Выбор есть всегда (гет)

(в которой Стич начинает коллекционировать штампы.)

_____________________________________________________

Из разговора с Первым Читателем, действующим на добровольно-принудительных началах:

— Мать, твой мед в бочку не влезает! — Иркина, долбясь лбом в стену.

— Я напишу предупреждение, что «флафф на флаффе флаффом погоняет», — мерзко лыбится Стич.

— Не, это не флафф, это пафосная хрень!

— Все мои работы — пафосная хрень... — Стич пожимает плечами.

— Да. — соглашается Иркина — Все твои работы — это пафосная хрень и у них есть только один плюс — их, почему-то, интересно читать. От этого они не перестают быть пафосной хренью, но читать интересно...

— А еще я заоосила Малфоя! — радостно сообщает Стич и продолжает писать свою хрень...

_____________________________________________________

Драко Малфой всем своим существом ненавидел Гермиону Грейнджер, ненавидел яростно, до умопомрачения... За одно только существование...

Его раздражало в ней все: её голос, её вечно поднятая рука на уроках, искренняя радость каждому «превосходно» в эссе. Её смех вызывал такую жгучую ярость, что трудно было сглотнуть...

Драко презирал её за происхождение, за отзывчивость, за непонятную ему готовность всегда подставить спину за друзей...

Он ненавидел её до бешенства. Он никогда не мог пройти мимо неё спокойно. Он посвящал огромное количество времени на выдумывание очередной гадости, чтобы быть готовым ударить её побольнее при следующей встрече...

Ему нравилось быть ублюдком в её глазах.

Ему нравилось, что она вынуждена думать о нем.

Ему нравилось представлять, как плачет она из-за его слов.

Так было. И это было нормально. Понятно и просто. Другого Драко и представить себе не мог.

Но в конце пятого курса, узнав, что в Министерстве её серьезно ранило заклинанием Долохова, он с удивлением ощутил, как что-то внутри его существа сжалось от ужаса, как вдруг на несколько болезненных секунд замерло сердце, а потом набатом застучало в висках.

«Это жалость?» Спрашивал он себя. «Но я не могу жалеть её! Кто она такая? Всего лишь грязнокровка Грейнджер! — убеждал он себя, стараясь дышать ровнее и тем самым успокоить сошедшее с ума сердце, гулко бухающее о грудную клетку. — Это всего лишь грязнокровка Грейнджер. А нервничаю я из-за отца, схваченного и посаженного в Азкабан.»

Он почти убедил себя.

Он даже перестал думать о ней.

Он запретил себе вспоминать о свое постыдной реакции на новость, которая должна была вызвать в нем лишь злорадное удовлетворение.

Он почти чувствовал его...

Пока не увидел в своем доме Долохова...

Малфой наблюдал за русским, за его ухмылками, за его манерами. Смотрел, как тот вальяжно расхаживает по паркету взад-вперед, слушал, как он изощряется в комплиментах его матери и ощущал, как откуда-то снизу поднимается, подавляя собой все остальные чувства, гнев. Драко смотрел на правильные черты его красивого лица и ловил себя на желании разбить об него свои кулаки. Да! Вот таким именно, совершенно магловским способом, наказать Долохова за грязнокровку Грейнджер.

Он сходил с ума?

Возможно.

Он не смог до конца это выяснить и понять — Темный Лорд озаботился об отсутствии в его голове ненужных мыслей.

Это чертово поручение теперь занимало все существование Драко Малфоя. У него не оставалось сил на то, что бы думать о Грейнджер или её проклятых друзьях. У него не оставалось времени даже замечать их...

Но иногда он ловил себя на том, что заворожено смотрит, как розовые, всегда чуть обветренные губы Грейнджер задумчиво пощипывают кончик писчего пера. Как её трогательно хрупкие, до прозрачности тонкие пальцы ловко перебирают страницы огромного фолианта в поисках нужной статьи...

«Ты сходишь с ума, Малфой! — говорил он себе. — Это же Грейнджер!»

Но помогало все хуже...

Он ловил себя на том, что судорожно сжимает палочку и стискивает зубы, чтобы не применить к идиоту Уизли круцио прямо в Большом зале. Малфой на себе испытал это чудное проклятие и знал, что никому даже врагу, он никогда не пожелает пережить это. Но глядя на рыжеволосого кретина у всех на виду лапавшего своими огромными ручищами пустышку Браун, он мечтал запытать его до безумия, как когда-то поступила его ближайшая родственница с родителями простака Лонгботома, за боль и тщательно сдерживаемые слезы в карих глазах...

«Нет, Малфой, ты не сходишь с ума. — говорил он себе. — Ты уже сошел...»

* * *

Малфой не хотел выполнять хреново поручение Лорда, но и альтернативного выхода не видел. Он почти перестал спать. Он довел себя до нервного истощения и опустился до того, что стал вести дружеские беседы с привидением.

Он ненавидел себя...

Дружба с Плаксой Миртл...

