Три года до признания (гет)

Ветер лениво гулял сквозь раскрывающуюся листву деревьев, слегка качая из стороны в сторону тонкие ветки, будто пытался убаюкать их в своих холодных объятиях.

За окном ещё светило солнце, но оно уже медленно перекатывалось к горизонту. Не успеешь оглянуться, как фасады домов окрасятся мягким персиковым цветом в лучах весеннего заката, а там уже появятся и первые звёзды, робко мерцая на небесной палитре, словно дешёвые блёстки с театрального костюма. Где-то вдалеке ехали машины, а на ближайшей детской площадке скрипели старые качели, покрытые выцветшей краской, разорванной сухими трещинами.

Через тонкую старую дверь было слышно, как в подъезде выкрикивали поздравления незнакомые мне люди и шумным потоком вливались в соседнюю квартиру, в которой, как мне казалось, ещё двадцать минут назад закончилось место, и половина гостей свешиваются с балкона, держа в руках свои шары, подарки и стаканы, которые наполнены то простыми соками, то чем-то более согревающим.

Такие мысли точно не внушали уверенности в собственных планах. С каждым новым приглашённым чувство того, что мне там нет места, усиливалось. Как лишний шпрот в праздничной банке.

Если бы к сегодняшнему дню я не готовился несколько лет, то, скорее всего, я бы просто грустно улыбнулся на какую-нибудь ехидную мысль и вернулся к своим повседневным делам. Проверял бы работы должников, которые хотят без помех выпуститься или перейти в следующий класс, или же занялся какой-нибудь другой школьной работой, которая прилипла ко мне и пробралась в мою квартиру. А, возможно, просто бы включил телевизор и пропал на несколько часов, лениво просматривая глупые передачи. Чтобы просто не думать.

Но нет. Я настраивал себя на этот день три года. Хотя, вернее сказать, осознанно. Внутренняя подготовка началась ещё на год раньше, хоть точно я уже и не помню. Сам факт. Три-четыре года внутренней борьбы, угрызений совести, морали и страданий от попадающегося на глаза уголовного кодекса, который вместо библии лежит на прикроватной тумбочке. А также долгие годы убеждений, что я простой человек с невинным искренним чувством внутри себя, а не потерявший всякий стыд извращенец, сохнущий по молодым девичьим телам.

Извращенцы же… не выбирают кого-то одного?

И ведь я ничего плохого не делаю. Даже наоборот, я повесил на себя несколько мешков ограничений, чтобы никому не испортить жизнь. Ни себе, ни, тем более, ей.

Да, я вновь и вновь прижимаюсь щекой к двери, слежу через глазок за соседней дверью, надеясь увидеть знакомое лицо. Да, глупо улыбаюсь, когда мы пересекаемся на лестничной площадке. Да, каждое утро я выжидаю время, чтобы выйти практически одновременно, чтобы иметь возможность предложить подвезти её.

Да, я стандартный учитель, влюбившийся в свою ученицу.

Я долгое время проклинал себя за своё поведение. Ненавидел и презирал. Я даже ходил в церковь, моля о прощении и о том, чтобы сердце перестало сжиматься каждый раз, как я вижу кареглазую девочку с копной кудрявых тёмно-каштановых волос. Но Бог не посылал мне ни кары, ни желанного спасения. Он не делал ничего для простого и жалкого человека. Тогда я просто забыл дорогу в маленькую церковь.

Я дал себе мысленную пощёчину, купил Уголовный кодекс, выбросил библию. И дал себе слово, что буду ждать. Если это невинное, прекрасное чувство, что причиняет мне неистовую боль, не исчезнет, не окажется фальшью внутреннего порока и грязного извращения, то с той минуты, как она достигнет совершеннолетия, я перестану скрываться. Я уже не буду учителем. Я буду простым мужчиной, который старше её на десять лет.

Это ведь… не слишком большая разница в возрасте?

На столе стоит просто упакованный подарок. Я не помню уже, что купил. Я долго ходил по магазинам, терзая себя мыслью, что, может быть, не стоит этого делать? Жить спокойно, быть добрым соседом. Но что-то мне попалось на глаза. Что-то, что ассоциировалось с тобой. Яркая оранжевая безделушка со своим маленьким, чарующим секретом. Я помню лишь то, что она выделялась на фоне блеклых, тёмных и почему-то грязных товаров магазина.

И вот я с самого утра хожу от двери до стола, не решаясь выйти из своей квартиры. Надо было это сделать, когда никто ещё не пришёл, но теперь уже поздно. И нет смысла корить себя за неуверенность.

Меня могут возненавидеть. Могут избить. Могут поставить клеймо никчёмного человека. Моё сердце сжимается от мысли, что от моей глупости я лишусь возможности видеть и общаться с ней. Я чувствую, как рвётся моя душа на части, стоит только представить боль и презрение в её глазах от осознания, что я ей пытаюсь сказать.

