Когда б имел златые горы... (гет)

С востока больше никто не приходил, и армия снова курсировала в окрестностях. Жителей в городе осталось не больше десятой части, да и то в основном расквартированные воины и их немногие верные домочадцы. И мы с Лефлет и Редвином — уже никто и никому. Понимая, что ждать братьев больше нет смысла, я совершенно потерялась в мыслях о будущем. С подругой нормального общения никак не выходило — она замкнулась на сыне и доме, переживая свою личную двойную трагедию, и, наверное, думала, что я ее не пойму. И скорее всего, она была права.

Эомер снова уехал в столицу. Наверное, в очередной попытке что-то изменить, уговорить короля, убедить его. Я совершенно не понимала, почему нужно было просить помочь своему же народу. Знакомые, с кем я решалась это обсуждать, предполагали разные причины отказа: от занятости армии на севере до крупной размолвки между правителем Истфолда и королем. Неужели Эомер сказал или сделал что-то ужасное, отчего дядя перестал ему верить? Пусть бы тогда король Теоден сам приехал и посмотрел на наш город и тех, кто еще ютился здесь. Что бы там ни было между ними, неужели это повод вот так бросить нас?

Чем больше я думала об этом, тем больше злилась — сначала на короля, а потом и на себя, одергивая за недостойное отношение к тому, о чем я ничего не знала.

В какой-то момент я вдруг поняла, что меня никто и ничто не держит, а разрешения спрашивать больше не у кого. Я проснулась, умылась, собрала себе завтрак и со всеми наспех собранными нехитрыми вещами зашла к Лефлет.

— Что случилось? — подруга подскочила с кровати так резко, будто только и ждала, что ее разбудят для каких-то жизненно важных новостей. Но, к сожалению, это была всего лишь я.

— Ничего, ничего, я просто уезжаю в столицу, сейчас. Найду Эомера, может быть, что-то услышу от людей, не знаю…

На этом логика и уверенность закончились даже для меня самой, и я замолчала. Лефлет, сидя на разворошенной постели, смотрела на меня непонимающе, и от этого взгляда только сильнее захотелось уже куда-то поехать и сделать хоть что-нибудь. Сейчас я сама себя не узнавала, но, кажется, мое терпение закончилось.

Не найдя что еще сказать, я просто встала и пошла прочь из дома, не особенно ожидая, что меня попытаются остановить. Да и зачем? Оглянувшись у ворот, я увидела, как на крыльце, обняв опору, стоит Редвин. Точно так же он провожал своего отца полгода назад и, наверное, решил, что больше не увидит и меня тоже. Но я ехала совсем в другую сторону и, чтобы как-то приободрить малыша, улыбнулась ему и весело помахала на прощание. Я не видела, ответил ли он мне тем же, но очень надеялась, что так и было.

Конечно, мой внезапный план имел кучу «минусов», и первым из них было отсутствие лошади. Пешком я бы шагала до столицы не один день, пусть и цвело уже вовсю раннее и теплое лето, но за это время я боялась передумать, испугаться своей внезапной самостоятельности и трусливо повернуть обратно. Что бы я сказала Лефлет тогда? Почему-то в мысли об одиноком путешествии совершенно не хотелось пускать слово «война», и я малодушно отсекала их, представляя себе просто солнечную, пусть и длинную, дорогу и уговаривая себя, что война где-то там, в другой стороне. Там, где все еще сражались призраки моих братьев, которых я никак не могла отпустить.

Не считая Лефлет, Себальд был последним, кто связывал меня с уже почти совсем потерянной семьей, и сегодня он был дома. Я знала, что его мать и сестра тоже оставались с ним, в Альдбурге, и если раньше это меня нет-нет да и злило, то сейчас я на собственном примере понимала, как дорого бы заплатила за возможность быть рядом с братьями и каждый день твердо знать, что они вернулись из очередного рейда живыми.

Он впустил меня в дом, и я высказала ему свою просьбу, а после молча стояла у порога, покуда его мать и совсем еще молоденькая сестра изучали меня такими же молчаливыми взглядами. Что ж, видимо, немногословие у них в крови. Мне же лучше — я не представляла, как буду вымучивать свои доводы, если меня спросят.

Себальд мне не отказал. Он взял куртку, и мы вышли. Может быть, ему было неловко со мной разговаривать из-за братьев, может быть, он сам не хотел вспоминать о Фрит, но по дороге к конюшням мы не обмолвились ни словечком. Обогнав меня у самого входа, он что-то коротко бросил караульному, и мы вошли беспрепятственно.

— Вот, возьмешь Кедду — она молодая, но спокойная. Годлаф любил ее — пусть и тебе еще послужит.

