...все, как есть (гет)

Всякий раз как Артур собирался уходить, Лаванда провожала его до двери. В маленькой прихожей повязывала шарф, надевала ему шляпу, он стоял и терпеливо сносил всю эту суету. Когда все было уже готово и проверено: пуговицы застегнуты, перчатки лежали в кармане пальто — Лаванда прижималась к Артуру, и он осторожно обнимал ее плечи. Голова Лаванды приникала как раз к впадинке его ключицы, и это казалось Лаванде очень важным — доказывало правильность их встреч, их отношений.

После того, как Артур уходил, Лаванда возвращалась в пустую гостиную. На диване оставался вязаный жилет, Лаванда аккуратно сворачивала его и убирала на среднюю полку шкафа. Всю следующую неделю Лаванда будет натыкаться на этот жилет, когда ей что-нибудь понадобится из ее вещей. Можно было спрятать куда-то подальше, но Лаванде приятно прикасаться, гладить, держать в руках этот клетчатый жилет, а в пятницу вручать его Артуру, положив в карман очередную маггловскую вещицу. Артур удивлялся, смущался, называл ее транжирой, гладил ее по волосам. Ради этого Лаванда могла часами ходить по магазинам в поисках подарка, и ждала, когда Артур вновь придет. У него есть ключ, но он всегда ждет, чтобы Лаванда сама открыла ему дверь, стоит на лестничной площадке, переминается с ноги на ногу. Вид у него взъерошенный, немного виноватый. И каждый раз улыбается ей счастливо.

В субботу вечером Лаванда покупала в небольшой кондитерской печенье к чаю, по воскресеньям ее навещала мама…

— Ты похудела, и опять мешки под глазами.

— Устаю, много работы.

Миссис Браун печально вздыхает: работа — совершенно неподходящее занятие для молодой женщины, она должна создать семью, заботиться о муже. Лаванда прекрасно понимает молчание матери. Пауза затягивается, становится неприятной. Лаванда предлагает чай.

— Да, конечно, дорогая, — соглашается миссис Браун и спешит поделиться новостью. — Эндрю сделал предложение Дейзи. Она так счастлива!

— Я рада за нее, — Лаванда действительно рада за младшую сестру.

— Помолвку отпразднуем у нас, двадцатого. Будут только самые близкие… представь, Дейзи хочет, чтобы платья подружек были лавандового цвета. Как мило, правда? Она всегда была к тебе очень привязана…

Лаванда не знает, что ответить, да этого и не нужно, мама продолжает рассказывать, с таинственным видом улыбается:

— Знаешь, кого Эндрю пригласил шафером? Иеремию Линча, ну, Джерри Линча — внука нашей соседки, помнишь? Он так трогательно ухаживал за тобой в детстве… помню, в песочнице… вы бы могли встретиться, поболтать, он о тебе спрашивал… вы, кажется, учились вместе…

— Он старше на два курса.

— Не думала, что тебя может смутить разница в возрасте.

Опять. Всякая семейная встреча обязательно заканчивалась разговором о нем, об их отношениях. Сначала это были призывы не губить жизнь и подумать о репутации семьи, потом скандалы и упреки, призывы и снова скандалы… на этот раз мама нашла новый аргумент:

— Лаванда, в конце концов, ты — молодая женщина… естественно, у тебя есть и… определенные потребности. Тебе нужен мужчина… здоровый, молодой, сильный…

Лаванда видела, как непросто даются матери эти слова, но то, как она поджимает губы, передергивает плечами, мнет пальцами платок — вся эта демонстрация борьбы с привычными принципами, воспитанием, приличием во имя счастья дочери была оскорбительна.

— Мама, мне нужен мужчина, который меня любит. И он у меня есть.

— И как долго это будет продолжаться?

Вот этого Лаванда боится больше всего. Как долго Артур будет рядом с ней? Лаванда не хочет знать ответ. Она боится ответа.

