Теорема любви (гет)

Каждый выбирает по себе

Щит и латы, посох и заплаты.

Меру окончательной расплаты

Каждый выбирает по себе.

Ю.Левитанский

 

Но мы могли бы вообще ничего не узнать, если бы Витьке не понадобились свежие караси. Для доцента Корнеева караси заменяли кроликов. Он ставил на них эксперименты. В этот раз ему чем-то не подошли те рыбы, которых ему с непостоянной регулярностью поставлял подшефный рыбозавод, и он вознамерился добыть нужные экземпляры самостоятельно. То есть пройтись по близлежащему озеру с бреднем.

Витька зашёл к Роману одолжить болотные сапоги. Роман был занят, он готовил большой доклад для конференции и принес рукопись домой, чтобы спокойно доработать текст в одиночестве. А Витька не умел ждать. Со словами «сиди, я знаю, где они» Корнеев распахнул шкаф и уже собрался углубиться в его недра, как на пол вывалился какой-то длинный предмет, завернутый в темную ткань.

Предмет металлически звякнул и немного откатился. Роман успел вскочить, но Витька уже взял предмет в руки. Завернут он был не в ткань, а в тонкую замшу. Она была не обрезана по краям и сохранила некоторые формы шкуры, из которой была выделана. Витька отвернул край.

— Это что ещё такое? — пробормотал Корнеев, поворачиваясь к Роману.

Ойра-Ойра вздохнул и сел обратно на стул.

— Шпага, — спокойно сказал он.

— Откуда она у тебя? — Витька крутил оружие в руке с восхищением подростка, только что прочитавшего «Трех мушкетёров».

— Я занимался фехтованием.

— Правда? Здорово! И какой разряд?

— Мастер спорта.

— Ого! А я и не знал.

— Ты многого обо мне не знаешь, — сухо ответил Ойра-Ойра.

Витька взялся за эфес и попытался изобразить выпад. В тесной комнате конец клинка почти упёрся в стену.

— Осторожно, — строго сказал Роман.

Витька опять стал рассматривать шпагу.

— Слушай, но ведь она не спортивная.

— Не спортивная, — согласился Ойра-Ойра.

— А откуда она у тебя?

Роман молчал. Витька перестал рассматривать шпагу, повернулся к нему и почуял неладное.

— Откуда она у тебя? — серьёзно спросил он опять.

— Подарок, — коротко ответил Роман, отвернулся и взялся за карандаш.

— Врёшь, — уверенно сказал Витька.

Роман снова развернулся на стуле.

— Послушай, ты сапоги нашёл?

— Нет ещё.

— Так ищи, забирай и дай мне поработать.

— Сначала скажи, откуда шпага, — упёрся Корнеев. Роман вздохнул.

— Я разговорился с Кристобалем Хозевичем на тему этики в научной и педагогической работе. Мы не сошлись во мнениях, он счёл себя оскорблённым, предложил дуэль, я согласился. У меня нет оружия, и он дал мне экземпляр из своей коллекции во временное пользование.

Витька уставился на Романа, широко раскрыв глаза.

— Ты поверил? — усмехнулся Роман. Витька кивнул.

— Ну и зря, — отрезал Роман и опять повернулся к рукописи.

— Не зря, — глухо сказал Витька. — Ты не врёшь. Я ж не глухой.

Ойра-Ойра бросил карандаш и медленно встал.

— Слушай меня внимательно, Виктор, — негромко сказал он, надвигаясь на Корнеева, — если ты хоть кому-то об этом расскажешь…

— Тихо-тихо! — Витька попятился. — Я могила.

Роман вынул из его руки шпагу и указал на шкаф и на дверь. Витька схватил болотные сапоги и выбежал на улицу.

 

— Бозон всемогущий! — вздохнул Эдик, выслушав эмоциональный рассказ могилы Корнеева. — Как далеко мы ушли от австралопитеков! Те сразу загрызли бы друг друга. А в наше время два образованных человека с учеными степенями вежливо договариваются о времени и месте, где они сделают друг с другом то же самое. Эволюция, чтоб её!

— А кстати, где это будет? — спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами Витька. — Он не сказал.

— Разумеется, — хмыкнул Эдик. — И не скажет. Это же Роман Петрович Ойра-Ойра, умный и благородный.

— Надо это как-то предотвратить, — настаивал Корнеев.

— Сам знаю, предлагай варианты, — рассердился Эдик.

Мы втроём задумались. Но задача была не под силу даже «Алдану». Варианты были, но ни один не подходил по всем параметрам.

— Навяжемся в секунданты, — сказал вдруг Эдик.

— Куда? — не понял Корнеев.

— Слушай, ты вообще читаешь хоть что-нибудь, кроме инструкции к ТДХ?

Корнеев обиделся.