Мы подошли к деннику, и навстречу нам потянулась рыжая морда. Только сейчас, когда мне в щеку ткнулся мохнатый нос, я подумала, что надо было хоть что-то взять для новой лошади. Хотя, конечно, в узле есть хлеб, и стало быть, придется сократить свой завтрак. Пока я возилась со своим скарбом, Себальд вывел Кедду и заседлал ее без лишних просьб.

— Спасибо, за все… — у меня перехватило дыхание от нахлынувших чувств, и я обняла его, отдавая в этом жесте все то, что уже не смогла бы дать братьям.

— Да что уж там, невелика услуга, — пробормотал смущенный Себальд и аккуратно подсадил меня в седло, чтобы подтянуть стремена.

Провожать до ворот, что удивительно, не стал. Лишь постоял у ворот конюшенного двора, пока я могла его видеть, а потом, наверное, поспешил вернуться к своим.

Лошадка оказалась куда бодрее, чем я себе представляла после слов Себальда о ее спокойствии. При этом трясло на ней так, что мне уже через час пути захотелось сползти из седла и больше никогда в него не забираться вновь. Выпрашивая гарнизонную лошадь, я совсем не подумала о том, что это будет не задумчивый мерин, и, хотя Кедда, учитывая ее пол, не бывала в битвах и вела себя очень покладисто, обучали ее точно не для прогулок в парке.

Настоящий, правильный воин одолел бы расстояние до Эдораса за несколько часов. При выпавшей мне погоде — вообще одним рывком, не размениваясь на передышки и уж точно — на тягостные размышления. Но со мной было иначе. Первый час тряски я только и могла что представлять, где окажутся мои внутренности по прибытии на место. К исходу второго — попривыкла к ощущениям, но меня одолел перебор мыслей, что я скажу Эомеру, когда доберусь до него.

Через три часа совершенно одинокого пути, когда Кедда уже почти полчаса лениво плелась шагом, я поняла, что пора бы и передохнуть. Поделенного на знакомстве с лошадью хлеба едва хватило на завтрак, а собрать с собой больше мне не достало ума, и это означало, что в обед предстояло давиться голым куском вяленого мяса, а яблоки поделить на двоих. От промелькнувшего в мыслях недовольства стало вдруг очень стыдно, ведь кому-то прямо сейчас было гораздо хуже, а я сидела живая-здоровая, в тенечке, у меня была лошадь и кое-какая еда. И вообще, мне следовало продумать, что я буду делать, как только въеду в городские ворота.

Следующие три часа пути я перебирала варианты и кое-как придумала на свой взгляд наглую, но отчаянную схему, на обеденном привале принялась вслух ее критиковать, а в очередной, уже вечерний переход, снова убеждала себя в том, что все получится и другого варианта все равно нет. Ближе к сумеркам я уже настолько приблизилась к окрестностям столицы, что стала различать огни в поселениях на подходе к городу. По самому тракту пока кроме меня никто не ехал, но в полях вдоль дороги то и дело было заметно какое-то привычное движение. Королевские земли жили обычной жизнью, и от этого контраста с покинутой землей Истфолда у меня наворачивались слезы. В какой-то момент мне даже хотелось броситься к одному из этих крестьян, схватить его за рубаху, трясти и спрашивать, знают ли они, что происходит с соседями? Не хотят ли помочь? Но какой в этом был смысл и кто бы меня стал слушать, если даже король не внял словам собственного племянника?

Сцепив зубы, я продолжала свой путь, теперь уже полная решимости сделать то, что задумала. И пусть подумают, что хотят!

* * *

В город я входила уже почти совсем ночью, по глупости заснув на последнем привале и потратив кучу времени. Проснувшись, успела даже перепугаться, что не попаду за ворота теперь до утра, но в Эдорасе ведь не было военного положения, и стены не запирали город намертво. И даже в такое позднее время в столице еще были неспящие, не считая стражи, конечно же, потому что на площадке за воротами я оказалась не одинока.

Пришла пора претворять свой план в жизнь.

— Я к правителю, к Эомеру, — затараторила я первому попавшемуся стражу, — из Альдбурга, мне срочно!

Воин молча кивнул мне в направлении сторожки, где, видимо, находился его капитан, и я направила Кедду туда.

— Мне срочно к Эомеру, я из Альдбурга приехала! — повторила я еще громче и истеричнее, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию. Из пристройки немедленно вышел воин возраста, наверное, отца, с уже седеющей бородой и усталым лицом, он окинул меня взглядом и, очевидно, не найдя ничего подозрительного, подозвал следующего, третьего по счету, стражника.

Мне уже порядком надоело это перекидывание, и даже лошадь, кажется, поймала мое нетерпение — она топталась на месте, нетерпеливо бряцала железом и тянула в сторону, но наконец новый провожатый свистнул своего коня и сделал жест следовать за ним.

