Лунный свет (гет)

Тем временем к епископу Ваннскому подошла госпожа Фуке.

— Добрый вечер, ваше преосвященство. Как ваше самочувствие, раны по-прежнему беспокоят?

— Беспокоят, но не по-прежнему. Как видите, мадам, я поправляюсь. Благодарю за беспокойство, — поклонился Арамис.

— Господин д'Эрбле, я собрала обещанные сведения. Возьмите.

Госпожа Фуке протянула прелату запечатанный конверт. Арамис спрятал его в карман.

— Спасибо. Я постараюсь оказать вам услугу, о которой вы просите.

— Наведите справки об этих людях, если возможно. Мои возможности уже исчерпались.

— Постараюсь.

— Обратите внимание на тех, кто помечен галочкой. Это люди менее проверенные и надёжные, способные вызвать подозрение.

— Вы уверены, что никто, кроме слуг не имел в кабинет доступа?

— Считаю маловероятным. Главная беда в том, что я недостаточно хорошо знаю личных секретарей и прочих помощников моего мужа, я практически не вмешивалась в его дела.

— Зато кое-кого знаю я, это поправимо.

Арамис бросил взгляд на Анну. Девушка находилась в обществе эпикурейцев и принимала самое активное участие в разговоре, при этом похоронные физиономии её собеседников немного осветились тусклой надеждой.

Аня быстро и даже не совсем осознанно переняла манеры дам. Неловкость быстро прошла, и она почувствовала себя свободно и комфортно.

— В Во Лебрен, прославляя "славу, силу, справедливость, милосердие владельца замка", изображал Фуке, как мне говорили, в образах Геркулеса и Аполлона, это правда?

— Чистейшая! — ответил Лафонтен, — Ах, сударыня, вам даже трудно представить какие в Во восхитительные росписи!

— Должно быть.

— Случалось ли вам когда-нибудь видеть картины Пуссена?

— Да, они прекрасны! Это начало целого живописного направление.

— О, вы ценитель, сударыня! Лебрен перенял у Пуссена лучшее.

— Особенно стиль написания и любовь к античным сюжетам, — добавил Конрар.

— Жаль, что господина Лебрена здесь нет. Было бы увлекательно послушать об этих росписях из первых уст.

— Жаль. Но явились те, кто, во-первых, смог, а, во-вторых, не побоялся, — произнёс Гурвиль, — Мы никого не осуждаем.

— Ну, раз мы тут все немножко бунтуем, если можно назвать бунтом требование справедливости, прочтите, пожалуйста, господин Лафонтен, "Элегию к нимфам Во", — попросила Аня, — Хотя бы её я услышу от автора.

Поэт грустно улыбнулся, вспоминая блеск праздника и то, что за ним последовало, и прочитал наизусть своё произведение, из-за которого попал в немилость к королю.

Аня зааплодировала, её примеру последовали эпикурейцы. Лафонтен раскланялся.

— Теперь мне жалко, что я не видела воочию этого празднества! Господин Фуке, без сомнения, — человек с прекрасным вкусом.

— Не печальтесь, мадемуазель, господин Лафонтен распишет вам всё в таких ярких красках, что вам покажется, что вы там присутствовали, — улыбнулся Гурвиль, — Не правда ли, Лафонтен?

— Если король не оценил по достоинству вашу элегию, значит его величество маловато смыслит в поэзии, — заявил Конрар.

— Не говорите так о короле, он наш повелитель и достаточно тонкий человек, чтобы ценить искусство, — возразил Гурвиль.

— Вот он и оценил, как требовала его политика.

— Политика его величества целесообразна. Фуке — только жертва абсолютной королевской власти, — сказала Аня, — Средство для укрепления монархии в жерновах истории.

— Тише, тише, господа, — прервал их Лафонтен, — вокруг госпожи де Севинье собрался целый кружок, она рассказывает последние новости.

— Как только господин Фуке оказался в зале суда, — говорила госпожа де Севинье, — господин председатель велел ему сесть. Он ответил:

"Сударь, вы пользуетесь тем, что я сижу. Вы полагаете, что это равносильно моему признанию суда. Я вас прошу согласиться с тем, что я не сяду на скамью подсудимых."

