Время итогов (джен)

Уже царила глубокая ночь, когда Толя понял, что засыпает, лёжа на ковре у камина вместе с министром среди вороха пергаментов.

— Ну вот же, здесь вы написали «потому что», а сейчас говорите «ибо» — подумайте, что лучше, если вы переводите старинную книгу, — тормошил его Люциус. — И запомните, что они сражались не с кем-то, а друг с другом, значит, какой здесь будет залог?

— «Ибо» лучше, — зевал Толя, — передаёт ощущение старинной речи. А залог здесь взаимный, и окончание «рирн»… А-а-ах…

— Верно, записывайте, потом тетрадь заведёте… Да не нашими буквами!.. Да не так, морфемы имеют собственное написание, потому и письменность древняя зовётся фонетико-иероглифической… Вот так — напишите двадцать раз. Я пока поищу, чем вас озадачить… «И когда встал Летучий на облаках…» Нет, это не то… Хотя — как перевести: «Летучий» или оставить «Линэрмес»?.. Что скажете?

Менестрель внезапно поймал себя на том, что гладит кончиками пальцев длинные светлые пряди, метущие ковёр, — вероятно, желание спать сказывалось на самоконтроле. Очнулся он только тогда, когда понял, что Люциус уже не бормочет что-то и не листает Изборник.

— Да что ж вы всё как воруете? — тихо произнёс герцог, как показалось Толе, даже с какой-то жалостью.

— Что мне гнев ваш, если звёзд не станет?.. — прошептал в ответ Толя. Ему почему-то стало всё равно, что министр сделает с ним за эту нечаянно прорвавшуюся нежность. Но не было ни презрительного жеста, ничего, что выдавало бы неприятия. Напротив, Люциус неожиданно улыбнулся — Толя не осмелился на него посмотреть, но понял по голосу:

— Почти стихи. Запишите, а то забудете.

Менестрель, сгорая от смущения, нацарапал на листочке пафосную фразу. Дождавшись, пока он закончит, Люциус протянул руку, коснулся его подбородка, заставив отпрянуть, посмотрел изучающе, проникая взглядом в самое сердце. «Ершишься, как кот камышовый», — вспомнил Толя слова Хауруна и подавил в себе желание убежать.

— А ведь мать вас лаской не баловала, — сделал вывод министр.

— Откуда вы знаете? — хрипло спросил Толя, из последних сил заставляя себя смотреть прямо в серые глаза, но не различая их выражения.

— Видно. Хотите приласкаться и не знаете, как. Или дело во мне? Хауруна-то вы не боитесь.

— Меня тянет к вам, — как будто со стороны услышал менестрель свой голос. Сонливость давно сняло как рукой. — Тянет, и я ничего не могу сделать. Мне стыдно, что я не могу справиться с собой, и ещё страшно обжечься. Страшно, что вот сейчас вы улыбаетесь, а через секунду проступит что-то страшное, и я погиб.

— Спасибо, что поделились, — сказал Люциус, помолчав, и Толя, к безмерному своему удивлению, понял, что он абсолютно серьёзен. — Я предполагал что-то подобное.

— А ещё мне страшно оттого, что это вообще происходит. Я не понимаю, почему, — договорил менестрель, и на этот раз слова дались ему легче.

— В этом нет ничего страшного, — успокоил его министр. — Когда-нибудь вы поймёте, что никто не идеален. Что у меня есть свои слабости, что я совершал ошибки, что есть вещи, за которые мне стыдно… Короче говоря, однажды вы перерастёте подражание и пойдёте своей дорогой. Но пока всё, что с вами происходит — нормально, запомните это крепко-накрепко и перестаньте стыдиться.

— То есть, вы не осуждаете меня? — уточнил Толя. Ему было и легко, и больно одновременно. С его сердца спала страшная тяжесть, и он не понимал, как ему теперь быть.

— За что? — усмехнулся Люциус. — Вы же ничего не сделали, за что вас можно было бы осудить. Вы просто слишком требовательны к себе и выбрали не самый лучший идеал.

— Но почему вообще подобное со мной случилось? — не отставал Толя, поняв, что гнева не будет. Министр задумался.

— В бурбонском военном училище я заметил, что юноши помладше на юношей постарше взирают как на кумиров, стараются им подражать, копируют их манеру себя вести и прочее. Это ничего не значит, кроме того, что каждый человек ищет себе ориентир в жизни, короче говоря, то, каким он хочет стать. Тогда я понял только это, а взглянуть на это поглубже меня надоумил Магнус, когда однажды за бутылкой вина принялся критиковать разделение веществ на мужские и женские. Я с ним, кстати, не согласился…

— При чём здесь это? — не понял Толя.

— Сейчас увидите, — загадочно улыбнулся министр. — Я предположил, что каждый человек с рождения видит рядом с собой отца и мать и сохраняет у себя в душе их образы на всю жизнь. Вспомните, как вы любили в детстве свою мать. Наверняка она казалась вам самой лучшей, самой прекрасной, всемогущей и так далее.

— Верно, — кивнул Толя, стараясь не углубляться в воспоминания. Всё равно прошлое не вернётся.

— Так вот, я пришёл к выводу, что у каждого человека в душе есть два образа — образ мужчины и образ женщины. И это идеал того, каким он хочет стать сам, и того, кого он бы выбрал себе в спутники жизни — в зависимости от пола. Теперь понимаете?

Толя лежал, хмурясь, соображая.

— Получается, раз у меня не было отца, а ориентира до встречи с вами я не нашёл, то я выбрал вас как идеал, на который хочу быть похожим? А идеальная женщина для меня это та, которая была бы похожа на мою мать?

— Вы всё поняли верно, — одобрил Люциус. — Но учтите, это только мои собственные догадки, мой собственный жизненный опыт. И я вас предупреждаю: не живите так, как вам скажут, доходите до всего сами. Даже если искренне доверяете тому, что вам говорят.

— Это всё… так ново… — пробормотал Толя. — Я-то невесть что думал… А грамматика Древнего языка ваши выводы подтверждает?

Министр ошарашенно посмотрел на него.

— В последнюю очередь я проверил бы это грамматикой! — воскликнул он и внезапно задумался. — Хотя постойте… Средний род в языке есть только для духов, пол которых определить трудно, а это весьма мало по сравнению с количеством остальных существительных… И легендарный брак короля и королевы как выражение мировой гармонии… И их образы, которые переходят в разряд символов… — расширенными от изумления глазами он смотрел на Толю. — Нет, в университет вас — и цены вам не будет!

— Милорд, — взмолился Толя, не выдержав. — Давайте уже проверим то, что я напереводил, по настоящему переводу и пойдём спать, а то вы столько мне рассказали и объяснили, что уже сил нет!

Министр фыркнул, видимо, тоже от напряжённой работы теряя контроль над собой.

— Какому настоящему? Вы первый переводчик, и флаг вам в руки, как говорит король, ха-ха!