Миледи (джен)

Иера день за днём приучала себя вставать ровно в восемь, так что почти уверена, что сейчас именно восемь утра. Разбудил её, впрочем, не внутренний будильник, а какие-то посторонние шумы.

— У-у-у, с-сука… язва мелкая… — голос определённо принадлежит матери разбойницы. К несчастью ей же принадлежит и запах. — Да куда ж ты… залго тебя подери… — причитая хриплым полушёпотом, она обшаривает подвал. Она явно торопится, но поиски ведёт ровно настолько быстро, насколько это позволяет похмельное тело. Заглядывает на кресло, в кресло, под кресло, в нищенскую с ночи не тронутую кровать, под кровать, снова под кресло, — Кобёлка ебаная, матери похмелиться не даёт… — провозившись пару минут со скрытой в темноте панелью, открывает секретную стенную нишу с небольшим арсеналом, — И здесь нет. Пригрела, мля, змею на груди…

Иера понимает, что лучше и дальше притворяться спящей. Особенно с учётом только что обнаруженного арсенала. До этого момента единственной иллюстрацией похмелья для Иеры служил Бен. На прошлое рождество они посидели так, что и ей с утра было худо, а на Бена с K вообще было жалко смотреть. К полудню всё как рукой сняло, но тут случай явно не из таких.

— Сама, небось… а я тут… вот придёт, я ей… у-ух, сушит пиздец…

Иера не выдерживает:

— Извините…

— Ты ваще заткнись, распирд… ра… муд… у-у-у… — очевидно, женщина собирается выдать что-то многосложное, но ей мешает новый приступ головной боли.

Иера садится. Несколько секунд уходит на то, чтобы не завыть от боли, потому что к отлёжанным и связанным конечностям резко возвращается кровь. Женщина продолжает свои бесплодные поиски. Серая холщовая рубашка и неухоженные седые волосы делают её похожей на призрака.

— Сколько вы вчера выпили?

— Столько же, сколько и всегда, — раздражённо отвечает женщина.

— А это сколько? — спрашивает Иера и пугается, потому что запоздало понимает, что не хочет знать ответ.

Удивительно быстро для своего плачевного состояния женщина сокращает дистанцию. Иера вжимается в стену от смеси отвращения и страха.

— Ты мне тут, блядь, не умничай, халда мелкая!

— Изв… — женщина хватает Иеру за лицо, затыкая ей рот.

— Скажи спасибо, что дочка за тебя впряглась! — у женщины острые серо-голубые глаза, чистые, как зимнее небо, и в то же время от неё так разит перегаром, что в глазах темнеет. — Убила б на месте, дрянь! Да что ты знаешь? Ничего ты не знаешь! Выискался тут Джон, мать его, Сноу! — она резко отталкивает Иеру, больно ударив затылком о стену, и по крутой синусоиде возвращается к последнему месту поисков. То ли выпивки в доме просто не осталось, то ли это Кэт ночью вынесла всю на помойку. Причём именно вынесла на помойку, а не спрятала, в этом Иера почему-то уверена.

— Вы там у себя, мля… всё жрёте и жрёте, всё жрёте и жрёте, — старая волчица понемногу раскочегаривается. Иера молчит — ей нужно подавить дрожь и слёзы обиды, чтобы смочь снова заговорить. Говорить — это всё, на что она сейчас способна.

— Где «у себя»?! — наконец парирует она гораздо более раздражённо, чем планировала, — Где «у себя», я…

— Заткнись! — женщина всхлипывает. Осознав, что поиски бесполезны, она теперь просто стоит посреди комнаты. — Ничего ты не знаешь. Писхолух, тоже мне.

— Знаю! — Это ложь, но лишь наполовину: Иера знает только то, что этой женщине на самом деле очень больно, ведь она, судя по всему, пьёт едва ли не каждый день, и что же это такое с ней случилось, если для обезбаливания требуется столько алкоголя?