На это господин председатель сказал, что он вправе удалиться. Господин Фуке ответил:

"Сударь, я вовсе не намерен спровоцировать новый инцидент. Я только хочу, если вы позволите, объявить обычный протест и официально заявить об этом, после чего я буду давать показания."

Эпикурейцы и Аня присоединились к числу слушателей.

— Его желание удовлетворили, — продолжала хозяйка, — он сел, и продолжился допрос о налогах на соль, на котором он отвечал очень хорошо. Надо сказать, что эти расспросы пошли ему на пользу. В Париже много говорят о его силе духа и твердости. Я узнала нечто, бросившее меня в дрожь: он просил одну из своих приятельниц сообщить ему об аресте голосом восторженным, добрым или злым, как подскажет ей Бог, без предисловий, так, чтобы у него было время подготовиться и достойно принять новость от тех, кто придет ее сообщить, добавляя, что если у него будет полчаса на подготовку, он сможет хладнокровно воспринять самые тяжелые известия. Это довело меня до слез, и я уверена, что не оставит равнодушными и вас.

— А в другой раз бедному Фуке также сопутствовала удача? — спросила мадемуазель де Скюдери, — Расскажите, если можно, поподробней. Нам известно, что вы не пропускаете ни одного заседания.

— Для вас, милая Сафо*, всё что угодно. Он держался так же уверенно, как и в первый раз. Господин председатель потребовал от него принести присягу: он ответил, что уже называл причины, по которым не может этого сделать; и нет необходимости их повторять. После этого господин председатель разразился длинной речью о законности суда, который основан королевским указом, и полномочия которого были подтверждены независимыми учреждениями. Господин Фуке ответил, что властями нередко делаются вещи, которые, спустя какое-то время, оказываются несправедливыми. Господин председатель прервал его:

"Как?! Вы хотите сказать, что Его Величество злоупотребил своей властью?"

Господин Фуке ответил:

"Это говорите вы, сударь, а не я. Я вовсе не это имел в виду, и странно, что, используя мое нынешнее положение, вы хотите столкнуть меня с королем; но, сударь, вам прекрасно известно, что случаются ошибки. Когда вы подписываете ордер на арест, вы находите это справедливым, на следующий день вы его отменяете: вы видите, что можно изменить точку зрения и мнение."

"Но при том, что вы не признаете палату, вы отвечаете на ее вопросы, вы представляете прошения, и вот, вы на скамье подсудимых."

"Это правда, сударь, — ответил он, — я именно на ней; но вовсе не по доброй воле; меня привели; существует сила, которой приходится подчиняться. Господь велел мне стерпеть это унижение, и оно исходит из его рук. Возможно, меня могли пощадить, учитывая службу, честно несённую мной, и приказы, которые я имел честь выполнить."

После этого господин председатель продолжил допрос о деньгах, полученных с солевых налогов, на котором господин Фуке очень хорошо отвечал. Допросы продолжались, и я буду вам их точно пересказывать.

— Наш покровитель заслуживает восхищения, он прекрасно держится, — сказал Гурвиль своим товарищам.

— То ли ещё будет! Я вам ручаюсь, что господин Фуке в жаркой борьбе ещё судей вымотает, — заявила Аня.

— Дай бог, чтоб они устали и подняли белый флаг.

Аня вместе с эпикурейцами отошла к окну. До девушки донёсся обрывок диалога:

— Дорогая моя, обратитесь к госпоже де Шаро. Я уверена, что она не откажется вам помочь. Вы окажетесь у королевы и предложите ей вашу чудодейственную примочку.

— Я так и сделаю, вот увидите. Если её величество Мария-Терезия поправится, мне останется только припасть к ногам короля, в надежде, что он смилостивится над моим несчастным сыном.

По этим словам Аня догадалась, что только что говорившей пожилой женщиной была мать господина Фуке. В её голосе звучало столько отчаянной надежды, что девушка вздрогнула. В отличии от этих женщин, Аня знала, что бедную мать подстерегает неудача.

Эпикурейцы продолжали обсуждать возможности Фуке и шансы снять обвинения, а девушка примолкла и её рассеянный взгляд блуждал по лицам, платьям, предметам интерьера.

