Немного диалектики (джен)

И там сгорел он ни за грош —

Ведь был солдат бумажный.

Б. Окуджава

Лето 1991-го года выдалось для Альбуса Дамблдора хлопотным. Вступила в стадию реализации операция, которую он разрабатывал и проводил совместно с заинтересованными силами в магловском мире. Среди магов России, которая до этого лета называлась Советский союз, уже долгое время созревали опасные настроения. Там всегда имела силу та идейная группировка волшебников, которые, подобно британским Морским магам, интересы своей (общей с маглами) страны ставили выше интересов магического сообщества. Но если Морские маги представляли собой узкий круг стихийников, не афиширующий к тому же своего существования ни в волшебном, ни в магловском мире, то русские маги всерьез обдумывали планы легализации волшебников в обществе не-магов: безопасность и высокий общественный статус в обмен на магические возможности и превращение СССР в сильнейшую страну мира. Очевидно, что сами эти планы, не говоря уже об их возможной реализации, угрожали принципу изоляции магического мира. И очевидно, что влиятельный маг, которому не нравилась такая перспектива, легко мог найти столь же влиятельных союзников среди маглов. Маглов волновало возможное усиление России; Дамблдору до этого не было дела, но интересы в данном случае совпадали. Так родился проект «Перестройка», целью которого было разрушение России и полная зачистка «патриотического» крыла ее магического сообщества. И именно этим летом проект требовал самого неусыпного внимания.

Кроме того, именно этой осенью Гарри Поттер должен был появиться в Хогвартсе — а это тоже требовало определенной подготовки.

И в довершение всего, оставленный на самое короткое время без присмотра Николя Фламмель взбунтовался. Старик уже давно заговаривался, вместе со своей сумасшедшей женой решив, что сама их долгая жизнь — грех гордыни и вызов Господу, а лишенный на какое-то время увещевающих бесед Дамблдора, окончательно спятил. В последнем письме он ставил Альбуса в известность о своем решении уничтожить философский камень — и вполне мог так поступить. Надо было торопиться, надо было действовать, но «Перестройка» требовала неусыпного внимания.

* * *

Профессор Флитвик с группой старшекурсников совершил , наконец, тем летом давно запланированный поход в Альпы совместно с мюнхенской частной магической школой профессора Йозефа Вейсмана. Профессор Вейсман, пожилой, невысокий, плотный, был старым приятелем Филиуса и составлял ему прекрасную компанию в этом путешествии. С насмешливой лаской в глубоких карих глазах посматривал он на своих длинноногих поджарых воспитанников. Немцы щеголяли в штанах до колена, камзолах и тирольских шляпах. Англичане — в твиде, клетчатых плащах с пелеринами и каскетках. У немцев были: две флейты, гобой, видавшая виды скрипка профессора Вейсмана, томик Гейне и восхитительная идея единой теории магии, высказанная загадочным англичанином с немецким именем Карл Келлер. У англичан: кларнет, лютня, колокольцы, видавшая виды гитара профессора Флитвика, сонеты Шекспира и соображения на тему магических свойств интеллигибельного мира. И конечно — палатки, спальники, котелки, альпенштоки. И были колбаски, поджаренные на костре, много свежего пива и хрустальной вкусной воды из горных источников, туман долин и рассветы в горах, пыль троп, щемящее чувство дороги, юный смех и торжественная тишина под близким звездным небом. В эти дни Флитвик редко вспоминал свои постоянные тревоги и сомнения.

* * *

Профессор Снейп провел лето за письменным столом в тесной и запущенной гостиной своего дома в Паучьем тупике, иногда наведываясь в лабораторию в Хогвартсе. Он спешил завершить все начатое, поскольку предполагал, что новые обязанности, которые должны были появиться у него с началом учебного года, могли не оставить ему времени на научную работу. Он ожидал этих своих новых обязанностей с сильными и очень смешанными чувствами, самыми явными и очевидными из которых были досада и раздражение, а самым потаенным и глубоким, как мы осмелимся предположить, — отчаянная надежда.

* * *

У профессора МакГонагалл лета, считайте, что и не было. Слишком много забот легло на ее плечи. Ремонт, подготовка к новому учебному году, оформление чудовищного количества бумаг, присутствие на заседаниях взамен постоянно занятого директора, составление списка новичков, отправка им писем. Хорошо еще, что подготовку к школе Гарри Поттера директор поручил Хагриду. Ей, конечно, не терпелось взглянуть на мальчика, но уж слишком много дел, слишком много.

* * *

А профессор Квиринус Квирелл этим летом вернулся из своего двухлетнего путешествия — и, как мы знаем, вернулся не в одиночестве.

Профессор Квирелл? Да-да, именно так — Квирелл. Мы еще ни разу не упоминали его имени в нашей беглой хронике, а между тем он все время был тут, рядом. И, по-видимому, то, что его вполне можно не упомянуть, когда он тут, рядом, и составляло главную жизненную проблему профессора Квирелла.

Не то, чтобы он был чрезмерно честолюбив, — почестей и славы, конечно, хотелось, но не это было главным. Он жаждал что-то значить.

Квирелл поступил в Равенкло в тот год, когда Флитвик вел курс ЗОТИ и когда насмешливый и слегка презрительный взгляд с третьей парты стал главной причиной того, что профессор решительно отказался возобновлять этот контракт в дальнейшем. Квиринус отнюдь не был лишен способностей, — напротив, они были весьма значительны. Но ни один предмет не интересовал его живо. Преподаватели его хвалили, провалов и неудач у него не было — и это до поры до времени вполне его удовлетворяло. Война с Волдемортом обошла его стороной: он был полукровкой, и его семья оставалась в стороне от противостояния, а сам он был слишком мал. А когда подрос, ни той, ни другой стороне нечего было ему предъявить. Квиддич, шалости и прочие школьные забавы не увлекали его: он предпочитал прилежно учиться, чтобы в дальнейшем занять то место, которое позволит ему проявить себя. В чем именно проявить — об этом он не задумывался.

По окончании школы Квирелл около трех лет работал в магических фирмах, осуществлявших поставки из мира маглов. Там-то он впервые и почувствовал неладное. Нет, обид ему не чинили: он был старателен, успешен, и его отмечали. Но Квиринус внезапно осознал, что жизнь он закончит клерком, хотя и на более высокой должности, и ему это не понравилось.

Узнав, что в Хогвартсе открылась вакансия преподавателя магловедения, он не задумываясь подал документы. Работа в единственной в своем роде школе, близость к всесильному Альбусу обещали перспективы. Мысленно он уже видел себя ближайшим помощником, а потом и преемником Дамблдора. В конце концов, с его способностями — почему нет?

Его послужной список устроил директора, и он был принят.

Это был молодой человек приятной наружности, с правильными, хотя и чуть смазанными чертами лица, с обаятельной, несколько застенчивой манерой держаться. Дамы находили его милым; значительного интереса он у них не вызывал, но располагал к покровительству.

Маглы, составлявшие предмет его курса, не интересовали Квирелла совершенно; впрочем, и ненависти к ним он не испытывал. Знаний, полученных за время работы в сфере поставок, хватало, чтобы вести уроки не затрудняясь. Студенты докучали не слишком, как будто проникаясь всеобщим безразлично-благожелательным отношением. Директор беседовал с Квиреллом всего однажды — когда принимал на работу.

Квиритус изо всех сил старался подружиться с профессором Снейпом, самым близким к нему по возрасту среди преподавательского состава. Ему казалось, что Снейп владеет тем искусством, которым он стремился овладеть сам, — искусством быть значимым. Директор довольно часто беседовал со Снейпом наедине. Хмурый зельевар во время общих трапез заходил в Большой зал, ни с кем не здороваясь, усаживался за стол и равнодушно жевал то, что перед ним стояло. Стояло, как правило, дежурное блюдо: домовые эльфы по каким-то своим причинам не жаловали профессора Снейпа. Ему не старались угодить, а о том, чтобы обслуживать в апартаментах, и речи не шло. Или же Снейп не пытался. Во всяком случае, собираясь работать долго, он, случалось, захватывал со стола пару кусков чего-то, что казалось ему наиболее удобным для переноски, и утаскивал с собой в лабораторию. Но при этом, как казалось Квиреллу, присутствие или отсутствие профессора Снейпа замечали все. Когда декан Слизерина обводил тусклым взглядом ученические столы, студенты затихали.

Квирелл пользовался появлениями вечно занятого Снейпа в Большом зале, чтобы сблизиться с ним. Усаживался рядом и затевал оживленные беседы. Снейп отвечал односложно. Погруженный в мир формул и закономерностей, он чувствовал себя если не хорошо, то спокойно; выходить из этого мира было для Снейпа мучительно, но он покорно терпел, считая, видимо, профессора Квирелла естественной составляющей уготованного ему ада. Находить же темы, которые бы Снейпа увлекли, Квирелл не умел, да и не задумывался о такой необходимости.

Однако, когда Квирелл попытался продвинуться в своих притязаниях дальше и зашел за Снейпом в подземелье, чтобы вместе идти на обед, Снейп воспротивился и крайне неприязненно, даже злобно заявил, что в стенах этого учебного заведения в поводырях пока не нуждается.

* * *

Профессор Флитвик, напротив, встретил своего бывшего студента очень приветливо. Он останавливал Квирелла в коридорах и затевал разговоры о маглах, засыпая его именами, цитатами, биографическими справками и анекдотами. Квирелл слушал с кислым выражением лица, почти не скрывая нетерпения. Старый учитель, обитавший где-то на периферии событий, ни в чем значимом не участвовавший, не был ему интересен.

* * *

Молодой человек мучился, и чем дальше — тем больше. Школа, на которую возлагалось столько надежд, оказалась не трамплином в будущее, а болотом — вязким, унылым, однообразным. Все те же лица, те же уроки… Единственным, что как-то развеивало скуку учительской, были разговоры об исчезнувшем Том-кого-нельзя-называть. Квирелл слушал опасливые шепотки сначала презрительно, потом — со все нараставшим интересом. Идея отыскать Темного лорда, поначалу показавшаяся случайно залетевшим в голову бредом, постепенно овладевала им. Он не представлял, что будет делать, если в самом деле отыщет Волдеморта: убьет, попытается договориться, попросится в ученики… Да, последнее тоже не исключалось: Темные искусства таили такие возможности… Глупы и ограничены те, кто их с порога отметает. Квирелл вдруг почувствовал в себе что-то новое, незнакомое; нечто, что мы бы назвали душевным подъемом — или его слабым подобием.

