Миледи (джен)

Помощь Наташи заключается в снабжении Иеры приличным количеством денег и устройством её пути. Везти её официально было бы открытой провокацией, но на счастье одному из сотрудников Eternal Summer предстоит командировка в Лондон. Там Иеру ждёт три с небольшим часа на осмотр достопримечательностей и самолёт до Осло, а там — пересадка на рейс до Лонгийра.

Полис Лонгийр хорошо охраняется. Людям не работающим на Cold Harbour не попасть туда без уважительной причины. Подделать пропуск сотрудника слишком сложно и опасно; получить личное приглашение от K — невозможно, поскольку он всё ещё не отвечает на звонки; получить его от самой виновницы торжества тем более невозможно. Поэтому решили прибегнуть к испытанному методу промышленного шпионажа — журнализму. Получить, минуя некоторые формальности, (Карлос клялся и божился, что это вовсе не то же самое, что подделать) пропуск для прессы оказалось гораздо проще.

Свечерело. Самолёт вылетает завтра, Иера уже начала прикидывать, как добраться от гостиницы до аэропорта вовремя. Она уже собиралась вызвать такси, когда Наташа угадала ход её действий и почти правдиво вознегодовала:

— Это что ж ты обо мне думаешь? Ай-ай-ай-ай-ай! — она расстроенно качает головой, но сквозь гримасу притворного огорчения то и дело просвечивает улыбка, — Не знаю, как тут, но у нас с гостями так не обращаются. Переночуешь у меня.

— Ну я…

— Возражения не принимаются. Ну что ты в самом деле будешь таскаться туда-сюда? Придёшь в себя, отдохнёшь, посидим.

Иера немного осмелела:

— Помнится, у вас в это слово вкладывается какой-то особый смысл?

— Да чего там особенного… — отмахивается Наташа и кладёт руку Иере на плечо, — ты — мой гость.

* * *

Ведёт Наташа сама. Иера ожидала оказаться где-то в центре, в Манхеттене или в Адовой Кухне*, но они уверенно катят сквозь Манхэттен в нижний Ист-сайд. Волнение нарастает: Карлос мог бы легко получить доступ к логу распознавателя личности и узнать, где Иера живёт, а именно — в нижнем Ист-сайде. Иера понимает, что сейчас её привезут к ней домой и скажут что-нибудь вроде «делать тебе больше нечего, не расстраивай родителей».

— А куда мы едем? — осторожно спрашивает она.

— В Брайтон. Не люблю я, честно говоря, наше высшее общество. Мне с ними не о чем говорить. Приходится, конечно, сохранять инкогнито, но…

Дорога на Брайтон лежит через нижний Ист-сайд, через мост, ведущий в Бруклин. Зря волновалась. Стараясь, чтобы Наташа не заметила, Иера выдыхает с облегчением. Всё-таки ей действительно помогут, её действительно не предадут и не обойдутся, как с глупой малолеткой. Пора привыкать к мысли о том, что тебе действительно могут помочь, и что в этом можно не сомневаться. Но они с K — они привыкли в этом сомневаться. Они знали, что привыкли. K оценил всю горечь этой привычки раньше неё — вот почему он ушёл…

— У меня… понимаешь, у меня нет того, кого бы я могла назвать «своими», — продолжает Наташа, — Когда отец дал понять, что Eternal Summer унаследую я… хех, видела бы ты меня! Я была одержима, как бы это сказать… романтикой утопического капитализма, во. Думала, буду носится, как в жопу ужаленная, в делах, как в дыму, вся такая как… как Дагни Таггерт. Читала?

— Да.

«Атлант» оказался для Иеры большим разочарованием. Первый том окрылял, второй нагонял тоску, а в третьем уже с самого начала становилось понятно, что героическая Дагни Таггерт на самом деле мало того что ветренница, так ещё и Мэри Сью.

— Она была моей героиней, — Наташа смеётся, — Я хотела походить на неё во всём. И чтоб в руках всё горело, и чтоб всё на мне держалось, и чтоб были у меня такие же героические мужчины, как Риарден, Голт и Фриско, да побольше.

— А сейчас не хочешь? — так же шутливо спрашивает Иера.

— Да мне четырнадцать лет было. А сейчас меня отец устраивает на разные должности, чтобы набралась опыта, и людей я повидала, и скажу тебе так: никто из героев романа не был настоящим. Там не было настоящих людей.

— Кроме Эдди Уиллерса.

— Кроме Эдди Уиллерса, да. Но ни одного Эдди Уиллерса рядом со мной тоже не случилось. Я думала, что прекрасно вольюсь в это общество. Но я считала их обществом тех, кто ворочает делища, решает судьбы мира, благодетельствует всем. Я думала, что стану атлантом среди атлантов. А стала «this crazy Russian» среди обычных подонков, одержимых деньгами.

— Поэтому ты переехала в Брайтон?

— Да. Я и в России-то никогда не была. Но тут — хотя бы какое-то ощущение, что я в своей тарелке.

* * *

Квартира у Наташи скромная. Иера постепенно понимает, что это не экономия, и даже не показное пренебрежение к стандартам высшего общества, которое Наташа так старательно изображает: это больше похоже на сознательную или полусознательною, или даже подсознательную тягу к той жизни, которой живёт сама Иера, и которой Наташа не знает. Ей доводилось видеть однокашников, пытающихся выглядеть богаче, чем они есть, но вот прибедняющихся богачей она ещё не встречала.

