Плачь, Хоук (гет)

Комната плывет и качается, будто каюта на корабле в шторм, перед глазами Хоук. Она и не знает толком, сон это или явь, но ей все равно: помогает ей Фенрис избавиться от пропитавшейся кровью и демонической лимфой одежды. Он раздевает ее, но в нем нет страсти, как и в ней теперь уже нет ничего: Хоук не чувствует рук и ног, не чувствует прикосновений — аккуратных и нежных — ничем они в ней не отзываются, молчит заледеневшее нутро. Наверное, раньше Хоук показалось бы страшным не чувствовать ничего, но не сейчас: не тогда, когда внутри у нее все болело, боль душевная мешалась с болью физической, электрическими разрядами прошибая кости да мышцы. Но больше всего болело в груди: там, за ребрами, будто бы она снова получила молотом тал-васгота точно в солнечное сплетение.

Одевает Фенрис ее, как совсем маленькую, в домашний халат, задерживает на ее плечах руки, разминая усталые мышцы. Завязывает сосредоточенно пояс, а Мариан смотрит на него и не может понять, что он тут делает:

— Ты мне снишься?

Не сказать, что она никого не ожидала увидеть. Знала, что спустя некоторое время появится кто-нибудь из ее спутников, и была готова гнать их всех магией к демонам. Она и Фенриса попыталась колдовством припугнуть. Припугнуть-то его Хоук припугнула, только разве можно прогнать того, кто давно ушел сам?

Но он пришел. Терпеливо помогал ей умыться и переодеться, не обращая внимания на мелкие ожоги, оставленные руками Хоук. Он пришел, чтобы облегчить ее горе. И делал это так, как мог. Но Мариан не хочет, чтобы ей стало лучше, она хочет умереть. Хочет закрыть глаза и увидеть отца, мать и Бетани. Счастливыми и улыбающимися, нашедшими друг друга на том свете. Мариан хочет остаться с ними и никогда больше не чувствовать боли.

Но ей больше и не больно. Лед в груди разрастается и, кажется, даже сделать вдох становится сложнее. Она сейчас в когда-то любимых руках лежит сломанной куклой. Фенрис укутывает ее в одеяло, притягивая к себе, и Мариан чувствует сначала его дыхание, а после — губы на своем виске.

— Зачем ты здесь?

Она правда не понимает. Не понимает этой нежности, льющейся сквозь трещины самообладания эльфа. Хоук понимает, почему он ушел тогда, но не может взять в толк, почему он вернулся сейчас. Не понимает, какое место ей уготовлено в его жизни, где до сих пор центральной фигурой является Данариус. Хоук никогда не скажет этого вслух, но Фенрис все еще раб в своей одержимости бывшим хозяином. Фенрис, словно гончая, идет по его следу, сам не замечая, как все сильнее затягивается ошейник и натягивается поводок.

Фенрис качает ее, одновременно как ребенка и как любовницу, в своих объятиях. Падает на кровать, утягивая ее за собой, гладит беспокойными пальцами ее лицо, дарит едва ощутимые поцелуи, такие легкие и быстрые, что Хоук не может сказать, не померещилось ли ей. Чувствует Мариан сквозь одеяло, в которое Фенрис ее укутал, его сердцебиение: руки, что ее обнимают, каменный монолит, но сердце бьется, как сумасшедшее. И ей становится теплее.

«Плачь», — сказал ей Фенрис, кажется, вечность назад, умывая ее от крови и грязи.

И Хоук плачет, спрятав лицо в изгибе его шеи.