— Надо найти дуэльный кодекс, — принялся излагать свою идею Эдик. — Насколько я знаю из литературы, дуэль должна происходить в присутствии специальных свидетелей, секундантов, которые следят за соблюдением правил и потом подтверждают в обществе, что такой-то достойно защитил свою честь. Ну, или не защитил. Мы, конечно, ничего обществу подтверждать не будем, но следить за соблюдением правил вполне можем. И в случае чего кто-то же должен оказать первую помощь.

Витька трижды сплюнул через плечо.

— К кому пойдем навязываться?

Эдик задумался.

— Ты — к Роману. Я — к Хунте.

— Давай, я — к Хунте, — предложил Витька.

— Нет, — категорично возразил Эдик. — Помнишь, что говорит Фотончик? Корнеев груб. А здесь нужно действовать деликатно.

Корнееву пришлось согласиться.

— А я? Мне что делать? — спросил я.

— Ты будешь сидеть с Татьяной, — огорошил меня Эдик.

 

Библиотечные фонды нашего института были поистине вселенского масштаба, и к ночи Эдик раздобыл даже несколько изданий дуэльных кодексов разных лет. Всю ночь мы изучали их. А на следующий день отправились увещевать дуэлянтов.

Уговорить Ромку оказалось на порядок сложнее, чем Кристобаля Хозевича. Профессор вообще сразу согласился, но дал понять Эдику, что не потерпит никакой огласки. Ойра-Ойра упирался до последнего и согласился только когда Эдик принес записку, написанную собственноручно Хунтой, о том, что он не имеет возражений против господ Корнеева и Амперьяна в качестве секундантов. Там так и было написано: г-н Корнеев и г-н Амперьян. Мне казалось, что я попал в какой-то куртуазный роман.

— Не забудьте дворянство принять! — язвил Ойра-Ойра. — Нашлись блюстители правил!

— Ты, пожалуйста, не нервничай, — осаживал его Корнеев. — Голова тебе нужна холодной.

— Ты мне ещё советовать будешь! — не унимался Роман. — А сам терс от фланконада⁽¹⁾ не отличаешь!

В конце концов мы разошлись на том, что не будем обсуждать с ним ничего из того, что может иметь отношение к дуэли.

 

Кристобаль Хозевич благородно дал Роману десять дней на подготовку. Мне так и не удалось узнать, где и когда тренировался Роман, но я уверен, что он это делал.

Местом была выбрана поляна в лесу недалеко от той окраины Соловца, где находились дома руководства института. Логика выбора была несложной. Ту часть города простые жители посещали нечасто, им там нечего было делать. Рядовые сотрудники института бывали тут по необходимости. В общем, на улицах здесь редко можно было увидеть прохожих. В прилегающие части леса тоже мало кто заходил, и можно было не опасаться случайных свидетелей.

Ко дню дуэли земля на поляне не успела до конца просохнуть, да и накануне прошёл небольшой дождь. Но переносить из-за этого дуэль и Роман, и профессор отказались.

Время было назначено за час до того момента, как солнце должно было опуститься за верхушки деревьев, и поляна погрузилась бы в тень.

Как ни старались мы скрыть всё от Татьяны, но она начала что-то подозревать. Так что задача удержать её в отдалении от места события отнюдь не казалась мне лёгкой.

В назначенный час все собрались. Роман и Витька пришли первыми. Роман осмотрел поляну ещё раз (накануне он уже был здесь) и стал разминаться. Через несколько минут подошли Хунта и Эдик.

Именно Амперьян и рассказал мне потом, как всё происходило. Его рассказ был настолько эмоционален и подробен, что мне почти ничего не пришлось добавлять.

— Это было совсем не похоже на кино, — говорил Эдик. — На них была обычная одежда. Никаких плащей, перевязей и шляп с перьями. Да и какой дурак стал бы драться в шляпе? На Ромке были спортивные туфли и водолазка. На Хунте — что-то вроде сапог, но со шнуровкой, сорочка и жилет. Оба были одеты выше пояса в светлое. Так положено, чтобы сразу было заметно даже лёгкое ранение, даже укол. Оба были в перчатках.

Мы предложили примирение, они ожидаемо отказались. И тут нам с Корнеевым надо было уже действовать. Но Роман повел себя неожиданно. Он повернулся ко всем спиной, медленно, как будто в задумчивости, отошёл на несколько шагов. Сверток со шпагой был у него в руках, я даже помню, что эфес был виден из-под замши. И вдруг он мгновенно освободил клинок и повернулся к Хунте.

— Тогда приступим! — сказал он каким-то чужим голосом.

— К вашим услугам, — тотчас отозвался профессор, и мы поняли, что опоздали.