После небольшой заминки Иера воспользовалась душем. Она не привыкла к такому гостеприимству. Наташа не просто держит в руках рог изобилия, а яростно трясёт им у неё над головой.

С кухни потянуло глинтвейном. Через минуту Иера появляется там с полотенцем на голове. Ощущение такое, будто затеяли девичник.

— Вспомнила тут один хороший, — начинает Наташа, как только Иера заходит, — Застряли, значит, люди в лифте, ещё и свет погас. Тут женщина: «прекратите пихать меня локтём!». А ей в ответ: «эта нэ локат, эта нос!».

— Очень смешно.

— А-га! Так и знала.

— Что знала?

Наташа отходит от плиты и наполняет стаканы из эмалированной кастрюли:

— Проверяла, заденет ли тебя это или нет. Если задело, значит ты действительно с Кавказа.

— Ха, ловко. У меня прабабушка оттуда, я, так сказать, седьмая вода на киселе.

— А. Ну, я ж не дура спрашивать напрямую. Засудить могут. За разжигание.

— Да я бы ни за что!

— Просто привычка. Самое классное, что я сама — нацменьшинство. Люблю иногда этим делом припугнуть. Ну, за нацменьшинства.

Время летит незаметно. Иера почти никогда не выпивала, так что ожидает чего угодно, но вскоре в кастрюлю выливается уже третья бутылка красного, а чувствует она себя замечательно, и спать совсем не хочется. Либо до этого момента она себя плохо знала, либо русские действительно владеют какой-то странной алкомагией.

Хотя какой-то эффект действительно есть. Иера давно замечала за собой, что иногда на неё что-то находит. Какое-то странное состояние, в котором можешь говорить только то, что думаешь. Оно бы и ладно, но в эти моменты она и думать начинает что-то не то. Несколько раз она уже оказывалась из-за этого в неудобном положении, когда посреди вечеринки возьмёт, да и ляпнет что-нибудь такое, от чего все недоумевают. И каждый раз среди недоумевающей компании находится кто-то, кто после её слов впадает в задумчивость, словно Иера задела что-то внутри. Вот и теперь:

— Ната-аш. Угадай, какое сейчас время?

— Э-э… время приключений?

— Время кухонной психологии. Ты живёшь не просто скромно — ты живёшь нарочито скромно. Не просто выпадаешь из своего круга — ты вырываешься из него. И постоянно… в напряге что ли?

Наташа мрачнеет.

— Ты словно постоянно оглядываешься, проверяешь себя. Достаточно ли я щедра, достаточно ли добра, достаточно ли честна? И что-то кажется мне, что ответ далеко не всегда положительный.

Они смотрят друг-другу в глаза.

— Скажи мне: за что ты себя наказываешь?

Наташа грустно улыбается и отводит глаза:

— Твоя история, то, что случилось с K… — она вздыхает, — короче: та же фигня.

— В смысле?

— У меня был… есть брат. Есть. Я очень надеюсь, что он ещё есть.

— Боже…

— Я знаю, о чём ты подумала, но нет. Когда он ушёл, Сердцееда ещё не было. И трупа его никто не видел, так что… вот. Есть у меня подозрение, что это всё тот вирус — «Зеркало Разума», ну да ты лучше меня знаешь. У него был имплант, и он заразился. Я тогда мелкая была, лет, может, десять… он поругался с отцом. Не помню уже, что он ему предъявлял, но примерно то же, что и K: критика капитализма. Мол, и эксплуататор он, и толстосум… чтоб ты понимала, он говорил это человеку, который поднялся с самых низов и сам себя сделал вот этими вот руками. Поругался с ним и ушёл. И не вернулся.

Иере больно это слышать, но и радостно: ведь получается, что не в интересах компании дело, и говоря про них, Наташа врала сама себе. Она старается больше не говорить, а то вылетит что-нибудь ещё — она-то себя знает. Например сейчас на волю рвётся очередной вопрос: ведь про мать Наташи она так ничего и не слышала.

— Когда отец сдался, попыталась я. Я ж не знала, что брат не в себе. А он эдак, знаешь, присел передо мной на колено — как к совсем маленькой, я это ненавидела — и сказал: «я иду искать сердце, горящее ярче, чем ваши». И ушёл.

Тяжёлое молчание. Иера пытается подобрать нужные слова, но у неё не выходит. Язык при этом буквально рвётся на волю, и в конце-концов она сдаётся и следует той же тактике, которой всегда следует в подобных случаях — открыть рот и посмотреть, что получится:

— Есть у меня такая теория. О людях. Такая большая метафора. Каждый человек — это источник света. Но только свет это такой особенный, видный только тому, кто его излучает. А ещё каждый человек — это зеркало.

— И ты поэтому всем помогаешь? Потому что думаешь, что вокруг тебя только хорошие люди?

— Когда рядом со мной кто-то страдает, я страдаю тоже. Не важно, как я свечу, но вот зеркало из меня — хоть куда. А твой брат… видимо, что-то в нём сломалось. Но он помнит, что раньше было лучше, и продолжает искать свет, хотя должен быть им сам.

— И с K — то же самое.

Иера не отвечает. Она и сама раньше как-то не рассматривала ситуацию с этой стороны. Теперь неизвестно, что будет сложнее: выручить K, или заставить его снова гореть.

— Если действительно хочешь мне помочь, — говорит Наташа, — найди K. Найди его и спаси. И я буду знать, что хоть кому-то это удалось.

Примечание: *Hell's Kitchen aka Clinton — один из самых дорогих районов NY.