Под крестом и за пиками (джен)

Ровно в двенадцать часов ночи с 16 на 17 декабря заговорщики съехались в Юсуповский дворец на Мойке. Их было пятеро: князь Феликс Юсупов, великий князь Дмитрий Павлович, депутат Пуришкевич, поручик Сухотин и доктор Лазаверт.

Убийство должно было совершиться в подвальном помещении, которому слуги несколько дней впопыхах придавали приличный вид: расставили мебель, развесили картины, разложили перед камином шкуру белого медведя и прочее. Заговорщики остановили свой выбор на столь укромном месте в первую очередь из—за звукоизоляции. Полицейский участок прямо напротив дома Юсуповых никто не отменял.

В смежном коридоре находился черный ход, вплотную к которому должен был подъехать автомобиль с Распутиным. Таким образом никто сквозь решетку не увидит, кто именно заходит в дом Юсупова.

Рядом с черным ходом находилась винтовая лестница на второй этаж, где в уютной гостиной должны были ждать остальные, и, если что, спуститься Феликсу на помощь. На крайний случай у них у всех было по заряженному револьверу.

К приезду заговорщиков лакомства и вина уже были разложены.

— Перекусим, господа? — предложил Юсупов, как гостеприимный хозяин. — Яда в них пока нет.

Они пригубили коньяку, понадкусывали пирожных, намеренно недоедая и недопивая, чтобы создать видимость совершившейся пирушки.

— Мы как будто в склепе, — заметил Сухотин, оглядываясь. Сводчатый потолок создавал подобное впечатление.

— Скоро так и будет, — улыбнулся Юсупов.

Затем доктор Лазаверт добавил цианистый калий в пирожные с клубничным кремом, не трогая шоколадные. С бокалами решили подождать, чтобы яд не выветрился.

Юсупов с доктором Лазавертом в форме шафера поехали за Распутиным. Спустя двадцать минут после их отъезда, Дмитрий и Пуришкевич вылили яд в два бокала, стоящих отдельно от других.

— А что, если Феликс перепутает пирожные? Или возьмёт не тот бокал? — взволнованно спросил Дмитрий.

— Он умрет как герой, — сказал Пуришкевич. Дмитрий посмотрел на него как на сумасшедшего. — Шучу. Не волнуйтесь, Ваша светлость. У Юсупова железные нервы, как я погляжу.

Втроем они поднялись по винтовой лестнице на второй этаж и, услышав звук подъезжающего мотора, включили пластинку. Заиграл популярный американский марш "Янки-дудль".

— Куды, маленькой? — услышали они внизу голос старца.

Феликс провел Распутина в подвал. Предполагалось, что он скажет Распутину, что к только что вернувшейся в Петроград Ирине приехали гости и сейчас она пытается их потихоньку спровадить.

— А пока угощайтесь, Григорий Ефимович. Особенно с клубничкой необыкновенные, — советовал Феликс, не моргнув и глазом. Он был само очарование, преклонение и дружелюбие.

Яд должен был подействовать мгновенно. Заговорщики прождали целых десять минут, каждая из которых казалась им часом.

— Господа, у нас проблема, — шепнул Феликс, поднявшись.

— Что?

— Он не хочет есть. И пить не хочет! Это животное в открытую отказывается от моего гостеприимства.

— Господи, Феликс, — сказал Дмитрий, — ну так убедите его, попробуйте еще раз и главное: не оставляйте его одного. Вдруг он решит за Вами пойти.

— Как у него настроение? — спросил Пуришкевич.

— Неважное, — промямлил Феликс неуверенно. — Он будто что-то подозревает.

— Ну идите, идите к нему, — заторопился Дмитрий. — Не тратьте время.

Наконец, свесившийся с лестницы Сухотин услышал хлопанье открывающихся пробок.

— Теперь недолго, — сказал поручик.

— Доктор, друг мой, Вы в порядке? — нахмурился Пуришкевич, глядя на доктора Лазаверта.

— Да-да, мне только худо.

— Вы присядьте, скоро все кончится.

Но прошло ещё пятнадцать минут, прежде чем Юсупов поднялся наверх тяжёлым шагом.

— Яд не действует. Я ума не приложу, что происходит. Он выпил две рюмки коньяку и съел пять пирожных и ничего!