Он попросил двухгодичный отпуск для совершения кругосветного путешествия в целях расширения своего кругозора как мага — и получил его.

Чудеса мира оставляли его равнодушным; только случайные обмолвки, намеки, рассыпанные там и здесь указания на то единственное, что однажды вызвало в его пораженной пустотой душе нечто похожее на волнение, привлекало его. И он шел к цели, путем безошибочным и почти прямым.

* * *

Пусть вам не покажется странным, что появление в школе спустя два года профессора Квирелла заикающимся, держащим себя еще более неуверенно, чем раньше, распространяющим сомнительные ароматы, да еще в лиловом тюрбане, не привлекло к нему всеобщего и пристального внимания. Определенная дань экзотике после кругосветного путешествия как бы предполагается; а поведение его было именно таким, что подтверждало всеобщее мнение: этот молодой человек не создан для приключений и опасностей, и его натура — не для переживания хоть сколько-нибудь значимых событий.

Его прежнее место работы было, разумеется, занято другим преподавателем; директор предложил Квиреллу кафедру ЗОТИ, и тот охотно согласился.

* * *

Когда действительно хотят что-то спрятать, это делают совсем не так.

Дамблдор привлек учителей к оборудованию защитой помещения, в котором, по его словам, предполагал хранить полученный от Николя Фламмеля философский камень.

Почти любой из преподавателей школы мог бы создать охранную систему, не допускающую нарушителя на запретную территорию и извещающую о попытке проникновения всех, кого это касается, — благо, и бежать не далеко. Но то, чего хотел от них директор, было гораздо больше похоже на полосу препятствий — причем рассчитанную на возможности первокурсника. Все это понимали, и никто вслух не комментировал. Флитвик не был исключением. Если Дамблдору угодно испытать и отточить возможности своего будущего героя — пусть так и будет. В этом, по крайней мере, не было ничего дурного. Дурное, и очень дурное, виделось Филиусу в самом воспитании этого ребенка, однобоком и обрекающим его на определенную, не им выбранную роль, — но тут уж мастер заклинаний не мог ничего поделать. Все магическое сообщество уже десять лет рассматривало Гарри Поттера так и только так, и то, что довольно многие понимали, что общественное мнение было умело сформировано и подогрето, опять-таки ничего не меняло. Хотя ребенка было жаль. Мальчик, насколько Флитвик мог судить по первым урокам, звезд с неба не хватал, но это был хороший мальчик — скромный, совестливый и незлой. Его отца профессор помнил смутно, но, похоже, характером юный Гарри пошел в мать; жаль, что, по-видимому, не унаследовал ее способностей. Поразмыслив, Флитвик пришел к выводу: единственное, чем он сейчас может помочь мальчику, — ничем его не выделять. Пусть хоть на каких-то уроках этот ребенок чувствует себя просто ребенком.

В этом профессор был не одинок: большинство дам в коллективе(профессор МакГонагалл составляла исключение) придерживались того же мнения. Чего нельзя было сказать о профессоре Снейпе: его придирки к ребенку, постоянное выпячивание особого положения юного Поттера стали быстро известны всем и служили предметом обсуждения в учительской.

Снейп вообще, как это формулировали дамы, с начала учебного года словно с цепи сорвался. Никогда особо к себе не располагавший и не склонный к общению, теперь он стал просто невыносим. Любая, самая мирная и безразличная попытка к нему обратиться вызывала ответ ядовитый, а то и просто оскорбительный. Флитвик, со времени памятного неудачного разговора с деканом Слизерина взявший за правило исподтишка наблюдать за бывшим учеником, полагал, что видит перед собой человека в состоянии глубочайшей и всеобъемлющей растерянности.

За свою часть работы по созданию «полосы препятствий» Флитвик принялся без воодушевления. В то, что в охраняемом таким образом помещении будет действительно скрыт философский камень, будто бы до поры до времени находившийся в директорском кабинете, он не верил. О подобных вещах не оповещают столь широко; и уж кто-кто, а Дамблдор никак не походил на человека, склонного доверчиво делиться серьезными тайнами со всем педколлективом. А философский камень — это очень серьезно. Так что, думал Флитвик, на самом деле философского камня либо нет на территории школы, либо, что более вероятно, вообще уже нет в природе. Особенно если вспомнить глухие слухи о покаянных настроениях старого Фламмеля, доходившие до ушей выпускника Гейдельберга.

Все это больше походило на ловушку, в которую непонятно кого пытались заманить. Не считая юного Поттера, конечно. Ложь и невнятность раздражали.

Однако процесс увлек.

Профессор придумал летающие ключи, похоже на птиц, — прекрасных птиц в разноцветном сияющем оперении, запертых в темном подземелье. И, конечно же, тот единственный истинный ключ, который предназначен открыть заветную дверь, будет синей птицей — вечной птицей Метерлинка. Работая, Флитвик оживился. Символизм увлекал и радовал, птицы-ключи расцветали щемящей нежностью красок, напоминавших о детских снах. Теперь еще надо каждой птице дать свой голос, чтобы внешне беспорядочное их кружение рождало симфоническую мелодию, которая будет дополнительной подсказкой — синяя птица счастья поведет основную тему. Это будет урок гармонии.

Конечно, из педагогических соображений следовало бы предпочесть гармонии логику — дать ребенку логическую задачу. Логика, светлое детище Аристотеля, лежит в основе всего, порожденного гением человека, — в том числе и гармонии. Мир маглов разорвал эту связь, связь алгебры и гармонии, и первым, кого винил здесь Флитвик, был боготворимый и ненавидимый им Моцарт — Моцарт, придавший безупречность божественной гармонии капризу и случайному своеволию.

Логика! Почему их не учат логике в этих их школах?

Когда-то Флитвик уделял часть каждого урока обучению детей основам логики, решал с ними логические задачки, но понимания не нашел ни у кого.

Да, следовало начать с логики. Но здесь уже профессор не мог удержаться: само понятие «ключ» требовало сказки, театра, всего того, что скрыто за нарисованным на холсте очагом в каморке папы Карло.

Директор, вышедший из внутренних помещений вместе с МакГонагалл, прервал полет фантазии профессора. По мнению Дамблдора, сделанного было вполне достаточно, музыкальная подсказка было уже излишней. Следовало завершать: буквально через полчаса все соберутся у выхода на третьем этаже, чтобы окончательно активизировать чары, последовательно, помещение за помещением; Квирелл приведет свою тварь. ("Тварью" Квирелла был здоровенный тролль, с которыми новый профессор ЗОТИ непонятно откуда, но умел управляться. Тролля тоже было решено использовать для усиления охраны.) И в завершение лесничий Хагрид посадит на люк в подземелье выращенного им трехголового пса чудовищных размеров. Прошу вас, Филиус, заканчивайте; у вас десять минут, не больше.

Оставшись в «полосе препятствий» в одиночестве, Флитвик из любопытства прошелся по еще доступным, с неактивированными чарами, помещениям, чтобы посмотреть, что сделали другие. Последняя комната, где должен был разместить камень Дамблдор, была пуста: директор не раскрывал своих тайн. Пусто было и помещение, предназначенное для «твари» Квирелла. Снейп, как и можно было ожидать, обошелся предельным минимализмом: стол, на столе ряд склянок и пергамент с инструкцией. Флитвик подошел, прочитал.

Инструкция была в стихах.

Флитвик аккуратно положил пергамент на место, тихо и как-то осторожно ступая, пошел к выходу.

Логика. Светлое детище Аристотеля. Начало начал, та педагогическая основа, в выборе которой профессора Флитвика не понимал никто. Его, Флитвика, любимая идея. Задача, выбранная Снейпом для полосы препятствий, была классической задачей на логику.

* * *

Снейп в который раз пытался поговорить с директором о Квирелле. Профессор не сомневался, что Темный лорд присутствует в школе, и его носителем является Квирелл. Это подсказывала метка, об этом же говорила обострившаяся до болезненности наблюдательность. Дамблдор отмахивался с беспечно-благостным видом впавшего в маразм старикашки. Эту маску он надевал всегда, когда хотел избежать серьезного разговора, и она его неизменно выручала. Раздраженный до предела профессор сумел добиться только одного: раз и навсегда пресек передергивавшее его обращение «мой мальчик». Едва ли в сложившейся ситуации это можно было считать успехом.

«Оставь это, — в конце концов сказал директор, — твоя забота — безопасность мальчика».

Мальчик… Давайте не будем говорить о профессоре Снейпе. Тем более, что мы, из нашего далека, мало что можем разглядеть и поистине смотрим как сквозь мутное стекло. Пытаемся ли мы по документам и свидетельствам очевидцев воссоздать какую-нибудь историю, произошедшую в нашем собственном мире, всматриваемся ли в события, происходившие в мире воображаемом или том, который мы полагаем за таковой, нам никогда не удается достичь полной ясности. С этим приходится смириться; и только поставив себя на место другого человека, вообразив себя им, мы немного приближаемся к пониманию.

Давайте представим, что это мы, мы сами, десять лет готовились к тому, что нам предстоит оберегать ребенка, которого мы никогда в жизни не видели; чужого сына, которому не стать нашим. Да, мы понимали, что он окажется не таким, каким мы его себе представляли, странно было бы ожидать иного. Но все равно, против воли, неустанно пытались представить, бросаясь из одной крайности в другую и в мучительной вольтовой дуге, заключенной между этими крайностями, кристаллизуя некий образ. И, конечно же, реальность, когда мы с ней, наконец, столкнулись, не имела с этим образом ничего общего. Мальчик оказался чужим. Нет, не заносчивым сыном заносчивого отца — это было бы слишком легко. Так легко, что в это хотелось поверить. Просто совсем чужим — таким, как множество других детей, которые не будят в нас никаких чувств. Заносчивый сын заносчивого отца — насколько это было бы лучше и проще. Неприязнь милосерднее пустоты. А если добавить к этому, что образ, возникший в десятилетнем накале вольтовой дуги, никак не хотел умирать, — пожалуй, мы уже сожалеем, что решились все это себе представить.

Профессор Снейп полагал, что защита мальчика напрямую связана с Квиреллом и его возможной (и несомненной, с точки зрения самого Снейпа) связью с Волдемортом. Он старался не выпускать Квирелла из виду. Мышеловка, созданная по указанию директора, занимала в его мыслях на эту тему центральное место. Ему мнилось, что отнюдь не философский камень был в этой мышеловке основной приманкой.

