Крёстные (гет)

Кто о чём мечтал, кто кому кумир –

На вираже.

Петунья проснулась от детского вопля. Первой мыслью было: кто это так рано таскает ребёнка по улице и почему не утихомирит? Малыш замолчал ненадолго, но тут же завопил снова, требовательно и обиженно. Петунья проснулась окончательно и осознала, что ребёнок плачет где-то совсем рядом, чуть ли не под окном. Странно...

Накинув халат, она спустилась вниз, выглянула на улицу и обомлела. Прямо у её ног, на крыльце, на расстеленной кожаной куртке лежал годовалый ребёнок. Он умудрился почти выпутаться из одеяльца, в которое был завёрнут, и теперь, наверное, основательно мёрз — ноябрь как-никак. Не лето красное.

Оставить всё как есть было решительно невозможно. Петунья осторожно подцепила нежданного гостя вместе с курткой и потащила в ванную — не требовалось особо чуткое обоняние, чтобы понять, что недовольство малыша было вызвано не только холодом. Оказавшись в воздухе, юный скандалист замолчал и уставился на хозяйку любопытными зелёными глазищами. Странно знакомыми глазищами...

Петунья пригляделась — и чуть не разжала руки. Перед ней был не просто какой-то подкидыш, а её собственный родной племянник, фотографию которого Лили прислала всего месяц назад. Да и без фотографии узнать его было нетрудно: физиономией Гарри просто фантастически походил на отца, а глазами — на мать. Интересное кино! Какого чёрта он делает на тётином крыльце, да ещё в одиночестве и в шесть часов утра?

Решив сначала заняться самым неотложным, Петунья брезгливо выпутала малыша из перепачканной пижамы, поставила в ванну и включила душ. Гарри не возражал. Тёплая вода ему определённо понравилась: он прекратил похныкивать, а потом и вовсе заулыбался и звонко заявил:

— Мама!

— Какая я тебе мама! — возмутилась Петунья, но тут же решила, что племянник, небось, других слов просто ещё не выучил. — Вот уж разберусь я с твоей мамой! Что за фокусы, в самом-то деле! А я тебе тётя, понял? Тётя! Ну-ка повтори: тё-тя.

— Тя! — покладисто согласился малыш, уселся на дно ванны и принялся ловить клочья мыльной пены. Петунья вздохнула и отправилась доставать чистое полотенце.

Вытираться ребёнку понравилось гораздо меньше, чем принимать душ: он вертелся и снова начал похныкивать. Петунья, плохо представлявшая, как следует обращаться с такими маленькими детьми, сердито велела ему не крутиться. Угрожающий тон подействовал: Гарри затих, покорно позволив завернуть себя в полотенце. Обтирая ему личико, Петунья обнаружила не замеченную раньше ранку на лбу — странной зигзагообразной формы, уже не кровоточащую, но свежую, покрытую размокшей от воды корочкой. Интересно, на что это он умудрился так налететь? И что вообще стряслось? Чёрт бы побрал этих волшебников с их идиотскими традициями. У приличных людей телефоны есть!

Усадив племянника на табуретку, Петунья встряхнула мокрое одеяльце, раздумывая, выкинуть его вместе с пододеяльником и простынкой или всё же постирать? Оттуда выпал конверт. Ну наконец-то хоть какое-то объяснение! Петунья подобрала письмо и изумилась ещё больше, узнав почерк, который видела только однажды, но запомнила на всю жизнь. Нет, ну что всё это значит-то?

Она вынула слегка желтоватый листок, покрытый ровными, аккуратными строками, прочитала первую фразу — и замерла, бессильно уронив руки. Директор Хогвартса — почему он? — в присущем ему старинном, несколько тяжеловесном стиле сообщал «мисс Эванс» о том, что её сестра и деверь накануне погибли «от руки преступника».

Петунья почувствовала дикую злость. Вот ведь, значит, добрались эти твари до сестрицы! Мерзость какая! Ну есть же в их мире какое-то правительство, чем оно, скажите на милость, занимается?! Неужели всё, что тогда рассказал ей Блэк, — совсем-совсем правда?

