Novice (джен)

В кухню задувало со двора — вечно скрипящая дверь разевала пасть, через которую клочки травы, втоптанное стекло, запах соседской картошки — вплоть до огрызка теплеющего неба весь укромный июльский вечер вползал как есть, целиком. Наступал тихий час — напротив закрывал лавку старьевщик, и, вооружившись шахматами, мастер Балтазар Брок шел к нему спорить о вечном.

А за главную в аптеке оставалась его невестка, молодая миссис Брок, с замыленными тоской глазами и сутулой спиной. Муж ее, как водится, пропадал по делам, дети — пропадали во дворе, и ничто в этом мире, казалось, уже не могло ее взволновать. Она подолгу молчала, уставившись в одну точку, перебирала складки своей некогда сиреневой юбки, и словно бы ждала чего-то.

Ждала она, когда откроется дверь подвала.

— Уже все вымыл? — племянник выбирался оттуда на свет Божий и голодными глазами обводил кухню. Здесь обычно не ужинали.

— Да, тетя, — отвечал мальчик, вытирая об одежду мокрые руки. Расхаживал он в застиранной мантии, спускавшейся до колен, и в кальсонах, которые, пожалуй, приходились ровесниками его деду, но все еще держались.

— Детей позови.

Он уходил, чтобы вернуться с детьми, которые боялись отойти далеко от дома, и копошились прямо за дверью, в сером песке. Малыши были теткины родные, оба похожие на нее глазами и оба сутулившиеся. Они безропотно отправлялись в детскую, где продолжали свою игру, а племянника миссис Брок звала вниз и, нервно улыбаясь, предлагала:

— Нэт, голубчик, пригляди-ка тут, пока я вздремлю.

Потом тщательно завинчивала фляжку, которую хранила на груди, шла наверх. Разбудить ее могло разве землетрясение.

Это был счастливый вечерний час, час долгожданный и сладостный, когда Нэтан оставался один и мог, наконец, предаться блаженному безделью. Он мог устроиться за прилавком, с коленями забравшись на дедов табурет, мог стянуть потрепанный фолиант из кладовки и переворачивать хрустящие страницы, замаранные черт знает чем, нараспев читая рецепт. Но начинал он обычно с того, что, оставив смежную дверь настежь, проскальзывал на кухню и искал какую-нибудь неучтенную горбушку или вылавливал пару картошин из похлебки «на завтра».

Кухня, из-за удобства черного ходя, служила тут и чем-то вроде кладовки. В летнее время столы в ней были завалены россыпью трав, цветов, качались над головой гирлянды ядовитых корешков и грибов, и всего того, что Нэтан и его дед успевали собрать во время своих экспедиций.

Частенько, высчитав по четырем календарям подходящий день, вечер или ночь, прихватив за шкирку внука, Балтазар аппарировал в какую-нибудь глушь, откуда до Лютного переулка недели две пути, и там молча принимался за дело. Нэту ничего не оставалось, как присоединиться, но никто зато бережнее него потом не обходился со всем этим богатством, так и норовившим влезть в суп криворукой тете Мелиссе.

В этот июль, правда, приходилось быть осторожными. Хотя Нэтан вырос, и стукнуло ему уже целых одиннадцать лет, дед все не рисковал оставлять его в лесах одного, да и не так часто они выбирались. После апрельского полнолуния, в которое почти попали в пасти невесть откуда взявшейся стае оборотней, и июня, когда чуть не нарвались на ненормальных магов в масках, истоптавших годовой запас красных колпаков, Балтазар чаще ходил один.

Нэт не возражал. Карауля ночами за прилавком, он мог хотя бы вздремнуть, если не отоспаться — в их квартале ни одно заведение не закрывалось на ночь, увы. Хотя едва ли ожидался наплыв посетителей. Сюда вообще заходили нечасто — ибо для Лютного, это была очень, очень необычная аптека.