— Не знаешь, — женщина снова подходит к ней. Иера замирает, но напрасно: теперь «старая волчица» просто садится перед ней на колени. — Не знаешь, — горько повторяет она, качая головой и утирая слёзы трясущимися пальцами, — Ты не зна… ик!.. ешь каково это — когда всё рушится. Когда вокруг — тьма, гниль, погань, и ни одной живой души, ни ик! одного нормального человека — только всякая мразь! И когда… — она заходится слезами, — и когда ты пони… ик!.. маешь, что теперь так будет всегда. Когда быть трезвой просто невыносимо. Ты… сволочь мелкая, недоросль неразумная, ты не ик! знаешь, каково это.

— Господи, помоги мне помочь ей, — шепчет Иера и поднимает глаза на женщину. — Я знаю. Я действительно знаю, что это.

Подняв свободную руку, она медленно и осторожно, словно хочет погладить бешеного пса, дотрагивается руками до её седых волос. Убедившись, что руку всё ещё не откусили, Иера уже смелее прикасается к голове женщины.

— А ещё я знаю, что никогда ничего не потеряно.

Что случилось с этой несчастной, уже можно представить в общих чертах: дочь — преступница, муж — либо предал, либо погиб, окружение всё — с темным прошлым и недобрым характером, хозяйство не устроено, денег не хватает, ergo bibamus*. Иера вздрагивает: вот, что случилось бы с ней, не пойди она за K.

— А ещё я знаю, что как бы плохо не было, всегда есть луч надежды. Всегда. Вообще всегда! А ещё я знаю, что у вас есть замечательная дочь — сильная, умная, смелая… — «а также грубая, злая, да к тому же ещё и лесбиянка» — мысленно прибавляет Иера, — Я знаю, что вы ей дороги, и что она заботится о вас. И я знаю, что кроме тех жлобов, что вас окружают, есть и нормальные, добрые, честные, хорошие люди.

Женщина поднимает глаза. Иера не имеет ни малейшего понятия, что она сделает в следующий момент, но руку не убирает и глаза не опускает. Если хочешь пробиться человеку в душу, нельзя забывать, что ты именно пробиваешься.

— А ещё я знаю, что и вы сами можете гораздо больше, чем думаете, и что вы на самом деле гораздо лучше, чем думаете. И что вы не одни. Я знаю, — она не знает, но очень хочет верить, — что ваша дочь любит вас и всегда поддержит вас, — «и не бросит свою мать, как я бросила свою» — мысленно добавляет Иера и запинается, чтобы отогнать эту мысль, — и что надо лишь начать.

— Ты ещё скажи, что господь со мной.

Это тот самый последний сарказм, последний бастион, Иера знает звук, с которым падает эта последняя стена. Оборона прорвана, её войска в городе, пленный король спасён. Раза два-три в её жизни уже бывали такие осады и битвы, после которых она в своём узком кругу получила славу специалиста по кухонной психологии.

— И Он тоже, да! Но речь сейчас, прости Господи, не о Нём, — если Господь таков, как думает Иера, то речь всегда о Нём и только о Нём, но это уже софистика, — а о вас, и о том, что всегда можно найти помощь. Завязать одним усилием воли не выйдет, для этого нужно стараться каждый день, но у вас есть Кэт — попросите её о помощи. Она будет только рада.

Иера убирает руку. Остаётся ждать результата.

— А ты знаешь… — наконец заговаривает женщина, — я ведь раньше играла в ЛСО…

— В смысле?

— В Лондонском Симфоническом Оркестре. На скрипке. Сейчас.

Встав уже увереннее, стремительно трезвеющая женщина проводит ещё несколько минут за поисками и возвращается с ключом. Опустившись на колено, она освобождает Иеру от наручников и развязывает ноги.

— Интересно, смогу ли я сейчас…

— Давайте! — радостно соглашается Иера, пытаясь встать на одеревеневшие ноги, — А я вам чайку сварю. А то сушняк ведь, дело такое…

— Я бы на твоём месте сбежала.