Всё надо было сделать до того, как рукояти легли в ладони, а сталь увидела свет. Не знаю, простые это были клинки или заговоренные, или вообще на них лежало проклятие. Но тогда, соприкоснувшись с воздухом, они создали такое напряжение, что о применении какой-либо магии не могло быть и речи. Мы бы покалечили и дуэлянтов, и себя. Наверное, нам надо было их просто растащить, безо всяких заклинаний. Но мы с Витькой упустили и этот момент, и теперь нам оставалось только смотреть.

Нам казалось, что дуэлянты двигаются очень медленно, слишком долго выжидают, ходят вокруг невидимого центра. Похоже ли это на танец? Не знаю. По-моему, нет. Когда кто-то атаковал, было видно, каких это стоит усилий, как напрягаются ноги, руки, спина. Оба быстро вспотели, на одежде выступили мокрые пятна.

Скажу тебе, что настоящие клинки, соударяясь, издают совсем не тот звук, какой нам показывают в кинофильмах. Он глуше и ниже. Если бы ярость была зверем, так клацали бы её зубы. Я попытался подсчитать, с каким ускорением выбрасывается вперёд клинок и какое усилие оказывается на острие, — у меня получились огромные цифры. Наверное, я где-то ошибся…

Хунта первым зацепил Романа. Ранил в правую руку выше локтя. Клинок вспорол одежду, поцарапал кожу, показалась кровь. Хунта тотчас отскочил далеко назад и остановился, дав Роману осмотреть себя.

Мы с Витькой обрадовались, что всё закончилось, и хотели подойти, но Роман вдруг повернулся к нам и посмотрел так, что мы окаменели. «Продолжаем!» — крикнул он. Хунта тотчас встал в позицию.

В тот момент произошёл какой-то перелом. Мне кажется, до начала дуэли они были очень сердиты друг на друга, не хотели извиняться, вообще друг на друга не смотрели. Хотя Кристобаль Хозевич как будто чего-то ждал, давал Роману сказать первым. Не знаю, что они там друг другу наговорили, на что можно было так обидеться, но до дуэли это была неприязнь. А вот на середине дуэли это превратилось в ненависть.

Роман стоял несколько секунд, опустив шпагу. Потом бросился вперёд. Тогда я увидел, как сталь выбивает искры из стали. Услышал, как с хрипом вырывается воздух из груди. Я не на шутку испугался за Романа. Хунта был опытнее и хладнокровнее. Он долго даже не подпускал его на дистанцию удара, уходил, уворачивался и сам не атаковал. Роман стал быком, Кристобаль Хозевич — тореро. Мне кажется, что Хунта тогда ждал, когда Роман окончательно вымотается.

Под ногами дуэлянтов стала хлюпать почва, они смяли молодую траву и размесили сырую землю. У обоих брюки были забрызганы грязью выше колен.

Ромка загнал профессора на край поляны. Можно было ещё отступать, но там было очень сыро, и Хунта остановился. Они опять стали обмениваться ударами. Я заметил, что ноги Романа вязнут в грязи. И тут он сделал очень резкий бросок вперед, наверное, этому движению есть какое-то название, но не знаю точно. Профессор рассчитывал, я думаю, отступить в сторону и пропустить клинок Романа мимо. Но подошва сапога проскользнула по мокрой земле. И я впервые и, надеюсь, в последний раз в жизни увидел, как сталь проходит человека насквозь.

Клинок Романа задел грудь профессора высоко слева, видимо, скользнул по верхним ребрам, наискосок пробил левое плечо и вышел сзади рядом с лопаткой. Дальше несколько секунд было похоже на кино. Они оказались лицом к лицу. Только в кино из этого делают комический момент, когда один актёр зажимает клинок под мышкой, а второй делает вид, что не может выдернуть.

А перед нами Роман отпустил эфес, и шпага осталась в плече Кристобаля Хозевича. Роман попятился, споткнулся и сел в траву. Хунта сделал шаг вперёд, рухнул на одно колено и упёрся правой рукой в землю, не выпустив, однако, своей шпаги.

Несколько секунд мы стояли, как громом поражённые. Клянусь, в голове не было ни единой мысли. Потом Роман пришёл в себя. Он заорал не своим голосом и на четвереньках пополз к Хунте. Мы подумали, что он сейчас добьёт профессора, и бросились к ним. Но Роман хотел не этого.

Хунта тем временем немного выпрямился. Он отпустил рукоять своей шпаги и коснулся эфеса, который висел в его плече. Роман дополз до него.

— Профессор, не вытаскивайте! — захрипел он.

— Знаю, — ответил Кристобаль Хозевич.

Тут мы до них наконец добежали. Хунта был удивительно спокоен.

— Шпага, — сказал он. — Оружие поднимите.

Я поднял его шпагу.

— Бинт есть? — спросил он.

— Есть, — ответил Корнеев. Бинты у нас с собой были, мы успели прочесть в справочниках кое-что про перевязку ран, но про то, как вынимать из человека клинок, там ничего не было. Мы были в полной растерянности.