Конечно, тут было так же бедно, грязно, темно, как и везде, можно было заказать недорогую мазь от синяков, или бодроперцовое, или простое зелье от колик. Но некоторых вещей старик Балтазар не делал никогда — он не варил на продажу ядов. И дурмана. Даже «Любовь на час» для заведения мадам Собесски. Смешно было бы предполагать, что любая мелкая лавочка в Лютном переулке имела дело с темными искусствами: в самом деле, не семнадцатый же век на дворе, неутомимые авроры из охотников-одиночек давно превратились в ударную силу Министерства, и открыто нарушать закон было чревато последствиями даже здесь, на задворках магического мира. Но отказаться совершенно?

Неудивительно, что над стариком Балтазаром посмеивались. Он и сам прекрасно знал, что местные считают его ханжой. Однако ж придерживался своих «старых правил» — пока, наконец, даже самые настойчивые не оставили его в покое — и в бедности. Перебивался собранными по лесам травками, варил из самого дешевого сырья, какое мог сыскать. Нэт принимал все как данность и не особо на этот счет волновался (разумеется, дед знал как лучше), лишних вопросов не задавал, предпочитая черпать знания из книг и тайком подслушанных разговоров.

Сейчас, когда закатное солнце золотило стекла где-то там, в Косом переулке, и прочерчивало узкую сияющую ленту прям посреди темного закутка, куда выходила вывеска «Аптека Брока и…», Нэт как раз устраивался с черствеющей горбушкой, положив поверх кассового журнала «Сказ о сорока пяти травниках», многажды читанный и просмотренный до дыр в титульном листе.

«Внемли же, ученице, слову мудрейших тебе…» — привычно начиналось слипающейся вязью. Нэт уже с головой был там, предвкушая трагическую кончину первого знахаря в долине Нила, когда в окно постучали.

— Какой дурак стучит в окно, когда на двери написано «открыто»? — подумав и даже пробормотав вслух, отчего сделался похожим на деда, он сполз с табурета.

— Входите! — бросил, открывая и предусмотрительно отскакивая в сторону. Дверь была тяжелая. Но, к его удивлению, никто не вошел, не протиснулся внутрь, зато, хлопая крыльями, влетела здоровенная неясыть и, ухнув, устроилась прямо на столе.

— Кыш! Пшла! — Нэт чудом успел выхватить из-под нее кассовый журнал и «Сказания», которые, правда, обрушились на пол. — Чего тебе?

Сова, сразу видно, была из обычных, глупых почтовых сов, каких в Лютном переулке пекли к Рождеству, а не отправляли с корреспонденцией. Она даже наивно сделала вид, что не прочь угоститься, и Нэт, отвязав от когтистой лапы тяжелый пергамент, ухмыльнулся и предложил кусок горбушки. Птица отвернулась.

— Сгинь, пока дед тебе шею не свернул. Сова, подумать только…

Неясыть сделала недовольную мину, еще раз ухнула, крылом задев колокольчик, вывалилась обратно в теплый июльский небосвод — и, похоже, ускользнула невредимой из-под прицела местных охотников. Вернув на место журнал и фолиант, Нэт взглянул на конверт. К его удивлению, письмо было адресовано вовсе не Балтазару Броку. В ушах зашумело, когда он прочел:

«Мистеру Н. И. Баркеру, Лондон, Лютный переулок, аптека "Брок и…", табурет за стойкой».

Потом закружилась голова. Не удержался, перевернул конверт, не заботясь о том, чтобы надеть перчатки (а ведь даже тетка предупреждала насчет заклятий) — и там, оплывшая, почти теплая на вид, нашлась сургучная печать с гербом, чтобы вы думали, самого Хогвартса. Пальцы разжались, и письмо тяжело упало на стол.

Вот как. Значит, он все-таки был настоящий волшебник. Настоящий, а не какой-то сквиб вроде Хиггса, только и умеющего, что науськивать тараканов на кошек, что бы там ни говорил дядя Лео, и тетка вместе с ним. А значит, он сможет остаться здесь, помогать в аптеке, ведь дед уже грозился сдать в маггловский приют, «где такой бездари самое место». Сердце забилось быстро-быстро, и, бросив косой взгляд на дверь, Нэт разорвал конверт и вытащил письмо. Так и было.