Все как один подступили к доктору. Тот затрясся как осиновый лист.

— Простите, я не смог, — сказал он на полуиздыхании, опираясь на стол, стоящий позади и держась за грудь. Он был красный как рак. — Всё-таки клятва... Гиппократа.

— Вы принесли не яд? — в ужасе и ярости спросил Дмитрий.

Он обреченно кивнул.

— Я никогда не думал, что я так мало способен держать себя в руках, — сказал несчастный доктор. — Я так до конца и не знал, решусь или нет. У меня были чрезвычайно напряжены нервы, я не спал несколько дней. Сейчас меня повалит пятилетний ребенок. Мне стыдно, но я совершенно ни на что не гожусь в таких делах.

— Да, доктор, — протянул Дмитрий. — Не ожидал.

— Пуришкевич, кого вы привели? — процедил Феликс.

— Да он под пулями работал! — возмутился Пуришкевич. — На передовой! У него два Георгия!

— Там другое, — беспомощно улыбнулся доктор. — Простите, это все моя комплекция.

— Надо отпускать его, — вздохнул Дмитрий, имея в виду Распутина. — Выхода нет. Закроем вопрос в другой раз и при лучших обстоятельствах.

— Нет! — чуть не заорал Пуришкевич и притих, только когда Феликс на него шикнул. — Если он уйдет сейчас, он уже никогда не вернётся! И никогда не поверит Юсупову! Давайте я размозжу ему голову кастетом или застрелю.

Феликс и Дмитрий переглянулись.

— Ну, если вы так ставите вопрос… — начал Юсупов. — Сухотин, а вы что думаете? Вы что-то отошли…

Вдруг поручик Сухотин, который действительно отошёл к двери и с напряженным выражением к чему-то прислушивался, резко потянул дверь на себя. За ней стоял Распутин.

Все остолбенели. Доктор упал в обморок. Сухотин отступил на шаг назад.

— Ну, чой, молодцы, покумекаем? — сказал Распутин, посмеиваясь. Его грозный из-под нахмуренных бровей взгляд сурово обвел комнату, но внутрь он не зашел. — А то ой матушке не понравится, чем вы тут промышляете. Особенно дорогой братец.

Вдруг белый, как смерть, Дмитрий схватил со стола револьвер и выстрелил.

Никто этого не ожидал. Еще меньше, чем появления Распутина.

Старец, разинув рот и прижав руку к животу, повалился назад и кубарем скатился по лестнице.

— Он мертв?! — заорал Пуришкевич. Сухотин, стоявший ближе всех к выходу, не ответил. Пуришкевич оттолкнул его и выглянул с лестницы. — Он уходит!

Пуришкевич ринулся вниз.

Старец был уже посреди двора, когда Пуришкевич выстрелил в первый раз. Мимо. Второй раз. Мимо. Распутин, придерживая руками живот и страшно горбясь, приближался к калитке, за ним на снегу оставался кровавый след. "Ну, ну!" — кричал на себя Пуришкевич и прицелился в третий раз. Вдруг рядом с ним оказался поручик Сухотин и выстрелил один, два, три раза. Распутин упал.

Наступившая тишина была оглушительной. Они только сейчас поняли, какой грохот подняли.

— Надо занести его, быстро! — сказал Юсупов, выбежавший из дома в шубе, и вместе с Пуришкевичем подбежал к телу. Вдвоем они занесли тело в дом.

— Он мертв? — спросил Дмитрий, с отвращением глянув на тело. Он стоял у подножия лестницы и держался за поручни обеими руками. Старец застонал. — Нет, это невозможно!

Они закинули Распутина обратно в подвал и столпились в узком коридоре.

— Скоро Распутин умрет, — сказал Пуришкевич, ликуя.

— Только сначала перебудит всю улицу своими стонами, — огрызнулся Дмитрий.

— Ничего не слышно, — ответил Феликс. — Да и долго он не сможет стонать. Он столько крови потерял, у меня весь двор в крови!

— Надо нанести контрольный выстрел, — заупрямился Дмитрий. — Это будет акт милосердия. И заткнет его, я не могу это больше слушать! Ты! — Он ткнул пальцем в опешившего Феликса. — Ты хозяин, ты нас всех собрал, ты и иди!

