Кровь говорит (джен)

Примархи способны обходиться без сна.

Примарх Робаут Жиллиман, однако, осознаёт: сон — полезный процесс, и не только для смертных. Подсознательная обработка и структурирование информации на дополнительном уровне; перефокусировка внимания.

В его плотном графике под сон зарезервировано два часа в сутки. Реже — три.

Сновидения, впрочем, нефункциональны, и чем глубже засыпают тело и разум — тем лучше; поэтому Жиллиман мало знаком с этим феноменом непосредственно, а не по книгам.

До недавней поры.

…Улыбка раскалывает темноту перед ним — клыки и белизна; сначала ему кажется, будто он видит безумного Кёрза — окровавленного, смеющегося, облизывающего губы израненным языком.

Рука тянется к мечу на бедре.

Но меча нет (так он и понимает — ему всё снится), как нет и Конрада.

Сангвиний, брат (император), деликатно слизывает запекшуюся кровь из уголков рта; улыбается клыкасто и чуть неловко. Как если бы его застали за чем-то постыдным.

Жиллиман хмурится. Подобное неуместно (почти что отвратительно), ничуть не вяжется с Ангелом — и всё же Сангвиний перед ним такой же, как всегда.

— Ты ведь хотел узнать, что случилось на Сигнус Прайм? — спрашивает вдруг Сангвиний, протягивая руку ему навстречу. Ладонь ложится не на плечо, а на грудь, над основным сердцем.

(Псайкер, так говорят; этот его брат не чужд переменчивым, ненадежным течениям варпа, хотя никогда не пользовался ими так, как Магнус-колдун. Но все ведь бывает впервые, верно?.. Раньше предательство тоже казалось немыслимым теоретическим положением).

— Теоретически, я мог бы лучше понять тебя и твои нужды, если бы знал, — отвечает Жиллиман, не отводя взгляда. — Если бы ты не нес этот груз в одиночку.

— О, да, ты ведь всегда стремишься к полноте информации. Исчерпывающие данные — залог успешной адаптации к изменяющимся условиям. — Сангвиний цитирует ему его самого же с легкой непринужденностью. Его улыбка такая же острая, блестящая, но лишенная всякого намека на угрозу. — И можно понять, как это досадно: когда братья скрывают от тебя что-то. Если говорить более… практически.

Он наклоняет голову; венец из золотых листьев лавра блестит в таких же золотых волосах.

— Я хочу, чтобы между нами не было лишних тайн, — произносит Жиллиман решительно. — Это верно. Но я не стану принуждать моего брата, если не возникнет нужды. Хотя восстановив доверие между собой, мы могли бы с большим правом надеяться на то, чтобы восстановить и многое другое.

Сангвиний улыбается теперь холодно и печально. Его пальцы чуть сжимаются на груди Жиллимана, сгребая ткань.

— Ты лжешь себе в том, что всё возможно вернуть и восстановить, лишь только очистить фундамент от сорняков. Лжешь, избрав себе императором брата, как в древности на Терре избирали короля-Солнце, чтобы на следующий год принести в жертву. И лжешь, наконец, утверждая, что примешь всё, что бы ни открыл тебе этот брат, твой ложный император.

Голос Сангвиния меняется на этих словах. Делается острее, резче: на грани птичьего крика, смутного тревожного грая.

— Ведь ты любишь его. Ведь ты считаешь себя виноватым перед ним. Потому что даже ложь, освященная маяком надежды, не может захватить тебя целиком. И если бы ты смог облегчить его ношу… Как было бы хорошо, верно? Но что, если он не может сказать? Если его язык скован чем-то страшнее клятвы, хуже проклятия? Если он — противоположность безумному нашему брату Конраду, который не может сдержать своих мрачных пророчеств?

Жиллиман набирает воздуха в грудь, но не успевает ответить ничего.

— Хотел бы ты позволить его крови — моей крови — говорить взамен? — Свободной рукой Сангвиний легко надрывает ткань туники на плече. — Кровь щедра. Кровь всегда покажет путь тому, кто спросит. Так что же?

Слова застревают у Жиллимана в горле.

«Я не безумец»

«Я не Конрад»

«Я не ты».

Не будь это сном — он ни за что не произнес бы последнего вслух.

— Но ты примарх. — Улыбка Сангвиния вновь, как прежде, понимающая, добросердечная, несмотря на блеск клыков. — Мы приспособлены к этому. Такими сотворил нас Отец.