«Дорогой мистер Баркер,

Мы рады сообщить, что Вам предоставлено место в школе чародейства и волшебства "Хогвартс"…»

Дальше Нэт читать не стал. Он полагал себя уже большим и взрослым (и не только в сравнении с Мелиссиными сопляками, все еще ходившими под себя). Однако вместо разумного и вполне взрослого облегчения, плескалась внутри совершенно детская обида — и разочарование. Нет, конечно, он знал, что никуда не поедет. Он знал, что не было денег, что кто-то должен же работать в аптеке, а тетка путается в цифрах, не то, что в рецептуре. Конечно, когда-нибудь, когда он станет зарабатывать свои собственные, сможет скопить на палочку и на книги — научится он ничуть не хуже богатеньких карапузов, каждый август наводнявших Косой переулок со своими мамочками. И если не дед, так какой-нибудь другой мастер согласится взять его в ученики и сделает зельеваром. Но это его ничуть не утешало.

И даже знакомые строчки про то, как травник и юноша миновали Сиену и первый порог под покровом ночи, больше не задевали душу. Ему стало совершенно наплевать, доберутся ли они до Гем-Атона, и минуют ли пятую заставу, или нет.

Взгляд уперся в бочку сушеных скарабеев, как будто те были в чем-то виноваты. Но если кто и был виноват, так это его отец, сгинувший без следа, едва сыну исполнилось два, вместо того, чтобы нормально содержать семью. Или мама, бросившая ребенка на руки деду. Если бы не они, он бы, может, тоже скакал бы сейчас по какой-нибудь спальне с занавесками, и верещал бы от радости. А на другой день, отправился бы с ними выбирать новые весы и телескоп, и форменную остроконечную шляпу. И уж учился бы лучше прочих — не зря он с первого раза запоминал самые сложные названия и мог на запах найти нужные корешки в кладовой, не зажигая света!

В каком-то порыве самомучительства он-таки открыл вторую часть письма и прочитал список необходимых для школы книг. Он словно видел стеллажи «Флориш и Блоттс», уставленные новенькими, хрустящими учебниками… Будет свободный час в субботу — может, и он туда проскользнет, просто так, посмотреть. Кто знает, убедившись, что его внук никакой не сквиб, дед Балтазар может быть и позволит ему засунуть любопытный нос в шкаф наверху, где припрятано кое-что посерьезнее детских книжек. И по утрам он, Нэтан Баркер, станет заниматься, пусть хоть чуть-чуть, но настоящей магией, а не одной только сортировкой флоббер-червей.

Мечты его были прерваны внезапным покашливанием — оказывается, впопыхах оставив открытой дверь, он и не заметил, как кто-то зашел. Закрывая ладонью заветное письмо, Нэт поднял глаза.

— А, это ты, Хиггс.

— Что тут у тебя, Нэтс? — Хиггс был местным попрошайкой, крутившимся то там, то здесь, и даже как-то с месяц подрабатывал уборкой в «Дырявом котле», пока не выгнали за воровство.

Немногим старше Нэта, он был его ближайшим приятелем и причиной его постоянной зависти, ибо сам распоряжался своим временем. Промышлял он по большей части в маггловском Лондоне, ведь там его никто поймать не мог, и уж тем более никто не стал бы насылать порчу за обчищенные карманы, не говоря о том, что маггловские бумажники крайне редко отрывали мошенникам пальцы.

— Письмо из Хогвартса? — Хиггс, кажется, был на высоте. Возвращался с промысла, хитрый и довольный, посасывая окурок.

— С чего ты взял?

— А с того, Нэтс, что Фили подстрелил школьную сову ступефаем, и теперь у нас будет суп. Вообще-то, приглашаю. Зачитаешь свою грамоту, — он улыбнулся беззлобно и облокотился о прилавок.