Легко беседовать или пусть даже спорить с пеной у рта о чьих-то душевных ранах, жизненных трагедиях, идеалах и моральном облике личностей. Но у Ани уже не выходило не только отстранённо говорить о книге и героях, но и спокойно рассуждать о исторических процессах. Эта была жизнь, а не текстовые отголоски давно минувших и забронзовевших веков. Когда человек перестаёт быть далеким наблюдателем, а превращается в участника событий, он начитает ко всему относиться иначе и для себя подыскивает роль, сторону и предпочтения в заданной системе координат.

— Сударыня, вы говорили что-то про жернова истории, — вывел её из раздумий голос Гурвиля.

— Да. Король укрепляет свой авторитет и устроил показательную порку. Но, право, не знаю, стоит ли порой прочность государственной машины стольких слёз.

В противоположном конце гостиной происходил другой разговор.

— Мадам, не кажется ли вам, что господин д'Эрбле хромает? — спросила хозяйка салона у госпожи Фуке, кивнув в сторону епископа, что-то внушавшего аббату Фуке, который улыбался и пытался отшутиться.

— Вы не ошибаетесь. На днях я стала свидетельницей последствий одного происшествия...

И госпожа Фуке рассказала про ночную стычку епископа с неизвестными людьми, не забыв упомянуть свои недобрые предположения на счёт возможного покушения, зародившиеся у неё в ходе беседы с мадемуазель д'Эрбле. А поскольку госпожа де Севинье не преминула на той же неделе поделиться последними новостями с парой знакомых, то таким образом из разговора двух напуганных женщин в тихой и неприметной парижской гостинице родилась громкая сплетня, сильно порочащая Кольбера.

— По-моему он бледен, — заметила госпожа де Севинье.

— Немного.

— Стоит предложить ему остаться до завтра.

Когда Арамис и аббат Фуке раскланялись, маркиза де Севинье подошла к епископу.

— Дорогой д'Эрбле, я заметила, что вы хромаете. Поговаривают, вы ранены, — сказала она чуть улыбнувшись, — Вы по-прежнему воин, достопочтенный прелат?

Арамис ответил улыбкой на улыбку.

— Оставайтесь с вашей племянницей у меня на ночь. Я не хочу заставлять вас трястись в карете по булыжникам парижских мостовых.

— Благодарю вас, мадам, но это излишнее внимание.

— Нисколько. Я предложила то же самое ещё некоторым моим гостям, которых ждёт дальняя дорога. Я настаиваю, сударь. Сделайте мне приятное.

— Вы прелестнейшая хозяйка, мадам, и я бы с радостью принял ваше приглашение с таким же чистым сердцем, с каким оно сделано, но боюсь злоупотребить вашим радушием. Дело в том, что сегодня вечером или этой ночью в Париж должен приехать один мой знакомый- шевалье де Сегри, молодой человек лет двадцати трёх. Он будет искать со мной скорейшей встречи, а в особенности с моей племянницей.

Госпожа де Севинье понимающе улыбнулась.

— Я с радость приму вашего знакомого, если он объявится. Нельзя заставлять молодого человека излишне долго ожидать подобных встреч, особенно после дальней дороги. Юность нетерпелива.

— Бесконечно благодарен, мадам.

— Я велю приготовить вам комнаты.

Маркиза удалилась отдать распоряжения, а к Арамису снова подошла госпожа Фуке.

— Любезная хозяйка вас уговорила, не так ли?

— Уговорила.

— Поскольку в отличии от вас, я не остаюсь ни в этом особняке на ночь, ни даже в Париже, то хочу попросить вас сообщить мне о последних изысканиях, когда вы что-нибудь узнаете. Я очень беспокоюсь.

— Я не заставлю вас мучиться от неизвестности и пришлю вам весточку. Вы знаете моего посыльного.

Арамис снова бросил взгляд на Анну, он приглядывал за ней с начала вечера. Девушка подкрепляла аргументы бурной жестикуляцией, споря о децентрализации власти в Средневековье и гражданственности на примере Древней Греции.

— А моя подопечная увлеклась, — заметил Арамис.

— Намекните ей. Хотя лучше позвольте мне. А то ваша милая племянница, пожалуй, сочтёт вас занудой, — улыбнулась госпожа Фуке.

Она под пустяковым предлогом тихонько отвела Аню в сторону:

— Мадемуазель, позвольте заметить, — мягко улыбнулась госпожа Фуке, — что вы... ведете себе излишне непосредственно.