— Сверху заматывайте, — отрывисто сказал Хунта. — По одежде. По эфесу. Всё вместе.

Мы с Корнеевым сделали, как он сказал. Не знаю, чувствовал ли Хунта боль или азарт поединка ещё глушил её. Но соображал он точно лучше нас и подсказывал, что делать. Роман стоял за нашими спинами и молча сам заматывал себе руку.

— Клинок ломайте, — приказал Хунта. — Ближе к плечу.

Мы растерялись. Если честно, мне было страшно даже прикасаться к оружию. Роман заметил наше замешательство, шагнул было к профессору, но Витька решительно остановил его. Он одной рукой зажал клинок между ребром ладони и большим пальцем, а второй взял в кулак и, зажмурившись, надавил вниз. Раздался звук, будто порвалась струна. Кусок клинка остался в руке Витьки. Он растеряно огляделся и протянул обломок Роману, тот взял.

Потом мы потащились через лес. Вот не спрашивай меня: почему не трансгрессировали? Трансгрессия требует уверенной концентрации. Иначе можно выйти не там, куда собирался попасть. К счастью, само свойство четыре-плюс измерения не дает построить канал в высокоплотную материю. Но оказаться, например, на какой-нибудь крыше или в чуждом доме — тоже не удачный вариант. Прецеденты были.

В нашем же положении всякий риск надо было исключить. А мы все были в состоянии, мягко говоря, далеком от оптимальной концентрации. И мы пошли пешком. Пошли, разумеется, к дому профессора. Поляна была недалеко от края леса, но в какой-то момент мне показалось, что мы уже полчаса бредём по тропе, а домов всё не видно. Мы с Витькой с двух сторон поддерживали профессора, сзади шёл Роман, грязный с ног до головы. Он нёс шпагу профессора и обломок клинка, тщательно завернутые в замшу.

Когда сквозь просветы показались крыши домов, я услышал, что Хунта негромко что-то говорит. Прислушался — профессор считал по-испански, дошёл уже до сотни. Он посмотрел на меня, не поворачивая головы.

— Чтобы сознание не размывалось, — пояснил он. — Вы все молчите — приходится считать. Могу что-нибудь прочесть наизусть. Пока ещё могу.

Увы, это не сделало нас разговорчивее.

К дому мы подошли через заднюю калитку, которая выходила к лесу. Уверен, нас никто не видел. Задняя дверь была не заперта, и мы беспрепятственно вошли в дом. Если тебе будут говорить, что профессор живёт в роскоши, не верь. Он живёт в библиотеке. Книг там больше всего. Наверняка в обстановке есть и очень дорогие предметы, но их ценность не в драгоценных металлах и камнях, а в их истории. И выглядят они очень скромно.

Но тогда нам было не до интерьеров. Мы втащили профессора в гостиную, оставляя за собой мокрые грязные следы. Там был большой диван, на него мы его и посадили.

Он попросил принести воды, я побежал искать кухню, Роман поплелся за мной и так и остался на кухне. Ему было, как мне показалось, ещё хуже, чем профессору.

Я вернулся в гостиную.

— Понадобится много ткани, — сказал Хунта. — Справа дверь в спальню, там есть простыни. Не найдёте в шкафу — снимите с кровати.

— Может, всё-таки в больницу? — предложил Корнеев. Хунта поднял на него взгляд.

— А потом в милицию и куда ещё?

— Что вы, Кристобаль Хозевич!

— Мне-то ничего не будет, а вот Роману…

Это был единственный раз, когда он назвал кого-то из нас без отчества.

— И какая тень на весь институт!

Безусловно, он был прав. Я принёс простыни, часть разорвал на полосы. Потом жутко долго искали ножницы и таз. Когда я наконец всё нашёл и принёс в гостиную, по руке профессора уже текла кровь, и капли падали с пальцев на пол.

Хунта всё время что-то говорил нам, мы постоянно слышали его голос — размеренный, обманчиво спокойный. Шатаясь, пришёл из кухни Роман. Я глянул на него и увидел, что у него дрожат руки. Он был нам не помощник.

Срезали бинты, которые наложили на поляне. Разрезали жилет, разорвали сорочку. Кровь потекла сильнее и по груди, и по спине. Обломок клинка торчал из плеча на пару дюймов. Лицо профессора начала покрывать нехорошая бледность, но он продолжал распоряжаться.

— Ткань сверните слоев в десять. Один кусок — сзади вокруг клинка, второй…

— Я понял, — сказал я. Он замолчал. Я подсунул ткань под эфес и зажал места проколов.