— Эй, руки, Хиггс. Сам знаешь, дед мне…

— Ага, кой-что на уши натянет, — воришка демонстративно отодвинулся к скарабеям. — Когда это я у вас чего брал? Да еще без позволения?

Нэт ухмыльнулся и отломил другу пол горбушки.

— Я бы рад, да у нас восковник вышел, — перспектива полночи куковать за прилавком ничуть не прельщала, но, увы, выбора не было — ни у него, ни у деда. Не Мелиссу же, в самом деле, оставлять?

— В лесах сейчас опасно, — порадовал Хиггс, — а так, может, выспишься.

— Теперь выспишься, как же! Слышал про Сэнт-Кэчпоул?

Конечно, Хиггс слышал. Кто не глухой, все слышали. Остальные читали «Пророк», но с тех пор, как главного редактора газеты нашли с ножом в горле, новости на страницах популярного издания больше смахивали на сухие министерские сводки.

— Сэнт-Кэчпоул, где Пожиратели разнесли лавочку братцев Бут? Говорят, те насыпали им какого-то барахла вместо зубов дракона. Сами виноваты.

На это оставалось только глаза закатить. Как бы Хиггс из себя знатока не строил, а усвоить, что чистый толченый зуб дракона бывает только в сказках, все не мог.

— То ли еще будет, Нэтс. Это не какая-нибудь шайка, я тебе говорю. Они если победят, аврорат вообще отменят! И все законы тоже!

— Прям так уж и все, — фыркнул Нэтан. Мысль о том, что когда-нибудь у контрабандистов не станет работы, казалась ему абсурдной. — И как же они обходиться будут, без налогов, например?

— А налоги будут брать с магглов! — победительно заявил Хиггс. Глаза его блестели. — Нет, ты подумай, магглы будут работать, а маги — управлять. Говорят, в старые времена все так и было.

— А еще говорят, что Мерлин возродится, — Нэт скептически повел бровью.

Дед его учил уши на счет «прекрасных перспектив» не развешивать. «Честный хлеб, — ворчал старик, — только потом и дается».

Но все равно было любопытно. Он же теперь волшебник, как-никак. И все эти шепоты о новом порядке и Темном лорде, наводнявшие Лютный слухи — относились теперь и к нему в полной мере.

— Я слышал от людей, которые знают! Он видели его, представляешь, его самого! Это правда, говорят, он магией поклялся, что не остановится, пока все волшебники… ну, не станут править, как и положено.

— И где ж ты такое слышал? Небось, у кого палочки нет, те за магов и не считаются.

— А вот и шиш! Вообще все, у кого чистая кровь! Все, прикинь? Даже такой сквиб, как я, который только и умеет иллюзию на карманы наводить, — запальчиво возразил Хиггс, — не говоря уж о всяких там, ученых! — он выразительно покосился на растерзанный конверт.

— Ладно тебе, Хиггс, не гори. Это правда, из Хогвартса письмо. Точно какому-нибудь цыпленку с Косого переулка, и зеленым по белому написано, что я волшебник, — Нэт подвинул конверт поближе и виновато улыбнулся приятелю.

— Поздравляю, — протянул тот, сощуривая глаз. Печать тут же была внимательно осмотрена и даже опробована на зуб.

— Мог бы порадоваться, хоть чуть. Все равно я никуда не поеду, одни слова. Зато из дома теперь не выпрут, — погрустневший Нэт отвернулся к окну, где в пыльном стекле расползалась паутинка трещины.