— Прошу меня простить, если я совершила какую-то бестактность, — Аня очаровательно взмахнула ресницами, — Но здесь всё так интересно!

— Нет, нет, что вы! Я ни в чём вас не упрекаю. Просто вы слишком привлекаете внимание. Будьте посдержанней.

Аня послушно склонила голову и отошла к компании, которую только что покинула, состоящую из эпикурейцев и других примкнувших к ним гостей.

— Милое дитя! Мне бы её непосредственность, — со вздохом сказала мадам Фуке, возвращаясь к Арамису.

Епископ улыбнулся.

— А ведь мадемуазель давно на выданье, сударь. Проследите, чтобы вашей племяннице нашли мужа, который не заставит её проливать слёзы по ночам и не сделает несчастной. В самом деле, не отправлять же эту живую птичку в монастырь! Она увянет там, как светолюбивый цветок.

— Полностью согласен с вашим мнением, сударыня, — с той же улыбкой ответил Арамис, — А сейчас позвольте вас покинуть, мне необходимо уладить некоторые дела, — он поцеловал руку мадам Фуке и, слегка прихрамывая, в сопровождении слуги госпожи де Севинье ушёл в предназначенные ему покои, бросив последний взгляд на Анну. Девушке его помощь явно не требовалась, она чувствовала себя здесь как рыба в воде.

Арамис вошёл в комнату, отпустил слугу и вскрыл конверт. Длинный список лиц размещался на нескольких листах, что было не удивительно, так как штат слуг господина Фуке был больше, чем у короля. Возле некоторых имён стояло место жительства, возле других — срок службы, у третьих была известна только функция, исполняемая ими в доме министра.

Арамис пробежал глазами листы, обращая более пристальное внимание на имена, помеченные галочками. Список требовал кропотливого анализа и тщательных поисков. Разместившись за столом, епископ стал более медленно изучать сведения и делать на отдельном листке пометки.

Стоило прелату с головой погрузиться в работу, как в комнату ворвалась Аня, резко распахнув дверь. Арамис вскочил, по привычке нащупывая под сутаной кинжал. Девушка закружилась по комнате, но скорей не как весенний ветерок, а как тропический ураган в период муссонов, задув развевающимся подолом платья несколько свечей.

— Я познакомилась с и Жаном де Лафонтеном, и с мадам де Севинье, и с мадемуазель де Скюдери! Это невероятно! Я их читала, а они такие живые! Сама себе не верю!

Аня затормозила напротив стола.

— Лафонтен мне стихи посвятил! Хотите послушать?

И, не дожидаясь ответа, она начала декламировать.

Арамис медленно опустился обратно в кресло.

После прочтения стихов Аня излила единым махом все впечатления от вечера, сломала ноготь об столешницу, опрокинула стакан с перьями. Чернильницу епископ вовремя отодвинул в сторону, спасая бумаги. Он дождался окончания шторма не изменившись в лице, но когда поток иссяк, вздохнул с облегчением. Звонкий голос девушки можно было легко услышать в коридоре, и из-за поднятого Аней шума стук в дверь не был замечен.

Вдруг дверь открылась и на пороге появился Володя.

В доме на приезд молодого человека никто не обратил внимание, за исключением госпожи де Севинье, которой, как опытной хозяйке салона, полагалось замечать всё и всех. Раскланявшись с ней, юноша осведомился, где ему искать своих знакомых и сразу прошёл в комнаты Арамиса.

При виде товарища на лице Ани отразилась беспредельная радость. Она кинулась к двери и в прямом смысле повисла у Володи на шее, поджав ноги.

Арамис проникся надеждой, что ценной осведомительнице будет, кого ещё осведомлять. Беда заключалась лишь в том, что рассказ повторился от и до, но с новыми подробностями.

И наконец со словами: "Уф, вроде отлегло. Ну, я пошла," — изящный голубоглазый Армагедон вылетел из комнаты и направился обратно в большую гостиную.

Мужчины молча смотрели друг на друга. Тишина держалась довольно долго.

— Она вас не доконала? — наконец осторожно спросил Володя.