Петунья поняла, что плачет, только когда наткнулась на взгляд Гарри. Малыш смотрел испуганно и тоже готовился зареветь.

«Ты же старшая...»

Петунья решительно вытерла глаза, подхватила малыша на руки и отправилась на кухню.

Она понятия не имела, должен ли ребёнок такого возраста уметь сам есть, поэтому не стала экспериментировать. Малыш, решивший в незнакомой обстановке не капризничать, — а, может, просто проголодавшийся, — послушно позволил накормить себя кашей и напоить молоком. После чего Петунья обрядила его в свою футболку, усадила на диван в гостинной и выдала в качестве игрушки подвернувшийся под руку цветастый журнал. А сама занялась письмом.

Дочитав, она снова кипела от злости. Нет, то, что ей предлагалось взять к себе племянника — это ладно, хотя и создавало кучу сложностей. Если уж это и правда вопрос его безопасности... Но стиль изложения! За приторно-вежливыми формулировками скрывался пренебрежительный приказ, подкреплённый неопределёнными угрозами. За кого этот их «великий и могучий» её принимает?! За рабыню?

Петунья швырнула письмо на пол, случайно взглянула на часы, ахнула и кинулась звонить шефу, пока тот не ушёл из дома. А то потом скажет, что не предупредила...

Парсонс, хоть и с откровенным недовольством, но вынужден был признать, что гибель единственной родственницы — всё же достаточно серьёзное основание. Так что ограничился хмурым: «Не больше недели и в счёт отпуска». К концу разговора Петунья снова хлюпала носом — говорить вслух о гибели сестры оказалось неожиданно больно. Она сердито бросила трубку и отправилась в ванную.

Умывшись, Петунья всё же взялась разбираться с кучей тряпок на полу. Для начала, простирнула и повесила на батарею пижамку — другой одежды пока нет, пусть хоть эта будет. Замочила в тазу одеяльце и простынку. Подняла и рассмотрела куртку: сшита из какой-то блестящей кожи, судя по размеру — мужская. Как ни странно — сухая и чистая, хотя и валялась на земле... ну ладно, на крыльце, но всё же.

Из кармана куртки что-то торчало. Петунья потянула за краешек и ахнула: это были мотоциклетные очки. Те самые, что она два года назад собственными руками покупала в спортивном магазине. Или по крайней мере ужасно похожие.

Петунья начала лихорадочно рыться в карманах куртки. Несколько монет, носовой платок, которым вытирали, скорее всего, сапоги... записка!

«Мисс Эванс, приглядите за Гарри пару дней, я приду — всё решим. Питер или предатель, или в большой беде, я должен сам разобраться. Если не приду — напишите Дамблдору, вы знаете, как. С. Блэк»

В гостиной что-то с грохотом упало. Петунья кинулась туда. К счастью, ничего особо страшного не случилось: Гарри всего лишь сполз с дивана, умудрился по дороге уронить стул и теперь увлечённо ползал по усыпанному обрывками журнала полу, разыскивая наиболее приглянувшиеся кусочки.

Петунья вздохнула и отправилась к телефону. У миссис Блант, бывшей маминой подруги, внук, кажется, такого же возраста. Может, хоть подскажет что-то? А то и одеждой на первое время поделится.

Блэк не появился — ни в этот день, ни к утру. Конечно, это ровно ничего не означало, но Петунья не находила себе места. Да и неизвестность... в конце концов, она даже не знала, что там с похоронами! Как бы там ни было — это её родная сестра, не кто-нибудь.

Почему посторонние люди должны решать всё за неё?

* * *

Похороны подходили к концу. Отзвучали речи, отгремел салют, официальные лица покидали кладбище и, едва выйдя за ограду, аппарировали, на ходу меняя скорбное выражение физиономии на деловое. Остальные — праздные зеваки или искренне скорбящие — тоже постепенно расходились. Возле усыпанной цветами могилы остались только самые близкие. Несколько соседей и те, кто уцелел, из Ордена — в многолюдной толпе они могли появиться не скрываясь. Пришла даже Алиса, оставившая сына с бабушкой, и Ремус, только-только вернувшийся с последнего задания и едва успевший к началу церемонии. Не хватало только Грюма, всё ещё остававшегося в Мунго.