И Снейп склонялся к тому, чтобы в деле защиты ребенка действовать независимо от директора и полагаться только на самого себя.

Прежде всего профессор попросил завхоза Филча немедленно поднимать его в случае любых ночных шевелений в замке. Ничтоже сумняшесь, Снейп сослался при этом на приказ директора, хотя и знал, что Филч выполнил бы его просьбу и без этого. Но на случай каких-либо разбирательств он предпочитал, чтобы вина за самоуправство лежала целиком на нем.

К тому времени между профессором и завхозом существовала если не дружба, то своего рода молчаливое приятельство, какое порой возникает между замкнутыми людьми и не требует постоянного общения, слов и демонстраций. Все началось с того, что однажды ночью профессор был разбужен осатаневшим от горя и ужаса Филчем, на руках которого корчилась в судорогах издыхающая кошка. Миссис Норрис, единственная привязанность одинокого старого сквиба, определенно угостилась чем-то не тем. Разбираться, чем именно, было некогда, и Снейп попросту запихнул в оскаленную пасть безоар. Судороги прекратились, дыхание зверька выровнялось. Неодобрительно глядя на валявшуюся на его диване кошку (Северус не любил животных), он провел необходимые исследования. Похоже, умысла на убийство у отравителей не было: шутники пытались превратить кошку в мышку, но не сумели правильно приготовить оборотное зелье. Пожалуй, сообщать об этом завхозу было бы неразумно: только убийств учеников в школе и не хватало. Разбираться с шутниками придется самому. «Съела несвежее», — сухо проинформировал он завхоза, наскоро повязывая голову, чтобы приготовить очищающий отвар. «Но она же никогда…» — поднял недоуменные покрасневшие глаза Филч и вдруг затрясся в сухих рыданиях. Снейп, повернувшись к нему спиной, готовил зелье для кошки. «Чаю со мной выпьете?» — спросил он спустя какое-то время.

Приведенная в порядок кошка мирно спала на профессорском диване; двое мужчин среди ночи неторопливо пили чай, глядя в огонь камина.

А начиная со следующего вечера близнецы Уизли две недели безропотно мыли котлы в кабинете зельеварения; лютая, холодная злоба декана Слизерина напугала их настолько, что мытье котлов вручную казалось сущим удовольствием.

Филч был надежным; наглая Миссис Норрис, с той памятной ночи упорно предпринимавшая попытки проникнуть в апартаменты Снейпа и достичь вожделенного дивана, — существом на редкость чутким и наблюдательным. Профессор мог быть уверен, что никакая ночная деятельность в замке не пройдет мимо его внимания.

* * *

Квирелл боялся Снейпа. Господин сказал ему, что не будет выдавать себя перед прежним последователем, но это не успокаивало — скорее наоборот. Под сверлящим неприязненным взглядом холодных черных глаз он чувствовал себя одиноким и уязвимым. Он уже давно не был одинок; давно не чувствовал себя тем молодым человеком, которого мучила собственная незначительность. О, теперь он незначительным не был; он был наполнен величием, он сжился с величием, и было совершенно неважно, что об этом пока никто не знал. Это состояние наполненности, в котором он теперь жил, рождало в нем восторг и преданность. Но то ли прежнее инстинктивное уважение давало себя знать, то ли в самом облике зельевара, в его вечной черной мантии, измученном серьезном лице, взгляде, на дне которого — Квирелл чувствовал это! — всегда жила суровая непонятная честность, было что-то, убивавшее этот восторг, но общество Снейпа заставляло Квирелла… трезветь. И от этого становилось так холодно, так страшно и одиноко, что Квиринус боялся зельевара до дрожи. Он говорил об этом Господину; тот смеялся. «Этот вздор ты себе придумал, — отвечал он, — я знаю Северуса. Да, он умен, но под завязку набит иллюзиями, делающими слабым. Он мой и всегда будет моим, потому что только я могу сделать его сильным. А он хочет силы, наш маленький Северус, очень хочет, даже больше, чем ты. Разуй глаза, цыпленочек, и посмотри, как он здесь живет. У него отнято все, даже его дурацкую, никому не мешающую науку — и ту отобрали. Даже мальчишку его пассии не отдали ему, хотя это напрашивалось. Думаешь, он доволен такой жизнью? А я — я умею одаривать».

Да, с последним Квирелл был полностью согласен (а мы, пожалуй, что и нет), но страх оставался.

* * *

Надо сознаться: профессор Флитвик заподозрил, что с Квиреллом не все ладно, с большим опозданием. Это произошло во время праздновния Хэллоуина.

Квирелл вбежал в Большой зал во время торжественного ужина и, закричав, что в подземелье тролль, затрясся и свалился в обморок. Флитвик насторожился. Позвольте, какой обморок, с чего? Профессор Защиты прекрасно умел управляться с троллями, они слушались его, как ягнята, Флитвик сам был тому свидетелем во время установки «полосы препятствий». Даже если этот конкретный тролль, предположим, был каким-нибудь взбесившимся, все равно — «не верю», как говаривал, по слухам, основатель порочной театральной Системы.

Обеспокоенный не столько предполагаемым появлением тролля, сколько непонятностью происходящего, Флитвик огляделся. Большинство преподавателей были так же растеряны и возбуждены, как и ученики. Снейп быстро покинул зал.

Среди всеобщего шума раздался решительный голос директора: преподавателям обезвредить тролля, ученикам организованно идти в спальни. Для Слизерина, чьи спальни располагались как раз там, где, предположительно, разгуливал взбесившийся тролль, оговорки сделано не было. Недомыслие — это на Дамблдора не похоже совсем. Ладно, все потом, сначала — дети.

Флитвик нашел глазами растерянно озиравшегося старосту Слизерина, подозвал движением руки. «Следуете за моими», — безапелляционно приказал он. Парень кивнул, лицо его просветлело. Явно думал о том же; все сделает, как надо. Отдав нужные распоряжения своим старостам, профессор отправился ловить тролля.

Долго заниматься этим не пришлось, хотя пустые гулкие подземелья маленький полугоблин обыскивал добросовестно. Стало известно, что Гарри Поттер с друзьями убили горного тролля в туалете для девочек, который располагался отнюдь не в подземелье. Могло, конечно, так быть, что бессистемно блуждавший тролль сам в конце концов туда забрел. Могло быть и так, что именно эти дети оказались там совершенно случайно. Флитвик никак не мог сосредоточиться и сложить все, что ему было известно, в единую картину. Картина не желала складываться, рассыпалась. Махнув рукой, он пошел к детям.

Когтевранцы разошлись по спальням, слизеринцев Флитвик велел разместить в гостиной — в высокой, полной воздуха бело-голубой гостиной Равенкло с круговым обзором. Дети осматривались с любопытством, многие прилипли к окнам, где открывался безбрежный, игравший гаснущим золотом, янтарем и первой прозрачной синевой закатный осенний простор. Смотрели завороженно и робко. «Они живут в подземелье, — со стеснением в сердце вдруг подумал профессор; он всегда это знал, но сейчас эта мысль почему-то поразила его, — эти дети живут в подземелье. У них фальшивые окна на стенах, они видят только фальшивый мир. Кто придумал это для них?»

* * *

Снейп явился за своим факультетом лично. Он был бел, перекошен и хромал. Мерлин знает, чего ему стоило подняться на башню. Объяснять ничего не стал, да Флитвик и не ждал объяснений. Несмотря на свое состояние, Снейп не торопился скомандовать своим подопечным собираться на выход. Он смотрел мимо Флитвика на детей, прижимавших носы к уже потемневшим стеклам, смотрел долго. Уже уходя, Снейп взглянул Флитвику прямо в глаза, и в лице его проступило что-то грустное и мягкое. Уголок рта дрогнул, как будто бы декан Слизерина пытался улыбнуться, но мышцы лица забыли, как это делается.

* * *

Не успев отшуметь по поводу вторжения горного тролля и героической победы над ним доблестных гриффиндорцев, Хогвартс с головой погрузился в ожидание первого в этом году матча по квиддичу. Играть должны были Слизерин и Гриффиндор, что делало интригу напряженной. Готовились плакаты из простыней, группки болельщиков слонялись с вызывающим видом, ища столкновений. Флитвик сбился с ног, разводя ссорившиеся компании, причем среди их участников он замечал детей, которых трудно было заподозрить в повышенном интересе к спорту. Объяснялось это просто: по рекомендации профессора МакГонагалл ловцом в команде Гриффиндора стал Гарри Поттер. На фоне его вчерашней победы вопиющее нарушение правил со стороны администрации — принятие в команду первокурсника и данное ему разрешение иметь собственную метлу — уже не казалось таким вопиющим. Перестал возражать даже профессор Снейп, который сначала пытался спорить, указывая на то, что правило придумано не просто так и столкновение в воздухе с крупными старшекурсниками и бладжерами может кончиться для одиннадцатилетнего ребенка плохо. В учительской профессору никто не поверил: все были убеждены, что он говорит это в интересах своей команды. Мадам Хуч, преподаватель полетов на метле, даже подмигнула коллегам за его спиной, скорчив смешную гримаску. А Флитвик, напротив, был почему-то убежден, что Снейп озабочен именно безопасностью юного Поттера, причем больше, чем это было объяснимо.

* * *

В опустевшей к вечеру учительской Филч помогал Снейпу бинтовать ногу. Старый сквиб вздыхал и морщился от сострадания — раны выглядели пугающе. Кровотечение, всего лишь ослабленное, не останавливалось полностью уже почти сутки. «А колдовством — никак не можете?» — робко спрашивал завхоз. «Уже, — скрипнул зубами Снейп. — Все, что можно, — сделал. У этой псины слюна… специфического состава. Придется потерпеть».

Миссис Норрис подчеркнуто держалась в стороне. Она чуяла, кем были нанесены раны, и не желала иметь со всем этим ничего общего. Нестрашных собак вообще не бывает, но попадаются такие, с которыми соприкасаться нельзя даже вот так. Свои права на человека в черном и его квартиру она предъявит позже, когда все утрясется.

Она знала, что за дверью стоит мальчик и подглядывает в щель. Знала и то, что в сердце мальчика нет сочувствия к человеку в черном, которому больно, нет страха перед трехголовым псом, страха, который ей самой, миссис Норрис, мешает проявить сочувствие, и на диван он тоже не претендует. Мальчик был ей неинтересен.