Какие мы беспечные и нелюбопытные, Сашка, в отношении самих себя! Сколько людей знают устройство радиоприемника или двигателя внутреннего сгорания — но при этом понятия не имеют, как устроен человек. Хотя бы самые элементарные вещи: где проходят кровеносные сосуды, где находятся органы, как расположены и связаны кости скелета… Авось не пригодится, думаем мы. И начинаем конструировать синхрофазотрон вместо того, чтобы разобраться, что у нас под кожей.

Я тогда лихорадочно перебирал в уме все воздействия, какие можно было бы использовать, чтобы остановить кровь. Вариантов было с десяток. Сдавить, нагреть, охладить — всё это я мог сделать, но что толку? Я не знал, что именно нужно и к чему это применить! А вдруг сделаю только хуже? Каким же беспомощным неучем почувствовал я себя тогда!

Знал ли что-то подобное профессор? Думаю, он бы сказал. Он же хотел жить. А может быть, он как раз знал, что магическими воздействиями ничего не исправить.

— Виктор Павлович, — голос Хунты донесся до меня как будто издалека, — берите рукоять и тяните. Медленно, но не останавливайтесь. Что бы ни произошло, сколько бы ни было крови, если я потеряю сознание — вы тянете до конца, пока клинок не выйдет. Справитесь?

Витька кивнул.

— Тогда начинайте.

Витька взялся за рукоять шпаги. Он потом говорил, что удивился, сколько сил пришлось приложить, чтобы клинок начал выдвигаться из раны. Ткань под моими руками быстро набухала кровью. Профессор не издал не звука, только его губы посинели и задрожали.

— Зажимайте сильнее, — сквозь зубы прошипел он. Я давил, как мог.

Наконец обломок шпаги оказалась в руках Витьки.

— Быстро убирайте, — прошептал Хунта. Я не понял до конца, почему даже сломанное оружие нужно было поскорее завернуть во что-нибудь. Возможно, это какое-то суеверие или традиция, но и первое, и второе не возникают без причин. Витька неловко замотал шпагу и вынес из гостиной.

Я почувствовал, что профессор всё сильнее клонится вперёд, и мне пришлось не только зажимать рану, но и поддерживать его.

— Не убирайте ткань, — сказал он тогда. — Совсем намокнет — кладите сверху ещё.

Я увидел на его груди несколько старых шрамов. Некоторые, наверное, были от пуль. Впрочем, я и без этого догадывался, откуда он знает, что делать.

— Витька, — попросил я, — сверни ещё кусок.

Корнеев стал рыться в обрывках простыней. И в этот момент Роман исчез из гостиной. Решение, которое он принял, было, пожалуй, самым правильным из всего, что мы могли сделать.

 

В этот же самый момент я уже час пытался убедить Татьяну, что не знаю, где Роман. Она пришла ко мне в электронный зал вскоре после того, как на поляне должна была начаться дуэль. Я пытался казаться очень занятым, но её это не обмануло. Она уже была убеждена на сто процентов, что Роман от неё что-то скрывает.

Я в пятидесятый раз высказал версию, что он ушёл домой работать над докладом, когда в полуметре от меня возник Роман, весь в грязи, мокрый, в разорванной водолазке и с окровавленным бинтом на руке. Татьяна ахнула.

Роман одной рукой схватил Татьяну за локоть, другой зажал ей рот.

— Всё потом, — тихо сказал он и посмотрел на меня. — Двоих не смогу. Знаешь, где его дом? С заднего крыльца заходи.

Я кивнул. Роман и Татьяна исчезли. Я рванул к двери. Она, как по волшебству, открылась прямо передо мной — и я влетел в руководителя отдела Линейного Счастья. Фёдора Симеоновича это, впрочем, совсем не смутило, а скорее наоборот.

— Саша, как хорошо, что я вас з-застал! — радостно сообщил он мне. — А то сегодня ч-что-то все разбежались, я думал, вы т-тоже уже закончили.

Я не нашел ничего лучше, как молча кивнуть.

— Ну да, п-погода хороша, весна-красна… — согласился Киврин. — Лель мой, Лель мой, лёли-лёли Лель…⁽²⁾ Так бишь с чем я к вам, Саша? Вчерашний расчёт.

Он протянул мне листок. Я машинально взял.

— П-понимаете, в чем дело, Александр Иванович, не п-подтверждается результат экспериментами. Вот хоть убей. Семь раз пробовали — на п-порядок выше выходит, и всё тут. Может, ошибка какая, а? Давайте еще разик посмотрим программку.

Я опять кивнул, и мы пошли к моему столу.

Четверть часа Фёдор Симеонович увлечённо рассказывал мне про эксперимент, для которого делался расчёт, про результаты уже проведённых экспериментов и про планы на будущее, а я тупо смотрел в программу и пытался не представлять себе, что происходит там, куда Роман унёс Таню.

Наконец Киврин заметил моё состояние. Он замолчал, внимательно посмотрел на меня и негромко спросил:

— Саша, случилось что?