Дамблдор со вздохом подумал, что прожив на свете столько лет, сколько довелось ему, начинаешь привыкать к похоронам. Хотя всё равно неестественно, когда старики хоронят молодых. Но по крайней мере есть надежда, что эта могила станет последней в нынешней войне. «Или первой в будущей», — сказал кто-то циничный, давно и уютно устроившийся в тёмном уголке его мозга. Дамблдор мысленно поморщился. Не стоит об этом сейчас — даже с самим собой. Не сейчас.

Его внимание привлекла тоненькая фигурка, быстро идущая против общего потока — не от могилы, а к ней. Минуту спустя он с изумлением узнал в приблизившейся женщине Петунью Эванс. Сердце сдавило от дурного предчувствия.

— Где Гарри?

— В клинике, — тон девушки, вопреки смыслу сказанного, его слегка успокоил. Скандальный был тон, но не встревоженный.

— Простите, мисс Эванс, вы не могли бы пояснить? В какой клинике и зачем?

— В обычной. Частной. Там за ним присмотрят и обследуют. Он мог простудиться. Это ж надо было додуматься — бросить малыша на крыльце в ноябре!

— Ему ничего не грозило, драконья кожа не пропускает влаги, а одеяло я заговорил.

— Да он из этого одеяла вашего заговоренного, как проснулся, так за пять минут выпутался, а то и раньше! — фыркнула Петунья. — Это надо ж совсем детей не знать, чтобы не понять! И вообще — что вы себе думаете?! Что можно единственную сестру даже на похороны не позвать? Я случайно узнала! Подсунули ребёнка голого, что хочешь с ним, то и делай, а я, между прочим, работаю! Блэк этот ваш написал, что зайдёт и всё решит, а от самого ни слуху, ни духу!

Дамблдор осознал, что она на грани истерики. Он собрался было сказать что-то успокоительное, что-нибудь на счёт «прискорбного недоразумения», в силу которого её не пригласили на похороны, но тут до него дошёл смысл последней фразы. Это ещё что за новости?

— Блэк вам писал?!

— А то вы не знаете? Записка в кармане куртки лежала!

— Верно, писал он что-то, — горестно пробормотал Хагрид, придвигаясь поближе. Петунья, умудрившаяся только сейчас обратить на него внимание, слегка отшатнулась. — Как я сказал, что велено малыша к тётке отвезти, так он призвал из дома бумагу и перо, да и нацарапал что-то, передать велел. А я в карман куртки и сунул, он куртку-то отдал, сказал, чтобы малыша в неё завернул, холодно, мол, лететь...

— Что же ты мне ничего не сказал?

— Да забыл я, разве ж думал, что важно! Это ж горе такое, а тут... — повесил голову великан. Дамблдор вздохнул.

— Мисс Эванс, вы не могли бы вспомнить, что именно было в той записке?

— Что тут вспоминать? Чтобы я за Гарри приглядела, пока он будет за Питером гоняться, который то ли предателем оказался, то ли в беду попал... да вот эта бумажка, читайте!

Она порылась в сумке и сунула в руки Дамблдора мятый листок, содержание которого только что пересказала почти дословно. По крайней мере, главное было сказано. И понято.

— Так это что же, Хранителем Питер был? — ошеломлённо пробормотала Алиса.

— Но не сам же он себя... — растерянно возразила Эммелина.

— Ну, если сразу после взрыва применить дезиллюминационные чары... — задумчиво начал Фрэнк.

Дамблдор хотел было сказать, что нельзя делать такие решительные выводы из пары строк, которые... но осёкся, встретившись взглядом с Ремусом. В глазах Люпина таяло изумление, сменяясь бесконечной, отчаянной виноватостью. Ни капли обвинения в них не было, только боль и осознание собственной вины — за что? За то, что поверил?

Дамблдор наткнулся на этот взгляд — как на нож.