* * *

Пусть вас не удивляет, что мы, честно признающие, что не в состоянии доподлинно различить сквозь мутное стекло нашей удаленности душевные движения и мысли профессора Снейпа, а можем в большинстве случаев только предполагать, рассказываем вам без всяких колебаний, о чем думала кошка. Тут нет никакого противоречия. Кошки — известные путешественницы между мирами. Миссис Норрис — она там, и вот она же здесь, можно протянуть руку и коснуться ее теплой шерстки. Но сколько бы мы не тянули руки через бездну — нам никогда не дотянуться до профессора Снейпа. Мы можем только с тоскливой жадностью следить за ним из нашего бесконечного далека, и всякий, кто скажет вам, что может иначе, — обманщик.

* * *

Профессор Флитвик на матч не пошел. Он и на игры собственного-то факультета ходил редко — только если студенты очень уж настойчиво давали знать, что хотят его там видеть. А сегодня ему и вовсе хотелось побыстрее остаться одному, в своем кабинете, внутри задумчивой тишины опустевшего замка. С утренними совами он получил неожиданное письмо от человека, которого считал своим другом, хотя не имел от него никаких вестей вот уже двадцать лет. Он не торопился вскрывать конверт — нес его в подрагивающей руке, пробираясь против течения толп возбужденных болельщиков. Филиусу Флитвику, профессору, Хогвартс, от Джона Бильдера, капитана, борт «Коварной девственницы», пролив Кассет… Есть ли на магловских картах такой пролив? У Морских магов свои пути. Двадцать лет назад Бильдер уже был капитаном. А полвека назад — молодым штурманом, начинающим заклинателем ветров.

Флитвик тогда непростительно задержался в Германии. Он любил Гейдельберг, наслаждался напряженной и острой атмосферой духовного риска, скольжения по краю пропасти, в которой жила предвоенная интеллектуальная и магическая Германия. И да, он был честолюбив, и должность адъюнкта много значила для него. Весной 1940-го года он словно бы проснулся — и понял, что проснулся поздно. Шла война, и выпускать английского мага на родину никто не собирался.

Уходил он трудно — в одиночку, без помощи, на одном отчаянии и ненависти к себе. Хороший заклинатель (а Флитвик уже тогда был очень хорошим заклинателем) может многое, но далеко не все. В Кале его ждали, и он в последнюю минуту понял, что соваться туда нельзя. И в любой другой порт на побережье — тоже.

Он стоял на скале над вздыбленным морем, а за проливом была его родина, которая воевала, и ему, магу и заклинателю, потомку гоблинов, гейдельбергскому адъюнкту, это было небезразлично, и он еще даже не подозревал — насколько.

И вот тогда-то он и увидел фрегат.

(«Не всякий маг видит наши корабли, — сказали ему потом, — и не всякий, кто их видит, — маг».)

Фрегат уходил от берегов Франции на всех парусах, с невозможной скоростью и невозможными галсами, рыская и чуть ли не вертясь волчком; он казался сотканным из тумана, но над кормой плескался огромный — в полпаруса! — Юнион Джек.

И Филиус ринулся со скалы.

Человек — не альбатрос. Тот комплекс левитационных и поддерживающих заклинаний, который наскоро, в порыве вдохновения, сплел молодой маг, недолго смог бы нести его над кипящей водой и уж точно не дал бы ему возможности догнать корабль, но с борта его заметили. Ветер, только что бывший главной бедой и опасностью, вдруг стал огромной прозрачной теплой рукой, и эта рука понесла Флитвика к фрегату.

Уже готовясь опуститься на палубу, к ногам ожидавшего его капитана, он увидел того, кто его спас. Яркие голубые глаза на бронзовом лице, сдвинутые белые брови, длинные спутанные пряди светлых волос, синий камзол. Маг ветров Джон «Снесискалу» Бильдер, которому тогда был двадцать один год.

Джон знал великое множество грубых и смачных моряцких песен и варварски, со взвизгами, аккомпанировал себе на гитаре. Флитвик играл намного лучше, и Бильдеру понравилось петь под его аккомпанемент, но Филиусу все время казалось, что от этого песни что-то утрачивают.

В следующий раз они встретились три года спустя. Пустынный остров, так необходимый Морским магам, пришлось оборонять от магов немецких — Флитвику, Бильдеру и восьмерым его матросам. Мастер заклинаний может многое — особенно если стоит плечом к плечу с заклинателем ветров. Они отбились и даже остались живы — втроем. Так получилось. Задумывалось наоборот.

* * *

Бильдер писал в своей обычной манере человека, который меньше, чем писать, любит только чистить гальюны, но профессору показалось, что на это раз Джон так лаконичен потому, что не может доверить бумаге большее.

«Старый краб, ты еще жив? Я пока тоже.

Помнишь, как ты хотел учить меня тому хитрому перебору, а Блендер налил в гитару соленой водички?

Так вот. Ветра говорят — все не так просто, как кажется радужным кочетам в вашем курятнике.

Будь начеку, береги себя. И детишек ваших, не мне тебя учить.

Твой и все такое

Джон Бильдер»

Перед войнушкой с Волдемортом двадцать лет назад Джон таких предупреждений не делал. Просто чиркнул — жив, мол, и при деле; если эти тебе там надоедят — вали ко мне. Даже неясно было, относилось ли это вообще к начинавшейся войне. Теперь — яснее некуда.

* * *

Профессор пытался работать, но все не клеилось, мысли возвращались к письму. В задумчивости Флитвик вышел из кабинета — и тут же натолкнулся на толпу возбужденных болельщиков. Он узнал, что Гриффиндор победил, Гарри Поттер поймал — ртом, с ума сойти! — снитч, а перед этим у него взбесилась метла и чуть его не сбросила.

Метла? Взбесилась? Метла?

Мастер заклинаний желал видеть эту метлу. Причем немедленно.

В кабинете директора уже находились с трудом сдерживавшая ликование МакГонагалл и Снейп, выглядевший хуже некуда. Проигрыш слизеринской команды был не при чем; письмо Бильдера всколыхнуло старую память, и Флитвик без труда определил знакомые с войны признаки: потеря крови и перерасход магической энергии. Как еще на ногах держится, непонятно.

Искомый предмет был тут же.

«О, Филиус, — обрадовался директор, — вас-то мы и ждали! Что скажете?»

Метла, конечно, не взбесилась; она оставалась самой обычной гоночной метлой. Но на ней отчетливо читались следы темномагических заклинаний (это кто же здесь так грубо работает?) и контрзаклинаний — последние были за авторством Снейпа. Отлично сделанные, кстати.

С перерасходом все было ясно. Но вот кто накладывал заклинания, «взбесившие» метлу и чуть не убившие ребенка, Флитвик не знал. Этот «почерк» был ему незнаком, мало того — он вообще был странным.

«Если бы такое было возможно, я бы сказал, что работали двое — человек и нечеловеческая сущность — причем в унисон. Вот здесь, видите, — как бы двойной контур… Очень, очень мощно. И да, коллега, примите мои поздравления — ваша работа превосходна. Если бы не ваше плетение, эта штука, — профессор ткнул узловатым пальцем в метлу, — попросту развалилась бы в воздухе. На мелкие фрагменты».

Снейп вяло кивнул. Похвалы собственному мастерству его сейчас явно интересовали в последнюю очередь.

«На мелкие фрагменты, — медленно повторил директор. — То есть — чтоб никаких следов?»

МакГонагалл слегка побледнела. Как подозревал профессор Флитвик, скоростную метлу ребенку подарила она.

У него возникло стойкое впечатление, что самое сенсационное из его сообщений — о двухсущностной природе того, кто накладывал темные чары, — ни Дамблдора, ни Снейпа не удивило.

* * *

Профессор Флитвик любил Рождество, его запахи, краски, его атмосферу, и особенно — подготовку к нему. Он любил делать рождественские подарки. В этом году в порыве неудержимого озорства он снял со стены изящную и женственную, как придворная красавица, лютню и отправил ее на «Коварную девственницу» — в не менее коварный пролив Кассет или где она там сейчас находилась. Представляя, как будут комментировать морские маги его подарок их капитану, профессор хихикал. Отправил еще несколько посылок с подарками, в которых его гоблинское чувство юмора проявлялось в разной степени. Среди преподавателей школы было принято делать рождественские подарки по лотерее. Профессор Снейп, кстати, не принимал участия в этих лотереях никогда — на все предложения отмахивался и уходил к себе. Уже давно и не предлагали. Профессор Флитвик участвовал всегда. В это раз он был очень доволен: ему досталось одаривать молодую учительницу магловедения Чарити Бербидж. Делать подарки дамам старый чародей любил особенно; молодым и привлекательным — в превосходной степени. Он обожал удивлять и не жалел на это трудов. Добыв совершенных форм пунцовую розу, он придал ей долговечность, не сказавшуюся никак на ее живой хрупкой красоте. Заставил нежные лепестки чуть заметно сиять глубоким внутренним светом. И наконец — о, гоблин остается гоблином! — научил розу убирать шипы, едва лишь к ней прикоснется предполагаемая хозяйка, и зловредно выпускать в любых других руках. К розе прилагалась трогательная и застенчивая серенада, которую Флитвик усердно репетировал. Такая серенада, исполняемая старым уродливым карликом молодой красавице, была совершенно в духе шекспировских комедий; профессор наслаждался.

Но еще больше Флитвик любил украшать к Рождеству Большой зал. Это уже было для студентов, для их детских глаз и впечатлений, и тут юмор профессора утрачивал всякую ядовитость. Каждый год он создавал новую сказку, выпуская из сердца неистощимый запас нежности, удивления и безоглядной преданности прекрасному. В эти дни он бывал малообщителен, ворчлив и даже сердит. Его старались не трогать. Наверное, Флитвик бы удивился, если бы кто-нибудь наблюдательный сказал бы ему, что в те часы, когда он развешивал своей волшебной палочкой на терпко пахнущей свежей хвое простые золотые шары, от которых почему-то невозможно было отвести глаз, он по стилю поведения очень напоминал Снейпа.

* * *

Рождественские каникулы в школе — время тишины. Немногочисленные не разъехавшиеся по домам школьники предпочитают ставшие вдруг уютными и родными гостиные своих факультетов шатанию по пустым коридорам. Снег падает крупными хлопьями, скрадывая звуки, засыпая башни, скрывая простор. Окно в кабинете декана Равенкло плотно закрыто: на улице холодно. Нота, еще нота. Аккорд. Тишина.

