Я ем змея (джен)

Ожидая следующих слов, Пожиратель смерти, оскалившись, поднимает палочку на то, что осталось от его друзей, и потом он говорит.

— Последняя попытка что-нибудь сказать, Поттер.

Они смотрят друг на друга. В глазах одного — слёзы, боль и горечь неотвратимого поражения, в глазах другого — сладость торжества долгожданной победы своего господина. Гарри закрывает глаза, понимая, что проиграл. Он проиграл — он знает, скоро Волдеморт будет уже здесь, и всё кончено. И он ничего не может сделать. Он ничего не может сказать. Ожидая следующих слов, он закрывает глаза, чтобы не видеть того, что осталось от его друзей. Чтобы не видеть, как подобно побитому животному от боли корчится Рон, как он скулит и воет, кричит и, рыдая, прижимает к себе Гермиону. Чтобы не видеть её не подающее признаков жизни тело. Чтобы не видеть других своих друзей, обезоруженных и окружённых Пожирателями со всех сторон. Чтобы не видеть самого себя, отражённого в их глазах, парализованного заклятием, прибитого к полу несуществующей болью и слезами и не имеющего возможности помочь хоть кому-нибудь из них, хоть как-нибудь. Чтобы не видеть палочку этого Пожирателя, которая вот-вот заберёт жизнь одного из его друзей у него на глазах, а он будет не в силах это предотвратить.

— Говори! — снова нетерпеливо рявкает Пожиратель, склоняясь над ним, уже почти ослепшим от боли и слёз и тут же уставившимся на него в ответ невидящим взглядом.

Его повреждённые заклинанием Гермионы голосовые связки всё ещё не могут издать ни звука. Оставленный один на один со своей беззвучной мольбой, Гарри ничего не может сказать, ни ему, никому. И он знает, что не сможет. Даже неоднократное Круцио, не оставившее в нём, кажется, ни одной не повреждённой мысли, ни одной не сломанной кости, не смогло вернуть ему голос.

— Говори, где вы взяли этот меч, Поттер, иначе следующее, что я скажу, будет убивающее заклятие, — оскалившись, говорит этот Пожиратель, с ядовитой усмешкой смотря на него, навзничь опрокинутого у его ног. — Неужели ты позволишь, чтобы твой друг погиб из-за тебя? Чтобы все твои друзья погибли?

«Вам же нужен я. Отпустите их. Возьмите только меня. Я знаю, что вам нужен только я», — он пытается вытолкнуть эту мысль изо рта вместе с криком боли, сопровождающим очередное заклятие, которое ударяет по нему, но не получается. Он ничего не говорит, и никто не слышит. Единственным кричащим в этот момент остаётся Рон, прижимающий Гермиону к себе и зовущий её по имени. Гермиона, Гермиона...

— Круцио!

— Так он тебе ничего не скажет, — говорит ещё один Пожиратель, пока Гарри пытается пробиться сквозь боль, в очередной раз разрывающую его на части, но не оставляющую на нём ничего, никаких видимых повреждений, кроме слёз и эха, блуждающего под кожей. — Просто убей кого-нибудь, — с нетерпением предлагает он, бросая неумолимый приговор, как обычный приглашающий жест, куда-то за пределы его видимости. — Убивай их всех, пока он не заговорит. Пусть он увидит это своими собственными глазами. Пусть поймёт, что бывает, когда кто-нибудь противится Тёмному Лорду!

— Говори, где вы взяли меч, Поттер, — доносится до Гарри слова другого Пожирателя. Но Гарри не отвечает, не может. — Круцио!

Он не может сказать ни слова, ни единого звука издать не в силах. Он хочет сказать хоть что-нибудь, хоть одно словечко, но просто не может.

Если бы мог, Гарри бы позвал её по имени; только скорее осторожным шёпотом, ведь шёпотом — не этим иступленным животным криком, которым сейчас её зовёт Рон — оно так непередаваемо чудесно звучит. Гермиона. Он бы позвал её по имени, сказал бы, как ему на самом деле жаль, что это случилось. С ними со всеми. С ней. Но…

Единственный, кто из оставшихся в сознании всё ещё в силах и при способности издавать хоть какие-нибудь звуки, это Рон, и он кричит. Он зовёт Гермиону, просит, чтобы она открыла глаза. Пожалуйста, открой глаза. Пожалуйста, Гермиона. Пожалуйста, пожалуйста. Гарри бы тоже звал её, и просил, и молил; он бы тоже сорвал себе голос, пока не охрип и не оглох бы от собственного крика, если бы мог. Он бы разорвал себе голосовые связки и барабанные перепонки, если бы это могло помочь и она бы услышала его. Он знает, он бы сделал это. Но не может.

Он ничего не может сделать. Хотел бы, хотел бы он закричать, хотел бы сказать, но…

Он не может.

«Я всё скажу, — сказал бы он. — Только не трогайте моих друзей. Пожалуйста. Отпустите их. Я всё сделаю. Просто позвольте им всем уйти. Пожалуйста», — сказал бы Гарри, и он говорит, зная, что никто не услышит его и это ничего не изменит.

Очередное Круцио не возвращает ему голос, а потому все его мысленные крики и беззвучная мольба умирают в горле под кожей, застревая там, точно кости.

Голова Гарри, только что разрываемая от рыданий и криков Рона поблизости, взрывается очередной болью. Он распростёрт на полу, парализованный и неподвижный. Его тело, вспоминая неоднократное Круцио и эхо несуществующих повреждений, оставляемых им, немилосердно болит, а голова раскалывается на части так, что он не понимает ни слова из того, что Пожиратели говорят или кричат ему. Он не может разобрать ничего в этой какофонии звуков и ослепивших его вспышках и спазмах боли, но знает, что случилось что-то плохое — или вот-вот случится? Он не может понять, хотя знает, что все эти звуки вокруг него не предвещают ничего хорошего. Почти ничего не видящий блуждающий взгляд Гарри останавливается на Пожирателе смерти.

Пожиратель нетерпеливо приближается к нему, держа палочку поднятой для ещё одного заклятия, но в последний момент передумывает и меняет направление удара.

— Нет! — сквозь глухое хриплое рыдание кричит Рон. — Нет, нет, нет... Гермиона! Пожалуйста, нет!

— Авада Кедавра! — говорит один из Пожирателей смерти, и крик обрывается.