Я вздрогнул и поднял глаза от программы.

— Нет-нет, всё в порядке, Фёдор Симеонович. Это я немного… задумался.

Наверное, на моем лице было что-то такое написано, потому что Киврин вдруг звонко хлопнул себя по лбу.

— Ах, я, старый олух! — авторитетно заявил он, чем поверг меня в полное недоумение. — Н-ничего окромя работы вокруг себя не вижу. Вы же куда-то спешили, а т-тут я со своим расчётом… День-то рабочий давно уж т-того — закончился. Я вас задерживаю, да, Саша? А вы стесняетесь мне сказать об этом, верно? Д-давайте завтра. Завтра это всё перерешаем. Никуда ж не убежит оно до завтра, п-правда?

Я всё так же ошалело кивнул. Фёдор Симеонович истолковал это по-своему.

— Свидание, да? — шёпотом спросил он и подмигнул. — Ждёт уже, да? Ну, бегите, бегите. Молодость одна, второй не будет.

— Спасибо! — прошептал я и бросился вон из вычислительного зала под «В роще девицы все врозь разбрелись…». Я действительно был в тот миг очень благодарен догадливому Фёдору Симеоновичу.

Выбежав из института, я схватил чей-то велосипед, стоявший у входа, и погнал на окраину Соловца.

 

Когда я, мокрый, как после бани, вошёл наконец в гостиную в доме Хунты, там была уже не такая нервная обстановка. Татьяна заканчивала накладывать повязку на плечо профессора, Витька собирал с пола перепачканные в крови обрывки простыней, Эдик вытирал следы грязи на полу. Романа нигде не было видно.

— Я сейчас буду называть всё, что мне нужно, — говорила Татьяна магистрам, продолжая бинтовать плечо профессора, — а вы мне это достанете. Вот как хотите, но чтоб через час всё было.

— Будет, — пообещал Корнеев.

Она начала диктовать. Корнеев сотворил карандаш и бумагу и лихорадочно записывал. Как только Татьяна закончила список, Витька тут же исчез.

— Раньше как-то проще обходились, — заметил Хунта.

— Исходы были соответствующие, — резко ответила Таня и добавила уже мягче: — Ещё чуть-чуть потерпите?

— Да, — ответил профессор. Он, видимо, понял Татьяну, чего нельзя было сказать о нас с Эдиком. Что ещё?

— Кровать готова? — строго спросила нас Таня. Эдик, который, в отличие от меня, уже знал, где находится искомая кровать, побежал в спальню.

— Готова, — раздался через несколько секунд оттуда его голос.

Я увидел, что Татьяна совершенно серьёзно собралась подставить своё плечо Кристобалю Хозевичу, и спохватился:

— Может, я помогу?..

Таня и профессор одновременно посмотрели на меня.

— Может, — сразу согласилась Татьяна. — Только аккуратно.

Я постарался быть аккуратнее самого себя. Надо сказать, от меня потребовалось не так много — профессор, несмотря на всё произошедшее, мог стоять на своих ногах.

Таня помогла ему устроиться на кровати. Кристобаль Хозевич был бледен, его слегка знобило, но он держался.

— Налейте себе выпить, — сказал он нам. — И Татьяне Васильевне тоже. Мне не надо.

— Я тоже не буду, — отказалась Таня.

— А вы пробовали когда-нибудь амонтильядо? — Хунта сделал вид, что не услышал её слов. — Эдуард Борисович, найдите, пожалуйста, в гостиной есть бар.

Эдик принес бутылку и стаканы. Мы сделали по глотку, Татьяна только пригубила. Кристобаль Хозевич закрыл глаза. Таня тут же встревожено тронула его пальцы на здоровой руке.

— Всё в порядке, — ответил он, не открывая глаз. — Слабость только.

— Ещё бы, столько крови потеряли, — Таня озабоченно вздохнула. — И я не знаю, где достать обезболивающее.

Я чуть было не брякнул: «А зачем?» — но вовремя спохватился и промолчал. Надо значит надо. Мы тогда имели весьма приблизительное представление о нелегком Танином даре. А она, видимо, знала, что ей не хватит сил гасить боль от серьезной раны.

— Ты не назвала эти лекарства Вите? — спросил Эдик.

Таня покачала головой.

— Это рецептурные препараты. Без рецепта не отпустят. А Виктор, он такой… Он же может... В общем, как с диваном.

Мы невольно улыбнулись. Да, Витька такой.

— Но так нельзя! — продолжила Татьяна. — Это, вообще-то, кража называется. И провизору потом попадет, когда обнаружится недостача.

Она опять горько вздохнула.

