Потому что таков Закон (джен)

До рассвета осталось четыре часа. Всего четыре часа для того, чтобы разложить самое себя по полочкам, пока это самое я не перестало существовать. Целых четыре часа, отведённых смертнику для того, чтобы вся жизнь пронеслась перед глазами.

Мой собеседник, которого завтра, как и меня, казнят, закончил говорить и невидящим взглядом уставился в стену.

— И это всё? — спросила я, вспомнив непреложное правило Регламента.

— Да. Только это, и больше ничего, — встрепенувшись, ответил собеседник.

... И больше ничего. И больше ничего. И больше ничего...

Закончится эта ночь, и больше не будет ничего. Кажется, теперь я стала понимать тех, кто принял сторону Гаруспика или Самозванки. Хотя какая теперь разница...

— Ты хочешь мне что-то поведать, сестра? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс он, и последнее слово, войдя мне под сердце, ранило больнее, чем мог бы ранить самый острый из ножей.

Сестра. Мне не нравится быть сестрой. Быть сестрой — самая кошмарная нелепица, приключившаяся со мной.

— Нелепица, — ответила я.

— Прости, что?

— Если бы меня попросили выразить одним словом всё, что когда-либо происходило в моей жизни, то я охотно использовала бы именно это. Впрочем, если бы мне потребовалось описать себя, — тоже.

Младшая дочь, появившаяся на свет спустя двенадцать лет после рождения старшей — шутка ли? Конечно, шутка. Нелепая, несправедливая и несмешная. Когда старшая сестра прекрасна и душой и телом, обладает какой-то мистической силой, от которой не расцветает сухой стебель, но парализует крылья у птиц, является иконой, при взгляде на которую стынет кровь в жилах, но даже не возникает мысли отвернуться или отвести взгляд, младшей непременно нужно соответствовать. Она просто не имеет права быть другой. Я не имела права быть другой. На фоне Нины я была нелепой. Под моим взглядом не цепенели люди, на меня не молились, с меня не писали картин. Я просто была, и это было нелепой ошибкой.

Когда сестру увезли в другой город, названия которого я не знала, мне было семь. Кажется, в тот день я забыла, что такое страх. Кто бы что ни говорил, а я точно знаю, что Нина была живым огнём — не животворящим, но живым, способным уничтожить всё на своём пути. Я наконец-то могла вздохнуть спокойно. Я не знала о ней ничего — кроме того, что её увёз в какой-то древний странный город на краю света сумрачный мужчина, привыкший больше слушать, чем говорить, и что в том городе она стала его женой и объектом поклонения для местных жителей. Когда мне было десять, у моей сестры родилась дочь, а ещё спустя тринадцать лет на свет появился сын (его рождение стоило Нине жизни, но почему произошло именно так, мне оставалось лишь догадываться). За это время я успела окончить университет и стать ученицей самого Германа Орфа, который, кажется, был воплощением формальной логики — куда там Юлии Люричевой с её Растяжками Судьбы! Человек-функция, человек, чья душа застёгнута на все пуговицы, человек, который... Был ли он человеком? Относительно сумасшедшего монстра Карминского — да. Относительно остальных... Как знать. Но с ним было намного проще, чем с теми, кто знал Нину. Не было слепого обожания, не было никакой непредсказуемости — только холодный расчёт, точный распорядок действий, нерушимое спокойствие. Ему не было важно, кто я и чья сестра; моим лицом и моей сущностью были результаты моей работы.

— Ты любила его?

— Нет. У нас не принято. Так вот, моё лицо и моя сущность привели меня сюда.

— Ты плохо работала? — по-видимому, собеседник пытается острить, но мне совсем не смешно.

— Напротив — слишком хорошо. Когда в том городе, куда уехала моя сестра, вспыхнула эпидемия, Орф долго не мог решить, кого назначить эмиссаром — меня или Карминского. Остальные не подходили ни по возрасту, ни по происхождению — Марк был родом из похожего городка, да и мог, не разбираясь, отдать приказ вырезать весь город.

— Разве вы, Инквизиторы, не для того и нужны?

— Мы? Инквизиторы нужны для того, чтобы думать и находить все возможные способы решения поставленной задачи. А покойный коллега по ошибке стал Инквизитором, тем самым лишив генерала Блока одного из верных псов. Кроме того, я хотела увидеть свою племянницу.

— И что было дальше?

— А дальше я убила Карминского его же оружием. Знаешь, как он развлекался со смертниками вроде нас с тобой? Он выстраивал их у стены и стрелял в них холостыми патронами, пока человек не терял сознание. Когда первый падал, он расстреливал его, а затем — второго. Он делал так до тех пор, пока в живых не оставалось никого.

— Хочешь сказать, ты другая?

— Я — другая. Кровь приговорённых мной — на моей совести, но не на руках. На них только кровь Карминского. Впрочем, если бы у меня была возможность что-то изменить, я оставила бы его в живых, потому что встреча с Марией не принесла мне ничего, кроме разочарования. Она несла какой-то бред о том, что Нина скоро вернётся, а ещё — что нужно во что бы то ни стало сохранить этот жуткий Многогранник... Я бы предпочла сохранить Город, но удалить эту адскую опухоль на его теле.

— А что случилось с городом?

— Ничего. Его избавили от заразы, но оставили Многогранник.

— Почему ты не бросилась с него?

— Потому что есть Закон. И чудотворница в городе была лишь одна. Это всё, брат. Только это, и больше ничего.

— Не всё. Ты не назвала своего имени.

— Аглая Лилич. Я — Аглая Лилич.

До рассвета остался час, и я знаю, что скоро не нужно будет бояться. Спустя час меня не будет, потому что таков Закон.