Под крестом и за пиками (джен)

Если что-то одно летит в тартарары, то жди, что и все остальное отправится туда же. В этом Зинаида убедилась во время своего последнего визита в Германию.

Ирина приехала к свекрам на первом месяце беременности, и доктор ввиду ее хрупкого телосложение прописал ей строгий постельный режим. У Зинаиды после всех треволнений, сопряженных с женитьбой, и из—за беспокойства за невестку начались сердечные припадки. Доктора и ей прописали постельный режим. Вот так они, две кукушки, и куковали полмесяца.

Хотя бы ее двум Феликсам, мужу и сыну, скучать не приходилось. На западе Германии, в городе-курорте Киссинген, русских туристов было пруд-пруди — самый сезон, июльское парилово!

Юсуповы были скептиками до конца и твердо верили, что ничего не будет и все разрешится в кабинетах дипломатов. Со снисхождением они наблюдали, как публика всполошилась из-за убийства австрийского наследника. Удивительный ультиматум Австро-Венгрии Юсуповых несколько покоробил, но не убедил в фатальности происходящего. Заявление России, что она не будет спокойно смотреть на уничтожение Сербии, не смутил их так, как некоторых знакомых, которые, запаниковав, решили уезжать на родину.

— Мы, слава Богу, не последние люди для двора, — фыркала Зинаида. — Наша Ирина — племянница императора. Если бы что-то серьезное действительно готовилось, неужели бы нам не дали знак? Лично я никуда не побегу, как угорелая.

— Да о чем говорить, когда мне только вчера писал великий князь, просил нанять ему здесь виллу, — соглашался Феликс Феликсович. — Вот если он не приедет, тогда да, надо будет думать.

Всё-таки одна из великих княгинь, симпатизирующая Ирине, телеграфировала ей из Петербурга и советовала возвращаться поскорее. Приятели, добравшиеся до Берлина, писали, что там дурдом, а в самом Киссингене начинали сходиться демонстранты.

Наконец, начальник железнодорожной станции, симпатичный баварец, который оценил щедрость Юсуповской семьи, подошел к Феликсу Феликсовичу и предупредил, что через день не уедет вообще никто, потому что вагона не будет. Посовещавшись, Юсуповы назначили на следующий отправление на Берлин. Курс лечения пришлось прервать. Слуги впопыхах собирали вещи целую ночь, мешая Зинаиде спать. На следующее утро она проснулась ещё более больная, чем до приезда.

Чтобы перевести хозяек, Феликс Феликсович заказал кареты скорой помощи и матрасы.

Чуть свет к Юсуповым на задний двор завалилась сотня российских подданных. Поздно спохватившиеся люди как-то прознали о готовящемся отъезде и умоляли взять их с собой. Феликс Феликсович, не чуждый чувству национальной общности, велел своему секретарю сделать все для них возможное. Человек тридцать кое—как втиснули, но провозились весь день. Наконец, Зинаиду с невесткой перенесли на носилках в вагон, и поезд двинулся.

Вместо того, чтобы добраться до Берлина в полночь, они прибыли в семь утра. Всю ночь поезд беспрестанно и надолго тормозил. Пассажирам ничего не объясняли, было душно. На вокзале их встретил полнейший хаос: людей было в три раза больше обычного, одна часть протискивались к выходу, а обратный поток толкал их обратно на перрон. Носильщиков не было, а если и были, попробуй их найти. Феликс Феликсович велел слугам сторожить чемоданы, а сам на пару с врачом перенес на носилках сначала капризничающую Ирину, потом молча негодующую Зинаиду. На улице им пришлось ловить машину как непонятно кому! Немыслимо.

Таксист, который отвез их в гостиницу Континенталь, мог рассчитывать на поистине царское вознаграждение. Вместе с товарищами ушлый француз в несколько заходов перевез слуг и вещи Юсуповых с вокзала в новые апартаменты.

К восьми утра семейство смогло хоть присесть, и тут же в дверь затрезвонили. Явилась полиция и арестовала Феликса, врача, секретаря и всю прислугу мужского пола. С Зинаидой случилась истерика — увы, далеко не последняя за этот день! Феликс Феликсович, которого чудом не тронули, отвёл жену на второй этаж в ее покои, где она, обессиленная, прилегла, а его послала вести переговоры с полицией, а лучше вообще их гнать взашей.

Доктор, которого допустили к Зинаиде по просьбе мужа, был весь пунцовый и мокрый от пота. Он открещивался, но она сразу поняла, в чем дело, и выпытала из него подробности. Несчастных заперли на первом этаже, в номере, который был рассчитан максимум человек на пятнадцать, а их стояло там полсотни! В июльскую жару!

Потом арестованных ещё и увезли, не сказав, когда вернут, ничего не сказав!

Феликс Феликсович хотел ехать в русское посольство, но Зинаида не пускала. Потеряв сына, она вцепилась в мужа с удвоенной силой.

Они уже звонили в это посольство и что оно им ответило? Что "занято"?! Что может это посольство!

Ирина припомнила, что ей кузиной приходилась кронпринцесса Германии. Позвонили. Цецилия, по матери русская, обещала через два часа дать ответ императора.

Они просидели полтора часа, как на иголках, а потом вернулся Феликс и все их несчастные арестованные. Зинаида чуть с ума не сошла от счастья. Она уже не чаяла увидеть свое чадо и думала Бог знает что.

На радостях они едва не пропустили звонок. Но лучше пропустить, чем получить такой ответ. Их объявляли военнопленными.

С Зинаидой случилось что-то страшное. Она орала благим матом.