Хиггс передернул плечами. Он бы на месте Нэта выперся бы из этакого дома сам, будьте здоровы. Радости-то — одна пахота, света белого из подвала не видно, вечно дышать каким-то варевом, и еще ночами-зорями на болота мотаться. Родня, конечно, но ведь Нэту тут едва ли что обломится, и так впроголодь. Честное слово, он сам и то лучше питался, даже в плохие дни. Хиггсу никто писем ниоткуда не присылал, да он и не рассчитывал. Но от того, что подспудная надежда приятеля вырваться, наконец, из грязи Лютного переулка, все еще трепыхала перьями — ему самому стало тяжело. Может, он и порадовался бы, когда было б, чему завидовать. А так только хуже. Но с другой стороны, думал он, Нэтс напрасно убивается. Кто знает, вдруг через полгода уже не будет никакого Министерства, а учить волшебству станут всех — и бесплатно? И следующей осенью они поедут в этот Хогвартс — вдвоем. Было бы здорово, думал он.

Нэта хотелось утешить.

— Ну, я и поздравляю. Ты ж этого хотел, так? Теперь-то тебя признают за своего. Может, мне старика позвать?

— Пусть его, сам придет. Еще нарвешься.

Они оба замолчали. Нэт, горько вздохнув, словно ему было не одиннадцать, а сто одиннадцать, не меньше, сложил пергаменты в конверт и убрал все на полку.

— Ладно, пришло и хорошо. У тебя теперь суп, я, может даже, буду настоящие книги читать. Кстати о книжках.

Он снова открыл «Сказания…» на первой странице и принялся вслух — потому что Хиггс, как бы ни делал вид, что зашел просто так, умирал по всяким историям и легендам, и часами мог умолять, чтобы ему что-нибудь, ну хоть что-нибудь, да прочли, ведь сам-то не особо умел, и совсем не спешил учиться. Когда он слушал историю, лицо его теряло злое, циничное выражение, а щеки покрывались румянцем.

«Миновали они храмы Пер-Серкет, и пустыню черного народа, и пирамиды Мерое, молчащие с песками, и вышли к земле Куш, где добывают золото из камней, к стенам древней Напаты».

Нэт «Сказания» мог наизусть, с закрытыми глазами. Но все равно смотрел на страницу, где ждали знакомые слова, знакомые пятна чернил и свечного воска, и только изредка поднимал взгляд, чтобы поймать на лице приятеля мечтательную улыбку — а свою, ответную, спрятать.

«Обратился же мудрец к ученику, так говоря: “Смотри, не оборачиваясь, внимай, не отводя глаз! Желания твои могут исполниться — но и тогда ты не поблагодаришь меня. Смотри,— говорил мудрец, указывая на восток, куда текла река, — смотри, вот вода, что течет и на восход, и на запад, и на север, и на юг, но достигает своего моря. Ты же,— продолжал он,— кружишься на месте, подгоняемый всяким ветром, и как песок, принимающий всякую форму. Воистину, о ученик, когда желания твои исполнятся, не поблагодаришь меня”. И с этими словами он бросил свои свитки в волны священной реки, чтобы не оставлять их ученику, и испустил дух, ибо пришел его срок, а юноша же бросился в волны следом, ибо он был глупец и жаждал знаний…»

И когда читатели добрались, наконец, до пересохшего устья Атбары, а ученик по глупости своей оказался неизлечимо проклят — широко распахнув входную дверь, в аптеку шагнул не кто иной, как сам Балтазар Натанаил Брок. Это был высокий, худой старик с невероятно густыми бровями, из-под которых умел метать настоящие молнии взглядом, и с цепкими длинными пальцами, которые запросто, до синяков впивались в мальчишеские шеи. А еще у него была клюка.

— Брысь отседова, — рявкнул он, и Хиггс, насмешливо отвешивая поклон, подмигнул Нэту и скрылся, будто его тут и не было.

— Читаем-с, значит? — старик с подозрением поворошил скарабеев, словно проверяя, все ли на месте. — Ты тут что, читать оставлен?

Нэт спрятал книгу подальше и вытянулся за прилавком в струнку, с трудом сдерживая ухмылку. Если б только дед знал, что делает замечания не кому-нибудь, а волшебнику! Тайная гордость переполняла его, и готова была плеснуть через край, как бывает с рассолом, если бочонок квашенных докси передержать в темноте.

— Хиггс сказал, между прочим, что Буты прокололись на драконьем зубе, вот, — Нэт выдал на затравку вторую главную новость дня.

