Соловей и брусничная фея (джен)

Полтора месяца спустя.

Едва выйдя с завтрака, Джорджи выскочила в сад. До собрания еще оставалось время, никто из родителей не успел приехать. Только бы Брюс не поленился рано встать.

Конечно, сама она не видела смысла во всех этих прощаниях и тому подобном. В конце концов, через три месяца они увидятся снова. Но он так расстроился, что она уезжает, жалко было ему отказывать. Брюс ждал ее на их обычном месте. Схватился за ограду, взял Джорджи за руку и широко, до ушей, улыбнулся. Но и заморгал.

— Без сырости, — предупредила Джорджи. — Меня не хоронят. Ну как, узнал вчера, на что сдал математику?

— Пять, — просиял Брюс. — Спасибо тебе. Нет, ты просто волшебница!

Он рассмеялся, и от этого почему-то стало теплее.

— Отец говорит, что познакомит меня с этим своим... партнером, который в Корлинге. Через неделю туда поедем. Здорово, а?

— Наверное, — Джорджи пожала плечами. Она на месте Брюса тосковала бы в ожидании страшно скучного дня, но, видимо, он считал иначе. Повисла пауза, и даже Джорджи стало неловко. Что на ее месте сделали бы Карен или Летти? Наверное, сменили бы тему?

— У вас так больше и не пели?

— Нет, — вздохнул Брюс. — А то я бы подкараулил, честное слово! Интересно же. Не каждый же день такое. Даже Андерс озадачился, — фыркнул он. — Но мы с ним не особенно разговариваем.

— Бойкот, что ли? — Джорджи почему-то стало немного неловко.

— Нет. Мама говорить, ему бойкот объявлять без толку: ему нравится, когда мы с ним не говорим. Просто... Противно как-то с ним заговаривать. Знаешь, что надо ждать подвоха, он ведь обманщик.

А петь — больше не пели.

Полтора месяца назад случилось кое-что странное. Вечером, когда Ивлинги уже поужинали, за окном вдруг запели — судя по голосам, женщина и девочки. Голоса были очень красивые, нежные, звенящие. Некоторое время вся семья сидела у окна, как завороженная, потом Андерс выскочил в сад и попытался отыскать, кто же пел, но женщина и девочка уже ушли — он заметил лишь два темных плаща, исчезающие в кустах.

— Мама, мне кажется, что-то знает, — прищурился Брюс. — Только опять молчит. Нет, наверное, отцу она сказала, а нам не хочет.

— Досадно, — искренне посочувствовала Джорджи . — А подслушивать пробовал? Вот как я тебя учила?

— Пытался, — вздохнул Брюс. — Ничего важного не услышал.

Джорджи насупилась. Не хотелось уезжать, бросая неразрешенную загадку. С другой стороны, может, если она отдохнет, то будет лучше соображать и заметит что-то еще важное?

— Тебе машут из окна белым платком. Твоя темненькая подружка.

Джорди оглянулась и увидела в окне Карен.

— Пора идти. Пока. Писать не надо, отвечать будет некогда.

И она кинулась обратно в школу, влезла в открытое окно и успела добежать до спальни раньше, чем туда вошла мисс Эрдли и повела их всех в зал, на линейку.

Взрослые уже их ждали. Среди учителей и родителей Джорджи сразу заметила дядю Эдварда и весело ему помахала, а Летти успела улыбнуться часто моргавшей тете Ассунте. Девочкам велели встать у стены, мадам Айсви вышла вперед и обратилась к родителям.

— Итак, я должна поблагодарить вас и ваших дочерей за прошедший учебный год. Выдался он, конечно, непростым, но думаю, и девочки, и мои коллеги, и вы, и я сама научились довольно многому. Давайте и дальше жить, отдавая другим главное, что у вас есть — ваш уникальный опыт. Я благодарна вам за ваших дочерей и теперь хотела бы сказать о каждой из них отдельно. Попрошу девочку, которую я назову, выйти вперед. Клара Уолли!

Клара вздрогнула, но вышла сразу. Ее мать слегка тревожно оглянулась.

— Я должна вас похвалить за упорство и терпение. Вы осознаете свои недостатки и боретесь с ними. Продолжайте в том же духе. Джорджиана Хэмиш!

А вот это было неожиданно. Хорошо, что получилось машинально шагнуть вперед.

— Блестящие математические способности, богатая фантазия, похвальное желание помочь другим, но вот над дисциплиной стоит подумать. Правила пишутся все жене зря. Награждаю вас похвальной грамотой за успехи в математике!

Джорджи взяла грамоту и наконец уселась рядом с дядей.

— Как дома дела? — прошептала она.

— Джаспер придет через две недели один, — сообщил он. — А Ханну наградили грамотой за лучшее сочинение. Она обещала к нашему приезду испечь мясной пирог. Пожалуйста, не съедай все, он на два дня. И купит кураги — разделите поровну.

— Ты уверен, что пирог без стрихнина?

— Джорджи! Вы же помирились.

— Мы? Ты уверен? Шутка, дядя. Извини.

Летти, прижимая к груди грамоту за домоводство, уселась рядом, прижавшись к матери. Карен отошла к своей — бледной женщине с немного ехидным лицом; Карен наградили за рисование, но поругали за провокации, то и другое она выслушала о спокойной улыбкой. Мать Кассандры оказалась молодой, скромной женщиной в тонких очках. У Лизы мать была и того невзрачней. Марселлу забирала, видимо, какая-то дальняя родственница, с которой они были на "вы". Джорджи спрашивала себя, правильно ли угадала в толпе отца Фредди — точно, им оказался тучный господин в серо-голубом костюме. Фредди вызвали самой последней и отметили, что она делает успехи в естественных науках и языках.