(На крови гадают колдуны, чуждые Истине Империума, и кровь щедро лили проклятые Несущие Слово — прямо во время боя, согласно докладам разведки, перерезая горло смертным солдатам; но он сам писал несколько заметок для своих Астартес о наиболее рациональном использовании омофагии для получения тактического преимущества — основываясь на практических данных. Где правда?

Нигде, должно быть. Это всего лишь сон).

Его собственная ладонь ложится на плечо Сангвиния — ободряющим жестом, каким положено одному брату касаться другого. В этом нет ничего… неприемлемого. Пальцы сжимаются только самую малость сильнее, чем наяву.

Сангвиний, с той же самой улыбкой, молча притягивает Жиллимана еще ближе к себе.

Кожа Ангела — тонкая и будто светится изнутри, рисунок вен виден с предельной четкостью, и запах — пряный, иррационально тревожащий запах генетического коктейля, смешанного во всяком из сыновей Императора, — бьет в ноздри с неожиданной силой.

Они с Сангвинием не оказывались так близко даже во время тренировочных поединков — и Сангвиний никогда не касался его вот так: спокойно, поощряюще. Как брат, который полностью готов довериться брату.

— Ты ведь хочешь этого. Хочешь определенности. — От голоса Сангвиния шевелятся волоски на шее.

Его зубам недостает остроты, но он все же примарх; ему не занимать как упорства, так и сверхчеловеческой силы. Челюсти сжимаются сквозь сопротивление — у самой шеи.

Он прокусывает не только кожу Сангвиния, но и мышцы под ней. Вкус сырого мяса наполняет рот. Кровь выплескивается на язык, хлещет в гортань — ее неожиданно много, и Жиллиман отшатывается, закашлявшись.

Алые капли брызжут на крылья Сангвиния, растекаются по белизне, превращаясь в пятна.

Алые язвы словно бы раскрываются — зеркалом этому — на языке Жиллимана; острый аромат обращается солью, пеплом, железом.

Алые блики пляшут перед глазами — глоток, и еще один; алое зарево заливает небо, алые реки текут по земле, сливаясь в моря, и крики ярости — радости — разносятся эхом — торжествующим, освобожденным; и перья, вымоченные в крови, сплетаются с кровавыми кожистыми крыльями то ли в бою, то ли в танце, то ли в соитии. Солнце черным шаром висит в обагренной выси — и зрачки Сангвиния делаются двумя подобиями, затапливая глаза целиком.

— Я вижу только кровь, — говорит Жиллиман, задыхаясь.

— Кровь — это ответ. — Голос Сангвиния — точно колокол древнего катерического монастыря. — Прошлое, настоящее, будущее — путь судьбы есть путь крови, их нет нужды разделять. Тебе стоило бы задуматься получше: кому ты отдал трон своей лжи, Робаут.

— Но ты не мог. Не мог принять эту… тьму.

— Не нужно принимать то, что всегда с тобой.

Крылья цвета траурного заката раскрываются за его спиной, и ярость — бессильная, горькая, — вспыхивает внутри Жиллимана, так что он бросается в бой даже без оружия, вспоминая наперечет уязвимости — столь предельно малое их число, — выученные в братских спаррингах.

— Сострадание способно сдерживать долго, — замечает Сангвиний, сбивая его с ног с обидной легкостью. — Но я так устал, Робаут. А у нас… В конце концов, у всех нас общая кровь.

Сангвиний сам склоняется над ним, и вонзает клыки ему в шею, и алые крылья взмывают в темноту — пожаром, сжигающим галактику, Империум, сами звезды; пока костер, наконец, не гаснет под ливнем крови, а следом прекращается и она.

(Нет, это не он, даже с каким угодно безумным колдовством; это не может быть Ангел. Просто не может быть.)

Сангвиний вытирает рот, облизывает губы — так же деликатно и просто, как после трапезы и чаши вина.

* * *

Сновидения нефункциональны, лишены смысла.

В тронном зале, при свете дня, Сангвиний оборачивается, приоткрывает губы — луч из высокого окна отражается от рубиновой подвески на крыльях, отблескивает на зубы.

Может ли существовать нечто такое, что уничтожит всякое доверие и возможность будущего, будучи раскрытым?

(Как уничтожила их — почти — ложь Отца, скрывшего от них подлинный ужас варпа).

Жиллиман твердо встречает взгляд брата — с уверенностью, которая нужна им обоим.

Исключено. Не стоит даже задумываться. То был морок. И всё на том.