Инсомния (джен)

Ночью Поппи не спит.

За две минуты до часа она понимает, что без снотворного не обойтись. Такое иногда с ней бывает, особенно когда снаружи рвет и мечет штормовой ветер. Сегодня ночью он воет так, что слышно даже в замке с его толстыми стенами и наглухо закрытыми окнами. Поппи лежит, вытянувшись, закрыв глаза, отпустив мысли свободно течь, как им вздумается, — все по инструкции — и ждет, когда сможет заснуть. Сон не идет. Проходит час, другой, ей остается спать все меньше, потому что в шесть уже подъем, и мысли начинают сбиваться с размеренного потока. Придется идти за зельем.

Поппи накидывает теплую шаль на ночную рубашку, сует ноги в тапочки. Растрепавшаяся русая коса, в обычное время убранная под белый чепец, лежит на плече.

— Люмос.

Крошечный белый огонек-фонарик вспыхивает на конце палочки, и Поппи выходит из спальни. Бросает взгляд в окно и видит, что к ветру добавился снег.

Раньше она держала все нужные зелья в прикроватной тумбочке, чтобы не ходить далеко, но колдомедик из Святого Мунго сказал, что ей не стоит принимать снотворное без крайней необходимости, а так искушение будет слишком велико. Она повздыхала украдкой, но убрала свой личный флакон и оставила только тот, который был в аптеке больничного крыла. И действительно, искушения стало меньше и иногда ей даже удается заснуть просто так. Но не тогда, когда ревет ветер.

Больничное крыло, наверное, самое тихое место в ночном Хогвартсе. Маленькая уютная комнатка Поппи слишком далеко от апартаментов преподавателей и спален студентов. Здесь и в дневное-то время мало кто бывает, если только навестить больного друга, а уж по ночам и вовсе затишье. Если есть пациенты, то обычно они слишком слабы, чтобы замышлять что-то против правил.

Поппи пересекает короткий коридор и открывает двери в больничную палату. Сейчас здесь пусто. Ряды кроватей тускло поблескивают металлическими частями, похожие на диковинные остовы вымершего вида. Поппи ступает бесшумно по привычке, сформировавшейся в первый же год службы школьной медсестрой. В конце палаты есть еще одна дверь, ведущая в маленькую аптеку, где и хранятся запасы лечебных зелий.

Она приоткрыта сейчас, и в узкой щели мелькает тусклый свет. В ночной темноте его хорошо заметно. Раздается шорох и тихое позвякивание. Поппи гасит палочку невербальным Нокс. Жалкий призрак сна, маячивший на краю сознания, мгновенно отлетает. Инстинкты встают на дыбы. Все в Хогвартсе знают, что за кражу зелий из больничного крыла может грозить исключение. Это слишком серьезно, потому что касается жизни всех обитателей замка. Кто бы ни пробрался в ее аптеку, Поппи застигнет его врасплох и тогда ему или ей несдобровать.

Она распахивает дверь и делает хлесткое движение над головой.

— Экспеллиармус!

Но вместо волшебной палочки из рук визитера выбивает флакон, который разбивается с оглушительным звоном. Сильный характерный запах плывет тяжелыми волнами, и Поппи узнает в нем экстракт бадьяна. Два черных глаза смотрят на нее с ужасом. Две тонких нервных руки взметываются вверх, то ли защищаясь, то ли сдаваясь. Надсаженный голос шепчет:

— Простите...

Поппи снова зажигает огонек-фонарик.

Несколько долгих утомительных секунд они смотрят друг на друга. Поппи знает этого студента. И почему-то она не удивлена.

* * *

Северус Снейп. Слизерин. Седьмой курс. В Хогвартсе есть только один мальчик, который бывает в больничном крыле чаще, чем этот, но сейчас не та фаза луны. Однако, обычно Северус приходит к ней в дневное время, глядя в пол, обходясь только самыми общими фразами. Часто Поппи видит, что он пытался справится сам, но не хватило знаний и опыта. Впрочем, где-то с пятого курса он начал помогать ей с изготовлением зелий, и его визиты стали реже. Но от ее зоркого взгляда никогда не укрывалось, что это не потому, что ему стало меньше доставаться, а потому, что он научился справляться сам лучше. Сейчас, видимо, снова не смог.