Меня поразило, насколько иначе мыслила Таня. Мы (думаю, и профессор тоже) хоть и не хотели самим себе признаваться, но понимали, что наделали много глупостей и ошибок, и теперь с опозданием соображали, как избежать или хотя бы смягчить последствия. А Татьяна смотрела вперёд и делала всё, чтобы не пойти по сомнительному пути и не толкнуть на него других. Вот кто был настоящим провизором .

— А какие-нибудь растительные вещества? — без надежды в голосе спросил Эдик. — Белладонна, мандрагора…

— Конопля, — хмыкнула Таня. — Ты умеешь готовить экстракты?

Эдик покачал головой.

— Вот и я не умею. Я хирург, а не фармацевт.

Профессор открыл глаза и посмотрел на Таню.

— У меня есть то, что вы не внесли в список.

Она нахмурилась.

— И… что это, можно узнать?

— Морфин, — спокойно ответил Хунта.

На несколько секунд повисла тишина. В ней благоразумно растворился неозвученный вопрос «Откуда?».

— Сколько? — почему-то шёпотом спросила Татьяна.

— Должно хватить. По крайней мере, на этот раз.

Таня опять вздохнула.

— Ну, хорошо, допустим, эту проблему решили. Но…

— Об остальном не беспокойтесь, Татьяна Васильевна, — сказал Хунта. — Я иногда подолгу в институте не появляюсь, никто не заметит моего отсутствия. А если и заметят, я найду, что сказать. А вы идите, — он перевёл взгляд на нас с Эдиком. — И завтра возвращайтесь к работе.

Профессор снова закрыл глаза. Мы растерянно переглянулись. Это было похоже на приказ, ослушаться казалось и неуместным, и невежливым. Но Таня сжала губы и не двинулась с места.

— Вам нужна помощь, профессор, — негромко, но твёрдо сказала она. — Кто будет за вами ухаживать?

Кристобаль Хозевич ничего не ответил и глаза не открыл.

— Раз всё это из-за меня случилось, я буду, — тихо сказала Татьяна. — Если позволите.

Профессор опять промолчал. Мы решили, что молчание надо понимать как согласие.

— Мы можем ещё что-то сделать? — тихо спросил Таню Эдик. Но она покачала головой, одними губами прошептала: «Присмотрите за Романом», — и жестами показала, чтобы мы молча ушли. Мы подчинились и отправились на поиски.

 

Нашли мы Романа быстро — он был в своём флигеле.

Эдик заявил, что с него на сегодня достаточно, и ушёл, не сказав Ромке ни слова. Мне пришлось заново перевязать руку Романа. Повязка, наспех наложенная на поляне, испачкалась и сбилась, да и рану надо было обработать. Пока я неловко выполнял все манипуляции, Ромка угрюмо молчал. Я понимал его. Чего он добился? Совершенно не того, чего хотел. Вступился за Татьяну, а в итоге она не с ним, а со своим обидчиком. И Роман сам же её к нему привел.

Есть ли какое-то название для цепочки событий, в каждом звене которой у тебя нет выбора? Нет выбора, потому что ты предельно честен. А любые предельные значения опасны.

Но оказалось, Ойра-Ойра в тот момент думал о другом. Он негромко произнёс:

— Мало меня судьба наказала.

— Ты веришь в судьбу? — удивился я.

— Глупо отрицать очевидное, — сказал он, то ли отвечая мне, то ли продолжая свою мысль. — Это мне за мою гордыню, за то, что возомнил себя справедливее других. Хотел спасти Татьяну от экспериментов — и сам стал кроликом.

— Что ты имеешь в виду? — я заправил конец бинта под край повязки и опустил рукав на руке Романа.

— Хунта не мог не знать, какое оружие я выбрал.

— А у тебя был выбор?

— Да. Там было несколько клинков. Были и пистолеты, но когда я увидел шпаги, решение было мгновенным. Я выбрал. Мы договорились поздно вечером встретиться ещё раз, и тогда я тайком вынес оружие из института. Я был так увлечён своей идеей благородной мести, что мне даже в голову не пришло проверить шпагу на приборах.

— Она магическая?

— В любом предмете есть магия, как в любой материи есть энергия, — наставительно сказал Роман. — Из одних предметов её надо извлекать, а другие источают её сами, как урановая руда — радиоактивное излучение. Шпага была именно такой. По крайней мере, моя. А я понял это только в конце дуэли, когда разжал руку и отпустил эфес. У меня мир перед глазами изменился, а до этого я и не замечал, что вижу всё через какую-то пелену. Всё-таки современный человек не умеет обращаться с оружием. Этому, наверное, надо обучать с детства. А мы решили, что достаточно перековать мечи на орала и про всё забыть. У нас даже атом стал мирным. А технологию производства дамасской стали так и не смогли повторить. А сколько ещё таких сплавов и способов обработки существовало? Люди ведь всю историю занимались созданием оружия. Там сокрыт опыт тысячелетий. А магия металлов — вообще особая.

