Черное Копье (джен)

Ни усилию рук, ни ударам поджарых боков и тяжелых копыт не поддавались крепкие прутья. Но Морт не сдавался, бросался от края к краю тесной клетки и лупил что есть мочи, пытаясь ее расшатать. Особо не задумываясь о том, что он станет делать, если ему вдруг удастся выбраться.

Думать нужно было раньше, там, в лесу, а не подчиняться слепому страху, не сдаваться и не позволять себя увести.

Нужно. Было. Бороться. До конца.

Каким бы паршивым этот конец ни стался для Морта — все лучше, чем разбивать копыта и драть глотку здесь, в клетке посреди темного смрадного сарая, не зная, какая участь тебя ждет.

Слишком прочной клетки!

Морт устало осел на пол, поджав под себя сведенные болью ноги, только с первыми предрассветными лучами, проникшими сквозь щели меж досками стен. Прислонившись лбом к холодному пруту, он отругал себя за то, что не поберег силы на утро — отчаянно не хотелось встречать своих пленителей в таком состоянии, — но сделать с этим он уже ничего не мог.

Однако утром никто и не пришел. Не явились охотники и позже, когда блеклый отблеск зари сменился ярким румяным светом, который выхватил из полумрака другие, пустые, клетки, стоящие вдоль стен сарая.

Почему Морт здесь один? Почему больше никого из тонре не заперли с ним? Неужели только он попался? Хотелось верить, что так и есть, что он один не успел убежать. Милостивая Праматерь, пусть другие, пусть мать и сестры спаслись. Нутро скрутило в тугой узел от одного воспоминания о мерзких звуках, что разносились в серой мгле пожарища. Он понимал, что выбраться удалось далеко не всем, но теперь кроме этой надежды у Морта ничего не оставалось.

С вечерними сумерками сарай вновь погрузился во тьму. И по-прежнему никто не торопился делиться своими планами на плененного цевара. Не выдержав, Морт снова принялся расхаживать по тесному кругу, лупить копытами по прутьям и сердито кричать, требуя внимания. Хотя на деле хотелось тихо молить о том, чтобы ему просто дали уйти. Неопределенность до одури пугала. Зачем его привели сюда? Почему никто не приходит? Чего они добиваются? Его испытывают? О нем забыли?

Сбитый с толку Морт орал, стучал и гремел с полночи, но до утра в этот раз его не хватило. В конце концов усталость пересилила беспокойство, и Морт, сам не заметив как, опустился на дно клетки и уснул.

Второй день не принес ничего нового, кроме липкого страха, что люди все-таки бросили его здесь. Что он медленно и мучительно сдохнет в этом сарае от голода и жажды. Пусть при мысли о еде и накатывала тошнота, но за глоток воды Морт действительно многое бы отдал. Было бы только, что отдавать.

Сегодня он стучал копытами не так рьяно. И, кажется, лишь для того, чтобы заглушить собственные обреченные мысли. Голоса же не подавал и вовсе — пересохшее горло и без того нестерпимо саднило и драло. Засыпая, Морт думал о сестрицах. Хватит ли у матери сил и терпения справиться с ними обеими? Должно хватить, они же у него смышленые, поймут, что теперь они опора и поддержка для матери. Вместо отца, ступившего за Край. Вместо Морта, неторопливо следующего за ним.

Утро третьего дня началось со скрипа петель и шороха шагов.

Морт открыл воспаленные веки и молча уставился на широко распахнутую дверь сарая, в ярком просвете которой показалась высокая плечистая фигура.

— Выдохся? — бодро спросил вошедший человек и, остановившись в нескольких шагах от клетки, бросил на пол моток веревки и поставил возле своего сапога деревянное ведро с водой.

Собрав все свое самообладание, Морт поднялся на ноги, по-прежнему храня молчание и изо всех сил стараясь не отрывать взгляда от щербатого лица своего пленителя.

— Как спалось, м? — ухмыльнулся тот, скрестив мощные руки на груди. — Не делай только вид, что ты меня не понимаешь.

Понимал. Морт знал родной язык цеваров едва ли не хуже, чем людскую речь — тонре, как и большинство племен, предпочитали обучать своих детей именно ей. Так безопасней, считали они.