— Очень эрудированная девушка, — как-то натянуто улыбнулся Арамис, прямо не отвечая на вопрос, — Она молода, только и всего, поэтому похожа на вихрь.

Володя оглянулся. Портьера ещё колыхалась.

— Как вы добрались, сударь? — спросил Арамис.

— Благополучно.

— Тот кюре, что дал вам адрес?..

— Что, кюре?

— Он ничего не просил передать?

— Нет.

— Значит всё спокойно, — прошептал Арамис и добавил вслух, — Не стойте у порога, сударь, проходите.

— Ваше преосвященство, какие у вас планы на ближайшие дни?

Володя подошёл вместе с Арамисом к окну.

— Сегодня мы остаемся здесь по гостеприимному приглашению госпожи де Севинье. С завтрашнего дня я сниму для вас и мадемуазель Анны небольшой дом в Париже, чтобы вам не приходилось квартировать в гостиницах, которые за дорогу из Тура в столицу, должно быть, порядком успели вам надоесть.

— Слишком любезно с вашей стороны.

— Вас это нисколько не обяжет, — улыбнулся Арамис, — Подозревая о вашей принципиальности в этом вопросе, я предлагаю это в качестве благодарности за оказанную мне помощь. Её я надеюсь вы не станете преуменьшать. Наконец, я вынужден буду заняться кое-какими упущенными делами и фактически пропасть на пару дней, поэтому я хочу быть уверенным, что о вас двоих можно не беспокоиться.

Володя поклонился.

— К тому же мне самому будет удобно останавливаться у вас. Вы же не откажетесь меня принять? — с улыбкой спросил Арамис, — И, возможно, получать кое-какие письма, с тем чтобы передать мне?

— Мы с Анной оказываемся кем-то вроде ваших агентов?

— Вас устраивает или нет такое положение вещей? — мягко осведомился епископ.

— При условии секретности, устраивает. Мы тоже многим вам обязаны.

— Значит условились.

— Сударь, я хочу осмотреть дом, разобраться что, где и как, если не сегодня, то завтра утром.

— Завтра, пожалуйста. Ведь не ночью, в самом деле! Зайдите утром ко мне.

— Хорошо.

Арамис помолчал, глядя в окно, потом задумчиво спросил:

— Вам случайно не известны какие-нибудь подробности допросов господина Фуке?

— Нет, сударь, это не моя область.

— Понятно, не буду вам этим докучать. Вы, если хотите, можете отправиться к гостям и присоединиться к вашей подруге, она прекрасно освоилась в здешнем обществе и даже завела знакомства...

...Володя расстался с Арамисом и спустился в зал. Посетители помаленьку расходились, гостиная пустела. Это было кстати, Володя и не стремился оказаться в шумном обществе. Он разместился в стороне, поджидая, когда все разойдутся, наблюдая за порханием Ани, которую сразу заметил среди гостей. А вот девушка, увлеченная беседами и перемыванием костей недругов, заметила Володино появление, только когда в гостиной почти никого не осталось.

— Ты давно тут торчишь? — спросила Аня, — Шёл бы к нам.

— Я слишком устал, чтобы быть интересным собеседником.

— Ну и зря не присоединился! Слушай, а ведь в этом особняке в нашем веке музей истории Парижа. Совсем недавно вспомнила. Как бишь он зовётся? Чем я хлопала, когда меня родители в достопримечательности носом тыкали?

— Может быть ушами?.. Или ресницами? — подсказал Володя.

— А ты случайно не помнишь?

Володя возвел к потолку глаза.

"Сдались же им обоим исторические подробности, — подумал он, — Ладно бы ещё про водоснабжение фонтанов спрашивали."

— Я тебя тогда не видел, — сказал он вслух.

— Да я про музей!

— Ну, это ты у нас эксперт по Франции.

— Хорош эксперт с юношеским склерозом!

— Девичьей памятью, — серьёзно поправил Володя.

...Зала опустела окончательно. Госпожа де Севинье проводила последних гостей, и вместе с ними удалились последние шумы. В зале только тихо потрескивали оплывавшие свечи. Разбивая воцарившееся спокойствие, Аня оживила скорбно молчавший весь вечер клавесин. В такт проснувшейся музыке затанцевали язычки пламени и их отражения в зеркалах.