— Пока не наведу здесь порядок, с места не сойду, — сойти с места сейчас действительно трудновато.

* * *

Иера не знает, когда вернётся Кэт, так что считает, что она вернётся в любую минуту. Она заваривает чай, приводит в порядок небольшую кухню (на весь дом не хватит ни времени, ни сил), отворяет окно, чтобы впустить свежий ветер. Всё это сопровождается аккомпанементом всё более уверенной скрипичной мелодии и всё меньшего количества сдавленных ругательств.

Спустя два часа слышно, как Кэт сначала открывает дверь привычным движением, затем замирает услышав звуки скрипки…

Заходит на кухню…

Только хорошее воспитание не позволяет Иере завизжать от восторга. Господи! — думает она, — А я три года, как дура, над кодом сидела, и не знала, что вот оно! Вот оно! Вот, для чего я живу, вот, что моё! Коды, эксплойты, уязвимости — K с этим лучше справится, я — вот где нужна, вот, где должна быть! И чтобы шок, и чтобы радость, и чтобы люди офигевали от того, как всё хорошо обернулось, а я стою такая в сторонке и просто знаю, что это — моя работа!

— Кэт, — говорит женщина так тихо, словно между ними не больше дюйма, — нам нужно поговорить. Пойдём.

Они уходят. А Иера заваривает ещё чаю и, дождавшись, пока они удалятся настолько, чтобы её не слышать, тихонько пищит и потирает руки. Предстоит ещё работа.

* * *

Разбойница садится за стол напротив неё и долго молчит. Иера не торопится. Чай уже поспел, остаётся только сидеть с тихой лукавой улыбкой человека, собирающегося сделать доброе дело. Кэт долго смотрит на неё своими острыми прозрачными глазами, но Иере уже не страшно. Она ждёт, пока собеседник выскажется. Она даёт ей высказаться. Теперь она — главная.

— Как? — наконец спрашивает Кэт.

— Ну что значит «как»… я просто поговорила с ней. Большая часть работы ляжет на вас, я всего лишь…

— Я не об этом. Иера… Я тебя похитила, убила твоего водителя, обругала, я тебя — головой об капот, а ты… Я сделала тебе столько зла, а ты сделала мне столько добра! Как это, блядь, работает?!

— Н-ну… когда я вижу, что человеку плохо, я помогаю. Всё настолько просто. И к тому же верёвки, знаешь ли, страшно жмут…

Иера запоздало понимает, что после таких выступлений надо сразу же исчезать как можно более волшебным образом, потому что иначе придётся объяснять, как ты это сделала. Нет ничего труднее, чем объяснять то, чего и сама не понимаешь.

— Ты… ты вообще понимаешь, что ты сделала? У меня ж как батя маслину поймал, дык она уже лет пять синячит.

Иера вспоминает про отцовский пистолет. Вспоминает и про то, что нашёптывал ей Лукавый, едва она взяла пистолет в руку. И про то, что отцу сейчас гораздо хуже, чем ей, и что пистолет наверняка всё ещё при нём.

— Прости пожалуйста, я не знала.

Кэт откидывается на стуле, делает резкий вдох, чтобы не заплакать.

— Тайм-аут. Теперь я варю чай, ок?

* * *

Иера делает ещё маленький глоток, но только из вежливости: пить горько-кислую бурую жижу, которую Кэт по какому-то недоразумению называет чаем, просто невозможно.

— Где взяла? — коротко спрашивает она, кивая на механическую пару рук. Кэт сложила все четыре руки на столе, — и что значит «ВМВП»?

— Все менты — волки позорные. А руки я собрала сама, — Кэт немного откидывается, осматривая своё тело, — тут вообще почти вся аугметика — самодельная.

— Серьёзно…

— Ха, небось думала, попала к уркаганке неразумной? А я между прочим тоже нон пенис канина.

