Ночь святой Керлины (джен)

Снег, изредка срывавшийся с крыши, грохотал по подоконникам. Где-то далеко скреблась неизгнанная мышь. Буря за окном выла в полный голос, как тот одержимый в часовне на прошлой неделе. Пошелёстывал время от времени оставленный на полке конверт.

Реол лежал на спине и широко раскрытыми глазами смотрел в потолок, где едва-едва проступали растушёванные тьмой очертания лампы. Рубашку на его боку чуть заметно шевелило дыхание Ангретт. Она, как всегда замёрзшая под самым тёплым одеялом, какое только сумел найти Реол, прижималась к мужу всем телом.

Хрупкая, нежная, как разуфская статуэтка… Его сердце. Помнится, в первые месяцы их союза Реол боялся спать с ней в одной постели. Её тонкие руки, казалось, могли сломаться от одного неловкого движения — а ловок ли спящий?

Спустя годы они приспособились, и теперь Ангретт грелась под боком Реола зимними ночами, а он обнимал её, как своё самое ценное сокровище.

Этой же ночью он лежал словно не в их постели, а в холодном поле, под куполом вьюги. Быть может, Ангретт смогла бы его успокоить, но он сам не хотел волновать её. А она обязательно разволнуется — не за себя, так за сыновей. Не лучшее чувство в канун святой Керлины.

Самому Реолу тоже не из-за чего было так беспокоиться — за последние дни ничего особенного не произошло, рутина. Но всё же было у Ордена одно дело, полное досадных мелочей, которые и подточили спокойствие Реола.

Колдунья Оретта, совсем юное существо, приятная и вежливая девочка. Её угораздило родиться с проклятым даром. В других местах такие дети поощрялись, но во Фрагнаре, на родине святого Эсара, истребителя чудовищ, до сих пор чтили его заветы.

Обычно отродьям давали возможность покинуть Фрагнар в день совершеннолетия с условием, что они никогда не вернутся. Оретта это условие нарушила, к тому же колдовала прямо в городе. Её дознаватель, конечно, сообщил, что она спасалась от преследования, но Реол, хоть и жалел её, не имел права отступить от закона.

Чаровникам — белое пламя.

Губить девицу, приехавшую к больной матери, накануне святой Керлины было почти кощунственно. В голову закрадывался полный ереси вопрос: как Керлина и Эсар, иногда называемые братом и сестрой, ухитрялись договариваться? Родственников нет лишь у сирот, а далеко не все колдуны — сироты. Так что покровительница семьи говорила своему брату, когда он забирал чьих-то близких?

Реол отложил казнь на неделю. Ночь святой Керлины пройдёт, и это промедление станет вызывать лишь досаду. Однако накануне праздника Реол не мог поступить иначе. Обычно он колдунам не сочувствовал, и Оретта вызывала подобие сострадания разве что из-за неудачного истечения обстоятельств. Жалел Реол, скорее, её осиротевшую мать.

Сегодня, ближе к вечеру, он видел её. Согбенная седая старуха с белёсыми глазами пришла к Белому пламени, ведомая двумя женщинами моложе — как позже выяснилось, соседками. Она едва переставляла ноги, её колени подгибались, и, если бы не те женщины, она упала бы ещё в начале своего пути.

Но она дошла и направилась прямо к вышедшему из здания Реолу. Возможно, полуслепая старуха вчера запомнила его лицо. Но, может быть, ей было всё равно, кого именно она видит, — достаточно любого тёмно-красного плаща.

— Прошу тебя, позволь мне проститься с дочерью, — надломленным от возраста и болезни голосом взмолилась старуха.

Реол посмотрел в её выцветшие глаза. Женщины отступили, и теперь она одна стояла перед ним, высоко задрав подбородок, чтобы видеть его лицо. Гриф со свёрнутой шеей. Голова почти ложилась на старческий горб.

Реол, быть может, и исполнил бы её просьбу, но колдунам дозволялось меньше, чем преступникам.

— Твоя дочь мертва для этого мира. Ты не можешь видеть её.

По иссохшей щеке старухи скатилась одинокая слезинка — наверно, последняя капля влаги в её больном тщедушном теле.

Старуха опустила голову, словно не в силах была больше смотреть в глаза Реолу, но вскоре он вновь увидел её взгляд. Старуха вздохнула, чуть пошатнулась, будто силы совсем оставили её, и медленно, с трудом, проговорила:

— Ты служишь пламени, но в твоих глазах лишь лёд. Ты лишил меня моего сердца. — Её голос дрогнул, сорвавшись в тёмную морозную высь, и последние слова Реол еле расслышал. — Однажды ты познаешь моё горе.

Выдохнув последнее слово, старуха тихо осела на белую землю. Её взгляд по-прежнему был устремлён к Реолу.

— Твоя дочь ещё жива, неделя только началась, — зачем-то сказал Реол.

Домой он ехал, чувствуя дыхание смерти на своих плечах. Конь не хотел идти во мглу вьюги, и путь до Кей-Гелига занял, казалось, целую вечность.

Это время Реол потратил на раздумья. Если бы старуха ушла, он просто забыл бы её. Но она умерла, едва сказав своё слово.

Последнее, предсмертное, вобравшее в себя боль, отчаяние и гнев, оно могло обратиться в проклятье — такое бывало, и нередко. Проверить было невозможно: обычных-то колдунов Орден истреблял, а если бы Реол вздумал с тёмным встретиться, пусть и из благих намерений…

Если слова старухи всё же станут проклятьем, то кого оно заберёт?