Награждение закончилось, директриса пожелала всем хорошо отдохнуть, и Джорджи наконец смогла обнять дядю. Потом вместе с Летти они побежали наверх, за чемоданами. На площадке подруга остановилась перевести дух.

— Вот и отучились год, — она радостно улыбнулась. — Помнишь, в сентябре так же по лестнице бежали?

Джорджи оставалось только удивиться, как все помнит сама Летиция.

— Хорошо, что ты больше не поешь ту ужасную песенку про соловья, она такая жестокая.

Джорджи не заметила, как перестала что-то петь. А Летиция смотрела на нее с отчетливой надеждой.

— Мы сейчас поедем все вчетвером. Наговоримся в дороге, да?

Ее стало жаль, и Джорджи ответила:

— Да, конечно.

И закивала Карен, догонявшей их.

Клара дремала на мамином плече, покуда поезд не подъехал к станции. Она проснулась от того, что мама поцеловала ее в лоб. Удивительное чувство — быть рядом с мамой и знать, что тебе можно будет оставаться с ней еще много дней.

На перроне их встречали доктор Стиффорд и Гарри — стояли рядом, как два факела или два дерева осенью, приземистое и тоненькое. Даже удивительно: такие огненные краски в самом начале лета. Доктор был румяным и веселым, как всегда, а вот Гарри немного побледнел и давно не стригся.

— — У тебя все хорошо? — спросила Клара, когда доктор Стиффорд и мама оказались немного в стороне.

— Пока не особенно, — он пожал плечами. — Но, кажется, теперь это мое естественное состояние.

— Что-то случилось?

— Постоянно что-то случается, — Гарри пожал плечами. — Не живется мне спокойно. Видимо, поэтому нашей деревне я не подхожу, а она не подходит мне.

Он помолчал.

— А все-таки... — снова попыталась его расспросить Клара.

— Все-таки мне душно здесь, и ты поймешь когда-нибудь, почему. Кстати, отец Грегори уезжает. А школу нам построят новую, пожарище уберут.

Клара на секунду замерла. Конечно, иначе и быть не могло — но все-таки как будто что-то важное захотели убрать из ее жизни, часть памяти об отце. Стало очень горько. "Но Гарри и остальным ребятам ведь станет легче".

— Что приуныли? — обернувшись, крикнул доктор Стиффорд. — Посмотрите, какой день-то хороший! И я вас точно в это лето на лошади покатаю, помяните мое слово!

Обещание было такое щедрое, что даже Гарри улыбнулся. Они шли по булыжным улочкам, мимо каменных домиков, где в палисадниках зацветали розы, а у распахнутых окон дремали кошки, мимо хозяек, возившихся с клумбами, служанок, выбивавших матрасы... Было так хорошо, спокойно, сладко, и Клара не могла взять в толк, что же так не нравится Гарри. Ничего, успеет еще расспросить его.

У них дома, кроме Густава и Норы (Кларе показались, что и они изрядно изменились, уж точно выросли), оказался отец Грегори, который объяснил, что не застал доктора Стиффорда, узнал, куда тот ушел, и решил подождать его в доме Уолли, чтобы попрощаться.

— Мой поезд в семь.

— Нет, вы видите?! — доктор взмахнул руками. — И с кем же мне, по-вашему, теперь говорить? Один я остался!

— Драматизируете, — коротко ответил отец Грегори. Впервые за все время, пока знала его, Клара увидела, что он улыбается.

— Да уж, доктор, вы зря, — подхватила мама. — Пришлют священника на место отца Грегори, да и школу откроют заново — что вам тосковать? Нора, Густав, сделайте-ка чаю нам всем.

И вот все устроились у стола, и уже сложно было поверить в то, что еще утром Клара была за много километров отсюда, проснулась среди чужих людей. Впрочем, конечно, ни девочки, ни мадам Айсви — после того странного вечера с песнями — не были ей больше чужими. Очень жаль, что нельзя как-то соединить всех, кто ей дорог. И все-таки совсем не хотелось думать о том, что осенью дом снова придется покинуть.

"А отцу Грегори, видимо, Риверс-Холл так и не стал думал, иначе он бы не был так доволен, что уезжает". Правильно ли она угадала его судьбу?

Ей вдруг представилось, что она идет в толпе, где у каждого человека у сердца, под плащом — тайна. И тайна светится особенным огнем, кого-то согревая, кого-то мучая. А бывают тайны, что от неосторожного прикосновения могут вспыхнуть огнем... И ей вспомнился дом Ивлингов и мадам Айсви.

Густав, осмелев, обращался с вопросами то к доктору Стиффорду, то даже к отцу Грегори: его, судя по письмам, в последнее время, страшно интересовало, "кто главнее" в любом деле. Нора склонилась головку к плечу, поглядывала на Гарри, хихикала и предлагала ему то кекс, то конфеты. Сам же потупился с какой-то странной усмешкой. Сейчас Клара впервые поняла, насколько же он красив, но странной, мрачной красотой, несмотря на яркий цвет волос и глаз.

А мама и доктор Стиффорд, кажется, были счастливы. И это, пожалуй, Клара лучше всего понимала.

За окном запел соловей.