— Это мне и без твоего Хиггса известно прекрасно, — буркнул дед. Впрочем, тут же подставил табурет к верхней полке, где хранил этот самый зуб. Спустив банку на прилавок, он выудил из кармана кусок пергамента и перо.

Когда сигнатура была поправлена на безобидные «клыки гадюки, правые и левые, поровну», взгляд старика упал на незнакомый конверт.

— Да, еще письмо пришло. Из Хогвартса.

— А сова?

— Улетела.

— А открывать тебе кто позволил?

Нэт попятился. Он как раз оказался в неудобном углу у окна, откуда можно было только под прилавок, но там, к сожалению, уже громоздились корзины с жабьими шкурками.

— Учишь вас, учишь, — отвесив внуку положенный подзатыльник, Балтазар принялся за чтение. Впрочем, и так знал, о чем там — почти семьдесят лет назад и он открывал такое же, хотя, конечно, ничем это потом не закончилось. Аптеку свою он мог содержать и без всяких школ.

— Тебе что было сказано про письма? — грозно продолжал он, просматривая список учебников и ингредиентов.

— Чтобы руками не трогать и без спросу не открывать, — мрачно ответствовал Нэт, потирая шею. — А это, между прочим, мне письмо, так почему…

— Идиот. Кто угодно мог зелеными чернилами написать, и печать нарисовать. Жить надоело? Ладно ты, а аптека? А тетя с детьми? Боунсам, говорят, тоже письмо пришло, и где они теперь?

Дед мог ворчать сколько угодно — даже по голосу было слышно, что он не слишком сердит. Нет, конечно, он подозревал, что тогда, позапрошлой зимой, слишком быстро Нэтан взлетел на дерево, испугавшись волка, подозревал, что странно стухшие лисьи языки, были, все же, присланы вовремя, но его вечно что-нибудь скрывавший старший внук совсем не торопился поражать семью чудесами волшебства. Сказать по правде, все были убеждены, что он сквиб.

— Ладно, раз так, — закончив читать, Балтазар спрятал письмо в карман и отправился наверх.

Нэт уже был уверен, что на этом все, когда его окликнули с лестницы:

— Прикрой дверь и ступай в кабинет! И пошустрее.

Бывал, бывал Нэт в дедовом кабинете. Отчего же не бывать? Иной раз оттаскивали его туда и за ухо. Потом, конечно, он сообразил, что, раз идти придется все равно, своим ходом безопаснее — но сейчас, если предчувствие не обманывало, намечалось что-то из ряда вон, а вовсе не обычные эксцессы воспитания. И потому он живо сменил дверную вывеску на «перерыв», запер щеколду и последовал наверх, перескакивая ступеньки неслышным шагом, каким ходил всегда, раздражая нестерпимо тетку с дядюшкой. Дверь налево — спальня, она же ненавистная «детская», дверь направо — кабинет. Эта была приоткрыта.

— Не стой на пороге.

Балтазар что-то искал, придвинув к книжной полке широкую лестницу. Кресло, в котором он частенько ночевал, если, конечно, не пропадал в лесах или в лаборатории (как гордо именовался подвал) было уже полностью завалено старыми пергаментами и книгами.

Нэт шмыгнул внутрь, почтительно пряча руки за спиной.

— Вот что, Нэтан. Есть кое-что, чего я тебе не говорил, — начал дед недовольным тоном, не поворачивая головы, — и не думал уже, что придется.

Наконец, отрыв нужный обрывок в общем беспорядке, он спустился на пол и тут же пригвоздил внука к стене суровым взглядом.