— Я не буду обсуждать это…

— Лаванда…

— Я не буду обсуждать это, мама! Ни с тобой, ни с кем бы то ни было! — Лаванда кричит зло, тонкая фарфоровая чашка раскалывается у нее в руке, осколки впиваются в ладонь, боль от пореза неожиданно снимает напряжение, Лаванда несколько раз резко выдыхает:

— Я не приду на помолвку Дейзи. Обследование в Мунго. Она поймет.

— Да, наверное, так лучше, — миссис Браун крепко сжимает в руках ридикюль, идет к выходу: решительная походка, прямая спина… и потерянный, умоляющий взгляд, когда в дверях оборачивается к дочери:

— Лаванда, милая…

— Меня все устраивает, мама.

Дверь захлопнулась. Лаванде стыдно за свой крик, свою злость, свою ложь. Конечно же, ее все устраивает! Устраивает, драккл все побери! Одинокие вечера всю неделю, поиски подарка для Артура, когда он даже не может забрать с собой эту безделушку! Устраивает, что на работе Артур не решается взять ее за руку, они обедают в министерском буфете за разными столиками. Но все одно: за спиной шушукаются сотрудницы, и скабрезно хмыкают сослуживцы. А старина Тим долго и шумно возится с ключами, громко бурчит перед тем войти в их комнатушку: неужели опасается застать их в объятиях друг друга прямо на рабочем столе…

Иеремия Линч… надо же… Лаванда помнила, как на пятом курсе он пытался лапать ее потными руками, а потом указывал на нее пальцем в коридорах, паскудно улыбался, что-то рассказывал о ней приятелям, брызгая слюной, а те глумливо ржали. Встретиться поболтать с Иеремией Линчем, пригласить на чай… его или кого-нибудь другого, а, возможно, даже на ужин… Лаванда попыталась представить лицо этого другого, перебирала в памяти образы одноклассников, сотрудников, прохожих на улице, но вместо лица видела белесое, расплывчатое пятно. Стало страшно до рвоты. Лаванда несколько раз судорожно вздохнула, зажимая рот ладонью, бросилась к раковине. Если бы Артур был рядом… наверное, он что-нибудь уронил бы, непослушными, дрожащими руками перебирал бы лекарство в аптечке, отчаянно обещая: «все будет хорошо»… если бы он был сейчас рядом, Лаванда бы в это верила, потому что только Артур мог так укутать ее в плед, уложить на диване, сесть рядом, взять за руку, бережно перебирать ее пальцы. Сама мысль о нем успокаивает. Лаванда умывается холодной водой, несколько секунд смотрит на себя в зеркало, резко разворачивается, идет в комнату. Нужно склеить чашку, убрать и вымыть посуду, но Лаванде нет до этого дела, пусть все останется, как есть. Да! Лаванда забирается на диван с ногами, прижимает к себе клетчатый жилет и шепчет:

— Пусть все останется, как есть… останется, как есть…

* * *

От дверей Лаванды можно было сразу трансгрессировать в «Нору», но Артур Уизли никогда этого не делал. Он спускался пешком, останавливаясь на площадке третьего этажа передохнуть — сердце дает себя знать. На улице он поднимал голову и смотрел на светящееся окно комнаты Лаванды, иногда там мелькал ее силуэт. Еще несколько минут счастья украдкой… украденного счастья.