Реол долго думал об этом и в пути, и дома, глядя в потолок, но так и не сумел понять, чья гибель будет для него хуже всего. Оссен был ещё совсем крохой, Каис был первенцем, надеждой и гордостью. Ангретт же была сердцем Реола. Сердцем…

Он стиснул зубы и рвано выдохнул. На миг ему показалось, что Ангретт уже не с ним, что его сердце вырвано из груди.

Немного успокоившись, Реол повернулся набок и обнял её, крепче прижав к себе. Длинная ночная сорочка была почти холодной — опять Ангретт никак не может согреться. Реол коснулся губами её светлой макушки и забылся тяжёлым сном.

* * *

Каис оказался дома к завтраку, в самый последний день перед святой Керлиной. Добраться до Фрагнара в такой снегопад было тем ещё испытанием. Господин Гвен, старый знакомый отца, вызвавшийся сопроводить Каиса от Вайклема и почти до дома, и вовсе считал, что им придётся отмечать Керлину вдвоём ведьма знает где.

Однако им всё-таки повезло, и часа полтора назад они разъехались каждый к своему дому.

Кей-Гелиг, мрачный старый дом, встретил Каиса розовато-жёлтым отражением зимнего рассвета в высоких окнах. Он чем-то напоминал отца, всегда сдержанного и строгого, когда тому вдруг вздумывалось улыбнуться.

Каис передал лошадь слуге и вошёл.

Передняя сверкала янтарными всполохами — крохотные огоньки, будто феи, расселись по стенам, отражались в зеркалах, арками обрамляли двери. На подоконнике поднимались башенки свечей в окружении бумажных яблок.

Каис помнил, как больше десяти лет назад они с матушкой долго-долго собирали и склеивали эти яблоки. Он, должно быть, больше мешал, чем помогал, и весь измазался клеем. Но матушка неизменно улыбалась и позволяла ему испортить свою долю фигурок. Наверняка те четыре полосатых горе-яблока сейчас лежат у изголовья в их с отцом спальне.

Лестницу на второй этаж оплетал серпантин из золотистой фольги. Такие же свешивались отовсюду, где не было гирлянд. На гномьих лампах поблёскивали ярко-красные шарики, привезённые откуда-то отцом лет пять назад. В углу гостиной воздвиглась пирамида в четыре уровня. На каждом из них, пересыпанные всё теми же яблоками и ватой, громоздились коробочки. Их было девять, и верхний уровень пирамиды казался возмутительно пустым.

Каис улыбнулся и выставил туда свои три коробочки, которые затем присыпал упавшей на пол ватой. Теперь хорошо!

— Кайси!

Братишка вбежал в комнату и тут же повис на нём.

— А ты вырос! — заметил Каис, обняв Оссена обеими руками. — В прошлом году пирамида была выше тебя, а теперь вы одинаковые.

Оссен улыбнулся, показав щербинку от выпавшего зуба. Каис потрепал его чёрные кудри, ласково улыбаясь. Вот кто самое главное украшение к святой Керлине!

— Оссен, где ты? — донёсся до них матушкин голос. — Твой чай стынет!

Братишка схватил Каиса за руку и потащил за собой в столовую. Отец и матушка были там — заканчивали свой завтрак. Напротив места Оссена дымилась чашка чая и стояла тарелка с шоколадным печеньем.

— Каис, здравствуй! — Матушка вскочила со стула и обняла старшего сына, уткнувшись носом в его плечо. — Хочешь есть?

— Здравствуй, Каис, — поприветствовал его отец, оторвавшись от кофе и газеты. — Как отучился?

— Реол, он ещё даже сесть не успел, — укоризненно протянула матушка.

— Отлично, отец, — сказал Каис, заняв своё место за столом. — Нет, матушка, не хочу, но чаю бы выпил. Я по-прежнему второй по успеваемости в классе.

— Кто ж у вас там первый, что ты его никак не обгонишь? — с усмешкой поинтересовался отец. — Как ни спрошу, всё второй да второй…

— Там ещё то чудовище южных краёв.

— Не колдун хоть?

Каис украдкой поморщился: отец не мог не спросить об этом.

— Нет, не колдун.

Энна, служанка, поставила перед Каисом чашку, а Оссен с неохотой подвинул печенье поближе к брату. Какое-то время отец и мать ещё задавали вопросы, но потом Каис отпросился поспать с дороги. Встал он сегодня рано и совершенно не выспался.

— Конечно, дорогой. — Матушка улыбнулась ему. — Отдыхай хоть весь день. Мы садимся ужинать в девять.

Она встала из-за стола одновременно с Каисом и тут же, болезненно охнув, согнулась, как от удара в живот.

— Ангретт! — вскрикнул отец, вскочив.

— Всё… всё хорошо. Всё хорошо.

Матушка улыбнулась так, будто этот приступ боли был чем-то постыдным. Энна, убиравшая со стола, посмотрела на неё с сочувствием и шепнула:

— Госпожа, я скажу Линне принести вам грелку.

— Спасибо. Реол, со мной всё хорошо.

С матушкой такое иногда случалось — у неё было очень слабое здоровье. Однако в этот раз отец почему-то всерьёз испугался. Он чуть ли не на руках отнёс матушку в их комнату и, кажется, решил остаться с ней.