Феликс сделал глубокий вздох, зарядил свой кольт и решительно зашел в подвал. Через несколько секунд они услышали истошные вопли изнутри и побежали на помощь.

Лежащий на спине Распутин, харкая кровью, уцепился за руку Юсупова и повторял "Феликс, Феликс, Феликс" хриплым голосом. Юсупов вырвался с хриплым криком и вылетел из комнаты. Кольт он на выходе всучил Пуришкевичу.

— Можно? — спросил тот жадно и, не дождавшись ответа от остальных, подошел к Распутина, приставил кольт ему ко лбу и выстрелил.

Дмитрий и Сухотин вышли. Дмитрий скатился по стенке, а Сухотин сел на ступеньки.

Пуришкевич остался и ходил по подвалу туда-сюда, то присаживаясь, то снова вставая. Он был в состоянии, близком к экстазу.

Наконец, Юсупов вернулся. Он казался чрезвычайно изнуренным.

— Приходил городовой, — сообщил он усталым голосом. — Спрашивал про стрельбу. Я сказал, что гости.

— Что! — громыхнул Пуришкевич из подвала. Он вышел и прикрыл за собой дверь. — Немедленно вернуть его. Он обязан под присягой передать вышестоящему все, что слышал. Этого нельзя допустить или мы погибли.

— Он прав, — согласился Сухотин, и Феликс отправился обратно на улицу звать городового.

Втроем они собрались в кабинете Юсупова. Присесть никому не пришло в голову. Городовой с некоторой опаской смотрел на Пуришкевича, находящегося в нирване, и на Юсупова, находящегося в прострации.

— Это ты приходил из-за выстрелов? — спросил Пуришкевич напрямик.

— Так точно! — Он не знал, как обратиться.

— Скажи мне — царя любишь?

— Так точно, люблю царя и отечество!

— Так вот выстрелы, что ты слышал, это я, депутат Государственной думы Пуришкевич, застрелил злейшего врага царя и отечества, Гришку Распутина! Сумеешь не выдать нас?

От такого Юсупов вышел из прострации, но было поздно.

Городовой осторожно сказал, что не выдаст, но если под присягой спросят, то делать нечего, придется сказать.

— Мы будем очень, очень вам благодарны… — заговорил Юсупов и лихорадочно начал искать деньги по ящикам стола, но городовой уже вышел.

Пуришкевич и сам понял, что перебрал, и побежал за ним.

— А кто у тебя, батюшка, начальником? — крикнул он вслед городовому.

— Полковник Григорьев.

— Слава Богу! — выдохнул Пуришкевич. — Я его знаю.

Тело Распутина заговорщики завернули в простыни, как мумию, и погрузили в машину. В гробовом молчании великий князь Дмитрий, депутат Пуришкевич, поручик Сухотин и доктор Лазаверт, которому пригрозили и заплатили, доехали до установленного места. Там они втроём (доктор стоял настороже) вытащили труп из машины и скинули с моста.

— А гири-то! — ударил себя по лбу Пуришкевич. Гири предполагалось привязать к трупу, чтобы он не всплыл. Одну за другой они скинули гири вслед за трупом и поспешно уехали.

На Мойке князь Юсупов созвал слуг, которые всю ночь ни живы ни мертвы слушали звуки, которые раздавалось с барской половины. Благо, Юсуповы платили щедро и никогда не пересчитывали свои бриллианты, и поэтому молчание слуг было им обеспечено заранее. Феликс велел им прибраться в подвале.

Кровавое пятно во дворе, на том месте, где упал Распутин, въелось настолько сильно, что убрать его не представлялось никакой возможности. Надо было найти этому какое-то объяснение. Юсупова осенило, и он пошел на псарню.

В просторной клетке спала, свернувшись клубочком, его любимая черная в белое пятнышко гончая.

— Барин, да вы что, бес попутал, проспитесь, — увещевал псарник, чуть не плача. — Или хотя бы давайте я...

— Нет! — взвизгнул Юсупов. — Я сам.

И, прицелившись, выстрелил прямо в сердце собаки. Та дернулась, раздвинув лапы, и замерла.