Пора возвращаться домой. Молли ждет его, не ложится спать, но как только он появиться в двери, она с сонной улыбкой отмахнется от его тщательно продуманного объяснения: «Завтра все расскажешь, я устала…» А наутро у нее всегда много хлопот — нужно проверить счета, довязать носочки для малышки Лили, приготовить семейный ужин, кажется, Чарли хочет познакомить их со своей девушкой. «Артур, наверное, тебе следует надеть парадный костюм и голубую рубашку, давай скорее, я ее поглажу…» И не одной свободной минуты за все выходные, он так и не успеет ничего ей объяснить. Артур резко одергивает себя: не объяснить — соврать. Все так несправедливо: Молли не заслужила его лжи, нужно во всем признаться. «Молли, я должен сказать тебе… нет… Молли, ты очень дорога мне, ты — замечательный человек, прекрасная жена, но так получилось…» Что же он может сказать ей? — Что любит ее. Это правда. Артур любит жену. Это не привычка. Он просто сросся с этой любовью за многие годы. Это чувство стало частью его судьбы. Наверное, это лучшее, что было у него в жизни: первая дружба; щенячья, мальчишеская гордость, когда Молли согласилась пойти с ним Хогсмит, как же долго он собирался духом перед первым поцелуем, как зарделись ее щеки, и какими мягкими были ее губы; в той старой часовне он чувствовал себя таким решительным и мужественным, когда надевал Молли на палец обручальное кольцо, и каким испуганным он был, неуклюже принимая на руки их первенца… «Молли, ты очень дорога мне… но я должен сказать… виноват только я…». Если бы тогда он сдержался… ведь все было так правильно: он честен с Молли, а тихая, щемящая нежность к Лаванде была его тайной, печальной радостью. Если бы тогда он сдержался… не было бы чувства вины… и этого обжигающего счастья, от которого нет сил, невозможно отказаться. Артур не сможет уже быть счастливым без Лаванды: без их вечеров вдвоем, без ее внимания, когда он вдруг начинает рассказывать ей о своих юношеских прожектах, ему казалось, что он и сам давно забыл о них, но рядом с Лавандой они вспомнились и стали вновь реальными, достижимыми — и жить без этого уже нельзя. Лаванда — его счастье и жизнь. И Молли — его счастье и жизнь… Но что-то надо решать… Решать. Сегодня.

* * *

Молли приучила себя не смотреть на семейные часы. Она запрещает себе задумываться о том, почему так смущен Артур, возвращаясь с работы. Когда Гермиона несколько раз порывалась рассказать ей что-то, бросая на свекра гневные, возмущенные взгляды, Молли сразу меняла тему, говорила, что Рон похудел и выглядит неухоженным, что Рози пора учиться вязать, а то девочка так и вырастет книжной заучкой и неумехой, неспособной заботиться о семье и муже. Невестка обижалась. Теперь Гермиона — редкий гость в «Норе». Глупая девочка. Неужели Молли не знает? Столько лет рядом с Артуром в болезни и в здравии, в радости и в печали. Иногда Молли кажется, что она все поняла раньше мужа: он еще неуверенно, смущенно присматривался к неожиданному для него чувству, бережно лелея, но, не смея назвать его себе… а Молли уже знала. Знала, почему Артур вдруг стал тщательнее бриться перед работой, почему перед командировками в маггловский Лондон по четвергам он составлял список покупок: «у магглов столько всякого разного напридумано, тебе обязательно понравится, Молли» — а наутро забывал этот список на кухонном столе…

А еще Молли знает, что это увлечение, всего лишь увлечение, обязательно пройдет. Та, другая, молодая, красивая, зачем ей стареющий чудак, почти неудачник? Ей станет скучно… Молли нужна Артуру: напомнить принять сердечные капли, выкроить немного денег для короткого отпуска на побережье, собрать их шумную семью опять всю вместе — и тогда все будет так же, как прежде. Нужно только, чтобы Артуру не мешали вернуться ни ее обида, ни его вина, поэтому Молли не позволит ему лгать, оправдываться… и сказать ей правду тоже не позволит, горькую, ненужную правду, признания, после которых уже будет невозможно… все невозможно! Артур виноватый, потерянный, беспомощный с трудом подбирает слова… Молли не хочет такого.

Молли выглядывает в окно: Артур подходит к дому, несколько раз останавливается, наверное, что-то говорит про себя. В серых сумерках он кажется моложе и потому беззащитнее. Молли принимает снотворное. Дверь открывается.

— Молли, я должен сказать тебе…

— Я ужасно хочу спать, Артур, давай ты мне все завтра расскажешь…

Молли сонно, устало целует мужа в щеку. «Я вытерплю. Все будет хорошо. А пока… пока пусть все остается, как есть…»