Когда Арамис вышел проветрить голову, до его слуха донеслись звуки клавесина. Он остановился возле опустевшей гостиной. Это было странно, ведь весь вечер никто не притрагивался к инструментам. Арамис заглянул в зал.

Аня играла на клавесине, разучивая по нотам мелодию. Володя стоял рядом, чуть облокотившись на инструмент. Он слушал, задумчиво опустив голову, пока Аня, высунув от усердия кончик языка, выводила мелодию с характерным клавесинным трассированием.

Арамис остановился на пороге, оперевшись рукой на косяк двери.

Аня закончила произведение финальным аккордом и застыла с поднятыми над клавишами руками. Одновременно юноша и девушка почувствовали чьё-то присутствие в гостиной и обернулись.

— Это вы, господин д'Эрбле! Что же вы не входите? — спросила Аня, — У вас какое-то дело?

— Не хотел нарушать идиллию, — улыбнулся Арамис, — Значит вы и на клавесине играете?

— Да так, на любительском уровне. Немножко гитара, немножко пианино, которого в вашем времени ещё нет, но есть его предки — клавесины и клавикорды.

— А вы сударь?

— Только гитара. Я не такой разносторонний, как Аня.

— Кто бы говорил! — воскликнула девушка.

— Разрешите мне тоже послушать вашу игру, мадемуазель? — попросил Арамис.

...Аня вышла в сад. Было тихо-тихо. Только шелест платья и листьев нарушили безмолвие. В воздухе висела дымка осеннего вечера. Аня обернулась. В особняке мадам де Севинье горел свет, в окнах изредка мелькали силуэты. Узорные украшения здания в стиле возрождения окутанные темнотой смотрелись загадочно, и чем дальше находились от освещенных окон, тем больше расстворялись во мраке. А мрак перетекал в тёмный бархат затянутого облаками неба.

— Как мало надо человеку для счастья, — прошептала девушка, — Света, наверно, счастлива сейчас в своих дебрях с принцем. Может им больше везёт с погодой? Но какая, к чертям, разница, какая погода!?

Аня пошла по аллее, тихонько напевая только что разученную и крепко засевшую в голове мелодию, остановилась возле неработающего фонтана, а потом вдохнула полной грудью туманный воздух и легко закружилась в только ей ведомом танце. Она была совершенно убежденна в том, что её никто не видит. Аня улыбалась и подставляла лицо начавшемуся мелкому моросящему дождику. Такое состояние сильно походило на вдохновение. Этот переизбыток окрыляющих чувств должен был неприменно излиться хоть каким-нибудь художественным образом.

Но Аня ошибалась, считая, что её никто не видит. У одного из окон особняка стоял Володя и наблюдал за движениями тонкого девичьего стана, мелькающего между деревьями сада. По мнению Ницше, танцующий человек может показаться безумным тем, кто не слышит музыки. Но Володя знал, а верней догадывался, что музыку эта девушка слышит, и прекрасную музыку, музыку созвучную шелесту осенних листьев, дождям и движению туманов, льющуюся из самой души.

* * *

Света стояла, потеплей закутавшись в плащ, на пороге маленького домика, который беззвучно скользил по глади озера. В голове ещё крутилась лютневая мелодия, звучащая откуда-то из глубины веков. В озере отражались мериады звёзд. Непроницаемой стеной возвышался чёрный лес. Его отражение обрамляло по кромке водоёма эту удивительную небесную карту, собравшую по представлениям людей античности множество легенд и мифов.

"Как там Володя с Аней? — думала Света, — Что будет дальше? Звезды ответа не дадут, как бы не спорили со мной звездочеты."

Сзади к Свете неслышно подошёл Филипп, хотел обнять её за плечи, но тоже замер, не желая нарушать ни одним движением ощущение свободного полёта над едва колеблющимся водным зеркалом.

— Месяц ещё не взошёл, — прошептала девушка, — Только звезды. Так бы и ушла по Млечному пути за горизонт.

— Разве это прекрасней, чем на Урале?

— Не хуже, — улыбнулась Света.

* Сафо — прозвище Мадлен де Скюдери, полученное в салоне Рамбулье.

Примечания:

В этой главе в качестве рассказа госпожи де Севинье о процессе Фуке использованы почти дословные цитаты из подлинных "Писем" госпожи де Севинье.