Вечером после ужина в этом кабинете соберутся желающие ученики на чаепитие с музыкой и разговорами; Флитвик традиционно устраивал по несколько таких чаепитий на протяжении каникул. А пока он был один, и у него было непривычно много свободного времени. Как раз чтобы поразмыслить и разложить наконец все по полочкам.

История с зачарованной метлой проясняла многое, но начинать все-таки следовало с событий Хэллоуина. То, следы чего профессор различил на метле Гарри Поттера, в старых книгах называлось одержанием. В отличие от одержимости, одержание не предполагает присутствия чужой личности внутри сознания и непосредственного руководства действиями одержанного; это больше походило на симбиоз, однако симбиоз недолговечный. Слабели обе личности; в первую очередь — носитель, а вслед за ним и паразит. Магия при этом суммировалась, магические возможности такой двойной личности превышали возможности каждого в отдельности, но тем быстрее расходовались силы носителя — единственные, какими эта пара располагала без подпитки извне. Симбионт был отчаянно ограничен во времени. Поэтому философский камень, дававший такую внешнюю подпитку и предоставлявший паразиту возможность самостоятельного существования, был, надо признать, идеальной приманкой.

Профессор не верил в то, что в конце рассчитанной на возможности ребенка «полосы препятствий» действительно содержался философский камень: Дамблдор был не из тех, кто рискует подобным образом. А вот Снейп, видимо, верил — и бросился камень спасать. То, что свои травмы последний получил именно в результате близкого знакомства с песиком Хагрида, для Флитвика было очевидно: в тот короткий промежуток времени, когда Снейп отсутствовал в его поле зрения, у зельевара не было другой возможности заполучить ранения такого рода, чтоб он не мог вылечить их за сутки. Флитвик не сбрасывал полностью со счетов версию, что Снейп, наоборот, сам пытался под шумок прихватить камень, но находил ее маловероятной, притянутой за уши и противоречащей принципу Оккама. В самом деле, два независимых охотника за философским камнем, один из которых устраивает отвлекающий шум, а другой этим пользуется, — это явный перебор и умножение сущностей сверх необходимого. А то, что охотники именно независимые, а не действуют в сговоре, доказывалось поведением Снейпа во время матча по квиддичу: он противодействовал симбионту, а не был с ним заодно.

Итак. Снейп верил в философский камень; сам Флитвик в философский камень не верил, но допустил существование тролля и оказался прав: тролль действительно обнаружился, хотя и не там, где говорилось. Дамблдор не беспокоился о камне, потому что знал, что его нет, — и не верил в тролля? Именно поэтому спокойно отправил слизеринцев в их подвал? Или отправил, как раз рассчитывая на жертвы, которые, конечно, выйдут боком директору, но зато поссорят с Волдемортом ряд старых семейств? После серьезного-то расследования, когда факт присутствия в школе симбионта раскроется? Флитвик слишком давно знал Дамблдора, чтобы не сомневаться: если это будет нужно для осуществления его планов, на жертвы он пойдет. Даже на жертвы среди детей. Или же директор просто знал, где на самом деле находится тролль?

Так или иначе, директор был уверен, что управляет ситуацией.

А вот Джон Бильдер в этом не уверен не был.

«Все не так просто, как кажется радужным кочетам в вашем курятнике…»

Профессор прикинул и даже расчертил схематически несколько вариантов магических ловушек, которые не позволили бы паразиту ускользнуть и дали бы возможность его уничтожить, пока он еще слаб. Да, это было вполне реально, но имелось одно «но». Вместе с паразитом неизбежно погибал и носитель. Даже если бы удалось разлучить паразита с носителем, особенности данной стадии его физического существования не позволяли создать такую ловушку, которая его удержала бы. Удержать и убить можно было только симбионта, так сказать, в комплекте.

А Флитвик не был готов убить Квирелла.

Даже учитывая все обстоятельства.

Флитвик думал о Снейпе. О Снейпе, из последних сил спасавшем мальчишку на этом их дурацком стадионе — и, между прочим, с применением той самой темной магии, которой он научился понятно где. Об этом Флитвик не стал ничего говорить в кабинете директора, и бровью не повел, но для себя запомнил. И даже, оставшись один, несколько раз пробормотал себе под нос: «Что ж, бывает и так, бывает и так» — что для профессора являлось выражением крайней степени изумления перед непредсказуемостью вселенной. Легендарный сын легендарных Поттеров остался жив в тот день только потому, что когда-то один из его учителей предал все, чему его учили, и ушел в бандиты.

Конечно, с Квиреллом все обстояло намного сложнее. Профессор смутно представлял себе психологическую сторону такого симбиоза, но не сомневался, что все там обстояло очень и очень безрадостно. Любая, даже частичная нравственная реабилитация молодого человека представлялась Флитвику маловероятной. И тем не менее — убить Квирелла он был не готов.

Более того. Несмотря на весь гнев, яростный, почти неуправляемый гнев, который охватывал его при мысли о покушении на ребенка, несмотря на отвращение и острую жалость, порождаемые противоестественным симбиозом, несмотря даже на то, что он не воспринимал уже Волдеморта как человека, профессор не чувствовал в себе однозначной, побуждающей к действию готовности убить паразита.

Что-то мешало. Чувство непроясненности и даже фальши всего происходящего не оставляло и мучило.

Еще раз. Возрождающийся Волдеморт (ну а кто еще-то? других кандидатов на роль паразита Флитвик не видел; магическая Англия — тесный и маленький мирок) нуждается в философском камне, который по странному стечению обстоятельств именно в это время оказывается (безопасности ради!) в Хогвартсе, куда одновременно поступает учиться ребенок, считающийся главным врагом и убийцей Волдеморта. Круг замкнулся. А, нет, еще не совсем. Волдеморт затевает собственное возрождение и оказывается в Хогвартсе потому, что его по личной инициативе находит где-то в дебрях Венгрии или Румынии преподаватель вышеупомянутого учебного заведения.

Главного режиссера и руководителя убитого театра от такой драматургии просто корежило. Да что там! Любой из его юных помощников непременно попытался бы сгладить навязчивую нарочитость совпадений — если бы такую пьесу труппа вообще согласилась принять к постановке.

* * *

Эти рождественские каникулы для Снейпа сильно отличались от всех предыдущих. Контроль за мальчишкой, оставшимся в школе, пришлось усилить: пустые коридоры — идеальное место для убийства. Кроме того, профессор старался не спускать глаз с Квирелла, на котором сходились все подозрения. Видимо, все-таки придется с ним поговорить — хотя бы для того, чтобы увериться в своих подозрениях и не распыляться. Нужна уверенность в том, что источник опасности определен правильно. Он, Снейп, просто не в состоянии контролировать всех в этом проклятом замке.

Ночью его поднял Филч с сообщением — кто-то проник в запретную секцию библиотеки. Переход они с Филчем перекрыли сразу же, нарушителю просто некуда было деться — и тем не менее, они никого не обнаружили. Квиреллу, как и любому другому преподавателю, незачем было лезть в запретную секцию среди ночи: он мог совершенно спокойно зайти туда днем в любое удобное для него время. Значит, ученик? Но тогда этот ученик должен располагать чем-то более эффективным, чем чары невидимости, которые профессор Снейп искал, но не обнаружил. Одну такую эффективную вещь профессор знал, и знал, хотя ему и не полагалось, где она находилась все последние годы. И если это была она, мантия-невидимка, все обстояло более чем скверно. С одной стороны, директор настаивал на том, чтобы он, Снейп, охранял Гарри Поттера, с другой — давал мальчику возможность уйти от охраны.

И это при том, что опасность была совершенно реальной.

Магический поединок во время матча по квиддичу Снейпа не только вымотал, но и озадачил. Противник был силен, но это не был Темный лорд, каким Снейп его помнил. Профессор подумал о появлении нового игрока, но заключение Флитвика во время осмотра метлы все прояснило. Разумеется, двойная сущность, не оставляющая четких признаков магического «почерка» ни одного из участников. Заключению Флитвика можно было доверять вполне. Уровень профессионализма старого чароплета был фантастическим. Снейп и сам обладал редкой способностью не только чувствовать, но и видеть «вторым зрением» чужую магию, но талант Флитвика и его умение считывать плетения и восстанавливать их рисунок по малейшим следам поражали. Любопытно, что старый учитель никак не прокомментировал то, что Снейп, разрушая чужое плетение, использовал темномагические элементы, хотя, разумеется, не мог этого не заметить. Сначала Снейп не обратил внимания на похвалу Флитвика, было не до того, но спустя какое-то время неожиданно вспомнил — и удивился тому, как важно для него это оказалось. Мастер заклинаний не был скуп на похвалу — напротив, он всегда с радостной готовностью отмечал любое, даже незначительное достижение своих учеников («Посмотрите, у мистера Снейпа получилось! — вспомнилось вдруг. — Он поднял перышко! Прекрасно, мистер Снейп! Остальные — старайтесь, и у вас тоже все получится».), но в своих похвалах он никогда не кривил душой и не преувеличивал. Убрать бы его отсюда, примерно так подумал Снейп с тоскою, спрятать где-нибудь за тридевять земель, вместе с этой его музыкой, говорящими цветами и поющим стеклом. Не для него все это.

* * *

Миссис Норрис тихо радовалась глупости людей. Ее человек и тот, в черном, глупые люди, хотели поймать того, кто тихонько шуршит и кого не видно, но не умели, а ведь это так легко. Тот, кого не видно, шуршит и пахнет. Миссис Норрис поймает им невидимку, раз уж они этого так хотят, но не сразу. С добычей надо поиграть, а не хватать сразу, как это сделала бы собака. Хорошие глупые люди, не привели собаку, любят миссис Норрис. Она поймает им добычу. В следующий раз. Когда этот мальчик, что стоял за дверью, снова будет играть в невидимку.

* * *

Было ли виной тому присутствие в школе чужого мальчика, скверное состояние после перенесенных травм или вынужденное отсутствие постоянных научных занятий, заставлявших работать ум и погружавших душу в милосердное оцепенение, но позволим себе заметить, что нелепое удовольствие из-за похвалы старого наставника не было единственным, чему профессор Снейп удивился в себе в эти дни. Наглое животное Филча наконец-то смирилось с существующим порядком вещей и перестало лезть в комнаты профессора, вежливо держась в отдалении, когда Филч к нему стучался. Снейп поймал себя на мимолетном разочаровании и внутренне усмехнулся собственной нелогичности.