Я вот математик, теоретик. Может быть, окажись на моем месте Эдик или Витька, они как прикладники разобрались бы быстрее. Холодное оружие производят и сейчас. Есть же, в конце концов, кавалерийские шашки, приставные штыки. Но эта шпага — в миллион раз совершеннее современных поделок. Это как диван Бен Бецалеля рядом с ТДХ-80Е.

Любое оружие обладает силой воодушевления. Даже палка в руке будит в человеке скрытую отвагу, вселяет уверенность, дает обманчивое ощущение силы и правоты. А эта шпага была способна из капли злобы сгенерировать море ярости. И такую вещь Хунта позволил взять мне. Мне, который и так был озлоблен на него до белого каления! Я коснулся эфеса и не заметил, как мгновенно уверовал в собственную правоту, и даже более того: я решил, что имею право карать.

— Но Кристобаль Хозевич наверняка понимал, чем рискует.

— Понимал? Может быть. Но это его не остановило. Послушай, даже мы пренебрегаем техникой безопасности, если видим, что превышение допустимых параметров может дать интересный результат. А у него вся жизнь — это эксперимент. Бесконечный. Очень смелый. Ведь истина и страх — вещи несовместные.

— Разве ты живешь иначе? — осторожно спросил я.

— Не знаю, — пробормотал Роман. — Наверное, пока да. Надо попробовать по-другому. В общем, профессор преподал мне урок. Завтра пойду извиняться. Надеюсь, он поправится. Таня сказала, что очень повезло: не задета артерия, а иначе бы он истёк кровью у нас на руках ещё на поляне. Что бы я тогда делал?!.

И Роман закрыл лицо ладонями. Я впервые видел его в таком отчаянии. Но помолчав с минуту, он уже спокойно поблагодарил меня за помощь и стал разогревать чайник. Мы выпили по кружке крепкого чая, и я ушёл.

 

Однако это была не последняя исповедь, которую мне предстояло выслушать.

Ночью Витька не мог заснуть и ворочался на своей кровати, которая каждый раз жалостно скрипела и не давала заснуть мне. Наконец он повернулся на спину, рывком сел и обхватил колени руками.

— Скажи мне, Сашка, что такое жизнь?

Я не нашелся среди ночи, что ответить.

— Вот ты не знаешь, — продолжал Корнеев. — И никто не знает. А ведь мы живые. Понимаешь, Сашка, мы научились обращаться с материей и энергией. Токи, поля, волны, вещества, молекулы, атомы — все это нам понятно. Мы разобрались, что такое разум и научились подчинять себе волю. Мечты, эмоции, желания — всё это мы изучаем, можем генерировать, конструировать, модулировать. Мы почти докопались даже до смысла жизни, но не до неё самой!

За все века мы так и не смогли чётко сформулировать, что такое жизнь. Ни на йоту не приблизились к пониманию. А ведь за жизнью не надо лезть под землю, спускаться в морские глубины, подниматься в небо. Она здесь, рядом, всегда! В наших формулах есть поправки на биополя — такие же, как поправки на погоду или фазы Луны. Пишут что-то про животворные токи, а зафиксировать их приборами никто не может.

Вот я могу создать дубля — но он неживой. Могу провести себя или тебя сквозь стену — но только трансформирую вещество и энергию вокруг живого. Сашка, я разбирал карасей до элементарных частиц — нет там жизни. Но ведь карась живой! Жизнь — она как Белый тезис. Все знают, что она есть, но не могут понять, где её искать. Мы можем имитировать жизнь, моделировать живое, можем уничтожать — о, это у нас лучше всего получается! А создать — нет.

— Ну, почему же? — рискнул возразить я. — Люди же рождаются… хм… от людей. Мужчина и женщина создают нового человека, появляется ребёнок, новая жизнь.

— Нет, в том-то и дело. Жизнь не появляется, она только занимает новую форму. Мы не создаем, мы участвуем в процессе. Как станки, как роботы. Мы выполняем программу жизни. Создать жизнь мы не можем.

— Слушай, Корнеев, ну и мысли тебе приходят в голову посреди ночи! Я понимаю, ты под впечатлениями, но что-то далеко они тебя завели.

Витька посмотрел на меня, и даже в темноте, не видя его глаз, я почувствовал, как странен был этот взгляд.

— Переучусь на биолога, — сказал вдруг Витька и рухнул на подушку. Кровать под ним взвыла, а сосед заколотил в стену.

— Корнеев, иди гуляй, если спать не можешь!

— А в самом деле, пойду-ка я пройдусь.

Витька решительно встал, быстро оделся и вышел. Вернулся в комнату он только на рассвете.

---

1) Названия атакующих ударов в фехтовании.

Вернуться к тексту

2) Строка из Третьей песни Леля из оперы «Снегурочка» Н.Римского-Корсакова.

Вернуться к тексту