— С образованием, значит. Где училась?

Кэт вздыхает и смотрит в окно. Закуривает.

— Ну, как тебе сказать… Слышала за институт блаародных девиц у Рединге?

— Нет.

— Прекрасное место, — говорит Кэт с такой широкой улыбкой, с которой обычно говорят о местах, которые ненавидят до глубины души, — Ховорят, шо именно там для девушек уроде меня захорается заря новой счастливой жизни. Дисциплина, конечно же, очень строхая, зато учат сразу усему, шо может в этой новой жизни приходиться.

Кэт встаёт, чтобы заварить ещё чаю. Среди невразумительной вязи синих татуировок Иера замечает на её животе несколько колотых шрамов. У неё сжимается сердце.

— А какой замечательный и дружный коллектив! — продолжает Кэт, резко переключившись на кристально-чистый британский. Очевидно одним из её главных врагов была девушка из богатой части Лондона, — У нас там даже свой гимн был. Ща, как там… Есть у Рединге малина, шо прозвана «Заря». Там девочек хороших пропало мнохо зря.

— Чай тебя тоже там делать научили? — спрашивает Иера, чтобы хоть что-то сказать. Эта девушка её похитила, отметелила и приковала к батарее, но Иере хочется обнять её и сказать, что всё будет хорошо.

— Да. Звиняй, привычка. Давай нормальный заварю.

— За что ж тебя так?

— Пырнули — за пачку сигарет. А посадили… а посадили за то, что батя мой мента замочил.

— Так за это ж нет статьи.

— А за воровство — есть, — больше всего Иеру ранит то, что разговор сопровождается уютным позвякиванием чайника и мурчанием закипающей воды, — Я мелкая была и злобная. Разрисовала бобик. Ну, в смысле, машину полицейскую. Неприличных слов понаписала. А там откуда-то сверху пришло распоряжение нас с матерью наказать вместо отца. Его-то тоже грохнули, мёртвого не накажешь. Вот меня поймали и пришили воровство. А мать турнули с оркестра. А денег там водилось — моё почтение. Тот мент, видимо, особо важный какой-то был. С покровителями или типа того.

— Ну, а сейчас-то ты чего?

— Ты, дорогая моя, шлангом-то не прикидывайся. Чего-чего. Того, блин. Кушать-то хочется. А на работу меня кто возьмёт, а? Сидевшую-то. Да то ладно, сестрички вроде как устроились, там обычно ещё можно как-то вырулить. Но не в моём случае. Да и потом: я, может, тоже хочу есть омаров и носить Габбану с Дольчей. Я, может быть, тоже хочу себе клёвую тачку, летать на Багамы и трахать моделей. Не смотри на меня так: девочки действительно лучше, доказывать не буду, а то ты уже красная.

Кэт вернулась за стол с двумя кружками нормального — слава тебе, Господи! — эрл грэя.

— В общем покровитель того мента — я так и не проха… не узнала, кто это был, — но он кто-то из наших лондонских шишек. Ну что ты на меня смотришь, как с иконы? Ты либо нимб отрасти, либо скажи уже что-нибудь.

Иера чувствует, что больше не может поддерживать нормальный разговор. Чувствует, что вместо нормальных реплик будет говорить то, что хочет. Это, впрочем, ладно, это даже хорошо. Она уже успела заметить, что это обычно помогает: надо просто открыть рот, а дальше само пойдёт.

— Всё будет хорошо.

— В смысле?

— Всё будет хо-ро-шо. Я… я просто думаю, что должен быть хоть кто-то, кто тебе это скажет. Всё будет хорошо, и всё не напрасно. Сказать это — всё, что я могу. Всё, чем я могу помочь.

Кэт молчит и смотрит на Иеру, как на сумасшедшую.

— Извини, на меня иногда находит, и я начинаю говорить то, что думаю.

— Ты либо святая, либо поехавшая.