Он выглядит просто ужасно. Сероватая кожа, на лбу и висках собрались бисеринки пота, губы искусаны до синяков. Рукав мантии съехал, и Поппи видит на тонком запястье алый браслет воспаленной кожи, какие бывают, если руки держать туго связанными какое-то время.

Она хочет спросить, что он тут делает, но это очевидно, и вместо этого она коротко приказывает:

— Идем со мной.

Северус подчиняется, не сопротивляясь.

В смотровом кабинете Поппи велит ему снять мантию и стоять смирно. И, пока она водит вдоль тела палочкой, диагностируя ущерб, он стоит, опустив голову. Темные волосы закрывают лицо. Под конец диагностики его начинает бить дрожь, его шатает, но он все так же ничего не говорит и ни о чем не просит. Поппи спохватывается, что надо было его положить. Если студент ночью ворует зелья из аптеки, то ему явно очень не очень.

— Северус…

Он косит на нее черным глазом из-под длинной пряди. Глаз блестит лихорадкой и безумием.

— Тебе нужно прилечь и принять зелье. Давай сюда, дорогой. Я сейчас вернусь, и тебе станет лучше.

Поппи укладывает его на кушетку, накрывает его мантией и удаляется в аптеку. То, что она увидела, привело ее в ужас. Ей нужна пауза, чтобы все осмыслить и решить, что делать.

В первый год службы она еще пыталась бороться с ветряными мельницами студенческих шалостей и вражды и шла к директору по любому поводу, который казался ей слишком серьезным, чтобы оставить его без внимания. Случилось несколько бесед и несколько наказаний. Потом случилась месть, и девочка, которая честно рассказала ей, кто наложил на нее проклятье, едва не погибла. После этого Поппи перестала задавать вопросы.

Смешивая состав, обдумывая дальнейшие действия, она снова решает, что главное для нее — помочь, сделать все, что сможет. Нет ничего важнее. Это — ее долг.

В смотровой Северус все так же лежит на кушетке под собственной мантией. Он попытался забраться под нее целиком и укрылся с головой, перевернувшись на бок. Прикоснувшись к его плечу, Поппи чувствует, что его бьет крупной дрожью.

— Северус… — снова зовет она тихо.

Он вздрагивает. Пола мантии отлетает в сторону, и он одним стремительным движением выхватывает палочку и наставляет на нее. Спохватывается в последний момент, и заклинание умирает на губах, не успев родиться. В глазах страх. Лицо искажено страхом. Он источает страх так ощутимо, что его невозможно не заметить. Палочка ходит ходуном в дрожащей руке. Но в следующий момент рука бессильно падает, а сам он сползает по стене, заваливаясь на бок и закатив глаза так, что видны только покрасневшие белки.

Поппи стоит немало усилий привести его в чувство. Его лоб пылает. Пульс на худой шее бьется с бешеной скоростью. Когда он открывает глаза, то в них нет узнавания.

— Ты в Хогвартсе, — мягко говорит Поппи. — Здесь безопасно. Вот, выпей это, тебе станет лучше.

Она придерживает его голову, помогая выпить зелье. По коже идет дрожь, потому что она слышит, как его зубы стучат о край стакана. И еще одно зелье, и еще. Наконец его взгляд проясняется. Откинувшись на кушетку, он снова натягивает на себя мантию. Разлепляет спекшиеся губы и шепчет:

— Нет. Не безопасно. Скоро нигде не будет безопасно.

Поппи не знает, что на это ответить.

— Ты должен пока остаться у меня. И не спорь. Завтра никаких занятий, я сама сообщу директору Дамблдору и декану Слагхорну, что ты болен. Как думаешь, сможешь дойти до палаты?

Он кивает, не раздумывая.