* * *

Начался семестр, а вместе с ним — подготовка к следующему в сезоне матчу по квиддичу — на этот раз между Гриффиндором и Пуффендуем. Снейп потребовал от директора предоставить ему судейство. Единственную возможность надежно подстраховать Гарри Поттера он видел в том, чтобы находиться непосредственно на поле и обязательно на метле. Раньше профессор матчей никогда не судил, к игре этой относился со сдержанным неодобрением, но правила знал. Впрочем, и освежить в памяти не составит труда. Для Снейпа квиддич ассоциировался с Джеймсом Поттером — как, видимо, и для МакГонагалл, раз уж у нее хватило ума втравить в это одиннадцатилетнего ребенка с плохими физическими данными.

Директор с любопытством посмотрел на Снейпа сквозь очки. «Северус, а вы отдаете себе отчет, что в этом случае будут о вас говорить?» — невозмутимо поинтересовался он. Снейп как будто натолкнулся на барьер. Меньше всего он задумывался о том, что будут о нем говорить, тем более, что и без того говорили всякое.

«Разумеется, все подумают, что вы напросились на судейство, чтобы помешать Гриффиндору опередить ваш факультет по очкам. Мне бы очень хотелось, чтобы вы подружились с мальчиком, нашли с ним общий язык, — продолжал Дамблдор, — а вы делаете все возможное, чтобы восстановить его против себя».

Это было правдой примерно наполовину. В тех условиях, в которые был поставлен Снейп, и поставлен, кстати, самим Дамблдором, нахождение общего языка с юным гриффиндорцем было делом проблематичным. Но профессор не мог не признать, что его собственные усилия в этом направлении были не просто провальными — они ухудшали дело. Он отдавал себе отчет в том, что все его отчаянные попытки вызвать мальчика на разговор, установить какую-то связь были чудовищно неуклюжи, неумелы и с точки зрения ребенка смотрелись ничем иным, как придирками. В общем, «проигрывать лучше» у него не получалось. Каждая следующая попытка была безнадежней предыдущей.

Вряд ли даже самое пристрастное судейство могло здесь что-то изменить. И уж в любом случае жизнь ребенка была важнее, чем его отношение к профессору зельеварения. Если бы существовал способ спросить мнение Лили Эванс на этот счет — оно не было бы иным.

«Как скажете, — вздохнул Дамблдор. — Решено, Северус, вы судите этот матч. Я, кстати, ни разу, кажется, не видел вас на метле. Непременно приду посмотреть, это должно быть впечатляющее зрелище».

Замечательно. Если директор собирался присутствовать на матче, репутационные издержки, о которых он напомнил Снейпу, действительно становились излишними. Вряд ли Волдеморт решится на покушение в присутствии Дамблдора: как ни относись к директору, а волшебником он был мощнейшим. Но предупредить о чем-то заранее — это не в правилах Дамблдора. «Мне бы очень хотелось, чтобы вы подружились с мальчиком»…

* * *

Выйдя от директора утвержденным судьей предстоящего матча, Снейп подумал, что он и сам не помнит, когда в последний раз сидел на метле. Нужно было потренироваться, и уж разумеется, не на глазах у всей школы.

Профессор вызвал метлу в сумерках с опушки леса. Снег уже сошел; только в лесу, на участках, где было больше тени, смутно белели недотаявшие сугробы. Земля размокла, идти пришлось, утопая в грязи. Хмарь, казавшаяся весь день нескончаемой, рассеивалась; ночью, наверное, подморозит, но пока было тепло. Остро и забыто пахло мокрой землей, оживающими деревьями, грибами, весной. Сквозь прошлогоднюю листву пробивались крокусы, напоминая в блеклом свете сумерек обессилевшие звезды. Непонятно, из какой прихоти, но профессор старался на них не наступать.

Он взлетел над лесом. На западе еще дотлевало, но горы уже сливались с небом, появились первые звезды. Озеро белело молочно и неподвижно. Снейп проделал несколько фигур, проверяя быстроту и точность движений, потом пошел на бреющем над верхушками деревьев, стремительно ускоряясь. Черные стволы и белые пятна сугробов внизу слились в неразличимое серое половодье.

Снейп остановил метлу, когда ветер в лицо стал нестерпимым. Небо совсем очистилось, было спокойным и звездным. Под ним ни о чем не думалось.

Профессор поднялся выше. И без того едва слышный шелест леса под ним совсем умолк. Тишина казалась абсолютной, и под безмолвно и вечно переливающимися звездами абсолютной казалась свобода. Абсолютной, блаженной и пустой.

Он стал медленно спускаться. Снова завздыхал лес. Снова запахло проталинами, свежестью, весной, чьими-то еще не развеянными робкими весенними надеждами.

Профессор неохотно развернул метлу и медленно полетел назад, к замку, к боли и памяти, к вечному неотступному призраку себя самого.

* * *

Почти с самого начала матча декан Слизерина соответствовал своей репутации судьи неправедного. Постоянно удерживать «второе зрение» и одновременно добросовестно разбираться в мельтешении игроков и мячей на поле оказалось задачей невыполнимой; чем-то приходилось жертвовать. Проще всего было пожертвовать и без того никуда не годной репутацией и засуживать Гриффиндор как попало. Это, по крайней мере, никого не удивляло и не привлекало внимания. Дамблдор, как и обещал, явился на матч, но сидел расслабленно, вполоборота; магического контроля с его стороны Снейп не выявил. Впрочем, профессор в любом случае предпочитал полагаться только на себя.

Накануне поздно вечером, когда Снейп возвращался к себе, перед ним внезапно возник Кровавый барон. До этого момента призрак Слизерина не проявлял к нему внимания: видимо, прежние деканы, более родовитые, устраивали его больше. Однако в это раз он начал именно с обращения: «Декан!»

«Тот тип, за которым вы приглядываете, — сообщил призрак, демонстрируя изрядную осведомленность, — сейчас направляется в Запретную секцию на третьем этаже».

Снейп круто развернулся и быстро направился к Запретной секции. Кровавый барон летел рядом. «Почему вы мне помогаете?» — помолчав, спросил профессор. «Видите ли, любезный сэр, — светским тоном начал Барон, беря его под руку, — призраки должны помогать друг другу. Вы ведь в какой-то мере из наших».

Локоть сковал неприятный холод. Снейп поморщился, но руку не убрал. «Вот как?» — произнес он с большей, чем ему хотелось, заинтересованностью. Вспомнилось возвращение после полета на метле, когда ему то ли показалось, то ли привиделось — он сам, бродящий вокруг гриффиндорской башни. Говорят, видеть двойника — не к добру. Неважно.

«Ну разумеется! Судите сами, дорогой мой сэр. — все так же светски продолжал Барон, — вы любите мертвую женщину. Как и все мы, как и все мы. Это, знаете ли, очень характерно для призраков — любить мертвых».

Снейп не дернулся. Его лицо было каменным.

«Вам все равно, что есть и где спать. Вы не отражаетесь в глазах живых: никто не знает, кто вы и чего хотите. Вы все время трудитесь в этой своей… ну, мастерской, наверное, но где плоды ваших трудов? Короче, дорогой сэр, вам осталось только умереть, чтобы стать совсем таким, как мы».

«По логике — наоборот: чтобы перестать быть таким, как вы», — пробормотал Снейп, высвобождая локоть из холодного тумана.

«Или наоборот, — вдруг печально и серьезно согласился Кровавый барон, растворяясь в воздухе, — или наоборот…»

Снейп настиг Квирелла у самого входа в Запретную секцию. Схватил за плечо, с силой вжал в стену. «Не выйдет, — со злобой пришипел в перепуганное лицо, — Ты думал, я не слежу за тобой? Поговорим позднее — в Запретном лесу, после матча. Нам есть о чем поговорить».

И теперь он старался не выпускать Квирелла из виду.

Все шло спокойно, но вдруг в какой-то момент Поттер без всяких видимых причин вошел в пике и начал падать. Снейп ринулся наперерез и лишь в последний момент сообразил, что мальчишка вполне контролирует движение — просто гонится за снитчем. Торопясь развернуть метлу, чтобы освободить ему путь, профессор случайно скользнул «вторым зрением» по трибунам — и от изумления едва не сорвался с метлы сам.

Матч закончился. Маленький ловец стоял на земле, сжимая пойманный мячик, и сиял от счастья. К нему подошел Дамблдор, положил руку на плечо, говорил что-то покровительственно и ласково. Ребенок смотрел на него доверчиво и радостно, он верил в свою победу, в себя, он вообще во все верил. Вряд ли ему пришло бы в голову, что из него лепят победителя, придают нужное положение — как куклу усаживают в кукольном домике в нужной играющему позе.

Снейп тяжело приземлился и, не в силах справиться с нахлынувшим отвращением, сплюнул себе под ноги.

Очень все трогательно получилось, но мячик-то вы зачем для мальчика придерживали, а, господин директор?

* * *

Назначая Квиреллу встречу в Запретном лесу, Снейп рассчитывал на то, что Волдеморт, раз уж он последовательно стремился не обнаруживать себя, на этой встрече присутствовать не будет: среди безлюдья риск быть обнаруженным для него возрастал. Снейп хотел поговорить именно с одним Квиреллом.

Трудность состояла еще и в том, что сам Снейп не имел права открыть свое знание о присутствии Волдеморта.

С тех пор, как сведения о событиях того года стали достоянием широкой общественности, многие отмечали странную нелогичность и непоследовательность поведения всех участников этой истории. Почему, например, директор Дамблдор беспечно допустил присутствие в школе Темного лорда в течение целого года? Ведь профессор Снейп, пообещавший ему некогда полное содействие в борьбе с Волдемортом и верный на протяжении всей истории однажды данному слову, не мог не предупредить его об активизации своей метки? Почему, наконец, бездействовал сам Снейп? Нам известно, что помимо неукоснительного исполнения указаний Дамблдора он позволял себе самостоятельную активность в рамках своей миссии — и не только.