Но… Но все эти годы в тухлый костёр надежды подкидывали дрова.

В один миг казалось, что пламя вот-вот вспыхнет, и мне нет нужды держаться на расстоянии. Но я успевал взять себя в руки, отрезвляя рациональной мыслью, что она во мне видит наставника и друга. Молодой учитель, который понимает школьные печали, который поддержит, поможет и защитит.

Судьба любила смеяться надо мной, постоянно сталкивая нас. Жить в одном доме, в одном подъезде, на одном этаже. Она всегда с радостью принимала моё предложение подвезти. Вначале пыталась отказываться и робко садилась в машину, ведь учителя не так близки с учениками. А потом уже легко садилась спереди, рядом со мной, и с неиссякаемой радостью рассказывала о забавных казусах младшей сестры, моменты прошедшего дня или же просто делилась мыслями и переживаниями. Я слушал всё, впитывая каждое её слово, каждое её чувство и эмоцию. Я слушал её голос и влюблялся всё сильнее.

В школе она сидела на первой парте и внимательнее всех слушала меня. Иногда, когда детская задоринка просыпалась и в ней, она с друзьями пускала по классу самолётики, о чём-то шепталась на уроках, широко улыбаясь. Очаровательные, невинные шалости. На мой суровый взгляд, она понуро опускала голову, но после поднимала на меня счастливый взгляд и просила прощение одной мягкой улыбкой, от которой я забывал, как дышать.

Мы сталкивались и вне школы и подъезда. Я помню, как бешено стучало моё сердце, когда она схватила меня за руку и повела к дереву, на которое старый, матёрый пёс загнал её кота, выбежавшего из переноски. Жар её маленьких рук я никогда не забуду. Не умея лазить по деревьям, я всё же приложил все силы, чтобы забраться на толстый сук и помочь спустить кота вниз. Но в итоге, пока живущий рядом мужчина не принёс складную лестницу, я сидел на дереве, прижимая к себе толстого, испуганного кота, таращившего свои большие голубые глаза.

Она тогда стояла внизу и приободряла меня. Взрослого, глупого учителя, который хотел быть героем для девушки, в которую влюбился.

И ведь подобных моментов было много, словно сама Жизнь проверяла меня и мои чувства на прочность.

И вот теперь пятое мая. Я выдержал. Я не изменил себе. Падшие извращенцы не любят нежно три года. Они не ждут и не боятся причинить боль. Я действительно просто влюбившийся дядька.

Вновь слышно, как приходят гости. Чувствуя, как немеет всё внутри, хватаю маленькую коробочку с криво наклеенным бантиком и, не секунды не думая, открываю дверь.

В подъезде пусто. Только я и шум в соседней квартире. Возможно, гости уже зашли. Или мне померещились радостные голоса? Но я уже сделал решительный шаг. Дверь за мной тихо закрылась, отрезая путь назад.

О, я готов лезть на стену. Меня никто не приглашал. Я уже иду не как учитель или друг, а как незнакомец, желающий познакомиться с понравившейся девушкой. Но незнакомцу получить отказ и поток ненависти намного проще. Ему легче это пережить.

Да, если в меня кинут моим же подарком, обзовут извращенцем и вытолкают прочь из квартиры, я в ближайшие дни вернусь в свой маленький город, из которого когда-то приехал поступать. Ничего мне не будет напоминать об этом позоре. Об этой боли. Наверное, я смогу заставить себя забыть эти четыре года. Но куда я дену гниющую душу и разорванное сердце?

Глупо, но именно с такими мыслями я стучусь в дверь и пытаюсь вести себя непринуждённо. Если откроют её родители, то я буду милым соседом-учителем, который решил поздравить свою ученицу со знаменательной датой. А потом, прогнувшись под своей нерешительностью, скажу, что собираюсь переезжать. А если откроет она, то… Я боюсь, что все слова, которые подбирал, вылетят из моей головы.

Голоса стали громче. Послышался щелчок замка. От волнения мои руки стали липкими, а в ногах появилась мелкая дрожь. Дверь широко раскрылась, открывая взгляду маленькую прихожую, полностью уставленную обувью и увешанную лёгкими куртками.

Я забыл, как говорить. Горло сжала невидимая рука, не давая произнести ни слова.

Передо мной стояла она. Невысокая, кучерявая и безумно радостная девушка в простом оранжевом платье. Её взгляд удивлённо скользнул по мне, но потом губы растянулись в широкой, счастливой улыбке.

Я готов сойти с ума от одного только взгляда на неё.

— Ты так долго шёл, — чуть отступая в сторону, произнесла она, словно я и не был столько лет её учителем.

Я готов перевернуть для неё мир.

— Я боялась, что ты не придёшь.

Потому что я люблю её.