* * *

В палате Поппи укладывает его в постель, без лишних просьб приносит второе одеяло — у нее нет пижам для студентов, и Северусу пришлось раздеться до белья, а он продолжает гореть в температурной лихорадке. Так же без лишних просьб ставит ширму и снова уходит в аптеку.

Приготовляя зелья и мази, она дышит на счет, чтобы взять себя в руки. Как школьная медсестра она всякое повидала за годы службы и думала, что ее уже ничем не удивить, не шокировать. Но это… К такому она оказалась не готова.

Его больше не колотит, а напряженное лицо немного расслаблено, когда Поппи возвращается. Глаза прикрыты веками, и они кажутся тонкими и сухими, похожими на пергамент. Он забился под два одеяла, как в кокон, замотался уязвимой оголенной гусеницей. Поппи ставит на тумбочку поднос с флаконами, подзывает стул и усаживается рядом с кроватью. Северус не делает вид, что спит, в надежде, что она уйдет. Он не спит, и она не уйдет. Распахивает глаза и смотрит на Поппи, не мигая, буравит черным сумрачным взглядом. От этого взгляда не по себе, но ей все равно. Нет, не все равно, конечно, но не сейчас. Она трогает лоб тыльной стороной ладони и с удовлетворением отмечает, что кожа стала прохладнее.

— Мне нужно обработать твои раны, — тихо говорит Поппи. — Ты позволишь?

Он медлит с ответом. За окнами бушует ветер, и его завывания отзываются в гулком помещении гудением и свистом. Палата тонет в темноте и кажется бесконечной, желтоватого теплого света фонаря хватает только на маленькое выгороженное пространство. Во взгляде черных глаз настороженность сменяется страхом, а потом безразличием. Она уже знает. Она все равно уже знает. Северус кивает.

Откинув одеяла, Поппи еще раз проводит диагностику, чтобы убедиться, что не ошиблась в первый раз. Северус снова напряжен, ладони сжаты в кулаки, губы закушены. Поппи не понимает, но до нее доходит, когда она набирает на пальцы мазь и начинает наносить ее на глубокий порез под ключицей. От ее прикосновения он инстинктивно отдергивается и хватается за край одеял, тянет на себя. Бледное лицо идет красными пятнами.

Мерлин, да он смущен! Мальчику семнадцать, а ей самой нет еще и тридцати. Он лежит перед ней полуголый, но не понимает, что сейчас Поппи видит не тело, а раны на нем. Видит не подростка, который, наверное, находится в возбуждении круглосуточно, а человека, которому нужна ее помощь. Она заливается краской от осознания неловкости ситуации, но понимает, что если сейчас она попытается как-то все сгладить, то сделает только хуже, заострив внимание на его смущении. Включает строгость, которая тоже выработалась с годами.

— Лежи смирно. Мне нужно сделать все как следует, чтобы не осталось шрамов.

Шрамы… Они уже есть, видимо, остались после того, как он решал свои проблемы сам. Есть застарелые, года два не меньше, есть совсем свежие. Поппи обрабатывает раны асептическим зельем, потом втирает лечебную мазь и на самые глубокие порезы накладывает повязки. По палате плывет травянистый запах с тяжелыми пряными нотками. От него ли, от усталости или от отсутствия сна начинает немного кружится голова. Это неважно. Она должна исполнить свой долг.

— Перевернись.

Снова испуганный смущенный взгляд. Помедлив немного, Северус переворачивается на живот, опирается на локти и прячет лицо в ладонях. Острые лопатки вздымаются, как крылья, готовые вот-вот прорезаться, выскользнуть из кожи. Отчетливо видна гряда позвоночника. Он слишком худ для своих семнадцати. Кожа не здорова на вид, хотя о чем вообще идет речь.

На спине картина хуже. Кровь засохла и запеклась. Края отекли и порозовели. Поппи водит по его спине кончиками пальцев, стараясь причинить как можно меньше боли, и раздумывает, что надо бы оставить его под надзором на несколько дней. И за эти несколько дней заставить не только лежать, но и нормально есть. И ни в коем случае не допускать сюда других студентов, особенно этих, с Гриффиндора. Порой Поппи недоумевает, как вообще они там оказались. Должно быть, на Распределяющую Шляпу в тот вечер нашло какое-то затмение.