Не на все вопросы мы можем ответить. Кое-чего мы не знаем и не узнаем никогда: такова особенность вглядывания в чужие жизни и побуждения сквозь мутное стекло непоправимой удаленности. Чего-то мы не знаем пока: ведь здесь и сейчас, пока мы рассказываем эту историю, она для нас длится, что и было замечено и сказано задолго до нас. В самом деле, чем наше вглядывание так уж отличается от вглядывания в бездонный колодец мифологической истории, — к примеру, как вы уже догадались, истории Иосифа и его братьев? Разве что иллюзией близости, порождающей безнадежность еще более мучительную.

Но что-то мы можем сказать уже сейчас. При все более нарастающем недоверии к директору, его целям и методам, Снейп был связан данным словом, связан накрепко и навсегда: предать еще раз для него было невозможно. Всю глубину противоречия, порождаемого этой невозможностью, ему ее только предстояло испытать.

И кроме того, Снейп, как и Флитвик, не был готов убить Квирелла.

* * *

Расчет оправдался: метка молчала, Квирелл был один. И он был перепуган.

— Н-н-не знаю, п-почему вы ре-ре-решили встретиться именно здесь, С-С-Северус?

— О, я просто подумал, что это очень личный разговор, — ответил Снейп, внимательно его разглядывая. — Нам ведь не нужны третьи лица, способные услышать нас двоих, верно?

— К-кого… что вы имеете в виду?

— Например, школьников, — пояснил Снейп с откровенной насмешкой. — Им-то про философский камень знать ни к чему.

Он не отрывал внимательного взгляда от зрачков Квирелла — и видел, что его намеки попадают в цель. Бедняга еще не утратил способности соображать самостоятельно — и это было очень, очень хорошо. Но в глазах его были только страх и высокомерие — и это было плохо. Что ж, придется использовать страх.

— Вы уже узнали, как пройти мимо этого трехголового зверя, выращенного Хагридом? — резко спросил он, наклоняясь вперед. Квирелл отпрянул, в глазах заметалось сомнение — он явно пытался понять, на чьей стороне Снейп. Надо заставить его быть откровеннее. Двусмысленность этого разговора была неизбежной, но, если не удастся получить других результатов, то по крайней мере, однозначной ясности для себя Снейп обязан был добиться. — Вам не нужен такой враг, как я.

— Северус! — истерично выкрикнул Квирелл. Он даже забыл, что надо заикаться. — Зачем враг? Давайте вы с… со мной?

Снейп смотрел на него с интересом. Квирелл вдруг успокоился, как будто вспомнил какую-то подсказку, указание, позволявшее не быть в одиночестве.

— Ну правда, а? Ну что у вас здесь за жизнь? — он становился увереннее с каждым словом. В его голосе зазвучало даже что-то вроде снисходительности. — Вас даже не печатают!

— Не печатают, — подтвердил Снейп спокойно. Квирелл — сам по себе — об этом знать не мог.

— Ну вот! И вообще! Значит, вы сделали неправильный выбор!

Снейп решился. Для Темного лорда его слова не будут значить ничего, а не попытаться он не мог.

— А чего стоит ваш выбор, — тихо сказал он, — если вы за него ждете конфеток?

Страстные желания раньше или позже сбываются. Чаще позже, чем раньше, и всегда — не вовремя. Квирелл долго и упорно добивался, чтобы Снейп открыл ему тайну того, как быть значимым, а когда услышал — не понял этого.

Обозначившееся в его глазах превосходство того, кто сумел устроиться, над неудачником, не дрогнуло — несмотря на весь страх, который он испытывал перед Снейпом. Даже и сам этот страх улетучился. Прав, как же прав был Хозяин: «под завязку набит иллюзиями, делающими слабым»!

— Подумайте хорошенько, — скучно, как по обязанности, заговорил Снейп, — стоит ли подвергать себя опасности, ввязываясь в дела, в которых вы ничего не смыслите. Подумайте, этого ли вы хотели — того, что имеете сейчас. Помните — я не собираюсь терпеть ваших фокусов. В ближайшее время мы снова встретимся — когда вы все обдумаете и решите, на чьей вы стороне.

Снейп повернулся и беззвучно растворился в подступающих сумерках. Квиреллу снова стало страшно. Он не мог оставаться один — к горлу подступал непонятный душащий ужас. Даже лицом к лицу со злобным сальноволосым ублюдком он не чувствовал себя так неуютно, как наедине с собой.

* * *

День ото дня Квирелл становился все бледнее и прозрачнее. Профессор Флитвик извелся: смотреть, как молодого человека доедает темная тварь, и ничего не предпринимать, представлялось нестерпимо подлым, а предпринять ничего не получалось — Квирелл был на стороне твари и все попытки старого профессора с ним об этом хотя бы заговорить отметал заносчиво, а впоследствии даже и грубо. Флитвик попытался обратиться к директору, но результат был тем же: Дамблдор посоветовал ему не выдумывать, не лезть в чужие дела и получше смотреть за своим факультетом, который в последнее время не блещет. Определенный резон в этом был: лютое противостояние двух факультетов, подогретое присутствием в школе Гарри Поттера, вывело равенкловцев из зоны внимания большинства педагогов, чем дети не замедлили воспользоваться, чтобы облениться. А между тем до экзаменов оставалось совсем немного времени. Профессор с головой погрузился в подстегивание нерадивых и организацию помощи отстающим, но душа ныла.

«И почему я не Снейп? — мрачно размышлял профессор Флитвик, обозревая непринужденно расположившуюся перед ним компанию двоечников, не давших себе труда выучить даже самые простейшие заклинания. — Посмотрел бы сейчас на них вот этаким взглядом — они бы живо всё выучили как миленькие». Двоечники напрягались, настороженно наблюдая за профессором. «Вот этакий» взгляд на подвижной гоблинской физиономии явно внушал им опасения. Флитвик ухмылялся в усы. Дети успокаивались и даже начинали неуверенно улыбаться в ответ. Конечно, выучат и сдадут, просто нужно немножко терпения.

* * *

Очередная отработка-после-ужина (она же — натаскивание отстающих в преддверии неминуемого экзамена) затянулась. Двоечники неожиданно успешно подвигались в умении шевелить мелкие предметы, не прикасаясь к ним, и профессор чувствовал себя счастливым, как всегда бывало, если вдруг что-то такое удавалось, когда дверь в класс приоткрылась. На пороге стоял Квирелл, его истончившееся личико под нелепым лиловым тюрбаном было отчаянным, в потемневших глазах стояли слезы. Он с мольбой смотрел прямо на Флитвика, и этот взгляд профессору потом не суждено было забыть. Бледные губы шевелились. Он протянул руку и сделал какое-то странное движение, как будто хотел ухватиться за мантию профессора Флитвика, которого от него отделял целый класс. «Да-да, профессор Квирелл, уже иду!» — поспешно выкрикнул Флитвик, слетая с кафедры, и на ходу бросил детям: «Потренируйтесь тут сами пока». Дверь закрылась.

Он бежал к выходу какие-то считанные секунды, но, выскочив из класса, увидел, что коридор пуст. Флитвик беспомощно оглянулся. В какую сторону пошел Квирелл, где его искать? Подавив подступающую панику, профессор сосредоточился на поиске магических следов. Их не было. Что бы ни привело Квирелла в такое отчаяние, это не было волшебство.

Флитвик бросился к выходу из замка: может быть, кто-нибудь видел? В пустом вестибюле ему наперерез стремительно шагнула из тени высокая черная фигура. Снейп! «Вы не видели Квирелла?» — задыхаясь, крикнул ему профессор. «Сам ищу», — резко бросил зельевар. Его неприветливое лицо было очень серьезно. «Откуда он шел?» Флитвик указал. «Я — с другой стороны. Значит, на выход», — решил Снейп и, круто развернувшись, ринулся на улицу. Флитвик побежал за ним. Снейп без колебаний взял курс на Запретный лес и через несколько стремительных шагов растворился во тьме.

Старый профессор блуждал вдоль опушки, запускал светящиеся шары, выкрикивал имя Квирелла. Сколько это продолжалось, он не знал. Потом из глубины чащи донесся протяжный, полный боли и смертельного ужаса крик, а еще через какое-то время на свет шаров вышел Снейп. «Я опоздал», — коротко проинформировал он. И подумав, поправился: «Мы опоздали». Он взглянул на Флитвика. В свете волшебных шаров его черные глаза были глубоки и печальны.

Квирелла они вновь увидели наутро за завтраком. Ни тени прежней слабости и прозрачности не осталось в его лице. Оно сыто лоснилось розовым; красные пухлые губы влажно причмокивали, бессмысленные глазки посверкивали самодовольством.

Флитвик взглянул на Снейпа. Профессор зельеварения не смотрел на Квирелла, он вообще никуда не смотрел. И не ел. У него был вид человека, потерпевшего поражение.

О том, что этой ночью в лесу был убит единорог, Флитвик услышал чуть позднее.

* * *

Она же обещала поймать? Она поймала. Шуршащие и пыхтящие (в этот раз их было несколько) тащили детеныша Старого Зверя на самый верх. Там у них его забрали другие, прилетевшие издалека. Это было правильно, и миссис Норрис позволила. Большой человек, живущий у леса, вырастил детеныша из яйца — миссис Норрис слышала запах. Старому Зверю нечего делать в ее владениях, пускай уносят. Она только потихонечку ухватила зубами сброшенную шкурку, делающую людей невидными, и оттащила в самый незаметный угол, за выступ. С глаз долой. И побежала за своим человеком.

* * *

Как мы знаем, Филч и вызванная им МакГонагалл уже не застали на Астрономической башне драконоведов, прилетавших по вызову Гарри Поттера и его друзей — Гермионы Гренджер и Рона Уизли, — чтобы забрать подросшего в хижине лесничего Хагрида и ставшего опасным дракона, но зато застали детей в неположенном месте в неположенное время, что, безусловно, было серьезным нарушением.

* * *

«Мне это не нравится», — угрюмо сообщил Филч, зайдя в рабочий кабинет Снейпа. Профессор молча кивнул на кресло. Он не задавал вопросов: раз старик пришел и заговорил, значит, все скажет сам. «Выпороть — другое дело, — продолжал завхоз, с кряхтением усаживаясь, — тут я всегда за. Но в Запретный лес! А велено. Нарушителей, значит, вести Хагриду помогать насчет единорога. Вроде как там единорог раненый. И ночью. А ведь дети. Нет, не дело».

Устав от такой длинной речи, Филч замолчал, хмуро разглядывая руки. Накануне профессор просто отмахнулся от его сообщения, что школьники ночью пошли на Астрономическую башню. «Ничего там с ними не случится. Пусть МакГонагалл занимается», — вяло пробормотал он. Филчу показалось, что декану вообще ни до чего нет дела.