«Ну, просто парад молчунов», — подумала я. А история тем временем повторялась, только в прошлый раз я была пленницей, но меня так же по ночи везли к Эомеру. Вот тоже королевский дом, в ночи просто темная громадина — все они похожи, — вот перемигивание охраны и указание шепотом, что можно идти дальше… Воспоминания о посторонней девице, выскальзывающей из спальни в Альдбурге, неприятно обожгли где-то внутри, и я поспешила их выгнать, проговаривая про себя давно отполированную речь. Кто же знал, что моментально состоявшаяся аудиенция у племянника короля в один миг не оставит от нее и следа, как только я встану перед ним.

Наверное, он действительно ждал новостей. Или, учитывая ситуацию, всегда был готов получить какие-то вести. Мне показалось, что в первое мгновение он меня даже совсем не узнал, напряженно застыв в едва освещенной комнате, куда меня поспешно провели по узкой лестнице.

— Говори.

У меня была хорошая, убедительная, почтительная речь еще пять минут назад. Теперь же я стояла и понимала, что весь мой рывок сюда был глупостью, идея — лишь нервами маленькой потерявшейся девочки, слова — жалобой котенка, а у мужчины, что стоял и ждал моего ответа, на плечах громоздилась такая гора ответственности, какую мне было не под силу даже вообразить. И все, на что меня хватило в этот момент, — упасть на колени и разрыдаться в голос, уже не отдавая себе отчета в том, что я вообще творю и кто на это смотрит.

Ни вдруг схватившие меня за плечи руки, ни крепкое не то объятие, не то просто поддержку я уже не отметила как что-то невероятное, — я заходилась в рыданиях и просто пошла туда, куда меня повели, и села тогда, когда сильная рука приказала это сделать. Я почувствовала, как он отстранился и встал рядом, в то время как мне так хотелось прижаться к его груди и реветь от всего навалившегося за последние годы еще пару часов — и пусть бы он молчал все это время, просто обнимая.

Но что значили все мои желания?

— Говори, — повторил Эомер ничуть не мягче прежнего. Я подняла глаза, размазала слезы по щекам скорее от нервов, чем в попытке действительно утереться, и поняла, что мы остались одни. — Что случилось?

— Н-ничего… Ничего, я просто… просто… — я не знала, как ему сказать, что я лишь неловкая тупица, которая навела шороху своей гениальной идеей пробиться к нему на прием на ночь глядя.

Эомер вдруг присел передо мной и обнял мое мокрое лицо своими большими ладонями, глядя прямо в глаза:

— Так ничего не произошло? Дома?

— Н-нет, я только… Я должна узнать о братьях! Мне хоть что-нибудь… — я почти завыла, когда он отпустил меня и поднялся, шагнув в сторону и вновь оказавшись так недостижимо далеко. — Как это случилось? Где мне искать курган?..

— Ты собралась на восток, глупая девчонка? — в голосе Эомера послышался такой холод, что я даже присмотрелась, действительно ли это сказал он — настолько разительной была перемена.

— Н-нет, но… потом, может быть?..

— Вот потом и спросишь. Если останется кто-нибудь, кто сможет тебе рассказать…

Он отошел к окну, и голос его зазвучал гулко и опечаленно. Что там можно было высматривать в такое время?

В дверь громко постучали, и тут же она отворилась, будто гость твердо знал, что его здесь ждут и церемонии ни к чему. Вошедший лишь мельком глянул на меня, зареванную, с опухшим лицом, и обратился к Эомеру:

— Ты занят, брат? Мы условились.

Но тот в два шага уже пересек комнату:

— Нет, пойдем к тебе. А ты, — обернулся он ко мне уже на пороге, — переночуешь здесь. Сегодня это твоя комната.

И только в этот момент я осознала, где нахожусь. И если появление принца, который меня никак не мог узнать, не заставило меня задрожать, то мысли о предстоящей ночи понеслись одна быстрее другой.

Могу ли я занять его кровать? Что будет утром? А что делать, если Эомер вернется ночью? Должна ли я уступить ему место согласно рангу и спать на кушетке? Или повести себя как женщина, к которой пришел ее мужчина?

Последнего одновременно и хотелось, и не хотелось. Я мало что понимала в способах понравиться мужчине, хотя всегда думала, что в идеале все должно происходить само собой. Но где был идеал, и где — я, да и мужчина, которого я боготворила, был настолько опытен и избалован вниманием, что я не представляла, как смогу заинтересовать его.

Мои мысли начинали принимать форму истерики и отчаяния, и, не найдя никаких ответов между «хочу» и «страшно», я укуталась в шкуру, брошенную на кровати поверх одеяла. И хотя на дворе было уже начало июня, обнявшие меня тепло и запах меха, который я в полудреме уже окрестила «запахом Эомера», заставили провалиться мое сознание в короткий и мертвый сон.