— Я сама пойду к императору! Или пусть меня внесут к нему: пусть этот варвар видит, как в его стране обращаются с больной женщиной! Да они вообще знают, сколько денег мы здесь оставили! Ноги моей здесь больше не будет!

Муж насилу утихомирил ее и оставил на попечении взволнованного и бледного сына. Феликс Феликсович же всё—таки отправился в российское посольство и вернулся, заручившись поддержкой испанского.

— У наших все вверх дном, — объяснял он. — Ни зайти, ни выйти. Все комнаты забиты, снаружи очередь, и всем говорят, что ничем помочь не могут. Я припугнул посла, и он посоветовал идти к испанцам, они сохраняют нейтралитет, должны помочь. Испанский посол сказал, что придет, как сможет.

— Я так и знала все про это посольство! — Зинаида едва дождалась, пока муж закончит говорить. — Так и знала, как они справляются со своей работой! Все по их тону было понятно еще по телефону!

— В участке мне сказали, чтоб к шести утра нас здесь не было… — вслух размышлял Феликс. — А как они хотят, чтобы мы уехали? Черте что! На чем? Поезда не ходят да и на границе нас остановят...

— Одни говорят: “Уезжайте!”, другой: “Не уезжайте!”, дурдом! — воскликнула Зинаида.

— Да они сами пока не решили, что с нами делать, — предположил Феликс Феликсович. — Заняты. Война как-никак...

Помолчали.

Но Юсуповых не забыли.

В ночи к ним пришел неизвестный, который представился посланником немецкого императора, и подал Феликсу Феликсовичу бумагу на роспись. В ней было сказано, что все семейство Юсуповых обещает не вмешиваться ни в финансовые, ни в политические дела и остаться в Германии навечно.

— Навечно?! — крикнул Феликс не своим голосом.

У Феликса Феликсовича глаза на лоб полезли. Он поднялся к жене и показал ей письмо. Зинаида прочитала. То, чем для других было буйство чувств, для нее было хладнокровие. Оно на нее находило только в самые сложные жизненные моменты.

— Этого я не подпишу никогда, — отрезала Зинаида и вернула бумагу. Муж, приободренный ее решимостью, передал посланнику, что такой документ они подписать не могут.

Сразу после немца пришел испанец и окончательно обнадежил их, сказав, что послание — чушь и тут вероятно ошибка: конечно, не навсегда, а до конца войны и вообще... В любом случае он обещал ходатайствовать, и на следующий день вместе с Феликсом Феликсовичем пошел договариваться.

К Зинаиде, пока мужа не было, заглянул русский посол Скабеев и сообщил, что через Берлин проезжал поезд вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и ее дочери Ксении. Сначала Юсуповы возликовали, решив, что они спасены, но посол тут же их огорчил, добавив, что их величеств остановили, да, но спустя два часа пропустили — правда, на север, в Данию, а не на восток.

— И Вы сказали им, что мы здесь? — уточнила Зинаида.

— Конечно, мадам!

— Любит же тебя твоя мать, — процедила Зинаида Ирине, когда посол ушел. Та пошла красными пятнами и убежала из комнаты. — Иди, иди, утешай ее, — сказала Зинаида сыну.

— Милая, не слушай мама́, она это от нервов и из любви, — увещевал Феликс плачущую Ирину в ее комнате. Она лежала на кровати, уткнувшись в подушку, а он поглаживал ее по спине. — Обиделась за тебя. А твою маму и бабушку наверняка спугнул этот Скабеев. И я их прекрасно понимаю! Ты глянь на него: бегает с безумными глазами, мне чуть руку не оторвал, а на мама́ почти визжал.

Игрунья от природы, Ирина захихикала, и молодая пара еще долго передразнивала выражения лица Скабеева.

Испанский посол добился таки, чтобы арестованных Юсуповых внесли в список российских граждан, которым позволено было покинуть Германию вместе с русским посольством.

Ехать задумали обходным путем по стопам Минни через Данию. По дороге к вокзалу их процессию освистали.

Границу пересекали под причитания посла, который боялся, что поезд остановят и всех мужчин задержат (такое уже случалось на восточных рубежах). Но обошлось.

В Копенгагене они прибились к Минни, которую в отличии от них, убитых усталостью, взял какой-то азарт.

— А ну вот наконец-то и Вы здесь, слава Богу! — воскликнула она, навестив их в гостинице, как ни в чем не бывало. — Эти ужасные немцы! Ну ничего, наши их научат уму разуму. Ирина, милая моя, да ты беременна!

Феликс Феликсович, который ощущал уже некоторую свою ответственность за тех русских, что приехали с ними, поднял вопрос о том, что надо бы дать им поезд. Минни это очень умилило, и она живо поддержала благородный порыв. У своего племянника, датского короля, она пошла просить поезд. По случае того, что беженцы пострадали от немцев, датчане дали даже два поезда. Не забыли территориальные приобретения Германии за счёт Дании.

Минни в свою очередь поняла наконец Зинаиду Юсупову, которая променяла возможность жениться на каком-нибудь европейском монархе (пусть и низшего звена) и пошла за простого офицера. Хорош!

На следующий день на пароме поплыли в нейтральную Швецию, а оттуда поездом до границы Российской империи и через Финляндию в Петербург. Зинаиде было очень плохо, она всю дорогу лежала пластом и ничего не ела.

Петербург в первые дни вспыхнул чувством всеобщего единения, монархическими и патриотическими демонстрациями, Дума объявила о полной солидарности с правительством на время войны, но все быстро сошло на нет и продолжило двигаться своим чередом. Петербург хоть и переименовали в Петроград из желания оградиться от всего немецкого, но суть не изменилась. Да и называли его в большинстве своем по-прежнему. Как будто ничего и не произошло.