«Велено — ведите, — сказал Снейп, вставая. — А я подстрахую».

Миссис Норрис дожидалась завхоза в коридоре. «Вишь как, — обратился к ней за пониманием Филч, — вчера что? Вчера нарушали. А ему дела не было. А сегодня директор приказал нарушителей вести. Директор! А он — видела, как подорвался? Как солдат по побудке! Тебе понятно?»

Миссис Норрис пренебрежительно махнула хвостом. Ее человек был, конечно, свой, но глупый. Черный умнее. Конечно, ничего плохого вчера наверху с добычей случиться не могло — ведь там была она. А в лес она не пойдет. Нет уж.

* * *

В мутном рассветном свете профессор Снейп с раздражением обрабатывал зельем многочисленные царапины, оставленные на нем колючим кустарником и ветвями деревьев. О состоянии мантии и говорить не приходилось. Идиот Хагрид не нашел ничего лучшего, чем разделить детей на две группы. Пока Снейп не обнаружил, что ту группу, в которой находился Гарри Поттер, плотно опекал агент Дамблдора из кентавров, пришлось-таки побегать от одной к другой. А обнаружив это и не доверяя пустоголовому лесничему, сосредоточил свое внимание на второй группе, которую не опекал никто, — и, как оказалось, напрасно. Юный Малфой, бывший в группе с Поттером, испугался, бросился спасаться в одиночку и, разумеется, должен был стать легкой добычей любой лесной твари. Профессору просто крупно повезло, что, побежав на крик ребенка, он успел вовремя и прикончил парочку особо голодных. Малфою, впрочем, повезло в этом еще больше. Одним словом, спасибо вам, господин директор, за увлекательно проведенную ночь. И вряд ли стоит обращаться к вам за возмещением стоимости изодранной мантии.

Ядовито усмехаясь, Снейп представил себе, что сказал бы ему директор, — и вдруг замер.

Дамблдор сказал бы, что его, Снейпа, дело — охранять Гарри Поттера. Который, кстати, заботами все того же Дамблдора, в этот раз был практически в безопасности. Так что, скажите на милость, делал всю ночь в лесу профессор зельеварения? Продираясь в темноте сквозь заросли, чтобы не оставить в опасности других детей? И какое вышеупомянутому профессору до всего этого вообще было дело?

* * *

Бурно цвели кустарники у подножия когтевранской башни. Кого-то или что-то оплакивал рояль и не мог утешиться. Заканчивались экзамены.

* * *

То, что первокурснице Гермионе Грейнджер никакой разговор с ним не нужен совершенно, Флитвик понял сразу. Девочка превосходно сдала экзамены, помощь и советы ей не требовались. И если она говорила, что дежурит у двери учительской потому, что ей ну просто-таки необходим профессор Флитвик (а она именно это и говорила), то, безусловно, врала. Увидев вышедшего к ней профессора, она не только не обрадовалась, а напротив, занервничала и заскучала. А когда мимо них, выйдя из учительской, быстро прошел куда-то профессор Снейп, девчонка и вовсе стала напоминать удерживаемую на поводке ищейку, почуявшую след. Разве что не скулила.

Флитвик ухмыльнулся в усы. Выслеживание показавшегося подозрительным преподавателя — традиционное ученическое развлечение во всех, наверное, школах мира, и Хогвартс не был исключением. Флитвик и сам несколько раз становился объектом преследования юных пинкертонов (полугоблин с коварной ухмылочкой — вполне подходящий объект подозрений для тех, кто понимает!) и получал от этого немалое удовольствие, изобретательно запутывая следы и оставляя то там, то здесь многозначительные и мрачные подсказки. А Снейп был просто идеален в роли затаившегося злодея, и шустрая троица первокурсников, в которую входила и мисс Грейджер, уже давно проявляла к нему повышенный интерес. Вот только профессору зельеварения это вряд ли доставляло удовольствие, особенно сегодня.

Когда Дамблдор во всеуслышание сообщил в учительской, что дела заставляют его срочно отбыть в Министерство, Флитвик удивился. Не в обычае директора было информировать о своих планах широкую учительскую общественность. А когда он заметил, как забегали при этом известии глазки Квирелла, и ощутил тяжелое напряжение, исходящее от Снейпа, всякие сомнения отпали — что-то готовилось. Да и пора уже было: заряженное ружье лишком долго висело на стенке, вот и экзамены закончились, еще несколько дней — и все разъедутся. Самое время ему выстрелить.

Очевидно, что в планы директора участие в происходящем троицы детей входило. А вот в планы Снейпа — вряд ли. В последние годы, когда мастер заклинаний заинтересованно и почти открыто наблюдал за своим молодым коллегой, он успел утвердиться в мысли, что Снейп — последний человек, который допустит участие детей в делах, кладущих на лицо такие глубокие черные тени.

Что ж, дадим коллеге немного времени. Пока мисс Грейнджер здесь, остальные участники предприимчивого трио вряд ли двинутся с места: ведь это она послана выслеживать Снейпа, мальчики ждут от нее сигнала.

Профессор заулыбался ученице совсем уже ласково и даже слегка придержал ее за локоть — для надежности. Он собирался беседовать долго и обстоятельно.

Черная тень бесшумно и стремительно летела безлюдными коридорами. На лице профессора Снейпа, каким мы видим его в этот момент сквозь наше мутное стекло, читалась строгая и отчаянная решимость. Этот человек спешил, чтобы убить или умереть. И еще: как нам показалось, предчувствие близкого освобождения от лжи, притворства, вечного двойного дна делало это лицо, неестественно бледное в обрамлении черных прядей, просто-таки вдохновенным

«Вам туда не надо, Северус», — спокойно прозвучало рядом. Профессор едва не споткнулся — перед ним стоял директор. «Вы не сможете его уничтожить, — спокойно продолжал Дамблдор, — и только выдадите себя. А это поставит под удар все наши дальнейшие планы».

«Почему — не смогу?» — хрипло спросил профессор.

«Причин много, — охотно отозвался Дамблдор, — и некоторые из них были бы очевидны вам самому, если бы вы дали себе труд задуматься. Вы достаточно умны, чтобы понимать, что волшебники такого уровня никогда не действуют без подстраховки, и достаточно опытны в темной магии, чтобы представлять, какого рода подстраховка здесь возможна».

«Крестражи», — пробормотал Снейп.

«Ну хотя бы, — согласился Дамблдор. — Идите к себе, Северус, ваша помощь сегодня не нужна. Я полностью контролирую ситуацию».

«А дети? — спросил Снейп, сдаваясь. — Поттер?»

«Ах, Северус, Северус! Ну неужели вы думаете, что я не позабочусь о Гарри?» — и заметив взгляд Снейпа, поспешно добавил: «С остальными тоже все будет в порядке. Если, конечно, вы не намудрили там чего-то смертельного со своими зельями».

* * *

На следующий день вся школа узнала, что Гарри Поттер с друзьями героически сражались со злоумышленником и похитителем философского камня профессором Квиреллом и доблестно победили его в честной схватке, предотвратив похищение. Юный герой пострадал в сражении и был доставлен в больничное крыло, но день-другой — и он будет в порядке. Подарки и поздравления принимаются.

В больничное же крыло (о чем вся школа не узнала) был доставлен с тяжелейшими магическими ожогами профессор Квирелл. Он умер к рассвету, несмотря на отчаянные усилия мадам Помфри и профессора Снейпа. Мадам Помфри по секрету рассказывала, что в предсмертном бреду Квирелл все время просил прощения у мамы и единорога.

* * *

И наступил день подведения итогов. «Любовь моя — цвет зеленый, — насмешливо прокомментировал профессор Флитвик, оглядывая выдержанное в цветах Слизерина убранство Большого зала, — зеленого ветра всплески». Прокомментировал, впрочем, без огорчения и зависти, просто к слову пришлось. К соревнованию факультетов профессор всегда относился индифферентно, а в условиях накаленного противостояния Гриффиндора и Слизерина Когтевран в качестве претендента на победу и вовсе не рассматривался, — следовательно, от разочарования ребята не страдали.

Директор встал и объявил то, что и так все было известно: в общем соревновании этого года победил Слизерин.

Декан «зеленого» факультета-победителя радостным не выглядел — но он таким не выглядел никогда. Впрочем, когда Снейп поглядывал на ликующий стол Слизерина, где особенно светились радостью маленькие первокурсники, резкие черты его лица неуловимо смягчались и в глазах появлялось что-то, напоминавшее Флитвику о профессоре Вейсмане.

Однако директор продолжал свою речь — и продолжение заставило оторопеть. Внезапно, вот прямо здесь и сейчас, как будто не было двух предыдущих дней, когда весь Хогвартс жил победой Гарри Поттера и его друзей, Дамблдор назначил за эту победу достаточное количество очков, чтобы Гриффиндор вышел на первое место.

По взмаху его руки зеленое убранство зала сменилось красным.

На слизеринцев было больно смотреть. Удар был слишком неожиданным, вдобавок — публичным и унижающим.

Декан Слизерина после первого, проникнутого тревогой, взгляда на стол своего факультета, не отрываясь смотрел на директора. Взгляд его был непривычно открытым, искренне-изумленным — как будто бы он увидел нечто, во что не мог поверить.

Флитвик и сам с трудом верил в происходящее. Что стоило объявить эти очки вчера, позавчера? Зачем эта внезапность? Профессор привык считать директора беспринципным, но умным и масштабным интриганом и политиком, и никак не предполагал в нем мелкой злобности, мелкого мстительного торжества — да еще по отношению к детям!

МакГонагалл сияла. С ее точки зрения все было хорошо, просто отлично. Снейп, уже вполне овладевший собой, поздравлял ее. Флитвик тоже подошел. «Как неожиданно, не правда ли? — сказал он довольно громко. — Кто мог ожидать такого поворота событий еще вчера вечером?»

Директор повернул голову и одарил его ласковым непроницаемым взглядом. Нет, мстительность тут не при чем. Это какой-то очередной далеко идущий расчет. Чтобы не смотреть на три ликующих и один скорбящий ученический стол, профессор наклонился к тарелке и стал размышлять о том, может ли такое быть, чтобы все далеко идущие расчеты Дамблдора в основе своей таили самую обыкновенную жажду мстительного торжества.

К бесам рояль, сегодня будет гитара.