который так заинтересовался Поттером.

— Это светлая магия, Уизли, — произносит он, когда горностай растворяется в темноте. — Я думал, что способен только на темную.

— Куницы пожирают змей, — лукаво произносит она, но Малфой не отвечает.

Она делает шаг к нему, пытаясь согреть руку горячим дыханием.

— Мы часто не знаем, на что способны, пока не попробуем.

Малфой недоверчиво пожимает плечами.

— Слушай, я понимаю, почему ты так относишься к Гарри. Ты хотел стать ему другом, но это место занял Рон. Гарри тебя оттолкнул. Ему было проще с Роном. Проще быть главным. Я сходила с ума по нему много лет и отчасти тебя понимаю.

— Ни черта ты не понимаешь, Уизли.

— У меня имя есть.

— Знаешь, что самое странное, Уизли? — он не поворачивается к ней и говорит откуда-то из темноты. — Когда мы вот так сталкиваемся, я забываю, что мы в Хогвартсе, что сейчас война и что ты предательница крови. Я не могу это объяснить.

— Ты сейчас на мгновение стал тем мальчишкой, которым я тебя всегда видела — гадким, хитрым, но таким живым и радостным.

Плечи Малфоя опускаются.

— Между мной и тем мальчишкой — пропасть в несколько трупов и в сотню кошмарных ночей. Иногда мне кажется, что я стал собственной тенью, которая оторвалась от меня и обрела жизнь, а тот, настоящий Драко, умер.

Джинни неожиданно для себя закрывает лицо руками и тихо плачет навзрыд. Просто потому, что устала, потому, что война, потому, что вдруг понимает: она не любит Гарри. Что-то переворачивается внутри нее, словно часы вешают вверх ногами.

Малфой, обернувшись, разом меняется в лице. Женские слезы вводят его в состояние ужаса. Он стоит рядом, пытаясь сказать что-то, но губы не слушаются. Он хочет обнять ее, но не смеет. Он хочет поцеловать ее — но заставляет себя не двигаться. Джинни это чувствует. Она бы позволила ему.

— Хватит реветь, — наконец выдыхает он. — Мне пора обратно, а то Помфри решит проверить, крепкий ли у меня сон.

Джинни кивает, вытирает слезы рукавом и берет метлу под мышку. Ее губы почти онемели от холода.

— Это что? — Малфой вдруг останавливается и тычет изящным пальцем в рукоятку.

— Моя метла. Чистомет седьмой, — Джинни ненавидит его в это мгновение.

— Где ты нашла эту рухлядь? — Малфой пребывает в неподдельном ужасе. — Это же самоубийство. Хочешь оставить автограф мозгами?

Джинни стискивает зубы до скрипа, с трудом вытаскивая ноги из осенней грязи.

— У меня нет денег на метлу, идиот! Моя семья едва наскребает денег на учебники и новые мантии.

— Плохо быть тобой, — изрекает он и снова поворачивается к ней спиной. — Какую бы ты метлу выбрала сама?

Джинни снова скрипит зубами: она всегда играла в эту идиотскую игру, когда шла мимо кондитерских. Какое бы пирожное она купила, будь у нее деньги? Какое бы платье выбрала? Чертов Малфой с его горами золота.

— Молнию, конечно. И не потому, что она у Гарри.

— Открою страшную тайну: такая модель у многих богатых людей, Уизли, — отзывается Малфой и слегка приподнимает свою метлу. — У меня последний Нимбус, и, кстати, он ничем не хуже вашей Молнии.

— А еще я хочу миндальное пирожное.

Малфой даже не останавливается, невозмутимо хлюпая по грязи в новых лакированных ботинках.

— Это на всякий случай, если ты спросишь, о чем еще я мечтаю, — едко произносит она, с трудом удерживаясь от желания ударить его рукояткой по голове.

Они подходят к раздевалкам и останавливаются на крыльце. Пар еще сильнее валит из посиневшего рта.

— Мне плевать, о чем ты мечтаешь, — Малфой достает из кармана губку и протирает обувь. — До следующей внезапной встречи, Уизли. — Ей кажется, что он каждую секунду пытается сказать ей что-то сумасшедше важное, но кричат только глаза. Губы — неподвижны.

Она почему-то кивает, протягивает ему пиджак, согретый ею изнутри.

— А это что? — Малфой резко хватает ее за руку и, поднеся ее себе чуть ли не под нос, подозрительно рассматривает. — Белый пушок, Уизли. Белый пушок.

Она зло, с силой выдергивает запястье.

— Не твое дело! Я хочу иметь крылья. И никто меня не остановит. Никто!

— Сколько экспрессии, — Малфой морщится. — Покажи, как ты это делаешь.