— Твой сволочной папаша, о котором тебе бы лучше и не знать вовсе, был, к сожалению, все-таки не полной свиньей. Оставил он тебе. Кое-что. Я не знаю, помнишь ли ты, ты был болен, — продолжал старик, не обращая внимания на временно потерявшего связь с реальностью Нэта, — но, когда тебе лет шесть было, он здесь объявился, эдаким гастролером. На коленях умолял, кровью клялся... Так вот, он сказал, что, ежели его сын — это значит ты, окажется нормальным волшебником, то воля его такова, чтобы из денег, которые он тогда, хм, принес, я заплатил за школу, — тут Балтазар улыбнулся так, чтобы всем интересующимся стало понятно — он эту идею не поддерживает ничуть.

У Нэтана отваливалась челюсть. Сколько себя помнил, по крайней мере, отчетливо — здесь, в Лютном, о его родителях говорить было не принято. Совсем. Ему как раз исполнилось четыре (дед впервые подпустил его к делу — научил скоблить котлы), когда в аптеку переехал дядя с семьей, и Нэт с удивлением узнал, что «отец» — это еще не самое худшее ругательство. Дядя хохотал пьяным смехом и называл его, Нэтана, пропавшую мать какими-то странными словами, о которых тот догадался не спрашивать у деда — а позднее выяснив у Хиггса, что они значат, долго, спрятавшись, плакал. И еще сейчас, припоминая, краснел от стыда. Это был такой позор — не удивительно, что старый аптекарь его совсем не любит. Никто бы не стал.

— Хотел, значит, чтобы у тебя выбор был. Чтобы не навечно застрял ты в этой дыре, а лучше вольной птицей, как он сам, сгинул где-нить подальше. Ну так вот, Нэтан, решай. Я все сохранил, хоть не скажу, что здесь много — но на пару лет хватить должно. А там уж я тебя возьму, или другого мастера подыщем.

— Э… да… спасибо, — выдавил ошалевший юный волшебник, позабывший, как дышать.

— Чего спасибо-то? Ты мне должен еще! — взорвался дед. — Подумать только! Весь в него, хоть бы что от матери! Тоже явился, не запылился — берите вон, за учение. А то, что я тебя с рождения, считай, кормил-поил-одевал, это значит, его, как отца, не волновало! А то, что он мне дочь… — тут у старого Брока не хватило слов, чтобы высказаться, и он замолк, ненадолго, правда.

Нэт ничего не понимал. Он знал, что был сыном «предателя и лжеца», и в голове никак не укладывалось, с чего бы это деду выполнять просьбу такого человека.

— Не смотри, как баран. Уставился. Клятву он с меня взял — а сам обещал словечко замолвить, чтобы рыцари эти нас не трогали, революционер хренов. Замолвил, стало быть, коль живы еще. Вот и я ответное слово держу. А стало быть, нечего стоять столбом, и только попробуй мне, щенок, — тут старик уж шипел, приближаясь все ближе к впечатавшемуся в стену внуку, пока костлявая рука не сомкнулась на воротнике, — попробуй мне только не выучиться! От своих же отрываю!

— Да, сэр, — только и выдавил Нэтан, удивленно следя, как покрасневший дед, вернувшись к столу, сердито пишет что-то, расцарапывая пергамент пером.

— Раз сову ты упустил, отнесешь завтра сам в Косой, оттуда отправишь.

— А что это?

— Идиот. Это ответное письмо, о том, что ты поедешь учиться. На билет, впрочем, у нас лишних нет, так что выбирай — или поезд, или ботинки.

Выбор был очевиден.

— А как тогда? — даже не заметив разочарования, что не поедет знаменитым экспрессом, Нэт смаковал счастливейшую мысль на свете. Он будет в Хогвартсе. Он станет настоящим волшебником.

— Я тебя аппарирую в Хогсмид, конечно. Там уже найдешь дорогу. И учти — на каникулах ты здесь, потому что работать тоже кому-то надо, а не только баклуши бить за партой. Все. Готово.

Старик Балтазар поднялся из-за стола, величественный и грозный. В правой его руке было письмо, а в левой — перочинный нож, чем-то напоминавший жреческий. И, словно жрец, обещающий разгадку тайн и вечное блаженство, дед завершил:

— Тебя одного отпускать себе дороже. Пойдем завтра вместе.