Ванда не любит рафинад (гет)

Потому, что нет смысла злиться на эту жизнь,

Каждый первый приходит к финишу и нулю.

Потому, что никто не скажет тебе «держись».

Я тебя люблю.

Олеся Ларина

Она не питает иллюзий, что все это — громкая музыка, свет софитов, сладковато-терпкие крепкие коктейли, чьи-то наглые руки — ей действительно нужно и что все это хоть немного поможет забыть. Нет. Она лишь надеется, что, вернувшись под утро, уставшая, хмельная упадет лицом в подушку, закроет глаза. И тут же уснет.

Сегодня Алой Ведьмы нет. Сегодня ей нельзя быть узнанной, сегодня хочется побыть кем-то другим. Красные волосы спрятаны под чужими, неживыми черными — дешевый парик. Глаза подведены черным, а губы бледные. Короткое платье из зеленого люрекса.

«Сегодня я не Алая Ведьма… Буду кем-то… Просто Ви?»

Ей нравится.

Теснота танцпола и веселая легкость коктейлей. Чужие руки поглаживают бедра и прижимают к чужому телу в горячем танце. Ей нравится.

— Sei molto bella… — Голос незнакомый, язык тоже. Ванда различает лишь одно слово. Ей абсолютно все равно. — Bella e calda…*

Молодой человек, что уводит ее с танцпола, само воплощение итальянского декаданса. Темная щетина на щеках, изящные пальцы, глаза — два порочных омута. Все в нем — обещание, обещание наслаждения. Любая потеряла бы голову. Но Ванда не любая, и итальянский соблазн на нее не действует. Она идет за незнакомцем лишь по одной причине: все в нем диаметрально противоположно Клинту Бартону.

На улице прохладно, свежо, особенно по сравнению с духотой клуба. Вокруг темный переулок, над головой — Нью-Йоркское небо. Итальянец подталкивает Ванду к кирпичному дому, а та разворачивается в его руках, чтобы оказаться лицом к стене. Так будет проще заменить в воображении это лицо молодого Марчелло Мастроянни на другое, лишенное запретной притягательности. Так будет проще представить, что руки, блуждающие по ее телу, грубы и шершавы от мозолей.

Клинт-будь-ты-проклят-Бартон. Образец надежности и силы, любящий отец и муж — примерный семьянин. Почему ее угораздило влюбиться не в мрачного Барнса, не в обаятельного Тони Старка, даже не в святошу-капитана — именно в него? В Бартона, который ей в отцы годится…

Незнакомец что-то шепчет ей на ухо, обжигая чувствительную кожу горячим дыханием. Его руки плавно скользят, повторяя изгибы ее натренированного тела, и останавливаются у подола коротенького платья.

— Ti voglio…** — Очередной набор непонятных слов, и Ванда только рада, что их смысл остается не распознанным. И вдруг мелькает неожиданная мысль: как скучно… Ей скучно. Никаких эмоций и чувств. Ее тело молчит и не думает откликаться. — Ti voglio… — повторяет итальянец, задирая платье. Настырная рука скользит меж бедер Ванды, вот-вот коснется…

Итальянец ничего не понимает, внезапно оказавшись лежащим на земле. Ванда понимает не больше, переводя взгляд то на него, то на свои ладони. Ее не отпускает ощущение фальши, подделки. Не тот.

— Извини, малыш. — Максимофф небрежно пожимает плечами и перешагивает на высоченных каблуках через его ноги в рваных джинсах — с потрясающим равнодушием.

Переулок остается позади вместе с клубом и ее позабытой в гардеробе курткой. Дождь льет как из ведра, но Ванда не замечает. Дешевый парик летит в первую попавшуюся на пути мусорку, и волосы алым водопадом рассыпаются по плечам.

Теперь, когда она ушла, ощущение подделки только усиливается. Это не она оказалась посреди грязной улицы прижатой к холодной стене незнакомцем, чьего имени Ванда даже не знает. Это не она, это Ви — Алая Ведьма такой быть не хочет. Со струями воды сползает омертвевшая кожа. Невидимый рафинад скрипит на зубах.

Холодные капли смывают с ее тела фальшь. Не щадит дорогую замшу туфель, платье насквозь промокло, а волосы липнут к волосам и открытой спине. В таком виде Ванда появляется в пентхаусе Старка. Она надеется, что все уже спят и ее появление останется незамеченным, но, увы, в гостиной горит свет.

— Мне стоит спрашивать, где ты была? — Клинт Бартон разглядывает ее, замершую на пороге с промокшими туфлями в руках. Таким взглядом на нее мог бы смотреть отец. Туфли беззвучно ставятся на пол, мокрые пряди смахиваются с лица. Ванде становится нехорошо.

— Думаю, нет. — Она пожимает плечами и садится рядом с Клинтом на кожаный диван.

Накрывает усталость, запоздало нагоняет озноб. Она бы сдержала порыв, но нет ни сил, ни желания, и Ванда сползает по спинке, утыкаясь лицом в крепкое плечо. Бартон вскидывает руку и так по-отцовски опускает на ее плечи, окутывая ее своим теплом. Если это большее, что она может от него получить, — другого и не надо. Приторный вкус рафинада постепенно исчезает.

* Ты красивая... Красивая и горячая (ит.)

** Хочу тебя (ит.)