Взгляд из ниоткуда (джен)

Должно быть, опять зима — камера стала сильнее выстывать за ночь. Сколько лет уже прошло? Три, семь, десять? Время застыло, насмерть замёрзло в этих стенах, и каждый день кажется вечным. Вместо завываний вьюги — отчаянные крики, вместо ослепительного снега — серые стены, вместо ожидания чуда — тоска, уже ставшая частью души… Этого ли ты ждала в жизни?

Она едва-едва качает тяжёлой больной головой. Разумеется, нет — да и кто мог предвидеть падение?.. Если бы только знать! Она бы сделала всё, отдала самое дорогое, согласилась и на проклятый Азкабан, но — спасла. Теперь же остаётся лишь жалеть об упущенном и ждать, верно ждать; Белла уже не уверена, Лорда ли — ей всё чаще кажется, что ждёт она смерть…

Она уже не помнит, как выглядит тот, другой мир, рукоплескавший во времена её взлёта и отвернувшийся при падении, не помнит даже, как оказалась здесь. В мыслях изредка всплывают неясные воспоминания: свято уверенный в своей правоте Крауч; презрительные взгляды в глаза и за глаза — как же, они победили; перешёптывания, которые скоро надоедают, и Белла торжествующе улыбается, заставляя многих побледнеть; жгущая, заставляющая впиваться ногтями в ладони и зло хохотать, ненависть… Тогда она ещё была живой, готовой пойти на самые безрассудные поступки. А сейчас… сейчас от неё осталась одна тень.

Где-то слышатся невнятные крики. «Долохов», — решает Белла, угадывая его выражения; она готова поклясться, что скоро начнёт понимать их — но пока судит по неизменной надрывной интонации, сопровождающей эти слова. «Мальсибер, — слышит она тонкий, срывающийся на бессильные хрипы крик, — Роули, — отчаянная, многократно отражающаяся в коридорах ругань, — Селвин», — бессмысленный вой на одной ноте… На кузене Белла сбивается. Ещё немного, и настанет её очередь.

Она боится, безумно боится; трясутся сильнее обычного руки, часто и сильно дёргается левое веко, а в груди бешено колотится сердце. Но Белла убегать не будет, пока в ней осталась хоть капля гордости, поэтому встаёт, поправляет опостылевшую грязную робу и, едва держась на ногах, делает несколько шагов. Свет режет слезящиеся глаза, в виски отдаёт мучительная головная боль, отчего-то ноют кости — но она стоит, пошатываясь, и ждёт. Недолго, к сожалению.

Они налетают толпой, топят в пучине отчаяния и горя, Белла захлёбывается, сама не слыша своего крика, бьётся в исступлении на полу — и плачет, оглашая Азкабан горькими рыданиями. Стражи Азкабана высасывают уже не радость — её давно не осталось, — а любое сильное чувство, которое ещё живо в Белле. И в эту секунду совсем ничего не хочется — только бы её оставили в покое, только бы не терзали измученный разум…

Дементоры — жуткие создания; это Белла поняла ещё в Хогвартсе и прекрасно усвоила здесь. Они не убивают сразу, не гасят огонь души — но медленно выжигают всё, что держит человека в этом мире. Узники быстро умирают — они связаны с жизнью очень немногим, — но перед этим переживают десятки и сотни обходов, медленно теряя разум и собственный облик. Белле сейчас не так плохо, как ранее, но на душе так одиноко и тоскливо, что слёзы продолжают течь по щекам. Она поднимается, опираясь на трясущиеся руки, и садится на постель. Бессмысленная улыбка кривит губы; хотя глаза и уткнулись в стену, Белла смотрит не на неё. Сейчас узницу накрывает какое-то поразительное спокойствие, мягко обволакивающее сердце и дарующее столь долгожданный покой.

И она неожиданно хохочет хриплым каркающим смехом, обхватывает себя за плечи и запрокидывает голову, увенчанную тяжёлым колтуном спутанных волос. Всё вдруг становится таким ясным и понятным... Почему эта мысль не приходила к ней раньше? Они заплатят — за Тёмного Лорда, за предательство достойных идеалов, за каждый миг её, оставшейся верной, унижения… Белле не страшно. Ей теперь совсем не страшно, раз нечего терять. Она отомстит, и горе тому, кто окажется у неё на пути.