А как ещё можно было назвать это? Никому кроме тени давно погибшей девушки он никогда не показывал себя настоящего, того Драко Малфоя, что был спрятан глубоко внутри, за холодным фасадом потомка чистокровного рода. Того себя, которого и сам толком не знал.

Туалет Плаксы Миртл Драко посещал регулярно. Это было единственное место в Хогвартсе, где Малфой мог позволить себе если не слезы, то хотя бы хриплый вой. И он ощущал странное успокоение от понимающего, чуть сочувственного молчания вздорного привидения.

Эта комната находилась в редко используемом коридоре, и не пользовалась бы популярностью, даже если бы там не было Миртл. Поэтому Малфой приходил туда почти не таясь, будучи уверенным, что никого там не встретит.

Он просчитался.

В Хэллоуин какая-то нелегкая занесла в тот коридор Грейнджер и она видно решила облегчиться на всякий случай, или умыться... Малфой не знал.

Он стоял, судорожно ухватившись за край фаянсовой раковины, ощущая как от брызг воды из открытого на полную мощь крана намокли рукава его шелковой рубашки, и с ненавистью смотрел в зеркало на свое перекошенное отражение. И не сразу заметил её.

Грейнджер застыла почти в дверях, с нескрываемым ужасом глядя на Драко, и ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы осознать, что девушка смотрит вовсе не на его лицо, а ниже, туда, где намокшая ткань рубашки обрисовала черную метку...

Твою ж мать!

Он не знал что делать. Грейнджер была слишком близко к двери, а его палочка находилась слишком далеко, чтобы успеть выхватить её и удержать грязнокровку. И если она успеет выскочить, Драко не сможет её догнать, хотя бы потому, что в таком виде лучше никому не показываться, а то ведь такими вот столбиками, по примеру Грейнджер, могут замереть все очевидцы.

Эта мысль пролетела в мозгу молниеносно, заставила моргнуть и глубоко вздохнуть, сквозь стиснутые зубы втягивая воздух.

Твою мать!

Видимо последнее он произнес вслух, потому что Грейнджер дернулась, отмирая, и вместо того, чтобы опрометью броситься вон из туалета, в мгновение оказалась рядом со слизеринцем, клещом впившись в его левое предплечье:

— Нет, Малфой! — с какой-то обреченной отчаянностью выдавила из себя.

А он стоял и смотрел на неё, отстраненно поражаясь тому, какая она маленькая, едва ему по плече. Изумленно глядя, как по её щеке стекает одинокая, прозрачная слезинка.

И вместо того, чтобы грубо оттолкнуть её, выхватить палочку и применить к гриффиндорке обливейт, он стал осторожно разгибать горячие хрупкие пальцы, почти боясь сломать их, освобождая свою руку.

— Нет, ты не мог... — шепчет она.

А Малфой вдруг чувствует усталость. И просто не может обругать её, отшвырнуть от себя, больно толкнув в грудь и применить, наконец, заклятье забвения. Не может...

Или не хочет?

— Как видишь, ты ошибаешься. — хрипло произносит он, когда его рука обретает свободу.

И смотрит в её тревожные глаза. И не понимает что происходит. И думает, что сошел с ума...

Или это она сошла с ума?

— Но это ужасно!

Малфой лишь ухмыляется, вот только ухмылка выходит горькой. Совсем не малфоевской.

— Тебе же всего семнадцать. — с какой-то непонятной ему болью шепчет Грейнджер.

— О! Темный Лорд как раз так и поздравил меня с совершеннолетием. Отличный подарок, не так ли?

Вот только в голосе совсем нет яда. Почему-то именно сейчас он не может говорить с ней так, как должен, как привык.

Как она ждет от него...

— Это ужасно... — и по бледной щеке медленно скатывается вторая слеза.

— И я даже не стану спорить. — с горькой иронией отвечает он, разворачивается и движется к выходу.

И слышит удивленный голос:

— Ты так и уйдешь?

Тогда он срывается. И сам пугается своей, видимой в зеркало, неестественной улыбки, кривящей лицо:

— А ты предлагаешь мне заавадить тебя прямо тут? Поверь мне Грейнджер, я совершенно не горю желанием становиться убийцей раньше времени. Уверяю, у меня будет ещё масса возможностей! Применить к тебе Обливейт? В моём нынешнем состоянии я могу просто не рассчитать силу заклинания и превратить тебя в человекоподобный овощ... И все равно меня вычислят...

Она долго молчит, смотрит на него своими невозможными глазами и молчит. А Драко опять чувствует биение сердца в висках, и ему отчего-то становится трудно дышать.

— И ты не боишься, что я расскажу Дамблдору?

— Мне все равно.

И Малфой понимает, что не врет. Что ему действительно все равно скажет она кому-нибудь или нет.

Вряд ли станет хуже, чем есть...

Он поворачивается и уходит, уже на пороге туалетной комнаты слыша, как Грейнджер ломким шепотом произносит заклинание...

И рубашка становится сухой.

И мокрая ткань больше не липнет к коже.