— Скорее второе, — улыбается Иера.

— Нет, серьёзно! Я с тебя тащусь просто! Я тебя, значится, гопнула, похитила, отмудохала, а ты мне тут, пока я выходила, мать протрезвила, сняла наручники, убралась, заварила чай… и думаешь ещё, что сделала недостаточно?! Типа ваще как в песенке «что бы мне, что бы мне, сделать хорошего?». И ведь не поёшь, правду говоришь — я такие вещи чую.

— Говорила же: если я вижу, что человеку плохо, я помогаю. Всё настолько просто.

— Ебать ты Иисус, — усмехается Кэт, но по глазам видно, что ей не смешно. Иера кривит лицо оттого, что услышала эти слова в одном предложении.

— Не произноси Имя всуе. Просто не надо. Пожалуйста.

— Ладно-ладно, извини. А то ещё «оскорбление чувств» пришьют… Ты мне лучше скажи, что ты забыла в наших палестинах? Потому что вот про репортёра — это ты точно поёшь. Знала я одну — в библейском смысле тоже — так она мне порассказала о журналистской среде, и ты точно не похожа на кого-то из неё.

— Ну что ж… — Иера отпивает, чтобы сделать паузу и собраться с духом, — Я на самом деле хакер. Белая шапка, то есть никакого криминала. Ну разве только чуть-чуть. И у меня есть сводный брат, K, мы работа… ем…

— А-га, — понимающе кивнула Кэт.

— Да. Этой зимой ему опротивела наша бедность, да ещё и аугметика, видимо, чем-то заразилась. Он наорал на меня и ушёл. Но это ещё ничего. Пошёл в ближайший ночной клуб, — дело было в Нью-Йорке — и там подцепил не кого-то, а саму Жюли Винтер, президента корпорации Cold Harbour.

— Красавчик!

— Так-то да, но тут скорее она его подцепила. Да и ладно бы подцепила, я что, я не рев… — Иера запинается, внезапно понимая, что врёт. Она его ревнует. Надо себе в этом признаться. Кэт молчит.

— Он перестал отвечать на звонки. А потом его друг сказал, что K уехал вместе с ней.

— Известное дело. Мозги запудрила, жопой покрутила, и готово. Бывают и такие.

— А потом ещё слух прошёл, что она и Сердцеед — слышала наверняка — одно лицо. Ну и что мне остаётся кроме как пойти за ним? — Иера не замечает, как её голос делается всё громче, — Что она с ним там делает, а? Может ведь и убить! — Иера дрожит, — Вырвать сердце, видела репортажи? K — добрейший и умнейший из людей, которых я встречала, а эта б… — ей приходится сжать зубы. Иера никогда не была чересчур брезглива по поводу языка, но твёрдо решила не поддаваться гневу.

— Ну давай, давай! — подначивает Кэт, — Давай, скажи всё, что думаешь! Я знаю, что это, давай, разбей что-нибудь, поори, ударь меня, у меня пластина в черепе, мне похуй.

Иера чувствует себя канистрой напалма: одно неверное движение, и рванёт. Поэтому она молчит и не двигается.

— Видела красный туман? — Кэт тянется через стол и берёт её за плечи, — Я знаю, что видела. Я знаю, что это. Это нельзя держать в себе, давай, выплесни всё на меня, я хочу помочь!

— Нет.

Иера поднимает глаза и расслабляется. Медленно выдыхает. Всякий раз, когда берёшься за доброе дело, твои демоны не дремлют и хотят всё испортить. Иера понимает это только сейчас, но понимает также, что так было всегда. Просто ещё никогда ей не удавалось раздразнить их настолько.

— Гнев — это грех. Всего лишь ещё одно из орудий Князя Мира Сего. У которого нет надо мной власти.

Она и сама не ожидала, что скажет нечто настолько пафосное. Кэт отпускает её плечи и снова смотрит, как на диковинку.