— Скажешь что-нибудь? — не унимался человек. Поставил носок сапога на край ведра, он наклонил его, грозясь перевернуть и разлить его содержимое. — Или мне попозже заглянуть?

Морт судорожно сжал рукой горло.

— Воды, — прохрипел он.

— Воды, конечно, — кивнул человек и оставил ведро в покое. — Я дам ее тебе, но для начала давай все уясним. Ты будешь получать свой хлеб и воду, если будешь работать. Делаешь все на совесть — ты сыт, нет — спишь голодным, мешаешь работать другим — сыты собаки. — Щербатый самодовольно расплылся в улыбке. — Поднимешь руку, копыто, хвост на человека — результат тот же. Возиться с тобой никто не станет, у нас с вами разговор короткий: не подчиняешься — идешь в расход. Я достаточно ясно объяснил?

— Да, — выдохнул Морт. Сейчас ему не оставалось ничего, кроме как малодушно соглашаться.

— Ну вот и славно. Отойди-ка подальше.

Морт послушно отступил и вжался боком в прутья задней стенки, наблюдая за человеком. Тот подхватил ведро и переставил его ближе к клетке.

— Пей, — велел он, делая шаг назад.

Как бы ни хотелось сохранить хоть тень достоинства, Морт сразу же припал на передние колени перед ведром и потянулся через прутья руками к заветной воде, черпая ее ладонями и вливая в саднящую глотку.

— Хилый ты, конечно, — цокнул языком щербатый и взялся за веревку. — Давай руки.

Морт готов был покорно делать все, что говорил человек, испытывая, несмотря на угрозы, невероятное облегчение. Работа его не пугала. Работа — это не убой забавы ради. А если у него будут силы на нее, значит, они будут и на побег. Нужно только немного потерпеть, осмотреться, понять, что к чему. Высунув между прутьев руки, Морт позволил их крепко стянуть, а когда его наконец выпустили из ненавистной клетки, смиренно дал связать между собой длинной веревкой правые ноги.

— Топай.

Покачиваясь из стороны в сторону из-за невозможности привычно переставлять ноги, Морт вышел через широкую дверь на улицу. Сощурившись и опустив голову, чтобы прикрыть гривой отвыкшие от яркого света глаза, он не сразу заметил у входа второго, коренастого человека с псом на привязи. Но не при виде охотника или ощетинившейся косматой морды у Морта застыла в жилах кровь, а от того, что он увидел рядом.

Поторопился успокаиваться.

Возле дверей соседнего амбара стояла незапряженная телега, по самые борта набитая трупами. И только по гривам на спинах Морт смог понять, что перед ним тела цеваров.

Половины. Тел.

Морт в ужасе отвернулся. Лишь бы не видеть, лишь бы не разглядеть лиц. Милостивая Праматерь… Из глаз брызнули слезы и горечь пустого желудка подкатила к горлу — вывернуло бы наизнанку, да, к счастью, нечем. А охотник, стороживший сарай с клетками, смотрел на трясущегося Морта и злорадно ухмылялся.

— Говорят, вы на вкус как конина, — загоготал он.

— И давно ты разговариваешь со своим псом, Рон? — раздался за спиной голос щербатого. — Ну, чего встал? Шагай, если не хочешь присоединиться к ним.

И Морт пошел. Ничего не соображая, не разбирая дороги, не отличая одно здание от другого. Пока человек не приказал остановиться возле одного из них. Внутри — просторный хлев, как для скота: на полу солома, по углам корыта с водой. Впрочем, скотом цевары для людей и были.

— Обживайся, — фыркнул щербатый. — Соседи вечером тебе пояснят, что да как. А утром со всеми приступишь к работе.

Он снял с Морта веревки и, вручив в ослабленные руки невесть откуда выуженную черствую лепешку, вышел из хлева, вновь оставив его одного.

Морт с отвращением отбросил хлеб, сомневаясь, что ему теперь вообще хоть когда-нибудь влезет кусок в горло, и припал на солому посреди хлева, силясь побороть накатывающую волной дурноту.

Но как бы ни прятал он лицо в ладонях и за гривой, перед глазами — располовиненные цевары, в ушах — чавканье и хруст костей.

А в сердце — угасшая надежда.