— Делаю что? — Джинни теряется. Теряется от его слов, от его взгляда, от ощущения его рядом, здесь. — Нет, ни за что.

Он продолжает смотреть на нее, не двигаясь. Только воздух облачком пара вырывается из его губ. Джинни сдается, достает палочку и быстро произносит:

— Трансфиго Хуманито!

Ничего не происходит. Из палочки в холодную грязь сыплются разноцветные искры.

— Трансфиго Хуманито! — с отчаянием повторяет Джинни, и ее рука покрывается золотистым светом. Он мерцает несколько секунд, потом испаряется, оставляя на ее ладони белесый пушок.

Малфой снова берет ее руку и проводит кончиком пальца по коже. Джинни вздрагивает всем телом, и это не ускользает от его светло-серых глаз.

— Значит, все-таки лебедь? — слегка хрипло произносит он, словно ему трудно дышать. Словно он хочет сделать что-то, о чем они оба будут жалеть. Его лицо — слишком близко. Как и его бескровные губы.

Джинни мягко высвобождается и на всякий случай делает шаг назад.

— Как думаешь, у меня получится? — шепотом спрашивает она, смотря на него без опаски. — Или однажды этот пух останется навсегда?

— Хрен его знает, Уизли. — Малфой раздумывает. — Возможно, у тебя получится. Только… только не тренируйся без меня, ладно?

— Еще чего! — Джинни вспыхивает и обнимает себя за плечи, только сейчас замечая, как холодно. — Ты что, думаешь, мы тут будем вечно сталкиваться?

И тут же жалеет о сказанном. Ей хочется сказать, что она хочет с ним сталкиваться, что рядом с ним она чувствует себя живой, что… Малфой разворачивается и исчезает в темноте раздевалки, где-то из глубины доносится звук закрывающейся двери.

Джинни остается одна на крыльце. На небе по-прежнему нестерпимо сияют звезды. Сияют холодным, ледяным светом. Звезды никогда не приносят тепла. За что их любят?

В галерее ей не удается еще раз насладиться триумфом при виде своей вызывающей надписи: кроваво-красные буквы внимательно разглядывает Снейп, со спины так похожий на ворона. Вот только крыльев нет.

— Нравится? — интересуется она, вставая рядом с ним и смотря на его бледный профиль.

— Вы затеяли опасную игру, Уизли, — Снейп смотрит на нее вполоборота. — Уверен, весь Хогвартс помнит, кто в последний раз писал кровью на стене о Тайной комнате. Это дойдет до Кэрроу.

— Я вас не боюсь. Совершенно, — признается она, разглядывая его лицо.

В его глазах что-то меняется, и Джинни снова чувствует его взгляд на своих волосах.

— Только не вздумайте впутывать в это Малфоя, — произносит он наконец. — Ему и так хватило впечатлений на всю жизнь. Не нужно отрицать, что вы с ним общаетесь. Я умею складывать два и два.

Джинни почему-то пунцово краснеет.

— И потом, кажется, вы влюблены в Поттера?

Она гордо вскидывает голову. Что он знает о любви!

— Удивительно. — Снейп снова разглядывает надпись. — И почему только рыжих извечно тянет к Поттерам?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Вам и не нужно понимать. Марш спать, Уизли.

Джинни делает шаг в сторону и вдруг замирает. В галерее пахнет сыростью и свежей краской.

— Малфой говорит, вы его друг.

Снейп приподнимает бровь, не поворачиваясь к ней.

— Неужели?

— Это значит, что вы не тот, кем кажетесь.

Снейп разворачивается к ней всем корпусом и почему-то напрягается. Хотя черные глаза остаются равнодушными.

— Вы совершаете отвратительные поступки, но я не чувствую к вам отвращения, — Джинни облизывает губы, поражаясь собственной дерзости. — Вы ненавистны многим людям, но не вызываете во мне настоящей ненависти. Вы убили директора потому, что не смог убить Малфой. Вы его прикрыли. Значит, вы все еще не конченый человек. Вы не Кэрроу.

Снейп закладывает руки за спину. Черные волосы сальными сталактитами обрамляют щеки.

— Какое интересное резюме, — холодно произносит он.

— Почему вы все время смотрите на мои волосы? — настойчиво спрашивает она, вглядываясь в его лицо.

И на мгновение застает его врасплох, успев заметить в глазах боль, но уже в следующую секунду от него снова разит холодом.

— Отправляйтесь спать, Уизли, — Снейп быстро поворачивается к ней спиной. — Положим, я вас не видел. И не смейте говорить Малфою, что я знаю о вашей встрече.

Джинни упрямо сжимает губы. Сегодня или завтра, но она все равно узнает, почему Снейпа так интересуют ее волосы. И почему-то ей кажется, что без женщины здесь не обошлось.