— В общем эта… буржуинка держит его у себя. И я приду туда, и заберу его.

— А что с нашей железной леди?

— Ха! Я посажу её в доменную печь — она и расплавится! А если серьёзно, то до неё мне дела нет, лишь бы не мешала.

— Она будет.

— Ну…

— Слушай, детка, а ты уверена, что дело того стоит?

— В смысле? Конечно же стоит!

— Думаешь? — на лице Кэт появляется широкая горькая улыбка, — Думаешь, он этого стоит? Думаешь, — Кэт кладёт руки на стол и пригибается, смотря на неё снизу-вверх, — он этого заслуживает? Будь у меня кто-то вроде тебя, я бы на блядки не ходила. Я была бы сама предупредительность, облако в штанах. А он?

Иере хочется заткнуть уши.

— А он-то что? Ок, задурила голову, охмурила, бывает. Но потом хватит двух дней, чтобы одуматься, а он что? Девушка за ним готова через пол-мира, а он что?! И вы ещё спрашиваете, почему я не люблю мальчиков.

— Он ждёт меня.

— Он не ждёт тебя, дура! — тянет Кэт, — Он сидит с отрубленным телефоном, кодит для Колдхарбора, пьёт шампанское с ананасами, а вечерами идёт лизать эту силиконовую пизду. Он ссучился!

— Нет! — Иера вскакивает и хочет уже бежать, но понимает, что нельзя расставаться вот так. Да и ночь на дворе. Она нервно ходит по кухне, пытаясь сдержать горячие слёзы, — За что ты так со мной?

— Для твоего же блага. Ой, я пойду за ним, я его люблю… телячьи нежности! Он предал тебя! Что бы ему не светило, он это заслужил. Пошли ты его нахуй!

— Устройся работать в полицию! — кричит Иера, чтобы Кэт наконец поняла.

Молчание. Чуть успокоившись, Иера возвращается за стол и только теперь видит, что Кэт побелела.

— Спасибо за проповедь про одно из орудий Князя Мира Сего, — она выкладывает слова, как кирпичики. — Очень информативно. В благодарность — добрый тебе совет: больше никому из нас такое не говори — убьют нахрен.

— Прости.

— Я тебя простила за всё, заочно, авансом. Иера… таких людей, как ты… слушай, я до этого дня вообще не знала, что такие бывают. Ты хоть понимаешь, что… нет, не так.

Она начинает ёрзать, оглядываться по сторонам, искать нужные слова. Иера не торопит. Этот разговор ей хочется завершить на хорошей ноте и уйти отсюда, зная, что у неё появился новый друг.

— Смотри, просто… чёрт… то есть я… а, ладно, к чёрту, — она махает рукой, — похуй, пляшем. Я люблю тебя.

— Прости, что?

— Я люблю тебя. Ты… ты горишь так ярко, ты просто чудо, ты ангел, таких не бывает, и всё же ты сидишь тут передо мной! Не знаю, как ты это воспринимаешь, но ты пойми, что для меня это всё — натурально чудо. У меня же жизнь, блин, как я не знаю… украла, выпила, в тюрьму, украла, выпила, в тюрьму. Романтика! — в её голосе звучат слёзы, которых она больше не стесняется. Иера клянёт себя последними словами за то, что не предвидела этого: влюблять в себя кого бы то ни было она не планировала, — И ни просвета. Ни лучика. И тут ты! Как с неба, понимаешь? Да тебя на руках носить надо! Ноги целовать, в шелка тебя надо, в цветы, а ты идёшь на край света вынимать этого мудня с кичи.

Иера с ужасом понимает, что сейчас ей придётся причинить человеку боль, потому что ничего кроме «нет» она сказать не сможет. Даже будь она сама лесбиянкой, другого ответа всё равно можно было бы не ждать.

— Оставайся! — Кэт встаёт, опрокидывая стул, — Всё твоё будет! — раскрывает все четыре руки, широким жестом обводя гипотетическое «всё», — Деньги — будут! Шмотки — будут! Цацки — будут! Не хочешь меня — пальцем не трону, только будь здесь.