Руки двигаются легко и умело. Поппи настолько глубоко погружена в свои мысли, что в первый момент не понимает, что не так и что за звук добавился к воющему ветру. Выныривает на поверхность.

Лопатки вздрагивают, словно охваченные судорогой. Из скрещенных рук доносится не то стон, не то рыдание — глухо, сдавленно. Черные неопрятные волосы прилипли к напряженной шее. Северус — комок боли, настолько сильной, настолько безысходной, что Поппи ощущает ее на физическом уровне. Так бывает иногда, она знает, когда боль души прорывается наружу, и ее невозможно не заметить. Закончив работу, Поппи бесцельно переставляет флаконы, давая ему возможность успокоиться. Ей бы самой успокоиться, но это будет потом, когда она вернется к себе в спальню и останется одна. Сейчас она не должна реагировать.

Когда он затихает, Поппи выжидает еще немного на всякий случай, и касается его плеча.

— Мне нужно позаботиться о твоих руках.

Северус переворачивает обратно на спину и тут же тянет на себя одеяла, скрываясь, закрываясь. Высовывает одну руку по локоть и дает ей, вкладывает в ее ладони. У него узкие ладони и длинные нервные пальцы. Поппи смазывает кожу и бинтует запястье, не туго, только чтобы мазь лучше впиталась. Как только все готово, рука тут же исчезает под одеялом, но появляется вторая. На предплечье татуировка в виде черепа и змеи. Все повторяется. Поппи делает вид, что не видит дорожек от слез на его лице, не видит покрасневших припухших глаз и частокола слипшихся ресниц.

Когда он снова скрывается под одеялами целиком, когда все флаконы тщательно закрыты и выстроены в нужном порядке, чтобы вернуться в аптеку, Поппи поплотнее закутывает в шаль, делает глубокий вдох, выдох и спрашивает:

— Что с тобой случилось, Северус?

Он вздрагивает и даже под одеялами видно, как он сжимается в комок. Отводит взгляд в сторону. Она знает, что сейчас он солжет, скорее всего, но она должна спросить — на этот раз все слишком серьезно.

Его мантия была мокрой, когда она брала ее перед тем, как им обоим пойти в палату. Его волосы были мокрыми, потому что идет снег. Он тайком уходил из Хогвартса и там с ним случилось что-то очень плохое.

Секунды тянутся бесконечно. Потом он разлепляет губы и отвечает:

— Я упал.

Ну да. Упал. На чью-то волшебную палочку, не иначе, которая выстрелила в него Круцио трижды как минимум. На ножи, чьи острые лезвия оставили глубокие порезы на его груди. И на плеть, которая высекла его спину, пока его руки были связаны, конечно же, случайно. Несколько ребер сломались тоже сами собой. Такое вот неудачное падение, больше похожее на пытки. И это не гриффиндорцы, даже их жестокость никогда не доходила до такого предела.

По всей магической Британии уже не первый год ходят нехорошие слухи насчет темных искусств, запретной магии и злых волшебников. Толком никто ничего не знает, но люди все равно боятся. Поппи снова задумывается, должна ли они на этот раз все же сообщить директору, но вспоминает обрывки разговоров в учительской и понимает, что Дамблдор уже в курсе. Что же… тогда ей остается одно — выполнять свой долг.

Она вздыхает.

— Когда ты упадешь в следующий раз, не воруй мои зелья. Приходи сразу ко мне и не бойся меня разбудить. Хорошо?

Кивает в ответ. Кажется, успокоительный коктейль начал действовать, потому что его взгляд уже слегка расфокусирован. Лицо разгладилось. Поппи снова притрагивается к бледному лбу, жар успокоился.

— Тебе нужно отдохнуть. Спокойной ночи, Северус.

— Спокойной ночи, мадам. Спасибо.

Она возвращается к себе, забыв про снотворное, и остаток ночи проводит в полудреме, слушая ветер и кутаясь в одеяло. Утро начинается с кофе и бодрящего зелья.