Иера смотрит на неё, как на лесной пожар. Страшно и красиво. Страшно красиво. Красиво, потому что никто ещё говорил ей такого. Страшно, потому что в итоге придётся сказать «нет». У Кэт горят глаза, она порозовела, её слегка трясёт.

— Я ж теперь не просто урка, ты ж меня… ты нас с мамой вылечила! Хочешь — дворец забацаю, хочешь — луну с неба свистну. Хочешь, я убью соседей, что мешают спать? Переедем в многоквартирный дом, найдём флэт с шумными соседями, а потом я их убью. Так стоп, хуйню несу.

Она делает вдох, одновременно придумывая, что бы ещё такого невероятного совершить во имя любви. Эту паузу Иера и использует:

— Кэт.

Волчица замолкает. Иера встаёт, подходит и обнимает её. Ощущение действительно такое, будто она обняла и гладит волчицу, которая только что рвала добычу зубами, и только тебе доверяет прикоснуться к себе.

— Милая, милая, Кэт. Прости меня, пожалуйста, мне очень жаль, но я не хочу давать тебе надежду на то, чего никогда не будет.

Кэт не отвечает и не шевелится.

— Если я не продолжу свой путь, я изменю себе. Если я изменю себе, это буду уже не я. И в этом случае девушка, которую ты любишь, исчезнет.

— И ангел станет человеком?

— Кэ-эт, ну какой я нафиг ангел? — Иера отстраняет её, чтобы посмотреть в глаза. В них стоят слёзы, и это она заставила их там появиться. Это зрелище — просто ещё одно испытание на её пути. — Я обычная девушка. У меня нет ни нимба, ни крыльев. У меня нет ни суперспособностей, ни цветастого трико, всё, что я умею — это взламывать компы и молоть языком. И смотри, чего я добилась. Ещё вчера меня похитила какая-то страшная уркаганка, а сегодня она сияет, как розы после дождя, и признаётся мне в любви.

Приобняв Кэт за плечи, она усаживает её за стол и снова садится напротив.

— Я обычная девушка. Слабая. Трусливая. И если я этого добилась, только представь, на что способна ты. Милая, волчица моя ненаглядная. Всё, что ты видишь — твоё. Это твой же свет ослепил тебя. Это твоя же сила победила тебя. Я не свет. Я — зеркало.

— Пф… телячьи нежности, — Кэт поднимает покрасневшие глаза и смотрим на неё с усмешкой. Иера слишком заболталась и совершенно забыла о собеседнице. И не видела, как та снова взяла себя в руки, — Моё дело — предложить. Не хочешь — не надо.

— Прости ещё раз.

— Да хватит уже, хоспадя. Я крепкая. Крепче, чем ты думаешь. Если нужно добраться, есть у меня на примете один должничёк — Бешкой кличут. Скажу ему довезти тебя и сниму со счётчика. Сотворит что — сразу звони мне, голову ему откручу. Но он парень вроде мирный, всё нормально будет.

— А ты?

— А у нас теперь всё хорошо будет. Уж я постараюсь, уж я не пропаду. А вот ты… — Кэт скептически качает головой, — а впрочем ладно.

* * *

На следующее утро расстаются они добрыми подругами. Бешка оказывается очень интеллигентного вида мужчиной с благообразным лицом и чуть ли не великосветскими манерами. Как он попал в компанию Кали, остаётся только гадать.

Опустошённая вчерашним и оттого — странно спокойная, Иера уезжает, досыпая недоспанное в машине. И не видит, и не слышит, как в небольшом подвале домика в пригороде Лондона гремит и трещит, разлетаясь об стены, мебель, и как сползает спиной по стене девушка с самыми острыми и прозрачными в мире глазами, то и дело навзрыд произнося: «телячьи нежности…»